Звереныш

Дима всегда был бешеным. В этот день его привела классная. Буквально пинком впихнула расслабленного парня в класс, сверкая вечными смешинками в глазах, бросила свое «Дима — 10Вэ, 10Вэ — Дима. Любить и жаловать. Жаловаться можно, но лучше не мне. А ты — садись, где нравится». 10 «В» зашумел. Обычно про новеньких знали заранее, (к Рыси в соц.сетях подобавлялись аж в июле), а тут такой внезапный подарок. Особенно оживленно шептались девчонки. Разве они могли проигнорировать смазливого новенького в брендовых шмотках? — Дииим, падай ко мне, — поплыл по классу медовый голос Катеньки Самолетовой, первой сплетницы школы. — Я тебе все сейчас расскажу. Кто-то из ее же подруг недовольно чирикнул, на что Самолетова лишь самодовольно хмыкнула и убрала сумку с соседнего стула. С задней парты недовольно зарычал Олег, считавшейся официальным парнем девушки, но после недавней ссоры впавший в немилость. Кажется, назревала очередная школьная драма. Рыси было не до драм. Рысь заново учился дышать. Димка вырос. Нет, он не сильно раздался в плечах, но его тело все-таки налилось сухими мышцами, и он вытянулся после восьмого класса, и теперь вряд ли был ниже Рыси больше чем на пол ладони. Гибкий, жилистый, он все также расслабленно стоял посреди класса и сверкал злыми зеленющими глазами из-под обесцвеченной челки. Загорелый, красивый и какой-то… Рысь нахмурился. На четко очерченных губах играла легкая пренебрежительная ухмылка. Да, вырос. И из затравленного звереныша превратился в того, кто травит других. Больше совсем не его звереныш. И все-таки глупое сердце /давно уже уставшее сердце/ вдруг заходится быстро-быстро, отдавая глухим и привычным в давно нарывающей ране. Дима перекидывает сумку за плечо, удерживая ее за лямку двумя пальцами, и медленно идет вдоль рядов. И, черт возьми, прямо к его, Рыси, крайней парте. За которой, естественно, никто кроме него никогда не сидел. Даже Райсс, когда у их параллелей были общие пары. Класс настороженно замирает — следит за тем, как новенький падает на стул, невозмутимо достает тетрадь, бросая ее на парту, откидывается назад, — и резко выдыхает, когда Рысь просто переводит взгляд на доску. Рысь смотрит прямо перед собой. А в голове шумит. А в голове нет ни одной четкой мысли, и лишь лихорадочной птицей бьется где-то внутри тревожное: «Какого черта?». Рыси кажется, что он попал в какую-то очень несмешную комедию, шутки которой балансируют на грани фарса, а конкретно его история просто увязла в этом гребаном театре абсурда. Потому что острый горячий взгляд зеленых глаз жжет раскаленным углем и, кажется, вдребезги разбивает его внешнее спокойствие. Рысь хочет развернуться и впиться пальцами в тонкую шею, оставляя черные синяки на загорелой коже, хочет рычать от злости и истерично смеяться, но разбить это чертово спокойствие, окружившее их двоих словно купол, потому что не было и не могло быть никакого спокойствия между ними. Потому что измученное сердце просит схватить, спрятать и никогда больше не отпускать, потому что больше не переживет. И оно же приказывает бежать, бежать как можно дальше, прятаться головой в песок, потому что точно не переживет. Рысь смотрит на доску и молится, чтобы это закончилось, потому что прямо сейчас в эту самую секунду он сойдет с ума. Рысь смотрит на циферблат часов и молится, чтобы урок не заканчивался, потому что он не знает, совершенно/да абсолютно-точно/ не знает, что делать дальше. Он так и сидел, и отсчитывал секунды, вытесняя цифрами остальные мысли, вспоминая, каково это — ничего не чувствовать, собирал себя по осколкам, которые продолжали со звоном сыпаться на пол под этим острым взглядом. И все равно звонок раздался неожиданно, оглушил, вырывая из кокона напускного равнодушия в реальность. В какую-то исковерканную реальность. Рысь перевел взгляд на Димку. А Димка со вкусом потянулся, похрустывая костяшками пальцев, а затем