Наследие Изначальных

      — Это фантастика, дорогие друзья! Газеты с утра читали? Видели, что на Земле творится? Какие там головы полетели, какие имена в списках!       — Я не читал, не, — сонно зевнул Вадим, отлепляя голову от стола и фокусируя взгляд на жизнерадостно бурлящем Г’Торе, — то есть, сводки смотрел, торта молодцы, конечно, но вряд ли это успело в газеты попасть…       — Да какие торта, кому теперь до них! В общем, на что я небольшой специалист в земной политике, но смотрю, у них вакансий на ключевых постах скоро немало появится… Не, ну подумать — три министра подали в отставку по состоянию здоровья! Разом заболели! Прямо именно сейчас, ни раньше ни позже!       Отирающийся у стола Талгайды-Суума в ожидании, когда он передаст ему какие-то файлы, Эйлер новости наверняка читал, спросил больше для поддержания приятной беседы:       — Тоже были связаны с этим «теняцким» делом?       — Да прямо связаны-то не факт… Скорее, так, покрывали, были в курсе и молчали, делали ставки, чтобы если что быть в доле. Земля прямо в панике, они ж только у Альянса привилегии выбили, приоритеты в поставках какой-то там высокотехнологичной хрени в Ипша, тендеры там какие-то… А тут на тебе, могут ведь и вовсе по шее благословить из Альянса! А жить задарма в плане поддержки медицины в их колониях они уже привыкли… Так что шорох пошёл, конечно. Опять же, и неугодных кого-то под сурдинку замести можно. Хотя Правительство Альянса уже назначило наблюдательную комиссию… Кстати, знаете, чего тогда Роуз на Бету Дюрани перевёлся? Все удивлялись ещё…       Сингх и Эйлер разом пожали плечами.       — Проворовался.       — Так и думали, ан не совсем. Воровать, конечно, Роуз воровал… Но по-тихому. А вот то, что в его ведомстве начало шевелиться, это его напрягло как-то. Прямо их сдать тоже не мог, доказательств не было, вот и перевёлся от греха, чтобы не попасть под замес… Сам-то сейчас уже три года как в могиле разлагается, но его вдова вот мемуары опубликовала. На этой волне, кстати, её собственная политическая карьера может в гору пойти, тем более ходят слухи, Бета Дюрани тоже подумывает о независимости… Есть шанс стать хоть маленьким, а президентом.       Сингх прыснул в кулак.       — Бета Дюрани? Им куда, у них там что, три города и полтора завода?       — Да не скажи, с новыми ирригационными системами они значительно продвинулись в освоении, а ресурсами планета всё-таки богата, хотя, спору нет, жить там ещё привыкнуть надо…       Шлилвьи, глаза которого всё это время изучали содержимое стеллажей за спиной, встал в кресле, вытянув конечности к одной из верхних полок, заставленных круглыми боксами старых корлианских дискет.       — А на Нарне что, расследование завершено уже?       Г’Тор, аккуратно перешагнув неизвестного ему монстра компьютерной техники, растянувшегося у стола Шлилвьи, придержал крайние боксы на всякий случай.       — А чего там завершать… За ними года два следили уже, доказательства собирали. Теперь вот вызвали всех пред светлы очи, отвертеться ни один уже не смог.       Эйлер, не скрывая заинтересованности, развернулся всем телом.       — И? Это у вас как классифицируется, как государственная измена или что?       — Вроде того.       — И чего, сколько дали? У вас же там, вроде, с системой наказаний вообще замысловато как-то…       Г’Тор так же аккуратно переступил обратно, каким-то чудом ухитрившись не потревожить огромный и по виду совершенно хаотичный пучок разноцветных и разновеликих кабелей.       — Ну как… Лишили всех привилегий, звания гражданина, и так пешком, без охраны отправили домой.       — Отправили домой?! — ахнули хором от стола Талгайды-Суума.       — А чего? Смертная казнь у нас запрещена, мы ж цивилизованные. А вот изъявление народом отношения к народным избранникам нарну не запретишь. Так что если кто живым до дома не доберётся — тут уж никто не виноват.       Нечасто можно увидеть Эйлера так жизнерадостно хохочущим.       — Ну, а что… Интересная система… Действенная, наверняка… Алварес, ты там что, сидя спишь? Опять помогал Сайте оформлять дела хлопчиков с Яришшо, пока вас вторая смена не вытурила?       — Отстань от парня. У него на родине быть ударником — почётно. Опять же, может, Альтака премию выпишет, или хоть грамоту вручит… Синкара уехал, так придётся возвращаться к традиционным методам поощрения… Хотя знаем мы Альтакины поощрения. «Ор-рлы! Вот так, как сейчас, вы должны работать всегда! — встав в пафосную позу, Г’Тор довольно схоже сымитировал интонации Альтаки, — чтобы остальные отделения видели, на кого именно надо р-равняться! Не позор-рьте меня!»       Заметив, что лица коллег приобрели какое-то уж очень странное выражение, Г’Тор обернулся. На пороге кабинета стоял Альтака.       — Развлекаемся? Скучаем, стало быть? — Талгайды-Суум спрятался за монитором, давя смех — изображал Альтаку Г’Тор и правда похоже, — а между тем у меня есть новость, которая, надеюсь, вас развеселит… Маригол подал признаки жизни. Ну, не так чтоб жизни… Через час совещание у меня в кабинете.       — Э… шеф… Это вы сюда шли, чтобы сказать нам это? А по связи никак?       Полтора глаза Альтаки впились в четыре бреммейрских уничижающим взглядом.       — Нет, вашу мать, соскучился по вам! Не были б лопухами — заметили бы, что связь второй день не работает! Рефианн, чтоб его аллигаторы заклевали, чего-то намудрил…       Эйлер проводил закрывающуюся дверь тяжким вздохом.       — Зоологические познания Альтаки надо принимать такими, какие они есть, — отсмеявшись, покачал головой Махавир, — мы его не за это любим.       — Ага… А за вдумчивое и внимательное отношение… Резолюцию по вопросу о девицах из табасских притонов видел? «Девать куда хошь, ещё этим я голову не грел, хоть что-то решить без меня способны?». Потом, правда, отозвал, а то у Гархилла в последнее время с чувством юмора не очень. Но сам факт. А действительно, куда их денешь? Само по себе проституция — не преступление, не сажать же их. То есть, некоторых, конечно, сажать, кто по мелочи кое в чём замешан, но это год, два, максимум пять, и тот же вопрос юрисдикции. У большинства там документов никаких никогда не было, если пиратские метки таковыми не считать. Самый наш любимый случай, «дикорожденные», кто во втором, кто в третьем поколении. Как ни крути, это только через суд теперь.       Дайенн грустно вздохнула, сразу подумав, закономерным образом, о Нирле. Хотя Нирла не тот случай, у неё с присвоением гражданства с виду проще, известно, где она родилась, и это не пиратский притон. Но нормальные биометрические паспорта на Голии не очень в ходу, имеют их в основном жители крупных городов, совершающие перелёты и торговые сношения, прочие могут даже бумажки, выписываемой местным вариантом чиновничьего аппарата, не иметь, так что формально — причислить к «дикорожденным» можно без труда.       Всё более-менее просто с возвращением по домам похищенных, если они имели гражданство, пусть даже документы были уничтожены. Всё сложнее с теми, кто родился на территории беззакония. На обывательский взгляд, может, всё и просто — вот это землянин, значит — отправить его на Землю, всего и делов. Но в нашем безумном времени, где индивид может с рождения и до смерти так и не побывать в мире-колыбели своей расы, а раса может иметь независимые колонии, так не порассуждаешь. Альянсовский «Протокол об обретении» все считали крайне сырым документом — но до его переработки добраться никак не могли, и большинство случаев с лицами без гражданства решались внесудебно, на основании расовой, национальной, клановой принадлежности, показаний самого лица, найденных родственников, близких или дальних, либо лиц, изъявивших согласие принять, этот последний сценарий и предполагалось реализовать с Нирлой (что, правда, не совсем по правилам, ввиду наличия живых родственников, но причины понятны).       — А Земля что? Они ж большинство землянки?       — Ну что Земля, от своих обязательств не отступается, даже запустили уже процедуру по одной… Это и раньше было делом небыстрым, а сейчас, ввиду всех этих событий, там вообще раздрай, бюрократии разведут столько, что, прямо скажем, эти девки имеют шансы у нас тут состариться. Допустим, есть ещё Марс, но они на той неделе группу шахтёров приняли, их и беспокоить совестно. У них-то не получится просто выдать документы и гуляй на все четыре стороны, там надо и с жильём и прочим всем определяться. И у Проксимы тоже проблемы, из-за диверсии этой экономический ущерб ещё подсчитывают…       Хорошо в этом плане быть минбарцем, сказал Алварес, когда они ещё оформляли протоколы по всем этим несчастным золотоискателям. Точнее, он-то не оформлял, он валялся в госпитале, но комментировать ему это не мешало. Минбарцы могут позволить себе быть безупречными в исполнении этого туманного Протокола, потому что чаще всего у них и проблем таких не встаёт — среди освобождаемых рабов минбарцев по минимуму, ведь даже не воин предпочтёт смерть бесчестью плена, а если вдруг такое и случается, то достаточно рогатой головы, чтобы тебя приняли и обеспечили и жильём, и работой, и психологической реабилитацией. Экономический уровень позволяет. Миры Земного Альянса вот, к примеру, против новых работников ничего не имеют, но проституток, чернорабочих и просто бродяг им своих девать некуда, и в реализации святого долга помощи собратьям для них предпочтительны, конечно, молодые, здоровые и желательно имеющие хоть какую-то профессию, а не потенциальные иждивенцы. Про Земли Дрази и говорить нечего, там пользуются любой возможностью, чтоб откреститься от такого пополнения. От женщин бы, ясное дело, не открещивались, но женщины среди таких обретённых бывают в одном случае — если удалось захватить семейное гнездо пиратов-дрази. Слухов, что бесплодные женщины-дрази у них в борделях используются, сколько угодно, а вживую пока не встречалось, всё только голобордели с операторами иных рас. С центаврианами вопрос решался персональным приказом императора по каждому случаю, Котто неизменно отвечал периодически бухтящему Сенату, что речь о престиже Центавра — удостоившийся счастья уродиться с двумя сердцами и прочими анатомическими особенностями по списку достоин и дышать воздухом Примы. Сами удостоившиеся полагали, что рассуждать о престиже самое то, когда ты аристократ, и поскольку Прима только воздух им и предоставит, периодически просились в колонии иных миров, где имелись центаврианские представительства, если там было получше с работой. Ну, не мы виноваты в ваших экономических ситуациях, огрызалась Дайенн, хоть и понимала, что смысл огрызаться, не о вине тут речь.       — Вот так и получается — ничьи люди. Хоть на голову их себе сели, хоть расселяй по опустевшим аидским базам. Придётся материалы в суд передавать, Гархилл матерится заранее…       — А Регула? В том году, кажется, какие-то с Брикарна туда выбыли, да и до этого были случаи.       Эйлер поморщился — а кто при упоминании этой земной полуколонии не морщился бы.       — Для этого для начала нужно быть готовыми принять образ жизни Регулы. Хотя эти, наверное, согласятся и на образ жизни Корианны, тут не до переборчивости…       — А что не так с образом жизни Корианны? — моментально отозвался Вадим, — если учесть, что мы рассматриваем запросы о гражданстве с одной позиции — чтобы они не исходили от классово чуждого элемента… Принцип интернационализма у нас не для галочки, знаешь ли.       — И что, иномирные проститутки вам не классово чуждый элемент?       — Нет, а должны? Самый наглядный пример, почему капитализм — это людоедская система, которая сама порождает социальное зло, но не хочет нести за это ответственность, потому что является его потребителем. Мы не таим иллюзий, что достаточно сказать человеку, барахтавшемуся всю жизнь на дне общества — «забудь», и из него сразу респектабельный гражданин получится, но мы с этим социальным злом, надо заметить, покончили — причём без капли морализаторства. Просто лишив его почвы…       — Социальное зло… Ничего себе определение.       — Нормальное определение, я считаю. Терпеть не могу формулировки типа «преступление против морали» и тому подобное. Буржуазная мораль как она есть не призвана защищать устои общества, нежные чувства несчастных жён, у которых мужья ходят налево, невинные души от греха и всё такое. Она служит единственной цели, сохранять существующий строй, сохранять разобщенность и невежество в обществе, поэтому буржуазное общество никогда не будет по-настоящему бороться с проституцией. Потому что она ему вовсе не враг. Его истинный враг — прогресс, освобождающий женщин от зависимости. Проституция возможна лишь тогда, когда в обществе преобладает культ силы, а не интеллекта, и когда семья и религия с детства внушают женщине, что она не равна мужчине, что единственный путь для неё — это так или иначе продавать себя мужчине-добытчику, в качестве ли законной жены или девушки на одну ночь. В обществе, где нет эксплуатации, где каждый имеет равные права на труд и развитие, и проституции нет.       Эйлер закатил глаза.       — Алварес, можно вопрос? У тебя всё сводится к рассуждениям про капитализм и коммунизм?       — Да.       — А мне кажется, Алварес кое в чём прав, — задумчиво проговорил Махавир, — ведь в тех общественных формациях, где не провозглашается неравенство полов, под лозунгом религиозных соображений или каких угодно, и преступлений на сексуальной почве на порядок меньше.       — Да, но на Минбаре, например, проституции нет, а семьи есть, — не упустила возможности встрять Дайенн.       — Ой, ну Минбар в этом плане рассматривать… Минбар вообще дело особое, у них там медитация на все случаи жизни… Ладно, посмотрим, ребята, на сколько вас хватит.       — В смысле?       Эйлер наконец забрал у Талгайды-Суума инфокристалл.       — Ну, таких попыток построить идеальное общество было уже множество во множестве миров, и все они шли прахом. Почему, как думаешь? Потому что это невозможно. Такова натура человека…       «О Вален, только не это! — закатила глаза Дайенн, — видимо, надо было на предыдущие такие споры собирать всё отделение, чтобы хотя бы не повторяться…»       — Ну вообще-то, — осторожно начал Шлилвьи, — вот Альянс, если на то пошло, тоже попытка построения идеального мира, разве нет? Да, сдержанная такая попытка, не так радикально, как там, у Алвареса… Но тоже на позициях мира и равенства…       — И вон, сами видите. Нашлись ведь ублюдки, которым это оказалось не по нутру. И ублюдки всегда найдутся, как ты ни расшибайся.       — И управа на них, раз уж мы об этом, нашлась тоже, — хмыкнул Г’Тор, — ублюдки, конечно, находятся — что теперь, не пытаться улучшать жизнь? Или так, улучшать с оговорками, чтоб никто не осуждал за попытку построения утопии? Давай уж честно — мы тут все полицейские, преступность это наш хлеб, теперь считать, что мы её любим, что ли?       — Г’Тор, ты сейчас передёргиваешь.       — Ничерта подобного, вопрос масштаба всего лишь. Вот ответь перед лицом товарищей — ты не хотел бы, чтоб преступность перестала существовать как явление? Не надо только о том, возможно это или нет, я тебя не об этом спрашиваю. Хотел бы? Или вот врачи. Не таят иллюзий, что живые существа когда-нибудь болеть перестанут. Но когда какую-нибудь болезнь удаётся победить, вычеркнуть из числа существующих ныне — радуются чего-то.       — И опять же несравнимые вещи.       — Очень даже сравнимые. Преступность — болезнь общества. У нас в древности говорили, что болезнь возникает от излишеств — имея в виду, что излишество и с отрицательным знаком бывает. Избыток скверного питания, грязи, непосильных нагрузок и так далее… Так вот преступность имеет два корня — нищета и чрезмерное богатство. С нищими всё понятно — с голодухи и безысходности и украдёшь, и убьёшь, и раскаиваться, наверное, не очень будешь. А вот этим… героям новостей нынешних… чего не хватало? Уж точно о выживании речь не шла.       — Лучшее — враг хорошего, — пожал плечами Эйлер, — имеющий много всегда хочет большего.       — Потому что истощение, Джонатан — это болезнь, но ожирение — это тоже болезнь, не менее скверная. Мы, нарны, стараемся избегать и того и другого.       — И как, успешно?       — Ну, по-разному бывает. Как видишь, замешанные в этой вот дряни и среди наших нашлись. Потому что есть ещё такая вещь — латентный период болезни, носительство. Он иногда долгим может быть. У нас, знаешь, вопрос с излишествами в 60х кардинально решался, не без влияния извне… Тогда оказалось, что для выживания надо вот как-то так, как на Корианне, каждый своим углом и добром — долго не протянешь, потому что мир не протянет. Были и тогда несознательные граждане… перестали быть гражданами. Не ужились с теми, кто действительно патриот, не на словах, на деле. На тех, кто не скидывал в общий котёл предпоследний грош, тогда косо смотрели, могло и плохо кончиться…       — Так ведь и у нас так, — встрял Талгайды-Суум, — всё, что награбил Бул-Була с приспешниками, теперь общенародная собственность. Это закон, больше никому не обогащаться, как эти. Общий котёл — это правильно сказано. Мы, бреммейры, не понимаем, как можно жить иначе.       — Общий котёл — это, конечно, хорошо, — хмыкнул Эйлер, — а если кто-то пытается взять из него больше положенного? А если кто-то не хочет работать, а хочет только брать?       Аналитик отмахнулся, как от нелепого вымысла.       — У нас, бреммейров, так не бывает. Мы трудолюбивый народ. Даже когда машины облегчили наш труд, мы находим, чем себя занять. Праздность делает таких, как Бул-Була. Извращает душу. Нормальному бреммейру много не нужно, был бы тёплый дом, были бы сыты дети, были бы весёлые праздники. Мы любим вкусно поесть и любим красивые вещи, но роскошь, много вещей — это нам чуждо!       — Ну, вот был же у вас такой Бул-Була… Могут быть и ещё…       — И у нас, нарнов, могут. Ничего, как вылезет зараза, так и прижгём. Вроде назидательно получается. Надо б у Корианны ещё каких интересных методов позаимствовать, из них многие нарнскому духу очень даже любы… Ты только не кипятись, Алварес, знаешь же, я это с добрым чувством.       — На Минбаре тоже и предприятия, и ресурсы в общей собственности, — тихо и твёрдо вставила Дайенн, — как видишь, это совсем не значит…       — Я смотрю, у вас с Алваресом прямо дело жизни теперь — спор, чья идеология круче. Юморист Альтака, поставить вас в пару. Вы как друг друга ещё живьём не съели? На чём-то хоть сходитесь?       — Недавно неожиданно сошлись, — кивнул Вадим, — на схожей оценке и интересе к миру ранни. Официальный ответ правительства Альянса вообще и Минбара в частности ещё не озвучен, но Дайенн говорила со старейшинами своего клана и Звёздных Всадников, они готовы подготовить корабли, как только от анлашок придёт сообщение об обнаружении этого мира. Мои дяди, Дэвид и Диус, вы знаете, они оба переводчики и культурологи, тоже пришли в восторг, услышав про этот мир, и ждут известий от отряда К’Лана с не меньшим нетерпением. Давно у них не было перспективы столь интересной, многообещающей командировки.       — Это в мир упырей-то? Нетривиальная у вас родня.       Вадим развёл руками.       — Можно, конечно, посмотреть на это и так… Но вообще-то мир ранни уникален тем, что это чуть ли не единственная цивилизация, развивавшаяся не как цивилизация потребления. Ранни практически ничего не потребляют, но при этом их развитие не остановилось, они не остались на пещерном уровне. Учебники почти любого мира, явно или исподволь, прививают нам мысль, что борьба за ресурсы — естественное свойство любого живого существа и двигатель его развития, совершенствования. Мы не свободны от своей природы, мы едим, нам нужна одежда, территория для проживания, комфорт… Ранни не нужна еда, они не чувствуют холода, не знают болезней, практически не знают усталости. Им нет никакого смысла вести войны, потому что не из-за чего. Поэтому их наука, их технологии развивались не под эгидой военных целей, в их интересе к познанию окружающего мира нет той свойственной всем разумным жилки, как открытое и приобретённое можно применить для своей защиты или для агрессии против других, для утверждения своих интересов. С понятием нетерпимости, конкуренции Лоран и Раймон познакомились только здесь, в наших мирах. Ранни кажутся на первый взгляд животными, но если отринуть наше предубеждение против употребления крови других живых существ, они гораздо культурнее нас. На самом деле это нам свойственен вечный голод.       — Мой клан находит, что… Если ранни и правда созданы Тенями, то будет очень правильно и символично, если они вольются в наше общество. До сих пор часто можно услышать, как кто-нибудь, говоря о единстве всех живущих, напоминает, что наши миры когда-то были объединены армией Света… Но неверно так говорить… Неверно и потому, что ворлонцы проявляли всё-таки неодинаковое внимание к разным мирам, и потому, что итогом войны стала не победа ворлонцев над Тенями, а изгнание и тех и других. Поэтому совершенно неправильно, если разумное общество будут населять только «дети Ворлона». Другие «дети Теней» оказались неспособны к мирному существованию, но у ранни есть на это все шансы.       Ещё на подходе к кабинету Альтаки, эхом по коридору, разносился басовитый голос Ругго.       — А я говорю — чего бы девчонку мне не отдать? Нареканий по службе у меня никаких… Тем более я ей соплеменник как-никак, на одном языке хоть говорить будем… Правда, конечно, холостой я… Ну так это дело поправимое! Девчонок хороших в отделении много, голианок, правда, почти и нету… А вот эта девчонка, Тийла Нанкто — она как, не знаете, есть у неё кто? Хорошая девчонка, разумная, скромная… Не то, что эта вертихвостка Марни… Не то Мэдди…       — Всё, Ругго, иди… Решим как-нибудь… Замучили вы меня… Я вам, в конце концов, начальник, а не отец родной, ещё и семейные ваши дела устраивать. Кто там? А, заявились, орлы? Садитесь. Значит так…       На столе высветилась карта сектора Маригола.       — Ситуация, значит, такая. Сегодня утром правительство Независимого Маригола выставило претензии Альянсу, за вероломное нападение наших военных сил на их границы.       — Что?!       Лицо главы отдела озарила счастливая улыбка.       — Я знал, что вам понравится. В общем, насколько удалось восстановить события — а было это, уверяю, непросто — вчера к Мариголу подошло два корабля с рудников Тенави — это планета голианского сектора, фактически находящаяся под контролем Маригола, хозяева большинства горнорудных комплексов там — маригольские дельцы. Соответственно, и в правительстве исключительно ставленники, одобренные центаврианами. Хотя какое там правительство, смех и грех… В общем, капитаны этих посудин то ли слишком давно не были на родине, то ли просто от природы туповаты, но страшно удивились, когда увидели на орбите своей прости господи метрополии два крейсера, один нарнский, другой Земного Содружества… Ну и, пылая праведным возмущением от такого вторжения, без промедления их обстреляли. Чужаки, естественно, дали сдачи, и неплохой, тенавцы, естественно, запросили помощи Маригола, стартовавший как раз с планеты лёгкий крейсер сигнал принял, однако вмешиваться в безобразие долго колебался — во-первых, в отличие от туповатых тенавцев, они-то как раз многое понимали, во-вторых, против двух тяжёлых крейсеров хоть три, хоть четыре лёгкие посудины — это ну никакой гарантии победы… Однако на тенавских кораблях всё-таки груз миллиона на 3, это соображение победило, и в бой они ввязались. Чужаки, не сильно напрягаясь, наваляли тем и тем, маригольцы позвали подмогу, но поскольку существенная часть их кораблей хронически в аренде у пиратов или на разведке в нейтральных секторах, где там чего плохо лежит как раз для них… Короче говоря, одному из кораблей маригольцев удалось прорваться к минбарской границе и там он, в общем, внёс лёгкую сумятицу в сердца и умы.       Сайта оглянулся на Махавира — но лицо напарника выражало то же недоумение.       — Как-то не понял… И что нарнский и земной корабли делали на орбите этого вшивого Маригола?       Альтака рассмеялся.       — Что делали, что делали… Живут они там. Оба, строго говоря, не нарнские и не земные давно, один числится в угоне ещё с дракхианской войны, другой — года три.       Голограмма сменилась на данные сканирования одного из кораблей — неполные, нечёткие, однако из подсвеченных красным конструктивных изменений становилось ясно, что корабль, действительно, уже химера.       — Так это пираты? Так чего ж они на Альянс тогда бочку катят? Сами встали в оппозицию ко всем нормальному миру…       Альтака снова листнул кадр — теперь на карту планеты.       — Не, тут хитрее. Как потом удалось выяснить у перепсиховавших ребят с прорвавшегося кораблика, у них там уже около трёх лет удивительные чудеса творятся. Ну, началось с рядовой то ли разборки враждующих дельцов, то ли восстания на одном из предприятий — то и другое обычное дело, а закончилось тем, что практически целый континент уже не под контролем маригольских властей, а под чьим — а кто бы знал.       — А чего они у Центавра-то помощи не попросили?       — Ты что, серьёзно? Гордый свободный Маригол ни у кого не просит помощи! Маригол выдвигает претензии. Именно потому, что знает, Альянс не останется в стороне, не попытавшись хотя бы разобраться. В настоящий момент туда выслан гарнизон анлашок…       — Ну и отлично, а мы тут при чём?       — А при том, что вот тут самое интересное… По свидетельству экипажа вырвавшегося корабля, корабли с орбиты, которым они послали запрос о поддержке, ответили им, что у них тут происходит какая-то чертовщина. Часть их «Сентри» словно сошли с ума, вышли из-под управления, протаранили корабль-носитель и самоликвидировались. Ещё у некоторых просто заглохли двигатели. Абсолютно исправные. При полных баках. Какие соображения, орлы?       — Наш телекинетик?       — Да вот мне тоже так подумалось. Конечно, звучит это всё шатко как-то — те сказали тем, кто-то что-то слышал… Но если хоть какая-то зацепка есть, надо идти. Тем более что по вашим данным у него следующая цель — Маригол. Может, в кои-то веки не к шапочному разбору придём. Да и к тому же, им там сейчас не до того, чтоб с нами препираться, какого чёрта мы явились незваными. В общем, по машинам, орлы.       — Любопытная штука — цифры… Тут и там в этом деле мелькает одна и та же цифра — три года.       — Что ты имеешь в виду, Г’Тор?       — Ну смотри, — нарн отправил в рот очередную мясную чипсину, — три года назад горел Тенотк. Три года назад начались эти странности на Мариголе… Да и один из кораблей в угоне 3 года числится. Да и ещё что-то было…       Три года назад Хистордхан получил свою машину, подумала Дайенн. И неотвязно кажется, что Г’Тор прав, это всё действительно как-то связано. Одно из предприятий Хистордхана как раз на Мариголе… Не за молчание ли и лояльность к происходящему он получил её?       — Дай немного, а, — протянул руку подошедший Эйлер, — тоже пожрать не успел.       — Тебе не понравится, они с тхол’ва, для землян это невкусно.       — Недооцениваешь ты мой желудок… Алварес, ты чего такой мрачный? Если там действительно твой брат… Хотя не знаю, как бы я чувствовал себя на твоём месте.       Об этом только ленивый не сказал ещё, Эйлер, конечно, не ленивый, просто пересекается с Алваресом редко. Дайенн знала — мрачный Алварес не поэтому, точнее, не только поэтому. Надо было заговорить об этом раньше, надо… Так себе самоуспокоение, что с ним был Илмо, он не был один. Да, ей сначала нужно было справиться с собственной проблемой, из имеющего на душе такое посредственный получился бы утешитель… Было всё равно паршиво. Альтака верил в неё точно больше, чем она заслуживала.       Эйлер, набрав чипсов, отошёл, а вскоре и Г’Тора кто-то окликнул от пульта. Дайенн наконец решилась прикоснуться к руке напарника.       — Алварес, я… я затрудняюсь представить, какие чувства владеют тобой сейчас. Я никогда никого не теряла так.       — Если о цифрах говорить… любой год богат на события, в чьей-то жизни да богат. У меня вот — 4 года назад… Тот проклятый год отнял у меня не только Элайю.       — Да, я знаю. Даркани, он же… был очень близким для тебя человеком?       Алварес отвернулся.       — Не знаю, могу ли сказать, что он был мне как отец… Сложно проводить такие параллели. У меня не было недостатка в тех, о ком можно так говорить — Крисанто, Маркус, Колменаресы… Но Даркани — это совершенно особое. Это может показаться странным, мы не так часто виделись, как Элайя с Дэвидом, в частности… Но в общем-то, это вполне укладывается в картину жизни корианского ребёнка. Зато эти встречи, эти разговоры никогда не были чем-то проходным, чем-то пустым. Начиная с самого первого, когда мы только прилетели, и нас сразу повезли туда… Я думал о том, что дядям и тётям когда-то должно было быть страшнее, для них это был полностью новый, неизведанный мир, а я всё же слышал о Корианне от них во время сеансов связи, и Ганя читал краткие справки, рассказы побывавших там, пересказывал мне… Там было и о наиболее значимых персонах — Рееарно, Херда, Ауэвейма и Даркани, конечно, тоже.       — Это естественно, — улыбнулась Дайенн, вспомнив собственное знакомство с материалами о Корианне, — он символ вашего мира.       — Символ… На этом моменте обычно кто-то да должен спросить, не больно ли это — быть символом, видели ли обожатели за символом человека с его чувствами и слабостями… Но ты так не скажешь. Потому что тебя не устроило б подобное к Шеридану, Дукхату, Валену, и вовсе не как отрицание существования у них слабостей. Вас так учат: прежде чем рассуждать о слабостях великих, дорасти до основания их постаментов. Нас так не учат, у нас нет непререкаемых авторитетов. У нас есть те, кто своей жизнью и всем тем, что они оставили после себя, породили любовь, которая не иссякнет. Нам нет нужды кого-то обожествлять, мы знаем, что величие — человеческое свойство. Я знаю, что ты скажешь сейчас — что и у вас так, но ты ведь не будешь отрицать, что у вас считается необходимым внушать девчонкам и мальчишкам священный трепет перед общественно значимыми персонами.       Дайенн не отрицала, она думала о том, что алит Соук, конечно, и близко не претендовал на уровень Валена и Дукхата, но подобные светила и посещают мир редко, в момент величайшей нужды, на рубеже эпох. И после этого миру нужны те, кто будет поддерживать принесённый величайшими светоч. Такие в том числе, как алит Соук — земляне не назвали б их скромными, но это была именно скромность, минбарская скромность клановой гордости, верности традициям, следования долгу. Трепет перед Валеном и Дукхатом — это трепет перед именем, образом, они давно не с нами — там, где не падает тень. А современник — это тот, кто личным примером, существующим непосредственно перед твоими глазами, напоминает тебе, что ты не спрячешься за осознание своего несовершенства от необходимости следовать трудной дорогой и каждодневно спрашивать себя, достаточно ли ты сделал, чтоб преумножить или во всяком случае — не уменьшить величие народа.       — И он… на первый взгляд он, конечно, показался мрачным, даже пугающим. Но это впечатление развеялось, когда он заговорил, и потом я понял, что это не мрачность, это чудовищная усталость, которой он не позволяет взять над собой верх. Тебе не надо объяснять, что значит жить на работе, на Минбаре это норма. Но на Минбаре можно спросить тех, кто жил и работал на Нарне или Мораде, каково это в условиях, где эхо войны будет звучать ещё долго… Можно достаточно быстро отстроить дома, дороги и вышки связи — лишь бы материалы были, но не получится быстро восполнить человеческие потери, кадровые потери. И это было самым удивительным — как он находил время на меня… Он ввёл меня в этот мир, который я действительно горячо люблю, он давал ответы на вопросы, на которые никто другой не мог. И путь, который он прошёл, стал для меня самым верным ориентиром, образцом из возможных…       Дайенн подумала, что это должно быть несправедливо по отношению к другим людям, окружавшим его — хотя бы к тем, кого он сам упомянул, но говорить этого не стала. Если так посмотреть, из множества достойных мы выбираем одного учителя, и это нормально… И выбор Алвареса можно понять, если вспомнить её разговор с Альтакой. Именно Даркани сделал Корианну тем, что она есть сейчас. Не допуская мысли умалять заслуги прочих — действительно, Даркани был той искрой, от которой вспыхнуло пламя, захлестнувшее мир.       — Одни истории о его жизни я слышал от него, другие — от Лиссы Схевени и других его товарищей… Невероятно, что столько вместила одна короткая жизнь. Он был на волосок от смерти тысячу раз. Он шёл туда, куда ни одного нормального человека не пустил бы инстинкт самосохранения, он продолжал бороться, когда снова и снова у него из рук вырывали всё достигнутое, отбрасывая его в начало пути. Его любовь к правде навсегда перечеркнула для него обычную человеческую жизнь, но он не жалел, никогда не жалел. И когда он обнаружил, что то, что он искал — не более чем искусная мистификация, и тогда он не сдался, он нашёл новый смысл… Его собственная боль никогда не утихла, но он нашёл утешение ей в борьбе за счастье всех людей. Он в детстве потерял сестру, те силы, которые тогда создавали из инопланетян образ внешнего врага, похитили её… просто для того, чтобы поддержать свою легенду… Он много лет искал её, пытался узнать правду о её судьбе. Я часто думал о том, смогу ли представить когда-нибудь, понять, что он чувствовал тогда… Я не думал, что однажды смогу.       