Наследие Изначальных

      Махавир остановился перед холодильником с телом Маниши Каури. Хальса, как и следовало ожидать, от оплаты пересылки тела на родину отказалась, и не в деньгах было дело. Просто не хоронить же отступницу, опозорившую себя и свой род сотрудничеством с пиратами, убийством, покушением на ребёнка, по обычаям сикхов… Теперь тело Маниши, вместе с другими телами, которые некому забрать, будет на списанном корабле отправлено на ближайшее солнце.       — Что ты за глупое такое существо, Маниша? Чего тебе не хватало? Разве ты плохо жила? Или такое особенно чёрствое сердце дал тебе господь? Когда твоя мать умерла, не пережив известия о том, в чём ты оказалась замешана, в чём обвиняют людей, с которыми ты связалась — и это тебя ничему не научило…       Тихие шаги, раздавшиеся сзади, заставили его вздрогнуть. Обернувшись, он узнал Элентеленне.       — Прости, не хотела потревожить тебя в твой Час прощания и неотвеченных вопросов. Я могу подождать за дверью, потому что мой Час прощания может и повременить… Я, по правде, пришла сюда примерно для этого же. Поразмыслить, как может происходить такое, что семена зла всходят на освящённой, прекрасной почве… Я знала одну Каури некогда, ещё на Лорке. Неужели это её родственница, может быть, сестра или племянница?       — Маловероятно, всех родственников Маниши я знаю, они не улетали с Земли. Но это, по-видимому, тоже женщина нашей веры, если ты видела у неё длинные косы и металлический браслет на руке, то это так. Все женщины-сикхи носят фамилию Каури, так же как все мужчины носят фамилию Сингх.       Кажется, Элентеленне вздохнула с облегчением.       — Мы не слишком много общались с нею, к сожалению, она вела лишь небольшой факультатив в нашем университете. Но как-то раз мы, с ещё несколькими девушками, разговорились с ней о сложностях перевода священных текстов. Я помню прозвучавшее тогда, поразившее нас, открытие, что мы верим в одно и то же. Могут быть другие слова, имена, другие формы… Но суть веры у столь далёких друг от друга миров удивительно схожа.       — Я ещё в десять лет понял это, беседуя с соседями-нарнами. Может показаться стороннему взгляду, что мы очень разные, потому что у нас разные обряды, у них есть празднование священных дней Г’Квана, во время которых нарны соблюдают пост и много молятся, а у нас считается, что нет никакой потребности в постах и ограничениях, богу это не нужно, соблюдать умеренность нужно только самому человеку, и нужно всегда, вне каких-то особых дней. И для нас очень важным обычаем является не стричь волосы, потому что это грех нанесения вреда самому себе, а у нарнов вот волос нет. Но их обычай Праздника Даров очень схож с нашими столовыми для бедных, и их понятие о боге, для которого нет различий и которому каждый может вознести хвалу и благодарность — оно такое же, как у нас.       — Различаются обряды, не суть, — кивнула Элентеленне, — и зло и неправда возникают там, где обрядами подменяют суть, ставят их важнее сути, полагая, что длинные волосы, или молитвы, или посты — это и есть вера. Где больше обращают внимания на различия, а не на сходства. Мне было семь лет, когда в моём народе произошли перемены в понимании бога и пути правильного служения ему. Я помню, как мама подозвала меня, обняла и сказала: «Теперь, Элентеленне, ты тоже будешь учиться, как и твои братья. Мне немного страшно за тебя, потому что тебя словно бы кидают в пучину, в которой легко потеряться и мужчине… Но я верю, что в этой пучине у тебя есть ориентир, и он сильнее всех земных страстей. Если господь пожелал, чтобы и дочери его служили ему так же, как сыновья, то эту честь мы должны принять со смирением и готовностью». Моя мама тоже пошла учиться, она была уже немолода, и образование её вышло очень скромным, но она всегда поощряла всех девочек нашей деревни учиться, хотя у многих из них семьи смотрели на это нововведение с очень большим сомнением. Но она доказывала, что дочь не утратит добропорядочности, даже если острижёт волосы и наденет брюки…       — Но ты не остригла.       Лорканка невольно коснулась тугой чёрной косы.       — Наверное, в этом у нас тоже много общего. Я знаю, что это нужно не богу, а нужно мне. Я знаю, что не стала бы хуже, менее угодна богу, если бы остригла, но так мне… Так я чувствую себя более цельной, наверное. Ты вот упомянул о нарнах… Наша учительница истории, нарнка, рассказывала, что пророк Г’Кар говорил: хорошие традиции надо чтить, плохие забывать. Эту традицию я плохой не считаю.       Вадиму снился сон. Снова сон про прошлое, про детство… Рождество — его второе Рождество на Корианне, им с Элайей по 12 лет. Третье в жизни, первое он помнил смутно, его привезла в их тузанорскую квартиру тётя Кончита, дядю Лео срочно сдёрнули по работе, тётя, как человек с активной жизненной позицией, собрала дочек и каким-то образом перехватила билеты у чуть ли не в последний момент отказавшихся от поездки двух молодых дрази, рассорившихся с женой. Воспоминания Вадима немного разнились с показаниями того же Гани, тот утверждал, что на ворвавшемся в их и без того довольно яркий домашний кавардак чернявом смешливом ураганчике не было вообще никакого шарфа, не так уж сильно он в Тузаноре и нужен, хотя тот день был довольно ветреным, а Вадим шарф помнил — красный, длинный и очень мягкий, он утонул в нём, когда тётя подхватила его на руки, бурно расцеловывая. Ганя вообще помнил много всякого, что прочие потом отрицали — как Уильям, забыв про всяческие правила приличия, с восхищённым подвыванием трогал пышные шапочки волос Кони и Лусии, а потом помогал им загонять Ганю, чтоб они, с теми же примерно звуками, трогали его уши, и как Вадим, которого зачем-то взяли с собой в поход за необходимыми покупками, хвастался всем продавцам, что вот это — его тётя, самая настоящая тётя в гости приехала, и у них сегодня праздник. Зато Уильям помнил, как Ганя, усаженный вместе с ним мастерить лучи для звезды-пиньяты, ворчал, что так и не понял, почему некоторые земляне, как все нормальные миры, празднуют Новый год, а некоторые вот какое-то Рождество, может быть, теперь кто-нибудь объяснит.       На Минбаре Новый год, конечно, праздновали, с поправкой, как, смеясь, приговаривала Лаиса, шинкуя фрукты, которые были признаны Кончитой вполне себе аналогом приведённым в рецепте, на минбарское понятие празднования. Это было торжественное событие, время для молитв и размышлений о минувшем и грядущем. С центаврианским Валту, то есть, не сравнить. Насчёт празднования дней рождения каких-нибудь богов — тут сложнее, вот некоторых, вроде Лудерика, создавали частями, что за день рождения считать? У Рутериана минимум десять разных версий обстоятельств рождения, в том числе он воплощался среди смертных и, есть такие разговоры, не один раз… У старших богов отдельные специальные даты есть, а прочих как-то оптом в дни Валту и прочего такого чествуют, это даже для центаврианского брюха чересчур. А празднование в честь божеств Рода Алваресов — почему нет, она вот, как Рикардо, кстати, выражался, всегда за любой кипеж, кроме голодовки…       И поскольку о Корианне сразу было сказано, что религии тут нет, такое приглашение, ещё первое, Вадима несказанно удивило, но Виргиния ответила, что справляют они Рождество не в религиозном, а в семейном смысле, это часть земной культуры, напоминающая о счастливых моментах детства. Виргинииного детства, конечно — детство Офелии в целом счастливым не назовёшь. Вот в том числе для неё Виргиния и заводила каждый год эту канитель с ёлкой, праздничной трапезой и подарками — да, как-то несолидно для 35-летних тёток, но кому какое дело вообще. Дэвид и Диус их в этом вполне поддерживали — как фольклористы, праздники они любили. В общем, это было то же самое, что тогда, несколько лет назад на Минбаре, о чём они даже жалели, что не повторяли больше — а не повторяли потому, что без тёти Кончиты мать боялась не справиться, не сделать всё правильно, да и дня рождения Алиона как приятного предварения Нового года в принципе хватало.       И вот они, под бдительным надзором Гани, украшают ёлку. Ёлка, понятное дело, искусственная — схожие хвойные на Корианне есть, но пахнут категорически не так, да и смысл каждый раз валить дерево даже ради такой огромной радости. Поэтому Виргиния заказала где-то искусственную — собирались, конечно, некоторые механизмы на Бриме не в пример проще, зато густая хвоя со «снежным» напылением не осыпается, а с хорошим ароматизатором и вовсе идеальный заменитель. Украшение ёлки всегда превращалось у них в целый долгий, торжественный обряд, именно потому, что он, да и Уильям, имели привычку подолгу стоять вот так с каждым шаром –затаив дыхание, любуясь загадочным, добрым мерцанием за тонкой стеклянной гранью, искусной вязью узоров, это почти так же великолепно, как панорама Тузанора, сказал Уильям, когда увидел первый раз… И так непрактично, с такой-то хрупкостью, что безумие самой этой идеи отдельно восхищает, каким всё-таки чудом было для Виргинии доставить их с Земли невредимыми. Ганя каждый раз нервничал, не уронили бы они игрушку, не разбили бы, но на памяти Вадима они разбивали шарики всего три раза, два из них — когда Элайе вздумалось выпендриваться, поднимая их из коробки телекинезом. И хотелось бы сказать, что эти игрушки прошли с ними через всё их детство… Но это б было неверно. Порознь — через ту часть детства Элайи, в которой Вадима ещё не было, и через ту часть детства Вадима, в которой он радовался вместо Элайи, всё больше отстранявшегося от этого когда-то дорогого и ему праздника. Он продолжал участвовать — ради матерей, он их действительно любил и готов был делать для них что-то приятное. Но сердце его к этому уже не лежало.       