быстрым движением схватил Костин плеер, который по привычке лежал посередине парты и не выключался на время урока, проворно размотал наушники, сунул один себе в ухо, а второй протянул хозяину. И замер. И Костя замер тоже. Он понял, что предлагает ему сейчас его/не его/ звереныш. Он предлагает не говорить — не спрашивать и не отвечать, а просто продолжить с того места, с которого они закончили когда-то. А Рысь бы и рад, а Рысь так бесконечно счастлив [да, счастлив, и это счастье разливалось внутри так быстро, что он не успевал ставить заслоны], что Димка сейчас здесь и снова хочет быть рядом, что готов согласиться. Потому что это и правда лучший вариант. Но он больше не сможет как раньше, ведь они оба закончили с разных мест. Это Димка закончил с ссоры на кухне, потому что нельзя приводить на эту кухню чужих людей. А Рысь закончил с того отчаянного поцелуя на прогретой солнцем набережной или даже позже, с того единственно-верного: «Не ломай ему жизнь». Бряцнул телефон. Рысь скосил взгляд на дисплей и горько усмехнулся. «Мне скучно» — мигало сообщение на экране, развевая сомнения. Конечно, ничего не может быть так как раньше. — Эй, цыпа, — он откинулся на спинке стула, прожигая глазами вихрастый затылок Лешки Воронцова, отличника и старосты класса. Мальчишка вздрогнул и обернулся, сжимаясь в комок под этим пристальным взглядом. — Прогуляйся до Райсса, будь хорошим мальчиком. И без того бледный Лешка стал совсем белым. Сжал губы, но кивнул. И поплелся в коридор. — И, цыпа, ты же понимаешь, что я с тобой сделаю, если по каким-то причинам ты до Райсса не дойдешь? Ну да, была у этого садиста такая слабость. Нравилось ему ломать игрушки. И игрушками его всегда становились люди. Чем не угодил Райсу неприметный Лешка, Рысь не знал. Узнавать не стремился, как и защищать подставившегося пацана. Тот был тих, послушен и никогда не сопротивлялся, поэтому дергали его не так уж и часто. Хотя, конечно, куда чаще остальных. Когда за мальчишкой закрылась дверь, Рысь снова обернулся к Димке. Тот смотрел удивленно, закусив губу, и словно вот-вот собирался задать какой-то вопрос. Ну неет, звереныш, ты сам предложил. Рысь усмехнулся и взял наушник из чужих пальцев. Они так и провели весь день. На уроках Димка заглядывал через руку, на переменах отбирал наушник и слушал Костины любимые группы, потащился с ним в столовую. Рассказывал о том, как проболел половину лета, и как, черт возьми, это обидно; как отбивался от руссички, которая почти силой отправляла его на олимпиаду по литературе, и как уломал Машку Смирнову сходить вместо него; как переплывал реку в незнакомом месте, а его подхватило течением, и он чуть не утонул. Рысь в этот момент не выдержал и в сердцах отвесил мелкому подзатыльник, потому что сердце предательски екнуло, стоило представить этот гребаный мир без его звереныша. А тот в ответ лишь разулыбался своей белозубой и вдруг на секунду ткнулся лбом ему в плечо, пообещав, что больше так глупить не будет. И если уж и переплывать реку в незнакомых местах, то уж только с Костей. И впервые за эти полтора года Рысь по-настоящему улыбнулся. *** Конечно, о том, что в школе новенький Райсс узнал сразу. И то, что этот новенький сидит за одной партой с Рысью и слушает с ним музыку в одних наушниках, ему тоже, конечно, донесли. И, наверняка, Райсс сделал свои какие-то выводы из того, что Рысь новенького для знакомства так и не привел. О, Райсс умел делать правильные выводы. И то, что у него уже кончились уроки, а за Димой еще не явились, Рысь тоже оценил. — Пошли, — он с сожалением прервал поток очередной информации и, не оборачиваясь, пошел прочь из класса. Звереныш понятливо заткнулся и двинулся следом. Рысь почти физически чувствовал этот повисший в воздухе вопрос, но Димка молчал, и Костя молчал тоже. Все в том же восточном крыле продолжал идти ремонт. Он уже перебрался из коридора в классы, и только в старом