Душа

Она не забыла. Просто сама ее память, как у любого живого человека, сопротивлялась тому, чтобы запомнить лицо Смерти. Сисси лихорадочно перебирала свои детские записки и рисунки, жадно вглядывалась в линии и буквы, пытаясь найти хоть какую-нибудь зацепку... но память не отзывалась. Она помнила только бал, который в какой-то момент превратился в беспорядочную пляску теней, светловолосого незнакомца с лицом андрогина и прикосновение бескровных прохладных губ к своим пальцам. И перчатку на руке — бархатисто-черная ткань и мелкие драгоценные камни, похожие на окаменевшие слезы. Франц не понимал ее странного возбуждения и приписывал все волнению и переутомлению. За что Сисси была ему благодарна, так это за то, что он снова позволил ей отдохнуть... Тод мог бы беззастенчиво влезть в ее сны, но не стал тешить свой эгоизм. Да и спала Сисси чаще всего без снов. Но высыпаться ей не давала София. Она и так не была идолом душевного тепла, а после свадьбы и вовсе превратилась в сказочную Снежную Королеву и теперь следовала за невесткой по пятам, пытаясь холодом своего высокомерия изгнать все, что не вписывалось в протокол. Пока что она добилась прямо противоположного результата: Сисси, разозленная вмешательством эрцгерцогини в их с Францем постель, делала все по-своему. И старалась лишний раз не смотреть в зеркало. Все зеркала во дворце наблюдали за ней глазами Смерти. Прошло всего два месяца со свадьбы. Она сама еще ребенок. Рано. Но неизбежно. Тод снова посмотрел на нее. И медленно отвернулся. Она, живущая вопреки правилам, вопреки истекшему сроку, собиралась подарить жизнь. Своему подобию, маленькой девочке. Этого не должно было быть. И это начало сводить его с ума. Человеческое тело предавало его душу и ныло от ревности. Он имел право в любой момент присвоить ее существование и существование не рожденного ребенка, еще даже не обладающего душой. Но, сам себе удивляясь, медлил. А Сисси, совершенно раздавленная вниманием, снова мечтала о том, чтобы все это поскорее закончилось. Поначалу она воспринимала свое дитя как повод отделаться от навязчивого обожания собственного мужа (в кои-то веки София встала на ее сторону, и Франц был временно изгнан в другую спальню) и лишь потом, когда малышка стала проявлять признаки жизни, в Сисси проснулся самый сильный женский инстинкт — материнский. И она стала как никогда живой. Но София продолжала с маниакальным упорством преследовать невестку. Беременность Сисси выставлялась напоказ как картина (София приказала даже убрать изгородь в саду, где гуляла императрица), двор делал ставки на пол наследника (большинство было твердо уверено в том, что это мальчик)… но доконал Сисси запрет на… попугаев. «Ведь не зря же говорят, что дети похожи на любимых питомцев своей матери, а значит, будет намного больше пользы, если Сисси будет чаще смотреть на мужа. Или, на худой конец, в зеркало». Сисси, к сожалению (неизвестно только, чьему — своему или Софии), не могла просто сидеть и смотреть на мужа часами, ведь он был постоянно занят, потому она и вела беседы с попугаями. А зеркал императрица подспудно боялась. Она не могла объяснить этот страх, возникший ниоткуда. Но стоило ей лишь бросить взгляд на собственное отражение, и внутри все холодело, как будто она напилась ледяной воды. В оправе зеркала отражение ее лица словно примерзло к посеребренному стеклу с другой стороны, странно бледное, неживое, словно нарисованное рукой талантливого, но безжизненного художника. Сисси вздрогнула и отвела взгляд от собственных потемневших глаз. Сисси-в-зеркале повторила ее движение, но со знакомой неохотой. Тоду часто доводилось видеть роды и принимать жизнь, еще даже не успевшую сделать вдоха. Видел он также и то, как ребенок, еще не родившись, убивал свою мать… или как убивали младенца, чтобы выжила роженица. Как несчастные женщины, после бесконечных мучительных часов, просто истекали кровью. И неосознанно молился тому, чтобы не увидеть это сейчас. Боже. Пусть только не она. Но все прошло хорошо, хоть роды совершенно обессилели Элизабет. Родилась крепкая и здоровая девочка. Ее окрестили Софи, в честь бабушки. Не то чтобы Сисси не любила это имя, но… ее мнением никто даже не поинтересовался, более того — даже само крещение прошло без ее ведома, девочку просто забрали из рук матери и унесли. И Сисси, будучи императрицей, почувствовала себя ничтожеством. София же усугубила это чувство у невестки, поселив внучку в своих апартаментах и запретив даже кормить ребенка грудью. Сисси убедилась, что свекровь ее ненавидит. Хотя «ненависть», наверное, слишком тяжелое слово для того чувства, которое испытывала эрцгерцогиня. Скорее, это