В этот раз снова ждали приезда тёти Кончиты с дочками, спорили, что им можно успеть, за такой короткий визит, показать в Эштингтоне. На Корианне в эти дни никакой праздничной атмосферы нет, кроме тех организаций, что так или иначе сотрудничают с иномирцами, там кое-где стоят в холлах ёлки и светятся, выложенные гирляндами, цифры — наступающего года по внешнему, земному календарю в переводе на корианский. Здесь Новый год совпадает с началом зимы, правда, в Эштингтоне первый снег, случается, выпадает ближе к вот этому самому Рождеству. Кроме того, ждали Маркуса. Как все разместятся в домике Александер-Ханниривер — заранее старались не думать. Вообще-то дом, конечно, считался большим, и первые годы Виргиния платила доплату за лишнюю жилплощадь, но причины на то были — дом был удобно расположен на удалении от соседей, здесь Элайины приступы не могли нанести урон невинным людям даже при самом несчастном стечении обстоятельств. В лишней комнате часто останавливались Дэвид и Диус, когда были в Эштингтоне — своего жилья у них так и не было, что уж неожиданно роднит Корианну с Минбаром, так что о таких вещах можно не беспокоиться. Скитаться по миру с двумя чемоданами и двумя портативными компьютерами у них прекрасно получалось вот уже семь лет, первые годы прошли более стационарно, в общежитии Гуманитарного Университета, где и теперь за ними числилась комната, но в промежутках между их курсами лекций, когда они возвращались из очередной поездки, нередко выяснялось, что комната занята студентами из Сурамбы или приехавшими на конференцию из Мельфира преподавателями, и тогда на выручку приходили Александеры — тем более что Виргиния и Офелия были исключительно рады, когда Шериданы жили у них. Они были б рады, если б друзья семьи и насовсем переселились к ним, но отсюда до Университета было не менее часа езды, а от общежития — два шага.       Проблема с жилплощадью в Эштингтоне, впрочем, решилась ещё до переезда Вадима с семьёй — отстроили пострадавшие в гражданскую кварталы, отремонтировали дороги до пригорода, запускали новые ветки метро. Понемногу решалась и проблема перенаселения — после того, как воскресли погибшие до революции градообразующие предприятия в малых городах, трудовая миграция начала обратный отток. Этому процессу, впрочем, предстояло быть долгим — на севере по сию пору встречались целые вымершие города. Позже, в студенческом стройотряде, Вадим увидел один такой воочию. Зато ещё очень долго сохраняла высокие темпы учебная миграция — всё же университетов уровня эштингтонских в стране было мало, многие специальности давали только здесь, а нужда в специалистах всё ещё оставалась огромной — нужно было ставить на новые рельсы целые отрасли и с нуля запускать те, которых не было. Но Шериданы просто не считали, что у них есть с жильём какая-то проблема — где держать то из вещей, что им не потребуется в ближайшую пару недель, у них есть, а то, что потребуется, в невеликом багаже легко помещалось.       23 декабря выяснилось, что Гранты не приезжают — тётя Кончита звонила, очень извинялась, Кони на отчётных выступлениях получила травму, нет-нет, всё под контролем, прогнозы самые оптимистичные, но Рождество им предстоит встретить в больнице, это факт. «Видать, планирование это вообще не моё, тогда вот спонтанно получилось, а сколько собирались — обязательно какая-нибудь дрянь случится». Не смог приехать и Маркус — дела. Это вызвало бурю возмущений почему-то у Элайи куда большую, чем у Гани с Уильямом.       — Он же обещал! Единственный раз в году не суметь выбраться? Какие такие дела не могут подождать?       — Мал ещё — рассуждать о делах энтил’зы, — заявила Виргиния, хотя ей, честно говоря, было обидно тоже — пришлось постараться, чтоб найти ингредиенты для какого-то его любимого блюда, даже при том, что большую часть кухонных хлопот взяли на себя Офелия с Лаисой.       — Он в первую очередь отец…       Ганя посмотрел на Элайю пренебрежительно.       — Нет, в первую очередь он энтил’за, а потом уж чей-то отец.       — Не пойму, чего ты-то гоношишься? — включился и Уильям, — мы на отца не в обиде, понимаем, что у него серьёзный пост и большая ответственность, если не смог приехать — значит, действительно не смог.       Вадиму хотелось сказать, что, насколько он знал Маркуса — ему должно сейчас быть очень обидно, но Элайя, будучи ещё школьником, просто плохо себе представляет, что такое конец года в жизни взрослых. На Минбаре, например, это вообще не время отдыха и увеселений, есть некоторое количество дел, которые должны быть завершены, некоторое количество служб и обрядов, которыми ты никак не можешь пренебречь. Это не какие-то скучные бумаги, которые можно просмотреть и подписать через неделю, и ничего от этого не изменится, это распорядок жизни — а на Минбаре держаться установленного порядка равно нравственности, равно заботе о будущем всего общества. Минбарский конец года не совпадает с земным — и вот тут слава богу, хватает и земного, и бракирийского, который всего через неделю, доли этих миров в Альянсе хватает, чтоб Маркусу, главе анлашок и правой руке президента, не приходилось в эти дни скучать. Примерно к этому времени Земля, Бракос, а так же Захабан и Прима Центавра внезапно вспоминали что-то забытое, принимали какие-то внутренние поправки, для которых им нужны были от Альянса документы, которые не подготовишь за пару дней, или же наоборот — обнаруживали, что ответственный за подачу нужных сведений ушёл в отпуск и забрал с собой ключи от нужного ящика стола. Дядя Андрес много такого рассказывал как анекдот, а Алион всякий раз прибавлял, что в процессе было не до смеха. Но всё это Элайя должен бы понимать и сам, за то время, которое Вадим провёл на Корианне, он понял, что тут тоже не то место, где от работы принято вырываться, как от чего-то бессмысленного и надоедливого.       — Зачем вообще было заводить детей, чтоб их потом воспитывали другие люди?       — Во-первых, он нас вполне даже воспитывал. Что ты-то об этом можешь знать, ты с нами не рос. Он проводил с нами столько времени, сколько мог себе позволить…       — Во-вторых, что не так? — подхватил Ганя, — наш отец навещает нас только тогда, когда ему позволяет служба, и, по-моему, это достойно уважения! Разве отец — это тот, кто должен постоянно кудахтать над детской колыбелью? Если родители целиком утонули в детях — значит, сами по себе они полное ничто! Посмотри на своих матерей — разве они неотрывно сидят над тобой? Это при том, насколько ты не подарочек… Отец должен подавать пример своему порождению, больше он ничего не должен! Наш отец — великий человек, и для нас уже великая честь зваться его детьми, и наша задача — эту честь оправдать. Разве то, что он не сидит с нами за столом за обедом, как-то мешает нам стремиться стать достойными его?       А чего ещё, видимо, не понимает Элайя — что должность это не особо-то кабинетная, Маркус регулярно посещает базы и учебные лагеря, проводит тренировки, участвует в вылетах и отработке манёвров, чтобы знать повседневную жизнь ордена в любых мелочах. Хотя и об этом мог бы знать по рассказам Дэвида. Он своих родителей, конечно, видел чаще, потому что они жили с ним, точнее — он с ними вместе жил у них на работе…       — Честь, достоинство… А где во всём этом — любовь?       — Если любовь надо постоянно доказывать, прибегая по первому зову — то это какая-то хиленькая любовь. А точнее — кое-кто не понимает, что такое быть достойным, благодарным сыном!       Дэвид положил руку на плечо расстроенному Элайе.       — Видимо, дело в том, что Элайя примеряет эту ситуацию на себя. Его отец уже никогда не сядет с ним за один стол…       Не так легко было смутить Ганю, но в этот раз он, пожалуй, смутился. Что, впрочем, не слишком значительно изменило его тон.       — Мне приятно, конечно, что ты так беспокоишься о нас, но повторяю — мы не страдаем. Да, правда, мы не отказались бы увидеть нашего дорогого отца, послушать его рассказы. Но мы умеем понимать, что не всё должно крутиться вокруг наших капризов. Он много сделал для нас — а тут надо учесть, что для меня и не обязан был, я не сын ему по крови. Но он рекомендовал меня лучшим из учителей, имена которых сопровождаются почтительным шёпотом за пределами Минбара, и сколько раз тренировал нас лично!       — Ой, ну надо же, снизошёл…       — Элайя, ну хорош уже, а? Приедет в следующий раз, последний день на свете живём, что ли?       — Никто не может знать, когда он живёт последний день, — мрачно вымолвил Элайя, — мой отец не успел даже узнать обо мне. И у Вадима так же. Но когда живой, здоровый отец не может навестить своих детей раз в год… Вообще не навещал с той поры, как они переехали сюда…       Вадим увидел, как сердито отвернулся Уильям, и примерно представлял, что он сейчас взвешивает, говорить или нет. Предупредить, чтоб даже не заикался о матери, которая их, дескать, вовсе бросила — точнее, бросила, если так уж говорить, именно его, Уильяма… Да и вот этого, про отца Вадима, тоже. Уильям вообще не любил этих напоминаний о разнице их происхождения, для него они все были одной семьёй, три хоть физиологически и разных, но абсолютно равноправных брата. Он с большим интересом слушал рассказы как о Сьюзен, так и о Рикардо, и конечно, жалел порой о том, что не был знаком с ними лично — примерно как о том, что не был знаком с Валеном. Кроме отца и Лаисы, у них ведь был Крисанто, постоянно помогавший и даже сюда переехавший как один из пилотов команды Виргинии, чтоб по возможности быть рядом, были Колменаресы, были учителя и соседи-минбарцы, и было понимание, что всех замечательных и дорогих людей и не получится собрать под одной крышей, не получится держать подле себя постоянно, но можно просто радоваться тому, что эти люди оставили тебе.       — Тебе больше всех надо, не пойму? — вскипела Виргиния, — тебе не кажется, что они в своей семье как-нибудь разберутся? Тебе какая разница, у кого какие отцы? Обожаю вообще, когда о трагической нехватке кого-то рассуждает тот, у кого этого кого-то и не было… Мой отец вообще не думал, что в результате случайного приключения могут и дети появляться, потрахался — и потопал дальше по делам Корпуса… И что? Я как-то не имею ничего против, что живу и дышу! Другой отец зато был, как ребёнок я всё получила. А ты чем недоволен? Тебе мало тумаков я отвешиваю, думаешь, отец бы больше отвешивал? Всё, стихни, имей совесть праздник людям не портить!       Часть вечера Элайя провёл, закономерно, обиженно насупившимся в углу. Впрочем, оттаял, когда открывали подарки — оказалось, предполагая, что вырваться не сможет, Маркус отправил посылку. Ганя получил книгу жизнеописания Великого Мастера Тайэнна, которую давно мечтал прочесть — редкое издание, а Уильям — информкристаллы с музыкой, которую тоже давно искал. Прилагались к посылке так же подарки от Колменаресов и длинные письма от Хуана-Антонио, Диего и Мигеля — взрослые дилгарского не знали, и писать можно было обстоятельно, не только об учёбе, но и о всяком таком, что взрослым лучше не знать. Хотя, посмеивался над этой конспирацией Вадим, можно ли иметь какие-то тайны, имея обоих отцов-телепатов.       