кабинете географии ничего не происходило. Райсс выбил это место у директора после нового года и теперь здесь обитала свора. В кабинете было пусто. Парты уже давно вынесли, на полу (который мыли сами ребята, потому что уборщицы боялись сюда заходить) валялись свежие газеты, а стены сплошь исписаны цветными маркерами: фамилии, надписи, номера телефонов, стихи и цитаты, найти можно было на любой вкус, окна заклеены все теми же газетами. Сегодня здесь было тихо. Посреди кабинета, обняв сумку, стоял Лешка и глядел в пол. Райсс сидел на подоконнике, скрестив ноги по-турецки, и курил в приоткрытое окно (единственное, что не было заклеено и пропускало в помещение солнечный свет). Рысь быстрым шагом пересек кабинет, сел на пол, привычно подпирая головой подоконник, и поднял вверх руку. Райсс только хмыкнул и осторожно вложил в пальцы недокуренную сигарету. Тоже привычно. Рысь видел, как расширились зрачки зеленых глаз и что-то темное мелькнуло на самой глубине. Димка был удивлен, почти ошарашен, и это явно читалась на его лице. Да, он всегда был яркий на эмоции. — А я тебя уже заждался, милый, — Костя не видел, но хорошо слышал в чужом голосе знакомую садистскую усмешку. — Ты не очень торопился. Рысь не ответил. Он знал, что Райсс дал ему это время, время прийти самому, время собраться с мыслями, и теперь за ним висит еще один долг. — Ты Райсс, — Димка вскинул подбородок и с вызовом посмотрел на парня. — О тебе говорили в классе. — Эх, никакой интриги, — с притворной горечью в голосе, а затем холодно. — А ты кто? Димка на миг запнулся, ошеломленный мгновенным перевоплощением, но тут же взял себя в руки. — Дима. Теперь учусь здесь. — Дима. А ты полезен, Дима? Ты должен быть чем-то мне полезен. Вызов в зеленых глазах загорелся с новой силой. — Ничего я тебе не должен. Рысь едва не застонал от досады. Конечно, и как он мог подумать, что этот мальчишка изменится. Но Райсса веселило происходящее, Костя слышал это по довольным едва заметным ноткам в его голосе и не вмешивался. — Мне не нравятся бесполезные люди, Дима. — А не пошел бы… — Знаешь, — немного лениво перебил его парень. — Мне, конечно, все равно. Я с большим удовольствием переломал бы тебе пару пальцев, но на первый раз все-таки дам совет — не нужно заканчивать это предложение. Димка сузил глаза, как всегда делал перед тем, как броситься в драку, а потом словно споткнулся, встречая предупреждающий Костин взгляд. И замер на месте. — И чем я могу быть полезен? — с трудом выталкивая слова из горла, спросил он. Рысь едва сдержался, чтобы облегченно не вздохнуть. Значит, все еще работает. Значит, звереныш все еще помнит команду «место». Райсс улыбнулся. — Просто развлеки меня. Леша всхлипнул и бросил на Димку затравленный взгляд. И Дима ударил. *** — Подожди меня за дверью, ладно? Звереныш все еще сверкал глазами, потирая костяшки пальцев, измазанные в чужой крови. Он не был садистом и первый удар наносил нехотя, надеясь, что этого хватит. Но Райсс продолжал прожигать темными глазами, а слабость противника как всегда вскружила голову. Хотя он больше и не терялся полностью в этих ощущениях. Рысь видел: Димка следит куда бьет и контролирует силу, и поэтому Лешка убрался из кабинета на своих двоих да еще и весьма резво. — Ладно, — Дима схватил свою сумку и исчез за дверью. Они некоторое время молчали. Потом Райсс закурил и протянул другу начатую пачку сигарет. — Он совсем бешеный у тебя, — задумчиво протянул, снова переводя взгляд в окно. — Если тебе надоест, я приберу его к рукам. В этот раз Рысь не смог сдержать облегченного вздоха. Значит, Димка не в стае. Значит Димка теперь только его. — Спасибо, Райсс. — Будешь должен, — хмыкнул он в ответ. — Я с удовольствием устроил бы с тобой войну. Но, боюсь, Макс будет ревновать. И не у кого будет стрелять сигареты… Но запомни, Рысь. Если завел себе питомца, научи его не лаять в мою сторону. Костя хмыкнул и