была ревность. Ревность матери, у которой украли ребенка. И эта ревность породила еще одну, точно такую же. Как зло тянет за собой другое зло в ответ, так было и здесь… Не так Сисси представляла себе счастливую семью. Но ответная ненависть в ней так и не проснулась, вместо нее росло глухое отчаяние загнанного в угол зверя. Франц все же не был каменным слепым истуканом и, увидев, в каком состоянии его супруга после родов, отвез ее в Поссенхофен. И Сисси ожила. Ненадолго. Тод продолжал наблюдать за ней, смирившись с выбранной участью почти-смертного и беспрестанно грызущей ревностью. Рано или поздно, но их встреча была неотвратима. Прошло чуть больше года, и все повторилось с начала: родилась еще одна девочка, Гизела. Сисси как будто даже полом рожденных ею детей старалась насолить эрцгерцогине. Словно в отместку и в соответствии с протоколом, Сисси могла видеться с детьми только в строго отведенные для этого часы. А от Франца осталась лишь его любовь-на-словах, возвышенная и совершенно бесполезная. И даже его бунт против матери выглядел довольно жалко. Сисси чувствовала, что не должна мириться с этим вынужденным одиночеством, которое знакомый незнакомец только подчеркнул своим появлением (и исчезновением). Сколько бы Франц ни говорил ей, что он ее любит и как он ее любит, Элизабет отказывалась считать доказательством этой великой любви одни лишь слова. Потому что слова любви дарили ей тепло — но лишь в мгновение их звучания. А потом стены дворца смыкались — как будто захлопывалась дверца клетки или крышка гроба — и она снова оказывалась в гордом ледяном одиночестве. И потому Сисси задумалась — а не был ли человек (или не человек?), танцевавший с ней на балу, лишь плодом ее воображения? Это и обрадовало ее (еще не стала куклой), и напугало (а вдруг это сумасшествие?..). Тод наблюдал за ней глазами ее собственного отражения, но Сисси отводила взгляд. Или сидела и ожидала, пока ее причешут, с закрытыми глазами. Иногда она дремала, и ее усталые мысли волочились в ее голове, как слишком длинный шлейф платья по мраморному полу. Ее беспокоила свекровь. Еще одним поводом ненависти Софии к своей невестке стала Венгрия. Сисси полюбили в Венгрии заочно — всего лишь за трения с Софией, которую венгры не жаловали. А потом, когда разглядели в Элизабет добрую и отзывчивую императрицу, полюбили еще сильнее. София, хоть и не терпела венгров, но понимала необходимость мира и в кои-то веки промолчала. Так Сисси отвоевала право на детей ценой собственного обаяния, которое ей предстояло использовать для получения выгоды в политике. Среди забот и интриг Сисси и думать забыла о Смерти. Он же про нее не забыл. Увы, следующая их встреча состоялась при весьма горьких обстоятельствах. Такой встречи Тод не пожелал бы ни за что. Но и ему было неизвестно будущее. Это произошло двадцать девятого мая тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года. Будапешт готовился встретить лето. Личико двухлетней Софи, не по-детски изможденное, выделялось среди кружевных наволочек грязно-красноватым пятном. Натянуто блестела кожа на пухлых детских щечках, блестели капли пота. Из полуоткрытого ротика почти зримо, с хрипом, похожим на скрежет несмазанного колеса, вырывался кашель. Сисси безуспешно пыталась спрятать лицо в ладонях, но на любой громкий звук вздрагивала и выпрямляла ноющую спину. Она сидела здесь уже почти одиннадцать часов. Смешанный запах болезни, страданий и лекарств пропитал все, что можно. Доктора и служанки отчаянно пытались уговорить императрицу отправиться отдохнуть, но Сисси никого не слышала: прозвучавшее пару часов назад известие о том, что девочке уже ничем не помочь, оглушило ее. Несколько раз появлялся император. Пришел он и сейчас, в сгустившихся вечерних сумерках. А в комнате стало уже по-ночному темно. — Элизабет, тебе необходим отдых, — с вкрадчивой настойчивостью сказал Франц, легонько кладя ей руки на плечи. Она сердито дернулась и замерла, почувствовав неладное. Франц уже очень давно наедине называл ее домашним именем «Сисси». Не Элизабет. Ее имя прозвучало как вонзающееся лезвие. Охваченная невнятным ужасом, она резко обернулась. Лицо Франца рассеялось как утренний туман под лучами солнца, волосы лунным серебром стекли до плеч. Посреди комнаты в одежде императора стоял тот, кого императрица силилась вспомнить. — Кто… или что ты? Почему ты преследуешь меня?! Чего ты хочешь?! — ее голос сорвался на крик, но она почти сразу попыталась взять себя в руки. — Ты дух? Призрак? Языческий бог? Почему мне кажется, что я тебя знаю?.. Он терпеливо подождал, пока у нее кончится воздух на все эту гроздь вопросов, и негромко произнес: — Ты знаешь, кто я. Ведь ты сама дала мне имя. Der Tod. И ты сама можешь ответить на второй и третий вопросы. Лицо Сисси, залитое краской гнева, вмиг побелело. Взгляд метнулся к кроватке, в которой задыхалась маленькая Софи. — Нет… слышишь?! Нет! — Элизабет загородила собой кроватку и даже раскинула руки, как будто это могло бы его остановить. — Не смей! Забери лучше меня! — выдохнула она. Глаза горели лихорадочным огнем. Соблазн был, конечно, велик… Тод мог бы забрать их обеих, ведь они обе принадлежали ему. Но лишь одна жизнь в этой отвратительной комнате сейчас стремительно угасала, и, как бы велико ни было горе Элизабет, она была все-таки больше жива, чем мертва. — Ты ошибаешься, Элизабет, — Тод медленно покачал головой. — Я преследовал тебя не из-за нее, а из-за тебя самой. Ведь ты умерла. Сколько тебе было лет — двенадцать, тринадцать? Разве ты не помнишь, как упала с каната? Сисси опустила руки. Ее лицо озарилось пониманием. Возле рта залегли складки горечи. — Вот почему… — прошептала она. — Это мой долг. Это было не совсем точное слово, но точнее Тод подобрать не смог. — Ты хочешь забрать то, что принадлежит тебе… — Нет. Мне не принадлежит ни одна душа. Я только проводник, не более того. — Пожалуйста… если это возможно… — ее голос шелестел едва слышно. Тод вздохнул. Человеческие чувства выказывать было все легче. Его тело наливалось человеческой жизнью. — Сейчас придет доктор, — сказал он, развернулся на каблуках и вышел. Всего несколько секунд спустя в комнату зашел доктор с чемоданом. Сисси подскочила. Это произошло так быстро, что Тод и доктор непременно должны были столкнуться в дверях, но этого не произошло… — Вы все-таки хотите ей помочь? — спросила Сисси и затаила дыхание. Нет ничего страшнее зарождающейся надежды, которой суждено в скором времени разбиться. — Я попытаюсь, Ваше Величество, но шансы крайне малы, — ответил доктор, снимая шляпу. Сисси вздрогнула, когда в свете свечей мелькнуло серебро волос, но это была всего лишь тусклая седина. — Попрошу вас ненадолго выйти. Элизабет судорожно кивнула и покинула комнату. Голова у нее тут же закружилась от чистого воздуха, и она почти упала на диван. У нее не осталось сил даже молиться. Было ли это кощунственно?.. Тод стряхнул личину и склонился над девочкой. Принять облик врача было легко — ведь Смерть часто приходит именно так… Софи лежала на левом боку и еле дышала. Ее глаза бессмысленно блуждали по узору наволочки, хотя она наверняка уже ничего не видела. Тод наклонился ниже и коснулся губами горячего лба Софи, и она сразу же затихла. Глаза девочки широко распахнулись, будто в удивлении. Ее душа легко потянулась ему навстречу и доверчиво легла в руки, тоненькими невесомыми ручонками обхватив за шею. Маленькая душа, едва научившаяся запоминать, дрожала. Жизнь и смерть сменяют друг друга как день и ночь. Круговорот — основа всего сущего. Когда-нибудь и мне придется принять жизнь и умереть… Тод медленно поднялся, с душой Софи на руках. Дверь распахнулась. Сисси мгновенно поняла все и пошатнулась. — Обманщик! — яростно крикнула она. — Ты ее убил! Тод обернулся к ней. Ее лицо исказилось от гнева и горя, но заплаканный взгляд был прикован к душе Софи — не к телу — к душе. Будучи полумертвой, она видит души. — Я всего лишь проводник, Элизабет. Она больше не мучается. Посмотри сама. Удивительно, но это мгновенно успокоило Элизабет. Она приблизилась к Тоду и неуверенно протянула руку к душе Софи. Душа выглядела копией девочки с той разницей, что теперь она была воздушно-легкой и пушистой, легкое свечение обволакивало ее как одеяло. Софи потянулась к матери, но быстро отпрянула. Сисси разочарованно вздохнула и всхлипнула. — Пора, — сказал Тод. Отчаяние Элизабет раздирало его почти живое сердце на куски… но он все еще не стал человеком. И не собирался становиться. И, растворяясь в тенях, он услышал, как отчаянно она рыдает, обнимая опустевшее тельце. Ночью он вернулся. Элизабет к тому времени устала и рыдать, и скорбеть, но устала так, что не могла уснуть и сидела в кресле в одной ночной сорочке, тупо глядя в окно. Лицо у нее опухло, глаза покраснели. Когда-то Тоду довелось услышать выражение «Сон — это маленькая смерть». И, если бы у него спросили, так ли это, он бы, не раздумывая, подтвердил: погружаясь в сон, души попадают в отражение так называемого загробного мира и могут даже увидеть воспоминания о своих прошлых жизнях… Элизабет же чаще всего спала без снов. Тод шагнул ей навстречу. Она не успела удивиться — только посмотреть ему в глаза, опустить веки и обмякнуть. Обманщик. Сколько еще моих обманов ты увидишь, Элизабет?.. Тод надеялся, что не больше одного.