Этого Дайенн не знала, точнее — в тех материалах, которые она читала, не было подробностей. Она поняла так, что девочка умерла. Смерть страшна в своей окончательности, конечно, лишь для тех, кто не верит в непременное, непреложное воссоединение душ — но были вполне справедливы замечания Алвареса, да и многих, что это не умаляет скорби. Не может не быть скорби, горечи, протеста там, где из жизни уходит существо юное, душа, не получившая от этой жизни всего, для чего воплотилась. Когда они детьми читали Свитки Бездны, они могли думать о том, что смерть юных воинов облегчало осознание смысла их жертвы, чистоты их пути — или же оно примиряло оставшихся жить с этой потерей. Оправдание, примирение с безвременной смертью детей куда тяжелей. Но пусть через время, внутреннюю борьбу, молитвы и медитации — это произойдёт. Страшнее жить с безвестностью, то обжигающей упрямой надеждой, то удушающей тягучими кошмарами о том, как потерянный близкий умер вдали, без шанса на помощь, на прощание с теми, кого любил, на то хотя бы, чтоб о его судьбе узнали — она думала об этом, слушая Алвареса, слушая Ли’Нор, слушая рассказы освобождённых, в которых горечи уже почти не было, они расстались со своими близкими очень давно, они утешали себя тем, что не видели их кончины, которая едва ли была легка. Мы потеряем каждого, кого дала нам жизнь — либо они потеряют нас, но это произойдёт один раз. Потерянный, похищенный — умирает в твоём сознании тысячу раз, тысячей разных смертей, и ты не можешь остановить это, как ни пытайся.       Выходит, значимый для Алвареса человек прошёл через тот же ад.       — Он нашёл её?       — Нашёл.       — Значит, всё же всё закончилось хорошо?       Он повернулся.       — Нет, Дайенн, всё закончилось плохо. В гражданской войне она встала на сторону Киндара, который вырастил её, она считала его отцом… Это был самый страшный удар в жизни Даркани. Я говорил тебе, что ни за что другое мне так не стыдно, как за то, что одно время подростком с мальчишками я не только лазил там, куда вход воспрещён и сачковал от летних колхозных работ, но и пробовал курить… Феризо Даркани никогда не курил. Курил Киндар.       — Алварес…       — Он был для меня примером во всём… Ребёнку ведь нужен и живой пример, не только геройски погибший, об этом многие говорят? Ради чего юноша делает что-то значительное в своей жизни? Ради отца, по его примеру…       Вот о чём он говорил тогда… Он пошёл в полицию по примеру Даркани, и это было его решением раньше, чем их объединила общая боль…       — Я понимал, конечно, что придёт тот день, когда его не станет. Но я не был готов… что будет обычный жаркий весенний день, день первого из выпускных экзаменов… После экзамена мы с классом долго гуляли — проходили по набережной, где мы с ним часто гуляли, когда я только приехал на Корианну, говорили о дальнейших планах, потом провожали девчонок по домам — и тоже проходили многими местами, связанными с ним… А потом я пришёл домой и узнал… Лисса звонила…       Возможно, совсем скоро они узнают, какие взаимосвязи стоят за всем тем, что было три года назад. Но совершенно точно ясно уже сейчас — данная Хистордхану клятва хранит её от очень непростого разговора с напарником и в то же время отягощает её душу новым грузом. Можно не сомневаться, кого он захотел бы вернуть к жизни. Но неизвестно, достало ли бы машине сил…       Препираться действительно было некому. По крайней мере, на подлёте к орбите Маригола. Несколько разбитых кораблей печально плыли по орбите планеты в окружении другого космического мусора, если уцелевшие были, они, по-видимому, сели для починки. Бой закончился, по данным сканеров, не очень давно, и ещё оставалась надежда, что на самой планете они обретут что-то существеннее очередного эффектного побоища. Вялый голос диспетчера попрепирался с ними недолго и больше для проформы — видимо, понимали, что если захотят — всё равно сядут, а вступать в новый бой едва ли хотелось. Лучше бы, конечно, отводили боги всякую там полицию и дальше по широкой дуге, но иногда польза может быть и с такого вмешательства — пусть арестуют тех, кто здесь точно лишний, и не видеть бы их и дальше лет как минимум сто, вот это б было идеально.       Вселенная не создавала Маригол гостеприимным — слишком мало пресной воды, слишком мало растительности, но зато богатейшие залежи ценных руд, удобные плато… Планета, рождённая быть заводом. То, что она полноценно реализовалась на этом пути, было очевидно по густым облакам пыли и газа над континентами, с прорехами в местах посадки — под тоскливые и сбивчивые команды диспетчерской «Серое крыло» выбрало нужную. Похоже, хмыкнул Г’Тор, комментируя ситуацию, зона влияния неизвестных сил довольно существенно продвинулась на соседний континент.       Как говорит в таких случаях Лалья — хорошо, что не я здесь начальство. Маригол в своих претензиях был многословен, но чего в этом многословье не было, так это требований конкретных действий. «Прекратить это вопиющее и неприемлемое безобразие» — это всё-таки слишком расплывчатая формулировка, чтобы не сказать — философская. Что именно сделать?       — Ясно же, денег дать, — посмеивались дрази в ожидании команды на высадку, — а сколько — это они пока меж собой не договорились.       Минбар сейчас ведёт переговоры с правительством Маригола (можно им только посочувствовать) и вроде даже кого-то выслал для личной встречи, капитаны трёх «Белых звёзд» на орбите терпеливо переругиваются с маригольцами, объясняя, какого хрена они тут делают, оставалось надеяться, что в этой отдающей лёгким безумием обстановке желающих преградить дорогу полицейским кораблям не найдётся. Выслушивать потом, что твои действия были категорически неправильными, так и так придётся — какими должны быть правильные, маригольцы сформулировать ни разу не изволили. Главное чтоб эта надоевшая история закончилась наконец.       Место посадки потрёпанного шаттла было обнаружено без труда, сканирование показало — пустой. «Серое крыло» зависло над городом, готовясь выпустить переведённые в атмосферный режим истребители — обманываться такой видимой скромностью десанта противника не стоит, неизвестно, какой встречи ждать.       — Хорошо хоть, планета атмосферная… В смысле, этим хотя бы можно пытаться дышать. Какое-то время. А это что у них… было? Правительственное что-то или это особняк у кого-то такой представительный был?       — Чёрт бы их знал… Может даже, храм чей-то, у них иногда одно от другого не отличишь.       Упомянутый объект располагался уровнем выше города — надо понимать, из соображений нежелания наслаждаться грязно-жёлтым смогом, вниз шла загогулина дороги, перекрытая у основания разбитыми флаерами. От огромного и наверняка красивого когда-то здания уцелело одно крыло, над развалинами всего остального лирично вился дымок. Три истребителя, каждый с капсулами на буксире, двинули туда, остальные оставили себе нелёгкую миссию прочёсывания задымлённого и порядком притихшего города. Как же нервно бывает в такие минуты, когда непонятно — вызывать подкрепление или и имеющихся сил многовато. Пока остальная группа неспешно обходила развалины, высматривая там кого-то живого, Вадим помчался именно к этому оставшемуся крылу, полагая, что цель должна быть именно там, а трупы, в общем-то, никуда не убегут.       — Алварес, я бы не советовала! — кричала на бегу преследующая его Дайенн, — это может быть опасно! То есть, ты не знаешь, в какую минуту эта конструкция рухнет… И возможно ли вообще туда проникнуть… Подожди ударную группу с машинами…       Самой бы ещё верить в сказанное. Если верно предположение, что вот это было правительственное здание, то теперь отдельная проблема найти способных выслать технику для расчистки дороги, чтоб могла пройти техника для расчистки развалин. И на другие города расчёт тоже такой… зыбкий, Маригол суть конгломерат свободных и независимых владельцев, формально помогать друг другу не обязанных, через то имели уже много проблем, но всё устраивало, пока проблемы соседа — это не твои проблемы, а то так и твой успех… Вадим пробирался среди обломков, спотыкаясь о проворачивающиеся под ногами камни и отскакивая от падающих сверху элементов конструкций, Дайенн, чертыхаясь, упорно старалась не отстать.       — Здесь есть уцелевшая лестница!       — Твой перевод понятия «уцелевший», Алварес… Тебе так не терпится рухнуть вместе с этой лестницей?       Часть ступеней попросту осыпалась, само здание как будто слегка сплюснули с боков, и по стенам ползли угрожающие глубокие трещины. Зловеще искрили вырванные с мясом провода, в прорехи окон, уже лишённых стёкол, лился свет, в его столбах танцевала поднятая в воздух пыль.       — Как на какой-нибудь стройке…       — Ты был на стройке?       Он обернулся, чтоб помочь ей перебраться через перегораживающий путь кусок рухнувшей стены.       — Лазили один раз, подростками.       — А я думала, ты был примерным мальчиком.       — В основном да, но как-то раз захотелось узнать, что приводит в такой восторг одноклассников… Честно говоря, особого восторга не испытал. Точнее, испытал, но другой… Интересно смотреть на внутренние конструкции здания и думать, как оно будет выглядеть потом, достроенным… Интересно знать его устройство… Как анатомия, только анатомия здания…       Преодолев последний пролёт, он осторожно коснулся висящей на одной петле двери. Дверь не отвалилась, зато отвалился существенный кусок стены над дверной коробкой, Дайенн едва успела отскочить.       Внутри было полутемно — наполовину обрушившаяся потолочная балка частично перекрывала окно. Но Вадим сразу понял, что в помещении кто-то есть. В углу кто-то слабо застонал, Дайенн, полосуя сумрак лучом фонаря, бросилась туда.       — Алварес, он ещё жив!       Не слушая её, Вадим осторожно пересёк помещение, обходя трупы и слабо шевелящихся раненых, с опаской поглядывая на потолок, тоже подёрнутый обильной сеткой трещин. Трупы явно обескровлены не были, хотя бы потому, что крови на полу было вообще много, но Вадим почему-то был уверен, что не ошибся.       Дверь в следующее помещение была распахнута, и там, похоже, было темно… Едва не споткнувшись о руку лежащего у двери, кажется, тоже ещё живого человека, Вадим переступил порог.       Окон в комнате не было, а искусственное освещение, по причине общей травмированности здания, не работало, и сумрак, разбавленный только светом свечей в стоящем на столе подсвечнике, несколько скрадывал жуткую картину. Вокруг стола лежали тела — центавриане, голиане, люди, бракири. Некоторые не подавали признаков жизни, другие вяло шевелились, некоторым не хватало частей тела, рук или ног. Те, что могли ползти — похоже, были без глаз, а те, что были прислонены к стене, обхватывали себя руками, смотря перед собой безумным взглядом. И стояла почти гробовая тишина — никто из них не издавал ни звука, словно это не реальность, а кино, у которого выключили звук.       Поодаль от стола, на границе света и мрака, виднелись два невысоких силуэта. Молниеносно обернувшаяся белокурая девочка сделала шаг вбок, заслоняя собой спутника, и навела на вошедших оружие.       — Полиция Альянса, — Дайенн, пытаясь притерпеться к контрасту огня и сумрака, на всякий случай, своего оружия не опускала, — назовите себя!       Девочка улыбнулась — и ощущение кино, очень дурного кино стало ещё сильнее. Выбор полицейской специализации обязал Дайенн когда-то посмотреть несколько лент, посвящённых теме преступлений — земные, бракирийские, дразийские. Некоторые из них обозначались как фильмы ужасов, их полагалось изучить как пример восприятия преступлений в сознании иномирцев, согласующегося с минбарским пониманием убийства как проявления безумия. Эта девочка по виду немного старше Нирлы, в возрасте превращения ребёнка в молодую девушку — но фасон её белого пышного платья и облако причёски выглядят так, словно она пытается казаться младше своих лет. И почему-то нет никаких сомнений, чем таким тёмным забрызгано это платьице — и эта нарочито широкая, радостная улыбка выглядит не детской. Она выглядит оскалом хищного зверя. Низкорослый, худощавый парень в чёрной футболке и военных штанах цвета хаки положил руку на её плечо.       — Всё в порядке, — он взмахнул рукой, и седьмая, не горящая свеча взмыла в воздух и коснулась соседней, подхватывая от неё язычок пламени, после чего вернулась на место.       — Милый, кто это? — тоненьким голоском проговорила девочка, не сводя с вошедших тёмного, настороженного взгляда — оружие она опустила, но оно продолжало нервно подрагивать в её руке.       — Тот, кого мы ждали…       Парень шагнул к столу, и пламя свечей заплясало в зрачках разного размера.       Вадим встряхнул головой, словно желая отогнать наваждение. То, о чём он столько думал, чего столько ждал, сейчас… Хотелось, чтобы лучше было всё же сном.       — Элайя? Это действительно ты?       Сильно ли человек может измениться за четыре года? Иногда очень. Но дело, конечно, не в отросших, собранных в хвост волосах, не в мешковатой одежде с чужого плеча, и даже не в виднеющихся на обнажённых руках шрамах.       Девочка догнала своего спутника, вцепилась в его руку, потом посмотрела на Дайенн, нахмурившись.       — Уберите оружие, разве вы не слышали — вас здесь ждали! Разве это вежливо — приходить в гости и наставлять на хозяев оружие! Мы можем и обидеться!       — Обстановка не располагает к доверию… — хмыкнула Дайенн. В этот момент ожила рация, — да… Мы в уцелевшем крыле, на… верхнем, получается, этаже. Требуется медгруппа, здесь… около тридцати раненых разной степени тяжести.       Не присоединились бы мы в самое ближайшее время к их числу, хотелось добавить. Нет оснований полагать, что эти дети здесь одни, но если и так… в этот момент Дайенн верила, почему-то безоговорочно верила, что всё вот это сделано ими. Этими детьми. Его руки почти такие же тонкие, как её — что ж, они уже знают, что сила его не физическая.       — Элайя, это действительно ты… стоял за всем этим.       — Элайя? — в глазах девочки, кажется, голубых — удивление, такое же деланное, как и улыбка до этого.       — Это… Имя его брата, — парень улыбнулся, легко касаясь её волос, — и мы должны уважать это. Ибо каждому должно воздаться по вере…       По вере… Алварес оказался прав, как же отвратительно, когда он прав, они облекли свою деятельность в религиозную оболочку. Алварес неверующий — неужели из-за этого ему должно было воздаться так? Как Даркани когда-то…       — Что с тобой случилось, Эл? Что с тобой, чёрт возьми, такое?       Черноволосый парень не обернулся, он продолжал, улыбаясь, смотреть на свечи.       — Я зажигал по одной после каждого дела, каждой буквы… Я тогда ещё не знал, что зажигаю их в твою честь. Сегодня всё встало на свои места, всё пришло к своему завершению, и света довольно, чтобы ничто не укрылось во тьме.       Можно вообще рассчитывать на помощь местных? Есть в этом городе госпиталь? И это не факт, в некоторых тут больницы без стационаров. А если есть — в состоянии он принять такое количество пациентов, у которых счёт идёт на минуты? Кажется, получилось всё же высадиться на крышу, теперь ищут спуск, в готовом рухнуть здании с этим не легче, чем с подъёмом, а надо ещё спустить боксы для раненых. И был порыв выйти, попытаться сдвинуть эту балку, перегораживающую окно — может быть, кого-то получится выгрузить через проём… Но оставить Алвареса наедине с этими двоими? Как знать, что они подразумевают под завершением пути. Может быть — самоубийство с попыткой прихватить и его с собой.       — Эл… Твой… друг сказал, что здесь ты намерен остановиться… Что ты сдашься, пойдёшь с нами… Пойдём, Элайя. Тебе нужна помощь.       — Мой бедный Лоран… Надеюсь, он воссоединился со своим отцом?       Снизу уже слышались чертыхания транталлилов, пытающихся взобраться по останкам лестницы. Дайенн осторожно, медленно обходила стол. Необходимо, в конце концов, понять, нужна ли и в каком объёме врачебная помощь арестованным… почти арестованным. Пистолеты со снотворным не очень греют душу при учёте, что эти оба — сильные телепаты, и если им что-то не понравится — она не успеет нажать на курок.       — Милый, нам точно надо идти с ними? — девочка капризно надула губки, — эта тётя мне не нравится.       — Да, дорогая, мы ведь обсуждали это. Так нужно. Не волнуйся, они не обидят тебя.       Девочка обернула к полицейским широченную улыбку.       — Это уж точно.       Аврора. Если она всё правильно поняла из сдержанных и обтекаемых показаний Лорана Зирхена, эту девочку зовут Аврора, и она второй лидер в их… сообществе. Точнее, расследование покажет, кто здесь второй, кто первый.       — Аврора… — Дайенн, брезгливо переступая через лужи крови и ошмётки тел, подошла к ним, — что с твоими руками, с твоей одеждой? Чья это кровь?       Аврора нарочито удивлённо посмотрела на своё платье и на руки, сейчас пустые — что не успокаивало, вовсе не успокаивало.       — Ой, тётенька, это такие пустяки! Кровь одного плохого дяди, который когда-то отрезал моей подружке язык, после чего она умерла от сепсиса. Вы знаете, что такое сепсис? Вижу, знаете. Ну, вот я и вырвала язык ему. Знали б вы, до чего трудно вырвать человеку язык! Скользкий, противный, фу! А уж кровищи…       Вадим смотрел на брата, на его спокойное, улыбающееся лицо, и думал о том, что проще и легче бы было сейчас не верить, что перед ним действительно Элайя. Нет, он понимал это слишком хорошо, хотя здесь не было ни распятых тел, ни буквы в кровавом круге. Это всё сделал действительно он. Это понимание стояло в его глазах, больных глазах со зрачками разного размера — первый признак, заставивший врачей ожидать, что у ребёнка будут проблемы с мозгом. Когда-то ему казалось, что самое худшее об этих проблемах он знает — телекинез, порой вырывавшийся из-под контроля и оставлявший Элайю забившимся в панике в угол разгромленной комнаты, приступы истерик, головные боли, после которых он не мог вспомнить, что говорил или делал. Но всё это… ко всему этому можно привыкнуть, с этим можно жить, ежедневно страдая и надеясь, что средство однажды найдётся и от этого. Можно было всё равно, выговаривая Элайе за очередную его вспышку, говорить, что он нормальный ребёнок, что у него всё есть… Самому верить в это… Но дело даже не в трупах и не в веренице кровавых картин там… Что-то тёмное, страшное вставало сейчас за его спиной, а может быть, в нём самом.       — Элайя… Ты не помнишь меня? Не узнаёшь?       — Узнаю… Что такое узнавание, Вадим? — парень наконец повернулся, разновеликие зрачки едва заметно дрогнули — или в них дрогнули блики свечей, — я знаю, что ты мой родственник. Знаю, хоть и не помню этого. И наверное, это знание жило во мне все эти годы, как знание о местах, где я никогда не бывал, как умение говорить и писать… Я не помнил твоего имени и лица, но знал, что ты есть — нечто мне близкое и в то же время непостижимое, что занимало важное место в моей памяти, больше мне недоступной. Моей… ты стал чем-то вроде символа этой неуловимой памяти и моего собственного, потерянного среди отголосков «я», человек без имени и лица. Иногда, кажется, я видел тебя во сне, но наутро не мог вспомнить…       Вадим сглотнул.       — Но ведь ты всё-таки узнал…       Элайя сделал шаг вперёд, обходя стол медленно, как и Дайенн до этого — но это была медлительность не опасающегося непредсказуемых действий, а знающего, что спешить больше некуда.       — Да. Я знаю, кто ты… Но я не знаю, кто я. Кто говорит сейчас с тобой.       Подойдя к Вадиму, он протянул обе руки ладонями вверх.       — Но я доверяю тебе, как доверял когда-то, в той жизни, которой я не помню.       В тот же момент Вадим защёлкнул на его запястье браслет наручников. Второй браслет был на его руке.       В первой комнате транталлилы, негромко переговариваясь, помогали врачам грузить на носилки пострадавших и мёртвых. Все как один разгибались и смотрели ошарашено на странное шествие — Дайенн, крепко держащую за руку перепачканную кровью и безмятежно улыбающуюся девочку, Вадима, ведущего худого, бледного юношу с опущенной головой.       — Алварес, это чего… свидетели или подозреваемые? Мать честная, они ж совсем дети! И всё, что ли? Больше там никого живого-здорового и нету?       Подойдя к лестнице, Дайенн растерянно посмотрела вниз — под весом транталлилов почти все ступени осыпались, оставив только погнутые железные каркасы, и, воззвав к остаткам самообладания, приготовилась взять девочку на руки.       Элайя поднял голову, посмотрев на растерянную девушку и Вадима. Потом прикрыл на секунду глаза, глубоко вдыхая. Вокруг них образовался прозрачный шарообразный купол.       — Не бойтесь. Я спущу нас вниз. Глаза можете закрыть.       Купол дрогнул и медленно, осторожно, словно мыльный пузырь, поплыл вниз. Когда он коснулся земли, его стенки растаяли.       «С недавнего времени вошло в моду отрицать эту начальную ступень половой жизни человека. Хотят избавить человечество от этого «позора». И при этом ссылаются не только на отсутствие какого-либо прямого доказательства, но особенно на пример прочего животного мира; относительно последнего Летурно («Эволюция брака и семьи», 1888) собрал множество фактов, показывающих, что совершенно неупорядоченные половые отношения свойственны и здесь низкой ступени развития. Однако из всех этих фактов я могу вывести лишь то заключение, что они абсолютно ничего не доказывают в отношении человека и его первобытных условий жизни. Длительное парное сожительство у позвоночных животных достаточно объясняется физиологическими причинами: например, у птиц тем, что самка нуждается в помощи в период высиживания птенцов; встречающиеся у птиц примеры прочной моногамии ничего не доказывают в отношении людей, так как люди происходят ведь не от птиц. И если строгая моногамия является вершиной всяческой добродетели, то пальма первенства по праву принадлежит ленточной глисте, которая в каждом из своих 50 — 200 проглоттид, или члеников тела, имеет полный женский и мужской половой аппарат и всю свою жизнь только и делает, что в каждом из этих члеников совокупляется сама с собой»*.       Дайенн свернула файл — к своему месту, через нагромождения натащенного Шлилвьи дополнительного оборудования, пробирался Алварес.       — Ты… был у него?       Вадим мотнул головой.       — Вести допрос, как родственник, я не вправе. А просто поговорить… по дороге у нас разговор, как ты видела, не сложился. И не уверен, что сложится теперь.       — Всё в порядке, — со своего места поднялся Махавир, — займусь я. Мне Реннар как раз переслал результаты первичного сканирования — ну, всё действительно как-то… не очень-то позитивно. Но ты ведь понимаешь, допросы допросами, а есть разговор, которого я за тебя не проведу.       Его-то отряду тоже не пришлось скучать на Мариголе — в городе, под такое дело, началось мародёрство. «Но куда они дальше-то собирались с награбленным?» — «Там, как бы помягче, не гиганты стратегической мысли». Грешным делом, хорошо, что хозяева большинства из этих субъектов, в несколько фрагментированном виде, обретались в том самом здании — теперь не компасируют мозги Альтаке по поводу вопиющего и безобразного изъятия немаленькой такой части их работничков. Потому что некоторые тут, оказывается, из ориентировок ещё Брикарнских… На этом проклятом Мариголе порядочные люди вообще есть? — ворчали дрази-силовики, рассредотачиваясь в надзор и помощь ремонтникам по срочному доведению до ума ещё нескольких камер. За частью мелкой шушеры вот-вот пришлют с Казоми, Альтака готовит документы на передачу…       — Он не имеет смысла, Махавир. По крайней мере, до тех пор, пока врачи что-то не сделают…       — Ты домой-то сообщил? В смысле, запрос для идентификации-то послали сразу, по протоколу о беспамятных, я не об этом. Кто уже только не сказал, что оказаться на твоём месте совсем не хотел бы, тебе, поди, слушать это сейчас хуже ножа. Но они же там… они ведь думают и о том, как ты с этим всем… я бы думал. Знаешь, ты что-то совсем расклеился, тебе точно надо сейчас быть здесь?       — Смена только через 4 часа заканчивается, — бесцветным голосом ответил Вадим.       — Смена сменой… Иногда от формы можно и отступать. Ну, если что, Альтаку возьму на себя. Талантов Вито Синкара у меня, слава Всевышнему, нет, но уж как-нибудь.       Дайенн посмотрела вслед покинувшему кабинет коллеге, потом перевела взгляд на напарника.       — В общем-то, он прав. На тебя слишком многое свалилось…       — А на кого тут — мало? Девентри говорит, Гархилл утром сознание потерял. Не ел давно! То Минбар звонит, то Маригол, то Земля, и все считают, что они у него единственные и самые важные… Свалится ещё больше, когда я дойду до своей комнаты. Потому что надо будет, действительно, звонить им… а я знаю, что Офелия сейчас одна, Виргиния на вылете где-то в маркабском. Я просто оттягиваю этот момент. Есть вероятность, что подробностей ей не озвучили при запросе, но…       Оттягивание… Это правильное выражение. Но сколько ни оттягивай — в конце концов, придётся. Реннар, в самом деле, закончил. Теперь дело за ней, и если она оставит это на следующую смену, легче совсем не станет. Надо идти к Авроре. Этой девочке, которую Лоран назвал женой Элайи, а Г’Тор назвал существом, и в этом его понимали все, кто хоть пять минут пробыл в обществе этого ребёнка в нарядном, почти кукольном платьице, перепачканном кровью. И дело не только в её ментальной силе — поистине страшной, разрушительной силе. Сквозь её улыбочки, нарочито детские интонации и прочие кривляния слишком ясно проглядывало что-то совсем не детское, порочное, злое. Это приводило в оторопь, а если ещё честнее — пугало. Нирла, при всём том, что ей пришлось пережить, оставалась ребёнком. Это существо с детским лицом и голосом ребёнком не было.       Отчего-то вспоминались те зимние каникулы, которые Элайя едва не целиком провёл в доме Лаисы с детьми. Когда они с Элом и Уильямом втроём целыми днями гуляли в парке, на катке… В Эштингтоне сильных морозов не бывает, да и снега выпадает не слишком много, поэтому каток был крытый, в помещении. Эл долго боялся выйти на лёд, но Уильям его всё-таки вытащил, и потом его уже самого было не загнать домой… Потом по пути брал что-нибудь к чаю, обязательно горячие мясные пирожки для Гани… Ганя редко ходил с ними, на каникулах его облепляли одноклассники Элайи и их младшие братья и товарищи, им нравилось общаться с необычным юношей, слушать его рассказы. О семье, об удивительных событиях, которые происходили с теми, кого он знал.       — …И больше никогда в жизни он не смотрел ни на одну женщину, — суровым, торжественным тоном заканчивал он повествование о своих приёмных родителях, когда они вошли.       — Расскажи ещё о семье Вадима! — просили ребятишки, — ты рассказывал в прошлый раз, как товарищ Лаиса познакомилась с Рикардо, как они вместе сражались против захватчиков на Центавре. А что было потом?       Мама как-то сказала, что это, пожалуй, больше всего восхитило её в корианском языке — как много в нём слов о любви, о всевозможных оттенках отношений. Больше, чем в центаврианском. Есть слова для любви, сопровождённой брачными узами, и для любви запретной, для любви как нежной привязанности и любви как страсти, лишающей разума, для любви безответной и любви взаимной. Всё это разные слова, хоть чаще всего однокоренные. На Минбаре о Рикардо всегда говорили как о её супруге, подчёркивая этим несомненность и святость их союза, понимая, что для неё, центаврианки, это имеет особое значение. На Корианне и для этого есть разные слова — для супружества как формальности, уточнения, что такие-то двое оформили свои отношения официально, для супружества как совместного проживания и ведения быта, и было слово, наиболее близкий перевод которому можно было найти в минбарском языке и, как ни странно, в дилгарском. Избранник с суффиксом взаимности, вторым корнем в этом слове было «задача, дело». Союзник, соратник, с которым связывают любовные отношения — происходящие из этого общего дела или в нём укрепившиеся. Совершенствование в языке было очень важно для Гани, поэтому он проводил столько времени в таких вот беседах. «Если ты смог что-то объяснить одиннадцатилетке — можешь считать, что ты знаешь предмет», — сказал как-то Маркус, проверяя у Гани домашнее задание по математике и обнаружив, что сам встал в тупик.       И теперь Ганя подбирал слова, чтобы рассказать этим детям о событиях, перевернувших вселенную и прошедших мимо Корианны. В то время, когда отряд Рикардо Алвареса вёл свою тайную героическую деятельность на Центавре, родители этих детей, вернувшись в Эммермейнхе в заслуженный отпуск из Сурамбы или Кайде, где строили дома, учили детей или изготавливали противоядия от укусов бесчисленной недружелюбной местной фауны, думали — что ж, теперь, пожалуй, можно и родить детей. Некоторые из этих молодых людей там, в этих командировках, и познакомились, а некоторые ещё раньше, будучи возраста Гани в те времена, когда революционная волна омыла последний континент. Они знают, что это такое — когда история творится на твоих глазах, но у них это была другая история. И сосредоточенно хмурятся, соотнося в уме — что происходило на Корианне в тот период, в какие годы это было… Рикардо Алварес родился после дилгарской войны. На Корианне примерно в те же годы тоже была война, отцы Велли Рееарно и Альхире Чайн участвовали в ней — по разные стороны фронта. Нил Киндар и Улло Даркани не участвовали в ней, думал в это время Вадим, не на фронте. Они уже тогда были сотрудниками службы безопасности, уже тогда участвовали в создании грандиозной мистификации…       — Тебе обидно, наверное, что твои предки были в этой войне… злой стороной? — тихо спросила Ганю сидящая рядом девочка.       — Обидно, конечно. Какими бы разными мы ни были внешне, как бы по-разному ни были устроены — всем нам хочется гордиться предками, черпать жизнеутверждающие, созидательные примеры в их пути. Мои предки были сильны, очень сильны и очень умны… Но на Земле они споткнулись, потому что земляне храбры и мужественны, и потому что всегда есть то, на чём споткнётся захватчик, где окончится его гибельный, неправедный путь. Путь дилгар был неправедным, потому что, имея большую силу, они уничтожали слабых на своём пути. А истинная сила — это сражаться лишь с сильным, равным противником, и опекать и поддерживать слабого. Сильный не вынет меча лишний раз, так это сейчас у Альянса. Поэтому иногда смысл жизни потомков — не в том, чтоб продолжить дело отцов, упрочить ту память, что есть о них, а изменить её, искупить своей жизнью, вырастить добрый плод на дереве, которое считали ядовитым…       Легко ли рассказывать о событиях, очевидцем которых ты не был, о людях, с которыми ты лично не встречался? Ну, каждый учитель истории как-то справляется. Юные корианцы, путаясь в иномирной хронологии, порой не сразу понимали, что Ганя не знал голубоглазого рейнджера, который должен был погибнуть на своём безумном пути тысячу раз — но так обидно погиб, когда они уже почти победили, не знал рыжеволосого телекинетика, разминувшегося во времени со своим двоюродным братом, их одноклассником. Они жадно расспрашивали его о Джоне Шеридане — человеке, отстоявшем Корианну… Такая смешная штука жизнь, говорил Диус, они здесь инсценировали крушение инопланетного корабля в то время, когда там, за границей их неба, была тьма-тьмущая этих кораблей, но они не знали об этом.       Ганя думал, что будет сложно объяснить детям про войну Изначальных, но оказалось — не сложнее, чем дилгарскую, или земляно-минбарскую, или нарно-центаврианскую. По опыту своей истории они уже знают, что иногда более технологически развитые народы воюют не напрямую, а руками тех, кого считают дикарями.       — Получается, они проделывали над вами примерно то, что, как нам внушали, проделывали вы над нами.       – Это не ново, - кивнул ещё кто-то из детей с виду постарше, - отец рассказывал… Те, кто достиг большой власти, не любят сражаться сами. Они любят, чтоб те, кого они считают слабаками и дикарями, сражались между собой, ослабили друг друга или вовсе уничтожили, а они потом пришли и забрали предмет их раздора.       – И религия для этого самый удобный инструмент, да. Внушить малограмотным беднякам, что сами боги хотят от них войны, выкопать и подогреть всякие обиды из прошлого – и продавать оружие тем и другим… Ещё говорить при этом, что им очень симпатична их религия и они желают им победы и господства, готовы уважать их, как равных партнёров. Ничего подобного, конечно.       – Хотя бы такого греха мои предки не совершали, - кивнул Ганя, - они верили в величие своего дилгарского духа, но не утверждали, что на их стороне боги и всячески способствуют их победе. Они были достаточно горды, чтоб считать, что им не нужны боги в союзниках. Они не нуждались в моральных оправданиях своих действий, в каких-то символах, которые приводили б в дополнительный трепет побеждённых…       Сложнее им оказалось понять войну телепатов, точнее — сам факт, саму основу этого противостояния. На Корианне очень мало телепатов, и на самом деле вплоть до падения зондов Гидеона на большей части планеты пси-способности считались мифом, сказками дикарей или розыгрышами фокусников. Да, можно сказать, что Элайя и его семья вызывали у них опаску — но у детей есть такое замечательное свойство, тянуться к тому, что их пугает, пытаться это исследовать, понять…