затянулся. — Знаешь, Райсс, когда-нибудь и у такого ублюдка как ты появится слабость. Уж я этого дождусь. *** В тот день Дима Костю не дождался, что не удивило, конечно. Рысь вообще надеялся, что он насовсем пропадет из его жизни, так же как и он сам когда-то. Но на следующий день звереныш обнаружился за его партой, а потом через день, и еще через день. Он упрямо делал вид, что ничего не произошло, а на попытки узнать что-то о родителях лишь отмахивался. Свора приняла новенького быстро, эмоциональный, искренний, он легко загорался сам и зажигал остальных, в кабинете географии стало более шумно, и Костя почти перестал туда приходить. И, казалось, все встало на свои места: звереныш как прежде был рядом, искал глазами и всегда ждал его молчаливого одобрения, касалось ли это драки или похода компанией в ночной клуб. Но что-то неуловимо изменилось. И это нельзя было списать на то, что Димка вырос и вообще прошло уже полтора года. Звереныш боялся. Боялся чего-то так сильно, что скрывал это с большим трудом. Рысь видел глухой затаенный страх в его глазах каждое утро, когда зелень встречалась с янтарем, и тот сразу же исчезал. Но появлялся снова и снова, по утрам, или в долгих напряженных взглядах, которые бросал на него блондин, когда думал, что тот не видит. «Чего ты боишься, звереныш?». В тот день он прогуливал литературу в одном из пустых классов в левом крыле. Здесь пахло краской, пол был заляпан глянцевыми зелеными пятнами, но заходили сюда нечасто, что делало это место по-настоящему ценным. — Давай напьемся сегодня? — Вдвоем? — тут же отозвался Райсс, не отрываясь от ноутбука, наверняка реферат строчил, у него-то сейчас было законное «окно» в расписании (гребаный отличник — гордость школы). — Да, — глухо отозвался Рысь, сверля глазами стену. В последнее время стало совсем тошно. Он так долго топил в себе эту чертову «любовь» /ну да, именно это слово, на букву «л»/ что оказался не готов к тому шторму, который теперь не прекращался. Близость звереныша будила внутри что-то темное и горячее, оно захлестывало иногда так, что Рысь с большим трудом заставлял себя не рычать. Он слишком привык ненавидеть это чувство, давно смирился с тем, что никогда больше не будет в его жизни ни зеленых глаз, ни шершавых губ. А теперь зеленые глаза смотрели с привычной злостью, каждый день напоминая, что большего не будет. Звереныша было слишком много в его жизни. И слишком мало. — Поговори с ним, — вдруг бросил Райсс, на секунду прекращая печатать. — Или вышвырни его из школы. — И что я должен ему сказать? — Что ты его хочешь. А если ему что-то не нравится, то пусть убирается из твоей жизни. — И тогда я снова его потеряю. — Ага. И я буду корябать твою рану до конца жизни. Рысь как раз планировал кинуть в друга скомканную газету, когда дверь распахнулась, и на пороге оказался Димка. Зеленые глаза его пылали искрами страха, которые тут же потухли, сменившись настороженностью, дыхание сбилось. — Звереееныш, — нараспев протянул Райсс, все-таки отрываясь от ноута, и улыбнулся. Дима замер. Рысь выматерился. «Звереееныш», — это было не то, что Дима мог стерпеть. Вот сейчас он бросится на Райсса, и никакие предостерегающие взгляды не помогут. Они и не помогли, потому что мелкий ничего не видел. Он закрыл глаза. И продолжил стоять на месте. — О, мои поздравления Рысь, — Райсс как-то поскучнел и снова вернулся к работе. — Отличная дрессировка. А Костя сидел и ничего не понимал. Он видел, как Димку трясет от бешенства, видел сжатые кулаки, но парень продолжал стоять и что-то шептал обветренными губами. «Так надо». И снова Костю вело от этих чертовых губ. — Какого хрена? — с чувством выплюнул он в воздух, слез с парты и под взгляд перепуганных зеленых глаз подошел к Димке. Тот молчал. — И чего ты прогуливаешь? — Я тебя искал. А ну успокойся, дурацкое сердце! — А теперь за мной пошел. Он не стал оборачиваться. Знал, что звереныш