Ночью, когда все уже разошлись — комнату, обычно отдаваемую Дэвиду с Диусом, заняли на этот раз Лаиса с детьми, а те ушли на мансарду, где благодаря обогревателю было вполне приемлемо — Вадим зашёл в комнату Элайи. Тот поджигал свечи в подсвечнике — доставшемся Уильяму от матери и как-то тихо перекочевавшем в дом Александеров.       — Сообщишь матерям, да? — нахмурился Элайя, глядя на брата исподлобья.       — Зачем? Ты и сам должен понимать, что опасные вещи делаешь.       Тёте Офелии вот идея с этой пиньятой очень понравилась, она даже предлагала всё-таки попытаться, не так уж поди сложно эту штуку мастерить, не настолько, как всякие школьные поделки. Виргиния сразу сказала, что Элайе можно и палку не давать, он и так справится. А мама сразу вспомнила, как тогда, на Минбаре, Ганя весь извёлся — как это, палкой лупить, да ещё вслепую! А если Вадим некстати выбежит? Он же… что там за выражение дилгарское, означающее непоседу? Горячие пятки или вроде того? А Андрес, незадолго перед тем позвонивший и вскоре прибежавший, вместе с семейством и свежеприготовленной аякой, сидел в их комнате и на скорую руку мастерил ещё две — раз уж притащил ещё выводок прирождённых разрушителей. Диего был с Ганей примерно солидарен, приговаривал, что тумака своим младшим, если очень уж надо, и сам отвесит, но всё же стоял на стрёме, шугая любопытную малышню, чтоб не мешали отцу работать…       Элайя заметил, что воск со свечи капает на ковёр, и нахмурился ещё больше — теперь нагоняя уж точно не избежать.       — С моей болезнью, с моим телекинезом всё опасно, да. Даже ужинать с семьёй — вдруг нечаянно запущу кому-нибудь тарелку в голову… Знаешь ли, мне это важно. Как мамам — Рождество. Они же поддерживают в этом друг друга…       Нет смысла напоминать, что для них это — светский семейный праздник, как, кстати, и для Шериданов, вспоминавших Рождество на Тучанкью — их первую, неумелую и сумбурную, лекцию по иномирным культурам. Тётя Кончита — она да, верующая, но её ничуть не смущало мультирасовое, мультикультурное окружение, в котором единственным христианином, кроме её дочерей, был Андрес, и то с оговорками, она, смеясь, рассказывала, как в их детстве ребятишки-дрази азартно включались в беготню с песнями-колядками по соседским домам, и да, зелёный чешуйчатый Иосиф при этом тоже никого не смущал. В свою очередь, христианские дети с не меньшим азартом праздновали День Дарования Даров Дрошаллы — ещё бы, ведь в числе прочего нужно было от души лупануть встреченного друга по лбу, подражая Дрошалле, дарующему своим верным разум, стыд, поэтический дар и прочие хорошие качества по списку. А каждое лето примерно на неделю всей детворой, включая маленьких голиан и центавриан, устраивалась ритуальная война дрази — да, не в срок, но ведь и дрались не до смерти, смысл не главное, главное — что весело. «В то лето, когда меня первый раз в игру взяли, Чачо как раз зелёным вождём был. Неизвестно, кому больше потом влетело — ему, что материны шторы на это дело располосовал, или Идо-центаврианину, что для ленты вождя какой-то орден у отца спёр…»       Вадим подошёл ближе, невольно любуясь стройным пламенем свечей. Тёти всё равно узнают, конечно, прилетит им обоим за пожароопасную ситуацию — это к гадалке не ходи. Но по крайней мере, им, может, будет спокойнее от того, что он рядом и проследит… Ну во всяком случае, ему самому спокойнее, при всём понимании внутри себя, что если у Элайи действительно случится приступ — вряд ли он много что сможет сделать. Хотя, если у него не случился приступ во время того неприятного разговора — с чего бы случился сейчас?       — Мама Виргиния обидела меня. Почему она так говорила обо мне и отце, особенно она, ведь сама переживала о настоящем отце, которого никогда не видела. Ей ли не понимать такое?       — Ну может быть, спустя годы она думает иначе? По правде, я, конечно, не знаю…       Опять же, толку напоминать, что она ж сама сказала — переживать переживала, но так-то отец у неё был, и между прочим, тоже при солидной должности, хоть и относился он к этой должности довольно легкомысленно. И они, никто из них, тоже не сироты. Ганя и Диего себя сиротами не считают, хотя прекрасно помнят, что не родные своим родителям, им о ком прикажете переживать, о тех паре десятков мужчин и женщин, от которых взяты их гены?       — Нет, тут другое… Она не понимает, почему я так переживаю из-за Гани и Уильяма и их отца. Но ведь нет действительно ничего хуже упущенного времени и тоски тех, кому никогда не встретиться… Ты не знал своего отца, да. Но из рассказов своей матери, из её не угасшей любви и боли потери ты можешь знать о том, чего лишился.       О да, он знал. Лаиса не позволяла себе плакать при детях, но иногда, ночью, он слышал… И Ганя всякий раз останавливал их с Уильямом в порыве побежать с утешеньями. «Вы должны понять, для неё очень важно, чтоб вы этого не видели, не слышали. Она ваша мать, и она центаврианка, она хочет быть для вас сильной, не вносить в вашу жизнь тревог. Лучшее, что вы можете сделать — это быть хорошими детьми, радовать её своими успехами, чтоб она видела, что её труды дают достойные плоды. Вы должны уяснить — бывают такие люди, потеря которых никогда не зарастает в сердце, вы слишком малы сейчас, чтоб это понять, и вы не найдёте никаких подобающих в этой ситуации слов, просто запомните это — ваша мать потеряла самого дорогого ей человека, но она живёт ради вас, стремится быть сильной, быть достойной его памяти, поэтому вы должны быть достойны её».       — Лучше думать не о том, чего лишился, а о том, что имеешь. У меня есть мать и братья, и вы. Это не значит, что я не думаю иногда — если б мой отец был жив…       Элайя с жаром схватил его за руку.       — Вот! Представь, если б твой отец был рядом, если б ты знал тепло его объятий, его любящий взгляд, обращённый к тебе…       — Меня тогда, возможно, и не было б на свете. Разве решилась бы мама на подобное действо, если б не то, что она потеряла любимого мужчину, едва только обрела?       Элайя покачал головой.       — Верно, да, но я не об этом хочу сказать… И не только о том, что думаю — вот если б мой отец был сейчас с нами…       Любуясь медленным, величавым танцем золотых огоньков, Вадим думал о женщине, которой этот подсвечник принадлежал когда-то, с которой он не был знаком лично, только по рассказам. Маркус рассказывал о ней примерно так же, как мама об отце — так, что становилось понятно, что это лучший человек на свете. И там, где не хватало минбарской философии, чтоб объяснить, как лучший на свете родитель может быть вдали от своего ребёнка, было всё то же Ганино «вы пока слишком малы, чтобы понять, жизнь взрослых сложнее вашей». А Элайе было некому говорить такие слова. И Виргиния-то по работе отлучалась регулярно и надолго, а вот Офелия, художник-иллюстратор, работающий на дому, была постоянно рядом. Понять, что родители крепко и насовсем поссорились, что один из них просто создал другую семью, дети ещё худо-бедно способны, а понять, как можно не спрашивать, когда мама вернётся, или не мечтать поехать к ней, если ты не рос с рассказами Маркуса и Гани, невозможно. Сейчас Элайя, конечно, не любит, когда ему напоминают, как трёхлеткой он ударялся в рёв, если мать собиралась в магазин, но ведь это то же самое чувство, просто в несколько большей степени.       — То у тебя не было бы мамы Виргинии, разве нет? То есть, конечно, она бы была — как тётя, но не настолько близко, она не жила б тогда с твоей мамой. Хотя может быть, ты и считаешь, что это было б лучше, ведь что-то такое внушает тебе доктор Гроссбаум, что семья — это то, что создают мужчина и женщина…       — А твой товарищ Даркани вообще считает, что семью создавать не нужно.       — А он тут при чём?       — А доктор Гроссбаум тут при чём? Я не о грехах наших взрослых сейчас говорю, грехи и у моего отца были, о которых я предпочёл бы не знать, но, к сожалению, знаю. Важно то, что он любил бы меня…       — Откуда тебе это знать?       Элайя посмотрел в глаза брату чрезвычайно серьёзно.       — Знаю, и всё. Можешь не верить, но я это знаю. Я чувствую, что он всё ещё рядом со мной… иногда. Чувствую его любовь и сожаление, что смерть разделила нас. Но он помогает мне, насколько возможно, и теперь.       — Элайя, я понимаю, что это твоё самоутешение, только не понимаю, зачем оно тебе. Разве тебе плохо? Тебе не хватает любви матерей, нашей любви? Или всё из-за слов доктора Гроссбаума, что у всякого ребёнка должен быть отец?       Мальчик отвёл взгляд.       — Не говори так. Хоть даже и так. Для тебя важны слова комиссара Даркани, а для меня слова доктора Гроссбаума. И он понимает то, что я говорю. Быть может, для тебя любовь и защита моего отца, о которой я говорю — просто мой вымысел, но я говорю тебе, это реальность. Не моя вина, что ты не можешь этого чувствовать, и что я даже не могу показать тебе свои мысли… Я не смогу убедить того, кто сам не хочет верить. Верно, даже явись тебе ангел Господень, и это не убедило бы тебя…       — Что-то не являлся, однако. Ты же большой мальчик, ты знаешь, ангелы, боги — это всё розыгрыши ворлонцев, эти обманщики пользовались своим превосходящим уровнем развития, чтобы вызывать у младших рас суеверный трепет перед ними. Это то же самое, как если бы мы спустились в какой-то отсталый мир, в котором ещё только колесо изобрели, и сказали, что мы боги. А сейчас ворлонцев нет, они все ушли за предел, и больше никто нигде не видит ангелов. И твой отец… он не был обычным человеком, да — но в этом нет ничего мистического. Это тоже штучки ворлонцев… Это не будет предательством или проявлением нелюбви — если ты признаешь, примешь, что твоего отца больше нет.       В зрачках, которые сейчас были почти одинаковыми, плясало пламя свечей.       — Он есть. Я знаю, ты не поверишь, что я чувствую это так же ясно, как тепло свечей сейчас. И его защита, его сила помогают мне в минуту величайшей беды. Что это, как не рука Божья?       