бросится следом — пол жизни ходил за ним как привязанный. До его квартиры добрались быстро. Дед специально выбрал место рядом со школой. Рысь так и шел впереди, прислушиваясь, как позади него шаркают чужие кеды. И мысленно уже прощался со своим личным проклятьем. С единственным человеком, который представлял из себя какую-то ценность/ самую важную, незаменимую ценность/в этом скучном мире. И почему из всех людей глупое сердце выбрало именно его, почему именно ему была посвящена вся его гребаная жизнь? Потому что первый? Первый, кто смог задержаться рядом; первый, кого хотелось защитить; первый, кто стал нужным. Обычный озлобленный звереныш, который продолжал вертеться рядом, пока не пробрался под самую кожу, и теперь не вытравить. Которого хотелось то ли придушить, то ли прогнать прочь, то ли спрятать от всего мира. — Проходи, — отчего-то получилось совсем холодно, но пора было выяснить наконец, что происходит. Он раньше не приводил сюда Димку, думал, что если сделает это, придется искать новую квартиру. Потому что не уснет больше. Потому что чертовы воспоминания его доконают. Звереныш прошел в центр комнаты и огляделся. — Дорого, — наконец бросил он. — Но прокурено насквозь. — Мне не мешает. — Скажешь мне это, когда будешь подыхать от рака легких, — голос прозвучал напряженно, и отчего-то Рысь как-то сразу почувствовал себя уверенней. Наверное, это врезалось в подкорку — необходимость быть сильным, защитить звереныша, когда тот боится. — Что ты здесь делаешь, Дим? — он облокотился о дверной проем и скрестил руки на груди. — Ты же сам привел, — было видно, что парень чувствует себя неуютно, болтаясь в центре комнаты под пристальным взглядом. — Ты понял, о чем я. Что ты делаешь в этом городе? В этом классе? Рядом со мной? — Отца перевели сюда по работе. — Отца? — что-то темное снова заворочалось внутри, нехорошо зарычало. — Я думал, твои родители развелись. — Развелись. — Мне из тебя клещами слова вытаскивать? — уже раздраженно бросил Костя. — Они развелись, — недовольно подтвердил Дима.— Мама осталась, а я уехал с отцом. — Почему? — Это тебя не касается! — звереныш все-таки вспылил. Поднял глаза — пылающие, затравленные. — Если это меня не касается, то убирайся, — спокойно сообщил Костя и еще расслабленнее оперся о косяк. — Только насовсем. Димка придушенно всхлипнул и тут же опустил взгляд. — Мне твоя мама рассказала, где ты. Я хотел тебя найти. Глупое, глупое, глупое сердце, да успокойся же ты! — Почему ты не бросился на Райсса? — Я что животное, которое себя не контролирует? — Да. Так почему? Парень молчал. Кусал губу и не поднимал глаз. — Ди/ма. — Ты, — тихо бросил тот, руки, которые до этого нервно сжимали сумку, как-то обреченно упали вдоль тела, — ты сказал, что его нельзя трогать. — Почему, Дим? — как можно мягче спросил Рысь, делая шаг вперед. Что-то неправильное было в этой ситуации. Этот невозможный мальчишка стоял перед ним и дрожал, его нужно было защитить, а не подводить к краю. Его хотелось обнять и прижать, как можно крепче, чтобы никакая тварь больше не добралась. Но Косте было нужно узнать ответ. Иначе он сам сойдет с ума. — Потому что я не знаю, — все так же шепотом продолжил звереныш. — Потому что я не знаю, что мне делать. Что делать, чтобы ты не прогнал меня. Чтобы больше не ушел, — он поднял взгляд, и Костя увидел скопившиеся слезы в уголках глаз. — Потому что ты ушел, черт тебя возьми! Потому что я боюсь, что однажды ты просто снова уйдешь, и мне снова придется тебя искать, сукин ты сын! Ты пол жизни то гнал меня, то прятался, а потом просто сбежал! А я понятия не имел, что я сделал не так! И сейчас я не знаю, что я должен сделать, чтобы ты остался! Ненавижу тебя, ублюдок! Что я буду делать, если ты снова меня бросишь? Я же вижу, ты собираешься, да? Снова собираешься это сделать! Звереныш давно срывается на крик, задыхается воздухом и слезами, а Рысь смотрит на мокрое, самое любимое лицо, и сердце заходится болезненно и сладко под самыми ребрами. Он в несколько шагов преодолевает разделяющее их расстояние, одной рукой обхватывает его за талию, другую кладет на затылок и целует. Просто вжимается губами в чужие губы, чувствует, как вздрагивает тело в его руках, как оно удивленно замирает. И все вокруг исчезает. Остается лишь это, единственно важное, горячее и мягкое на губах, теплое и твердое под пальцами, и тянущее сладкое и тугое внизу живота. И думать не хочется, не хочется помнить, что это звереныш, его звереныш, и он просто напуган. Он едва не стонет от разочарования, когда отрывается от этих невозможных самых желанных губ, еще секунду дышит совсем близко, ловя губами чужие судорожные вдохи и отстраняется. Сразу делает несколько шагов назад и только тогда поднимает глаза, старательно топит в них бушующее желание и понимает, что у него ничего не выходит. И тут же встречает ошеломленный взгляд. — Ты… — Дима осторожно трогает пальцами место поцелуя. — Ты зачем? — Потому что я хочу тебя, — спокойно произносит Рысь, пытаясь успокоить зашедшееся сердце. Все правильно, все именно так, ведь совершенно невозможно сейчас произнести это слово на букву «л». Димка судорожно хватает губами воздух, и Рысь думает, что нужно вышвырнуть его из квартиры немедленно, потому что растерянный перепуганный взлохмаченный звереныш начисто лишает самообладания. — Так что уходи сейчас, Дим. Тот медленно кивает, пристально разглядывая друга, а потом в его взгляде что-то меняется. — Если я останусь, ты не уйдешь? Косте кажется, что он ослышался, поэтому он переспрашивает. — Если я останусь сейчас, ты больше не уйдешь? — четко произносит Дима и замирает. И Рысь снова бросается в чертов омут. — Для этого тебе придется остаться насовсем. Звереныш думает, кажется, целую вечность. Рысь смотрит, как дрожат тонкие опущенные веки, как белые острые зубы кусают нижнюю губу, и думает о том, какой же он идиот. А потом ресницы поднимаются и его обжигает полный решимости взгляд. — Звереныш? И Димка одним движением стягивает с себя футболку. И Рысь хочет схватить его за шкирку и выбросить из квартиры. Потому что видит в глазах своего проклятья отчаянье и почти животный ужас, но никак не желание. Потому что звереныш ищет защиты сейчас и нельзя позволить себе воспользоваться его слабостью. И совершенно невозможно отказаться. Рысь рычит: злобно, тоскливо, отчаянно. Он за доли секунды преодолевает разделяющее их расстояние, хватает, тянет за собой — и вот это желанное тело оказывается вдавленным в кровать. Димка испуганно всхлипывает, дергается, пытается оттолкнуть, но Костя легко перехватывает чужие запястья и вжимает их в матрац над головой звереныша. Зелень обжигает животным страхом, но в глазах почти темно. Потому что весь чертов месяц изводил себя мыслями об этой загорелой коже, горячих губах и сбившемся дыхании. Потому что звереныш сам стянул перед ним эту чертову футболку. Потому что Рысь сколько угодно может держать себя в руках, но не тогда, когда его невозможное проклятье предлагает себя. Он протискивает колено между ног и вцепляется зубами в тонкую кожу на шее, как безумный вдыхает Димкин запах. Такой знакомый, такой родной, от которого, кажется, крышу рвет еще сильнее, но он же резко возвращает в реальность — под ним звереныш, его звереныш, не очередной его заменитель, а он самый — живой, настоящий, дрожащий в его руках. Он не отбивается больше, только дрожит и дышит. Рысь медленно разжимает руку, которой, наверняка, до синяков сжимал чужие запястья, медленно скользит пальцами по коже, утыкается носом в ложбинку между плечом и шеей. — Пожалуйста, позволь мне, — шепчет отчаянно, ненавидя себя за то, что не сдержался и за то, что остановился. Он лежит, вдыхая этот путающий мысли запах, и слышит как невозможно быстро стучит сердце — свое или чужое? И ждет. И снова целая вечность этой