А Дайенн в это время как раз вовсе не спалось. Наверное, события последнего времени взвинтили нервы до предела, ещё и пропущенный вызов от алита Соука — какой стыд, что ему самому пришлось звонить ей, и ещё больший стыд — что она так и не перезвонила. И не пропущенный — от мамы. Все её тёплые, участливые расспросы… «Верно, дочка, этот Алварес — очень хороший человек, раз ты так говоришь о нём»… Да с чего она взяла? Да, если молчать о том, что предназначено только для алита Соука… Объективно — Алварес хороший коллега, увлечённый, отважный, готовый рисковать собой ради других. Его идеи, мысли по этому делу, конечно, многим кажутся странноватыми, а взгляды на жизнь тем более, но есть ли в отделении кто-то, кто не казался бы странным никому? Она уж явно не является таким примером. Нет, она ни единой минуты не испытывала к Алваресу враждебности, недоумение, раздражение — да, ну так как часто они были в чём-то согласны? Враждебность можно испытывать к тому, что за ним стоит, что он исповедует… Как в нём уживается это с горячей любовью к семье, к потерянному брату — при том, что они ведь не были согласны во взглядах, вот что понять бы самой прежде, чем пересказывать алиту Соуку.       И самое время вспомнить, конечно, о сказанных на прощание словах Такерхама. Слова о доверии и использовании, слишком странные для того, кто признал свою слабость, когда Алваресу велено было удалиться. Слова о правде корианцев, слишком странные для лумати. Попытки настроить её против алита Соука — а что больше это было, как ещё это можно назвать? — слишком странные вообще… Да, Алварес хороший человек — в этом она не готова спорить ни с Такерхамом, ни тем более с мамой. Но он хочет того, чего хочет Корианна — не сомневаясь ни минуты, конечно, что хочет добра. И в этом презрении к чужим властям, чужим ценностям, чужому жизненному укладу он не видит ничего порочного. Неужели он настолько убеждён в совершенстве навязанных ему идеалов? Неужели ему плевать, сколько ломка чужих укладов жизней похоронит под собой? Со своей потерей, своими погонями за тенью пропавшего брата — он способен пренебречь чужими потерями, чужой болью? Чем готовность Корианны поддержать любую «освободительную войну» отличается от того, что делают эти «Тени»? Не есть ли эти «Тени» орудие воли Корианны? Вот та мысль, которую она так боялась высказать алиту Соуку.       Смирившись с тем, что уснуть, кажется, не получится, она облачилась в свою повседневную воинскую одежду — для формы всё-таки время неурочное, не её смена — и отправилась в госпиталь. Проведать Нирлу, если та не спит, помочь чем-то Реннару, как-то, в общем, отвлечь свой разум от неприятных мыслей хотя бы до той стадии, чтоб успокоить себя медитацией и немного поспать. Но до госпиталя она не дошла — на подходе столкнулась с идущим как раз оттуда Илмо Схевени. В отличие от неё, корианец был в форме, хотя вид имел несколько сонный.       — Что-то случилось? — не могла не остановить его Дайенн, — ведь сейчас, кажется, не ваша смена?       — Не моя, — кивнул Схевени, — но моему голианину угодно было именно сейчас придти в себя и потребовать меня для полноценной исповеди. Ну, до этого в ясном сознании он был очень эпизодически, и когда был — настроение имел неразговорчивое, а сейчас решил, что пришёл его последний час, и нехудо б предварительно сдать пару десятков товарищей…       — Он умер? — Дайенн слабо представляла, о ком именно речь, это был, вероятно, кто-то из тех, кого захватили в рейде, возглавляемом Алваресом и Синкарой, но помнила, что несколько из тех пиратов действительно в тяжёлом состоянии.       — Пока нет. Но впал в кому, и доктора говорят, на сей раз маловероятно, что он из неё выйдет. Что ни говори, встречаются среди этих ребят совсем редкостные варвары, так искалечить, не имея психических расстройств, по-моему, невозможно. Хорошо, что мы того парня пристрелили, сейчас было бы на одну очень большую проблему больше. Кулзанк, правда, и сам не агнец, судя по всему этому, — корианец постучал по ладони записывающим устройством, — были бы волосы — встали бы дыбом. Теперь как-то уснуть суметь.       Дайенн посмотрела на кожистые отростки, растущие из опоясывающих безволосую голову венчиком трубчатых отверстий и спускающиеся на плечи, и снова невольно подумала, как же их различают, этих бедных корианцев. Ведь кому-то удаётся.       — Сочувствую, — она покачала головой, — и глубоко понимаю. Мне тоже никак не удалось уснуть, при том, что за почти тройную смену проспала я часов 5.       — Да, об этом вашем кровавом деле я слышал, не завидую. Увы, не знаю, что вам предложить против этой проблемы. Мог бы дать «Критику готской программы», в годы учёбы она меня неплохо усыпляла, но она ведь у меня на корианском.       Дайенн уставилась на Схевени в некотором шоке.       — Это ведь что-то из вашего… учения? И у вас допустимо отзываться о нём… подобным образом?       Корианец рассмеялся — глубокие, как у всех представителей их вида, носогубные складки изогнулись, образуя почти круг вокруг рта.       — Если вы решили, что книги классиков для нас — нечто вроде священных текстов для жителей других миров, то ваш напарник должен был уже объяснить вам, что это не так. Всё возможное почтение не отменяет… критического взгляда, скажем так. Но вообще говоря — просто что мне те готы со своей программой, это было несколько сот лет назад, это уже потом, когда изучаешь всё это более глубоко, видишь, что вот это и это сказано удивительно верно, и многое верно по сию пору — идеи и подходы, в том числе и ложные, имеют удивительное свойство повторяться, в разных эпохах и мирах. Немалое значение имеет, как составлена программа, с каких вещей начинать, хронологический порядок далеко не всегда оптимальный. Многое зависит и от перевода — многие из первых переводов были посредственного качества, мне-то было легче, я земной, благодаря родителям, знал с детства. Да и от преподавателя… Наш преподаватель по истории 5 раздела — вы, быть может, знаете, что у нас нет такой градации, как, к примеру, у землян: древний мир, античность, Средние века, прочее, мы для удобства просто разделили историю на 5 разделов, нынешнее время это 6 раздел — был великолепным специалистом, но никудышным оратором, с довольно скверной дикцией. Жаль, что я не записывал его, это тоже могло бы помочь вам уснуть.       Напарник многое, конечно, объяснял — но тех отрезков времени, которые они могли посвятить отвлечённым беседам, обычно было, по объективным причинам, мало. И когда они были — ей казалось куда более приличествующим спрашивать о семье, о потерянном брате. Приличествующим перед самой собой — о том, против чего она имеет откровенное предубеждение, она могла б говорить, если б кто-то другой завёл разговор прежде, но не самой, добровольно. Не говоря о том, что она не решила для себя, стоит ли поднять этот вопрос с алитом Соуком — если он прямо скажет ей, что это излишнее, не испытает ли она сожаления и досады, не придётся ли тогда справляться с этим горьким чувством, что её не считают достаточно морально стойкой, или напротив, считают излишне самонадеянной, полагающей, что сможет победить в идеологическом споре… Хотя почему б ей так и не считать? В том смысле, что не на собственные способности она бы тут, разумеется, рассчитывала, а хотя бы на то, что Алварес не мог полностью забыть и обесценить минбарский этап своего воспитания…       — Что ж, могу сказать вам, что в этом мы можем понять друг друга. Стыдно признать, но философия Эмера — это один из великих учителей доваленового периода, которого мы чтим за многие заслуги и теперь — нагоняла на меня необычайную скуку. Возможно, это тоже повлияло на мой выбор касты — ведь стань я жрецом, мне пришлось бы слушать это не менее полугода!       Разговаривая, они отходили всё дальше от госпиталя. В конце концов, почему бы, раз провидение свело её сейчас со Схевени, не оценить в полной мере эту возможность? В разговоре с Сенле Дерткин она сказала о важности выслушать обе стороны, и вот хотя бы из этих соображений…       — И всё же, господин Схевени, вы не отрицаете того, что эти книги регламентируют вашу жизнь и формируют ваши взгляды?       — Ну разумеется, госпожа Дайенн, в любом мире есть то, что определяет взгляды его жителей. Однако хотелось бы, чтоб вы понимали, почему это нельзя сравнивать с религией. Марксизм не догма, не пошаговое руководство к действиям, не список заповедей. Марксизм — направление, он развивается, как развивается сама жизнь.       Да, всё это говорил и Алварес. Дайенн облизнула губы, подбирая слова.       — То есть, учителей древности позволено критиковать?       — Разумеется. Слепое следование не только гибельно, но и невозможно. Потому что новое время, новые условия вносят поправки и дополнения… Мы не обожествляем классиков, не называем их пророками. Хотя коммунисты из нарнов называют, но это некая культурная особенность, можно сказать даже, языковая. Но и они понимают, что классики были обычными людьми, без дара предвиденья, лишь с хорошими аналитическими способностями, но в своём анализе они могли отталкиваться только от того, что видели вокруг себя, тех тенденций, которые чувствовали в том времени. То, что они блестяще изложили основные принципы в объяснении мира, не значит, что не могли быть неточны в деталях. Мы же имеем теперь не только ту картину, которую видели их глаза, но и историю социалистического опыта Земли, с анализом успехов и поражений, и работы более поздних авторов — сильные или слабые, они тоже наше достояние, и те достижения прогресса, которых в самых смелых фантазиях не представил бы человек 19 века.       — О да, — кивнула Дайенн, — спутниковая связь, искусственный интеллект, другие миры…       Всё же, она обязана научиться их различать. Она пыталась, Вален свидетель — пересматривая фотографии и видео, которые могла найти, и запланировала посмотреть корианский фильм, но решила, что пока не готова к такому серьёзному испытанию новообретённых навыков.       — Именно. Нас спрашивают, как мы можем руководствоваться в жизни тем, что написано много веков назад…       — Ну, так всё же некорректно говорить, это будет плевком в любого, кто чтит традиции своего мира.       Глаза у него, кажется, серые — впрочем, полной уверенности нет, как и у многих корианцев, они глубоко посажены. Высокий лоб с чётким рельефом-«бабочкой». Талгайды-Суум отозвался о нём, как о красивом. Надо будет обязательно спросить у Талгайды-Суума, как выглядит некрасивый корианец.       — Но правда в том, что никто не живёт по законам прошлых веков — кроме немногих отчаянно консервативных обществ. Те религии, которые хвастаются тысячелетней историей — на самом деле отнюдь не те же, какими они были на заре своего существования. Быть может, минбарское общество в этом плане и довольно консервативно, но земные, центаврианские, бракирийские религии претерпели много реформ за историю своего существования, уж тем более со времён контактов с иными мирами.       — Вы о заимствовании центаврианами чужих богов? — улыбнулась Дайенн.       — И об этом, но не только. Ознакомление с новым, чего ты не мог себе представить вчера, раздвигает границы понимания. И дело не только в культурном обмене, в открытии, что твоё прежнее представление о многообразии было скудным, неполным. Ты видишь чужую историю, в чём-то сравнимую с твоей, в чём-то несопоставимую, ты видишь перед собой новые загадки, новые неизвестные в открытой некогда формуле. Тебе придётся объяснять их…       Быть может, думалось в этот момент, она на самом деле всё же уснула, и в своём сне беседует с этим корианцем? Он говорит словами Валена, но ведь говорит совсем о другом…       — И ты обнаружишь, что жизнь везде строится на сходных принципах, при всём изобилии различий. Не об этом ли говорил и величайший из ваших пророков?       Это было как-то слишком.       — Да, однако он не говорил, что различиями можно пренебрегать и считать, что для всех может быть один путь, — заявила она, пожалуй, слишком резко.       — И мы не говорим, что различиями нужно пренебрегать. Их нужно объяснять, как любое явление окружающего мира. Однако вы не правы, что не говорил. Он не подразумевал другие расы, но он занимался именно тем, что навязывал один путь враждующим прежде кланам.       — Но это же совсем другое!       — Конечно. Вы будете правы, говоря, что между минбарцами и существами иных рас больше различий, чем между жреческими и воинскими кланами, но на момент установления законов Валена сложно было представить большее. Мир ограничивался тысячелетней враждой народов и кланов, эта вражда была основой жизни и философии — и всё же Вален делал то, что делал. И не то чтоб его идеи не встречали первое время скепсиса, чтоб не сказать — сопротивления. Но как тогда у всех вас — Лунных Щитов, Звёздных Всадников, Ключей Земли — был один путь, так один он и сейчас у всех нас. Путь прогресса.       И она всё же решилась.       — В действительности я не отказалась бы ознакомиться с учением, о котором вы говорите, более… детально. Вален говорил, что не зазорно изучать культуру чужаков — возможно, у тех, кого ты не понимал прежде, ты обретёшь ценнейший для твоей жизни урок. Я буду благодарна, если вы порекомендуете мне, с чего начать.       Кажется, теперь пришёл для Схевени черёд ступора.       — По правде, не ожидал такой просьбы. В любом случае те файлы, что у меня есть с собой — на корианском. Если вы не передумаете — я могу связаться с Шериданами, у них были переводы некоторых популярных работ на минбарский. Вместе, думаю, решим, что вам предложить.       — Буду очень благодарна вам, товарищ Схевени, — она решила, что учтивость требует обращаться к собеседнику так, как принято в его культуре, коль скоро он проявил уважение к её культуре, — как благодарна сейчас за приятную и познавательную беседу. И всё же не могу не вернуться к так и не заданному вопросу. Вы говорите, конечно, о критическом отношении к учению, подразумевая дополнения, вносимые историей, но вы ведь не можете отрицать, что инакомыслие в вашем мире преследуется?       Корианец снисходительно улыбнулся.       — А вы можете мне назвать такой мир, в котором этого не происходит, госпожа Дайенн? В вашем мире есть какое-то инакомыслие?       — Ну, это сложная тема…       Алварес уже как-то от души прошёлся на тему «самое то упрекать кого-то в запрете инакомыслия, будучи представителем мира, где младший не смеет раскрыть рта, пока старший ему не выдаст милостивое разрешение». Ещё и присутствовавший там же Синкара поддержал, тоже идеальный продукт воспитания, в смысле бракирийского паскудства…       — Любое государство — это аппарат насилия, не всякую власть называют диктатурой, но всякая власть есть диктатура просто в силу того, что она власть, вы ведь не возьмётесь это отрицать? В каждом обществе, на каком бы уровне развития оно ни находилось, в какие бы религиозные, культурные надстройки ни облекалось — существует принуждение. Следовать писаным и неписаным законам, что-то делать, а чего-то — не делать, определённым образом участвовать в жизни общества…       — Естественно!       — И вся разница в том, чья это власть, чья диктатура — большинства или меньшинства, тех, кто создаёт или тех, кто паразитирует. Вы можете считать, что ваше общество не раздирают противоречия между социальными группами, что оно довольно своей властью и исполняет законы сугубо добровольно и с полной осознанностью — да, пожалуй, это так в сравнении с Землёй, Центавром, миром Дрази. Противоречия в вашем обществе предельно сглажены, нет таких крайностей нищеты одних и роскоши других, как во множестве миров, и ваши религиозные постулаты, требующие от каждого минбарца беззаветного служения обществу, ещё не превратились для большинства в пустой звук. Однако это не значит, что в вашем мире нет проблем, расшатывающих его стабильность — это естественно, ведь каждое явление носит в себе своё противоречие, как каждый живущий носит в себе свою будущую смерть. Иначе в мире никогда и ничего не менялось бы. Но это особый разговор, который лучше вести тогда, когда у нас обоих будет больше свободного времени, и подобающе подготовившись.       Инакомыслие… Конечно, отдельные минбарцы могут быть не согласны друг с другом по каким-то вопросам, это естественно, но они всегда согласны с учением Валена и других великих мудрецов, какая-то рознь может возникнуть по трактовке и применению каких-то частностей в этом учении, но рознь между младшими всегда рассудят старшие, а если рознь есть между старшими… ну, это в любом случае не ума младших дело. Но говорить всё это Схевени — надо думать, примерно так же, как Алваресу, понятно, как он это воспримет. Подчинение своим авторитетам всегда воспринимается как нечто естественное, к чужим авторитетам применить тот же принцип сложно.       — Да, вы во многом правы. И всё же — есть разница и в проявлениях этого насилия?       Они остановились на перекрёстке — дальше Схевени предстояло идти к своей комнате, а ей, видимо — к своей.       — Понимаю, для общества, где лишение жизни возведено в ранг непреодолимого табу, обычаи любого другого мира покажутся отвратительными. Впрочем, вспомните гражданскую войну на вашей планете в 60х — и согласитесь, не так уж нерушимо это табу? Что касаемо инакомыслия… Это тоже отдельная большая тема. А за примерами опять же можете обратиться к вашему напарнику — он может рассказать кое-что из семейных историй, собранных в нашем мире. Я тоже мог бы рассказать, всё же Шериданы близкие друзья и моей семьи, но думаю, у вас, как напарников, больше возможностей для разговоров.       Стихийное совещание отделов насильственных преступлений и контрабанды (от обоих было, конечно, примерно по трети состава) проходило на сей раз в кабинете контрабанды. Он был несколько больше кабинета отдела насильственных, что, впрочем, с успехом компенсировалось высокими штабелями ящиков и коробок практически возле каждого стола.       — В общем, наш необыкновенный гость уже не подозреваемый, но всё ещё свидетель по делу, — Вито многозначительно постучал по столу слепком челюсти, — у них сын Раймона, к гадалке не ходи.       — У этих… любителей настенной живописи?       — Да. Отпечатки на телах вполне могут принадлежать не крупному животному, а мелкому ранни. Вполне возможно, что они выкупили его где-то и используют… для эффекта устрашения. Раймон говорил, что обычно ранни не питаются живыми людьми, но если пристрастятся — им бывает непросто вернуться к прежнему благопристойному рациону. Вероятно, они именно это и сделали — сначала «подсадили» мальчишку на свежатинку, а потом морили голодом, чтобы во время их боен кидался на всех, на кого покажут.       — Мой вопрос, конечно, к теме не относится… — Сима рассеянно гонял информкристалл по столешнице, — но если Раймон уже сто лет как скитается по чужим мирам, не зная дороги к своему родному — откуда у него сын-подросток?       Притулившийся рядом Лалья всплеснул руками.       — Ладно, что ты не любопытный, так ты ещё и глухой! При тебе ж говорили. У Раймона жена была. Женятся люди иногда. За сто лет один-то раз и жениться можно. А если ты к тому, откуда он в чужих мирах женщину-ранни взял, так тоже говорилось — и до Раймона вот так кого-нибудь похищали и выкидывали, и не всех потом обратно возвращали.       Вадим обернулся.       — А вот тут, Лалья, у тебя неполнота информации. Жена Раймона была человеком. Да, редко, но так бывает, что представители разных рас генетически совместимы. Со слов медиков, в генотипе ранни много общего с землянами. Всеми силами удерживают друг друга от смелых теорий… Кстати, Вито! Что там слышно о рейнджерском корабле? Он не причалил ещё?       — Сядь, расслабься. Через три часа здесь должен быть, в дороге на пиратов отвлеклись. Как причалит — тебе сообщат, не скачи.       — Бардак, конечно, какой-то невообразимый начинается… — вздохнул Сайта, — уже, наверное, я не первый скажу, но пираты совсем с ума посходили. Не таятся совсем, в открытую прут через все кордоны…       Вито сладко улыбнулся.       — Жить хочется, надо понять. Как мои говоруны дали понять, там, на большой базе в Аиде, сходка большая организуется, сходка века, можно сказать… Силы стягивают. Ещё и Нуфак, оказывается, помер… Естественной смертью помер, ему лет-то уже сам, поди, не помнил, сколько. Расстройство, конечно — его столько миров посадить мечтало, а он взял и сам помер… В общем, в верхушке теперь разброд и шатание. Я тут из своих говорунов всё пытаюсь выбить координаты этого их аидского великого бастиона… Чувствую, ещё немного — и правда кого-нибудь из них скормлю Раймону. Показательно, на глазах у остальных.       — Отдыхаете? — на пороге, как мрачный вестник несчастий, возник Альтака, парадоксально для своей поджарой комплекции напоминающий грозовую тучу, — надеюсь, хорошо отдохнули. На Вахант полетите.       — Ку-уда? Зачем?       — По приглашению от Тирришского отделения. У них там та же картина маслом по бутерброду. И на сей раз, кажется, свежачок, тёплыми застали…       Ситар просто со стоном сполз по стене, Г’Тор яростным шёпотом излагал всё богатство нарнского матерного языка.       — На Ваханте?       — Ага. Поймали чернокопательский кораблик — улепётывали так, что чуть двигатели не сожгли. Сунулись на Вахант за поживой — а там такое…       — А на Ваханте были пираты? — удивилась за его спиной подошедшая Дайенн.       