пугающей тишины. А потом Димка осторожно гладит его по спине и запускает пальцы в волосы, он все еще дрожит, но доверчиво прижимает к себе еще ближе. Рысь улыбается уголками губ, выдыхает, щекоча дыханием, и покрывает кожу осторожными поцелуями. Шея, ключицы, грудь. Чужая кожа соленая, горячая, она обжигает губы, и Рысь едва сдерживается, чтобы не оставить на ней свои следы. Он перехватывает Димино запястье, ловит бешеный пульс, переплетает свои пальцы с чужими. Димка лихорадочно цепляется за них и вдруг тихо стонет, и от этого стона у Кости тысячи искр перед глазами. И в паху уже давно тесно и почти болезненно. Он снова возвращается выше, лижет шею и кусает мочку уха — парень крупно вздрагивает в его объятьях и стонет снова, громче, протяжнее. Рысь ведет рукой по ребрам, тугому животу, ловя толпы мурашек и бисеринки пота, поглаживает пах сквозь тонкую ткань брюк. Дима испуганно всхлипывает, сжимается весь — сжимает пальцы так, что Косте кажется, не избежать переломов. Но разве важно сейчас? Он гладит чужую плоть, чувствуя пальцами доказательство чужого желания, поднимается губами выше, по шее, подбородку, и снова горячо шепчет в сухие губы: «Позволь мне», перед тем как поцеловать — требовательно, но не грубо, проталкиваясь языком сквозь зубы и лаская внутри. Он уже высвободил и Диму, и себя, прижимая их друг к другу, обхватывая их обоих ладонью — ведет медленно, тягуче. Он сам ненавидит себя за эту чертову пытку, и звереныш стонет в самые губы и не выдерживает, толкается сам — скользя по стволу собой, и у Рыси искрит перед глазами. Он доводит их обоих быстро, почти грубо. Ловя губами стоны своего звереныша, чувствуя, как на спине остаются горящие полосы, ощущая всем телом крупную дрожь — и ничего нет, только это сбившееся дыхание, этот запах и горячее острое удовольствие, от которого сознание едва балансирует на грани реальности. Дима со стоном кончил ему в руку, до крови вцепившись зубами в нижнюю губу, забрызгав и свой, и чужой живот. Костя, толкнувшись еще раз, догнался следом. А уже через несколько секунд Дима заворочался, вылезая из объятий, и встал. — Я в душ, — сказал он каким-то тусклым, надтреснутым голосом и тут же убрался из комнаты. А Рысь остался сидеть на пустой постели, которая вдруг стала совершенно чужой и холодной, и думал о том, что не зря не хотел приводить звереныша домой. Димки не было долго, Костя вытер полотенцем себя, сменил постельное белье и выкурил полторы сигареты. Он так и ждал его — сидел, откинувшись на подушки, которые все равно продолжали пахнуть Димкой, курил и этим дымом гнал от себя все мысли. Он больше не ненавидел себя, он знал, что верни кто время назад, он сделал бы то же самое. Потому что теперь он точно знал, насколько этот озлобленный звереныш может быть отзывчивым и открытым, и это знание стоило того, чтобы остаться в одиночестве до конца дней. Он даже не заметил, как Дима вернулся. Среагировал лишь, когда продавился матрац и под боком появилось что-то теплое. Звереныш уютно устроился, стянув на себя почти все одеяло и ткнувшись лбом в его бедро, и поднял глаза. — Давай поспим, ладно? Зеленые глаза смотрели неуверенно, но впервые за эти месяцы без страха и за эти годы без злости. И Рысь почувствовал себя почти совершенно счастливым. Он ткнул сигарету в пепельницу рядом с кроватью, сполз ниже и лег рядом. Хотелось сгрести это чудо в охапку, прижать к себе, но отчего-то не рискнул. Димка сам ткнулся лицом в его грудь, цепляясь пальцами за футболку, словно все еще боялся, что Рысь исчезнет, пока он будет спать, и Костя все-таки обнял его, осторожно, боясь спугнуть доверчиво пригревшегося звереныша. — Бросай курить, Кость, — тихо попросил Дима в самую грудь. — Я еще с того раза ненавижу этот запах. Рысь хмыкнул, вспоминая то злополучное лето, которое они провели в ссоре. А потом зарылся лицом в пахнущие травой волосы и шепнул: — Я тоже, звереныш. Я тоже.