Альтака развернулся с демонстративным приглашающим жестом.       — Ага. Были. Нормальные люди на Вахант не суются, там после ваших дедушек многовато всякого осталось несовместимого с жизнью… Но эти вот храбрые, решили, от ловушек ключ подберут, а зараза от времени нейтрализовалась… Ну в принципе, правильно решили, до них пираты уже это сделали. База свежая была, всего года два, что ли… В основном та публика, кого тогда с Тирриша как раз вытурили. Ну, кого смогли опознать, там трупов столько, что Тирриш не знает, куда девать их — там сходка какая-то была, видать, за происходящее как раз и перетирали.       — А может, ну его нахрен, — хмыкнул Лалья, — перебьют они всех пиратов, нам же меньше работы. Шучу, шучу.       — И так понимаю, опять без меня? — Вадим в очень очевидном тихом бешенстве постукивал ребром папки по ладони, — с теми, которые в состоянии для дачи показаний, мы с Ситаром уже закончили, но вы нам что-нибудь новое подкинете — желательно, максимально далёкое от дела, которое геморрой уже трёх отделений? Может, у вас уже есть на примете какой-нибудь подходящий коллекционер мертвечины?       — Алварес, пойдём-ка отойдём… — Вито попытался взять младшего коллегу под локоть.       — Нет уж, зачем, ответьте здесь, почему нас с Дайенн — точнее, главным образом меня — отстранили от этого дела? Я хочу понять логику этого решения в то время, когда почти любое крупное пиратское дело так или иначе даёт зацепки к этому, связано с ним звеньями одной цепи? Или вы до сих пор не видите этого?       — Офицер Алварес! Не напомните, с каких пор я обязан отчитываться перед вами в своих решениях? Я понимаю, конечно же, более мелкие дела недостойны вашего светлого ума…       — И эти причины, о которых вы не хотите сказать — разумеется, требуют того, чтоб офицер Дайенн отправилась, только отряхнув пыль с Брикарна, уже на Тирриш, а я остался здесь по третьему кругу допрашивать тех же пиратов?       — Алварес, — поморщилась Дайенн, — состав команды ещё пока никто не огласил…       — Конечно, это ведь тоже не моего ума дело! Почему мне никто не может ответить на простой вопрос — почему не я? Кому и почему так неудобно моё касательство к этому делу?       — Тебе самому! — не выдержала Дайенн, — хочешь объяснений — тогда ведь и от тебя захотят объяснений, почему в сознании Каммика ак-Димула и Аделай Нары было твоё имя!       И зажала ладонью рот, боясь смотреть на лица коллег. Во имя Валена, ну почему высшие силы вовремя не отняли у неё голос? Верно, потому, что слишком о многом приходится молчать, слишком сложно нести этот груз… Увы, не вернуться в беспечальное детство, когда на душе ещё не было того, чего лучше было б не знать. Не дело говорить, что алит Соук ошибся в ней, доверив ей роль, оказавшуюся не по силам, как ошиблись потом Альтака и брикарнская нефилим, сообщив то, без чего ей точно спокойнее б жилось… но это факт. Только это не оправдание, конечно, не оправдание.       В столовой было на редкость людно, и Ли’Нор села рядом с Тийлой Нанкто и Эми, девушками из отдела экономических преступлений. Тийла была шлассенкой, и, соответственно, на земной взгляд красавицей не считалась и с натяжкой. Черепа шлассенов больше вытянуты в ширину, чем в длину, лица плоские, словно вдавленные, узкие щели глаз под такими же узкими щёточками бровей. Эми, родом с Проксимы, была симпатичной кареглазой блондинкой с татуировкой — веточкой незабудки — на щеке.       — Слышала, рейд в Аид планируется… Нарн как, дал добро на зачистку?       — В первых рядах, — кивнула нефилим, — многовато с этого пиратского разгула последнего времени неприятностей было, не проигнорируешь.       — Вот и Шласса сегодня сказала, что в деле. Что, получается, одну Землю ждём?       — Ну, не только, ещё врии и ипша мнутся. Земля пока ещё артачится, но куда они денутся. Даже Центавр недолго препирался. После всех материалов о новом заговоре, которые мы предоставили… слишком активно возражать против зачистки — это самому под следствие попасть. Три корабля беглецов с горнорудных колоний — это о чём-то говорит. Туда со всей галактики же ломанулись, буквально час назад рейнджеры в гиперпространстве три корабля расстреляли. Я понимаю, когда денеты просто голосуют за, но участия не обещают — где денеты и где какая-то силовая помощь. Понимаю, когда пак’ма’ра — тоже так себе воины. Геймы и те аж целый корабль выделяют. А уж Земле и Вриитану прибедняться последнее дело.       Шлассенка подпёрла кулаком щёку, перемешивая в тарелке распаренную овощную массу.       — Это они, конечно, умно придумали… Всем разом в одном месте собраться… Чтоб всех разом и накрыть… Значит, там всё и закончится.       Ли’Нор помрачнела.       — Мне бы тоже в это верить…       Тийла закусила губу.       — Думаете, они там серьёзную засаду готовят? С большими потерями выйдем?       — Думаю, там новое кладбище готовят… Впрочем, ещё сначала с тирришским делом разберёмся.       Мимо, весело перекрикиваясь, протиснулись — точнее, пронеслись, едва не прихватив с собой стул с Эми — транталлилы с объёмистой тележкой. Некислородники обедали в отдельной зале, разделённой с общей шлюзом, но часто просто назначали дежурных для развоза еды непосредственно по комнатам, некислородная зала была мала — проектом, ясное дело, она вообще не была предусмотрена, обустраивали наспех, и ходили слухи, временно, в дальнейшем переоборудуют под это дело какое-то помещение на внешних уровнях.       — Да уж… Честно, я не понимаю Алвареса, чего ему так далось это дело, мало, что ли, тут всякой мерзятины?       — Ну, тут хотя бы гордость, видимо, — пожала плечами Эми, — сначала дали дело, потом отобрали, обидно всё же.       — Мне кажется, у него что-то личное тут. Ну, он ведь ищет своего пропавшего брата…       — Да, но от мёртвых пиратов уж точно информацию не получишь. Правда, живые зато становятся разговорчивее…       — Тут, что ни говори, между нами много общего, — Ли’Нор отставила опустевшую тарелку и принялась за десерт, — я ведь тоже разыскиваю родственника. Впрочем, теперь, получается — и не одного.       Тийла спешно проглотила пережёванное.       — Как это?       — Элайя Александер и мой родственник. Если б я раньше знала о случившейся с ним беде… Но мы знали только то, что он живёт на Корианне.       — Как — родственник?       Нефилим смущённо и гордо поправила волосы.       — Ну, может быть, вы слышали… Лита тогда, сорок лет назад, отдала Нарну ДНК многих телепатов, в том числе и свои. Вот я — как раз из её линии. Потому и первая часть моего имени такова — это не обычный нарнский пантеон, у нас, нефилим, свои пантеоны, в честь тех, от чьих генов мы родились. Так что считай, теперь это и моё дело тоже. Братьев и сестёр у меня, конечно, много, но и Элайя Александер, а через него и Вадим Алварес, мне родня.       — Чудные дела… Я слышала о нарнах-гибридах и всё пыталась представить, как это может выглядеть, но воображение отказывало. Это вы все такие? Ну, в смысле, с волосами и пятнышками? Красиво получилось. Ну, как по мне — земляне очень красивые, хотя глазами шлассена это красота такая… экзотическая. Пожалуй, если сравнивать, шлассены многие смотрят на землян, наверное… как земляне на вриев и минбарцев. Видать, я в бабку пошла, у неё с одним земным военным роман был. Тот, правда, не такой был, из этих… как это называется? Монголоидов. А вот в нарнах я не сказать чтоб разбираюсь, хотя Г’Тор, к примеру — красивый, хоть что мне говорите. Интересно б было посмотреть на ваших мужчин… Так, ну, хватит о крамольном говорить, а то насканируете сейчас чего не надо, я потом смущения не оберусь.       Ли’Нор рассмеялась.       — У землян есть на этот счёт хорошее выражение — «не беспокойтесь о том, что думают о вас окружающие — они слишком заняты вопросом, что думаете о них вы». Как будто есть что-то стыдное в том, чтоб кем-то любоваться.       — Ну, стесняются этого всё-таки. Я думаю, потому многие и относятся к телепатам плохо, что боятся открытия чего-то такого. Симпатий всяких.       Компания дрази за соседним столиком зашумела — кажется, приглашали к себе кого-то ещё. Нехватка мест их тут так же мало смущала, как и в жилищных вопросах — сдвинули стулья поближе и как-то размещались на них несколько большим количеством, чем из расчёта одна задница на одно сиденье. Да и количество тарелок едва ли соответствовало количеству едоков — кто-то ел вдвоём с одного большого блюда. Новый сосед прибыл аж с двумя большими тарелками, которые каким-то чудом не опрокинул на несчастную Эми, споткнувшись о ножку стола. Девушки едва не зааплодировали проявленным чудесам эквилибристики.       — Ну, мы — я имею в виду, мы нарны, я ведь всё-таки нарнской культурой воспитана — проще на этот счёт. Нет ничего зазорного для женщины сказать, что какой-то мужчина ей нравится и она даже не против иметь с ним отношения. Если у тебя всё в порядке с чувством собственного достоинства — он должен считать это за комплимент для себя. Не хочет — ну, его дело.       — О да, это я знаю, — закивала Тийла, — нарнские женщины сильные и гордые. Чувств не стесняются, но и обид не стерпят. Отказавший мужчина может и пожалеть ещё об этом! А уж как соперницы иногда за мужчину дерутся…       — Ну, нельзя всё же сказать, что все нарнки такие. Среди нас тоже бывают робкие и застенчивые. Но нарны уважают силу и при том не считают, что сила — это свойство только мужчины. Если так смотреть — разве сильный мужчина не заслуживает сильной же женщины рядом? Ух ты, смотри-ка, кто пожаловал! Я его как не час назад отправляла поесть уже что-то, наконец выбрался.       Девушки синхронно повернули головы.       — Это тот черноволосый дилгар, он же тоже от вас, с Брикарна прибыл? Что за имя у него странное! Он ведь, как и все они, воспитывался минбарцами?       — Конечно. А что странного? У нас, нарнов, тоже шутят, конечно, что минбарца называют так, как ложка звякнула, но вообще-то у них разные имена встречаются. А семья, усыновившая его, жила в северных широтах, большая часть клана Белого Луча живёт там. Его родители и деды часто бывали в Йедоре-Северном, в Лапландии, вот и… культурно позаимствовали. Так часто бывает. Ну, у нас, нарнов — конечно, не очень, а вот у центавриан много заимствованных имён.       — Они ещё и такие разные, оказывается! А красиво они б с госпожой Дайенн смотрелись вместе, такие… контрастные. Ой, ну вот о чём я опять? Хотя лучше о других, чем о себе, верно?       — Это прямо неоспоримо, — опустила голову Эми, — обо мне вот точно не стоит. Обо мне и так все знают. Говорят, надо быть умнее и не показывать. Легко, наверное, так говорить, если сам никого так сильно не любишь. Как можно такое скрыть вообще? Как костёр накрыть колпаком, жар-то всё равно будет…       — Люди разные, — примирительно сказала Тийла, — кому-то легко скрывать чувства, кому-то нет.       — Я знаю, что выгляжу глупо. Влюблённая девушка почему-то всегда выглядит глупо. Всё это я понимаю, что про него говорят, и про характер, и прочее… Но смотреть на него спокойно никогда не смогу. Вот просто не смогу. Я знаю. Наверное, в глубине души ещё на что-то надеюсь…       — Зря, — твёрдо сказала Ли’Нор.       Вадим обошёл стол и разложил перед рейнджером записи Дайенн вперемешку с результатами медицинских обследований Раймона.       — Вот, посмотрите, К’Лан. Сведенья у нас, увы, весьма отрывочные и расплывчатые…       — Когда это останавливало рейнджеров? Вы полагаете, этот мир может быть где-то в секторе За’Ха’Дума или Аид?       — Думаю, начать разумно отсюда, — Вадим обвёл участок, помеченный на карте расплывчатым тёмным пятном, — в этом направлении исследования практически не велись, там астероидное поле, по самым скромным прикидкам превышающее площадь сектора дрази, там и десять миров спрятать можно. Сам Раймон ничего не может сказать о том, что окружает его родной мир, он нарисовал несколько созвездий их неба… И это может быть абсолютно бесполезным сведеньем — звёзды эти видны только в определённых широтах в определённый месяц, вероятно, это самые яркие светила, их свет способен пробиться сквозь окружающую эту планету мглу, настоящих очертаний этих созвездий ранни не знают. Возможно, планета с крупным спутником, или система с планетой-гигантом на орбиту ближе к светилу — это мир вечного затмения, крупное небесное тело постоянно находится между планетой и солнцем. Да, я тоже не представляю, как они выжили в таких условиях… Его в пятидесятилетнем возрасте — по их меркам это юность — забрала пришедшая с неба тень… Возможно, с большой буквы тень. Он потерял сознание, а очнулся уже на Норсе, знаете такую планету в секторе, который под минбарским протекторатом? Может, его туда забросили похитители, может, корабль похитителей уничтожили, а его подбросили на ближайшую обитаемую планету…       К’Лан долго вглядывался в фотографию Раймона, наконец обратил на Вадима просветлённое, улыбающееся лицо.       — Я найду этот мир. Даже если для этого потребуется вся моя жизнь.       Дайенн посмотрела на него с интересом.       — Извините, возможно, я не всё понимаю в философии анлашок… Но такое ощущение, что у вас есть личные причины желать этого…       Нарн кивнул.       — Возможно, вы слышали от Вадима, что я давний друг его семьи. Я знал и его отца, и Андо Александера, отца Элайи. С Андо — или Г’Андо — мы выросли вместе… Когда Андо погиб, я был далеко от Минбара, и узнал об этом много позже, но конечно, горе моё было безмерно. Едва ли был в моей жизни кто-то, кого я любил бы больше, чем его. Хотя мы, нарны, обычно не склонны к гомосексуальным чувствам, но ведь Андо не был нарном по рождению, и возможно, я испытывал к нему нечто, что подобно было любви к женщине, подобно тому, что некоторые нарны испытывали к земным девушкам. В детстве мы с ним разговаривали телепатически — он передавал мне свои мысли и читал мои. И когда он ушёл… я иногда, во сне, снова слышал его голос. Я знаю, что Андо оставил некие дары многим из тех, кого любил и кто любил его. Возможно, что-то он оставил и мне… А потом мне начал сниться этот сон. Девушка, которая далеко, где-то безумно далеко, ждёт меня. У неё красные глаза, как у нарнов, и длинные чёрные волосы, как у землян. Сперва я думал, что это Хо’Лин, она гибрид, рождённый от телепатов Земли, но это не так. В Хо’Лин я искал её подобие, но девушка во сне продолжала звать меня. Теперь я знаю, она ранни. Вы немного сузили круг моих поисков, остальное я сделаю сам.       — Так, это что ещё такое? — Альтака откашлялся, не уверенный в своей способности на одном дыхании произнести — Мэрси Девентри, кокетливая земляночка из экономического, диплом имела убедительный, но это не мешало ей время от времени радовать начальство исключительными перлами в документации, поэтому без проверки он её письма и докладные не отправлял, — «посредством подделки факсимильной росписи полномочного представителя ипшианского представительства Зиратти Инукаппе покойному были перечислены резервные фонды Киболатто Аурата»… Мэрси, птиченька моя, ты хотя бы иногда перечитываешь то, что написала? Мало того, что у тебя получается, что банк чуть ли не сам эту роспись подделал… нет, в Киболатто те ещё жуки сидят, но такие афёры даже для них чересчур, прежде всего потому, что не выгодны… случайно, упокоили Таримаса не тоже они? — мало того, что вот эта монструозная конструкция с представителем представительства ипша при прочтении точно убьёт… Какое, к чёртовой матери, Зиратти Инукаппе? Ты не знаешь, для кого готовишь документы? Ты и отправить их Зиратти Инукаппе собиралась? То-то они удивились бы. Зуратти! Боайле! Банк Ллорта, имеющий представительство на Ипша, вообще только один существует — Зуратти Боайле! А Зиратти Инукаппе — гильдия адвокатов Королевства Кор-Лиан. Может, ты корлиан от ллортов не отличаешь, но ипша-то отличают точно. Да и лепить про резервные фонды в это же предложение нужды нет. То, что Киболатто вынуждены были задействовать резервные фонды — это их лично внутренние проблемы, требованием Таримаса сотоварищи это, в общем-то, не было… Как тебя Хемайни не убил до сих пор, я не понимаю, если он каждый раз вот такое читает? Исправить. Это ещё не всё. Ллортами и корлианами ты, смотрю, не ограничилась, два раза назвала Берока токати, три раза — тикаром, дважды переврала название метрополии. Вернётся Хемайни — заставлю его карту в кабинете повесить, специально для тебя… В остальном нормально. А, нет, погоди. Это что такое? Да, вот это. Какой год на дворе, Мэрси? Если что, у меня вон там календарь. Соответственно, сколько уже прошло, как этот «Билль» утратил силу? Два года, Мэрси, два года! А ещё за эти три, с упомянутой тобой даты, года много чего произошло, в частности — слияние Нинбё Эл с Аттай Абетмей, а суд по поводу отказа от части обязательств Нинбё Эл длится, кстати, и по сию пору… Так, золотая моя, давай начистоту. Опять, чтоб самой не трудиться, с материалов Яношского передирала? Я когда говорил, что их можно как образец использовать, не имел в виду, что только имена и даты поменять. А когда говорил, что нужно пользоваться большими полушариями — подразумевал не эти, — он стопкой документов шлёпнул Мэрси по круглой упругой ягодице.       Вообще-то, если б Мэрси развернулась и надавала ему по рукам, пригрозив нажаловаться за домогательства или что-то в этом роде — Альтака бы даже извинился, всё же шутка была не самой остроумной и изящной, и для начальства как-то даже несолидной. Но Мэрси только опустила глазки и захихикала, как бы невзначай одёрнув блузку, эффектно облегающую немаленькую грудь.       «В конце концов, должны у неё быть свои плюсы в сравнении с куда более умной Нанкто… — Альтака отметил, что из женщин отделения Девентри одна из немногих, кто предпочитает исключительно юбочные костюмы и явно перед сменой не жалеют времени на макияж и укладку, — у той лицо как блин и глаз, прости господи, почти нет… Есть у землян поговорка, что женщина либо красивая, либо умная, вижу, это не только землян касается… Хотя я это ещё по своей второй жене понял…»       На самом деле, конечно, и красота вопрос спорный — лицо у Мэрси очертаний квадратных, Вито так просто называл её женщиной-бульдогом. Впрочем, понравиться Вито, будучи женщиной, вообще сложно. А с точки зрения Альтаки грубоватость черт вполне компенсировалась полными чувственными губами и эффектной, развитой фигурой. А ещё более — вот этой… Нельзя сказать, что она прямо дура, тот же Хемайни сколько раз говорил — так вот с ней беседуешь, вроде всё понимает, даже весьма здравые суждения показывает. Это просто… в бракирийском языке есть идеально подходящие выражения, в земном наиболее близкое — легкомысленность. Она легкомысленная, и вот это в данной ситуации самое удачное качество. Она может едва не плакать от досады, когда её тыкают носом в такие вот косяки, но именно потому, что тыкают, она не греет себе голову в момент их совершения, и сейчас не будет. Такая будет пользоваться с лёгким сердцем, и перестанет тоже с лёгким сердцем. Такая не привяжется… Он скользнул рукой в боковой разрез на юбке Мэрси.       — Ой, господин Альтака, а если зайдёт кто?       — Ко мне без стука не заходят. Только ты, потому что постоянно забываешь, да ещё один умник, потому что ему можно…       Подхватив пискнувшую Мэрси и посадив на стол, видавший эротики, наверное, даже побольше, чем деловых бумаг, он отметил ещё один несомненный плюс соблазнительной земляночки — это были не колготки, как подумал он вначале, колготки создали бы определённые неудобства, нет, это были чулки. Белые кружевные трусики неудобством тоже не были — бантик на бедре являлся не декоративным украшением, а именно бантиком, и развязывался очень легко. И именно такими и должны быть отношения на работе. Лёгкими. Без чувства вины за полученное удовольствие, без поднимающейся внутри паники, под взглядом шальных карих глаз. Не тот возраст, чтоб влюбляться — и тем более не тот возраст, чтоб быть предметом влюблённости, а до этого слишком опасно тонкая грань…       Когда Альтака расстегнул брюки, Мэрси подумала, что авантюризм дело, конечно, хорошее, но в меру… но идти на попятную было уже неудобно. Ну да, знала б, что так случится — интересовалась бы больше инопланетной анатомией…       Обычно, говоря о размере, имеют в виду главным образом длину. В длину член Альтаки был вполне средним, а вот толщина и особенности формы немного пугали. Как и расположенные симметрично по обе стороны от кожаной складки, в которой прятался член в неэрегированном состоянии, семенные железы, в минуту возбуждения тоже увеличивающиеся и каменеющие, как и член. Альтака хмыкнул, аккуратно расстёгивая последнюю пуговку на блузке Мэрси.       — Ой, вы ж, наверное, голую земную женщину раньше не видели?       — Да как сказать, бывало, что и женщин тоже…       — Алварес…       — Сима, не трогай, правда.       — Ну серьёзно, не Дайенн в этом виновата, точно не Дайенн. И не считаешь же ты, что мы действительно как-то… ну, принимать это на твой счёт — это несерьёзно для взрослого человека. Это не твоё имя. Оно у тебя не эксклюзивное, мало ли на свете Вадимов.       — Вообще-то, вон Альтака сказал — мало.       Аббай всплеснул руками.       — Только Альтаку — вообще не землянина — как раз и спрашивать. Мало не мало, а всё-таки… Может, это и не имя при рождении, мало у них разве поддельных документов или просто кличек? Вон этот Чёрный Барт — по документам вообще Алекс. Почему Чёрный ещё понятно, почему Барт — так и не понял. Конечно, мало приятного быть тёзкой маньяка… Но это со всяким может быть.       — Однако это не Сима, не Г’Тор и не Винченто. К чему об этом говорить вообще? Мне уже несколько раз повторили, что никто меня не подозревает. Так приятно! Как будто могли б подозревать, но из какого-то особого расположения ко мне вот не подозревают.       — Не подозревают тебя не по расположению, — к компании подошёл Г’Тор, — а по здравому смыслу. Ты физически не мог бы в этом участвовать. Мы тут тоже не дураки все. Имя… ну что — имя? Я и сказочнее совпадения встречал. У меня на Казоми сослуживец был — Сефанихайэмта, лорканец. Имя составное, придуманное — «следование пути Сефани». Семья из обновленцев. «Сефани» — это, как помните, корабль, на котором блуждали те лорканцы, которые принесли обновленчество… Так вот по одному делу встретился нам лорканец из мелких дельцов по торговле тем, чему на родине плохо лежалось. С тем же именем! Вернее, не совсем тем же, там другой состав слова, только звучание то же. «Сефа» на лорканском — «чистота», «нихай» — «оставаться»… «Оставаться всегда чистым» — не оправдал имечко парень, короче. Такая вот игра слов. Её на самом деле во вселенной сколько угодно. Может быть, это имя есть ещё у какой-то расы, мы просто не знаем об этом.       — Маловероятно.       — Не понял?       Сима нервно почёсывал перепонки между пальцами.       — Не Вадима ли слова, что это должен быть или землянин, или центаврианин? А Вадим как раз и землянин, и центаврианин разом. И что-то ещё было в тех выкладках, цепляющее, только вспомнить не могу. Я это всё-таки в пересказе слышал, могу и напутать. Никто и не думает, что это мог бы быть наш Вадим, это просто безумие. Однако как-то это всё связано с ним, и не в одном только имени дело.       Г’Тор придвинул себе стул.       — У тебя какие-то мысли есть? Делись.       — Вообще, если брать только по фактам, — к столу вернулся Синкара, — я б предположил, что под Алвареса кто-то копает. Реально есть в этой истории нечто… скверно пахнущее. Тоже не могу сейчас сказать, что… А, ну вот, Алварес говорил же, что преступник, судя по всему (не знаю уж, по какому всему, но я-то ни боже мой не психолог) вырос среди инопланетян. Так ведь это и Алваресу соответствует. Но кому оно надо, копать под Алвареса, он в полиции без году неделя, при всём уж моём уважении — ноль, извините, без палочки.       — Если только копают не под него конкретно, — лицо Симы было чрезвычайно серьёзным, — а под Корианну.       — Чего?       Гребень Симы дрогнул — костяные образующие наклонились в сторону затылка и встопорщились обратно. Г’Тор как-то сказал, что так аббаи хмурятся, но вообще-то хмуриться они и общепринятым образом способны, а гребень имеет подвижность не у всех.       — Скажите честно, много каким мирам нравится Корианна? Ну, с Режимом Нарна у них хорошие отношения — собственно, поэтому они этим расширенным соглашением все эти годы нормально и обходились. В какой-то мере с Иолу. И… всё? Кто-то отмалчивается, как наши, а кому Корианна и как бельмо на глазу. Тут ещё и в полиции корианцы. Кому-то это могло показаться слишком…       — До этого, значит, корианцы в «Галактике» слишком не казались… И зря, как выяснилось.       Сима уставился на Г’Тора непонимающе.       — Ну Схевени-то.       — Что Схевени?       — Что, что… Это ты вон у Алвареса спрашивай, ну или у самого Схевени, как ему удалось ноги живым унести. Хо! Вот чем думали — корианца принимать? Да ещё в анкету, видимо, ни один не посмотрел.       — Потому что криминальный отдел у них всегда обладал большой самостоятельностью, — улыбнулся Синкара, — в том числе и в кадровой политике тоже. Его возглавлял тогда Шули, отставник с Брикарна, Альтака его хорошо знает. После этого дела тихо уволили, но на смену взяли Хейга, а он тоже из бывших, тоже толковый парень.       — Да уж заслужили мы у неба хоть один такой отдел, который передаёт все сводки действительно правильно, без своих домыслов и не ставя вместо фото преступника фото оперативника. Как «Межзвёздные новости» на той неделе…       Справедливости ради, за этот казус они хотя бы официально извинились. А вот за разную там специфику подачи — сроду не считали нужным, ссылаясь на политику руководства, традиции и что-то там ещё, почему-то не на то, что считают своих зрителей идиотами, которых вполне устраивает, когда им практически указывают, какие выводы из этого материала им надо сделать. Но земные СМИ всегда могли чувствовать себя хорошо на фоне центаврианских и бракирийских, высказывания в отношении которых Альтака традиционно отказывался переводить на понятный для окружающих язык. К «Галактика вещает» таких претензий было меньше — это была надмирная структура в прямом подчинении правительства Альянса, минбарское по преимуществу руководство относилось к своим обязанностям по-минбарски щепетильно. Однако это не значит, что «Галактика» была лишена влияния политики миров и никогда не являлась её инструментом…       — Даже знать не хочу, как они потом пытались объяснить, как так получилось. Кто-то в отпуск некстати ушёл, кто-то на больничный, кто-то застрял на Тучанкью, а оттуда по сию пору ещё поди вылети… Банальный, проходной сюжет о претензиях уволенного сотрудника, что могло пойти не так.       — Всё пошло не так, — счастливо расхохотался Г’Тор, — один дебил попросил коллегу из соседнего отдела помочь, не оговорив сразу формат помощи, другой дебил сразу смонтированное, не отсмотрев, дал в эфир… Наутро куча народу проснулась счастливая. Криминальщики ребята добросовестные, корианцы тоже ребята добросовестные… и некоего вроде бы безусловного пиетета перед некими значительными фигурами лишённые при том начисто.       — Накопал какой-то компромат и его выпустили в эфир как есть? — догадался Сима.       — Точно. Схевени подошёл к делу, которое вообще не обязан был делать, дотошно, практически мини-расследование провёл. И там, одно за одним, ниточка за ниточкой, такое вытянулось… про центр этот грешный, про его руководство и учредителей, про некоторые интересные моменты в закупках и связь этого всего с одной предвыборной компанией… И самое печальное, что опровержений тут не потребуешь, всё чисто.       — Хорошую работу проделал парень…       — Ну вот поэтому теперь тут и обретается. Как там минбарцы выражаются, переместили неудобный элемент на более подобающее для него место. Сколько комиссованных из полиции криминальные колонки теперь ведёт — вот, бывает иногда и обратный отток. Шули настаивал, чтоб бодался — мол, я-то ладно, я старик, а в твои годы принимать увольнение по надуманным предлогам грешно. Но смысл, действительно — ясно же, что нормально работать не дадут. Минбарцы-то молодцы такие, они от вопроса вообще отстранились, пусть, дескать, отделы между собой разбираются. Головой больше слетит, головой меньше — какая разница…       — Ой, господин Альтака, наверное, как-то нехорошо, что мы не предохранялись-то, а? — Мэрси приглаживала пёрышки, слегка паникуя, хватит ли ей салфеток, чтобы устранить с бёдер все компрометирующие следы.       — Биологию-то ты, милая, совсем не учила, тебе без надобности? — Альтака уже вернул свой внешний вид к полной благопристойности и теперь расхаживал по кабинету, сладострастно поводя плечами — маникюр у девицы всё-таки достойный, что ни говори, — боишься залететь от бракири? Пока ни одной не удавалось. Давай, радость моя, дуй, чтобы к моему возвращению всё было исправлено и я был доволен. Спроси вон помощи у Нанкто, сейчас, конечно, не её смена, но она вроде девушка отзывчивая, добросердечная, и женской пакостности лишённая начисто…       Каждый внутри себя, наверное, немного погрыз себя за то, что вот так обсуждает коллегу за спиной, да что делать? Говорить в лицо — лишний раз нервировать. А держать всё в себе… ну, малодушием кажется, что ли.       — Знаете, тут всякое в голову лезет… У моего народа есть легенда о тёмных близнецах. Ну, в силу разных причин у человека может существовать злобный двойник, совершающий то, что сам он не мог бы и не хотел совершать…       — Такие легенды есть не только у твоего народа, Сима. Только вот это именно что легенда. А легенду не подошьёшь к делу и не отдашь под суд.       Синкара обернулся с благостной усмешечкой.       — Да как сказать, недавно одну легенду как раз под подозрением держали. Да, я Зирхена имею в виду.       — Ну, строго говоря, ранни можно называть вампирами только в том смысле, что они пьют кровь. Они не превращаются в летучих мышей, не спят в гробах… вообще не спят…       — А остальное, видимо, добавила народная фантазия… Возможно, мы сейчас просто неспособны предположить, какое объяснение имеет легенда о тёмных близнецах…       А Дайенн в этот момент думала о том, что, возможно, их путь будет пролегать мимо Ормелоса, точнее, того, что от него осталось после взрыва новой. Что поделаешь, судьба всего их маленького племени — время от времени возвращаться мыслями к предкам, против которых словно бы само мироздание выступило, сметя их с лица галактики. А её — возвращаться к словам Хистордхана, о том, что она не ходила по почве, породившей её, не дышала воздухом, пропитанным культурой её народа. И едва ли готова ответить, испытывает ли из-за этого печаль. Нет, её не приучали ненавидеть и стыдиться своих предков… Не приучали так же, как не спрашивать о других дилгарах, подсказал некий голос внутри. От неё не ожидали сожалений о том, кто она есть, не ожидали некого пробуждения голоса крови, порочных склонностей страшной сказки галактики. Эти вопросы должны были вызреть в ней самой… Наверное, это самая жестокая сторона их изолированности друг от друга — у них не было возможности выработать какое-то общее отношение к своему существованию и истории, этот вопрос каждому приходится решать самому.