Наследие Изначальных

      — …Вы что, извините, совсем берега потеряли? — Дайенн могла б поклясться, голос Альтаки было слышно по всей станции, с первого этажа до последнего, и по боку хвалёная звукоизоляция, — вы вообще соображаете иногда, что делаете? Чем вы думали? Не головой, точно, а вроде мозг у всех ваших рас в голове находится… Это Зафрант! Любой, кто живёт там постоянным обитателем, способен по щелчку пальцев поднять с полсотни головорезов!       — Ну, мы головорезов не считали, конечно, — Сайкей, как самый старший, имел, видимо, самый крепкий иммунитет к начальственному ору, поэтому сейчас спокойно продолжал равнять ногти, — но и без счёту ведь справились. Принцессу выручили, да и не только её…       — Двое при смерти, трое получили средней тяжести ранения… А если б вы все погибли? А если б вы оттуда не выбрались?       — Вы закончили, шеф? — вежливо поинтересовался Ранкай, — а то нам ещё куча допросов… Ну, то есть, опросов, допросов-то всё-таки значительно меньше…       Альтака фыркнул, переводя дух.       — Это какой-то кошмар… ведь все взрослые, казалось бы, но героизм прёт, как из малолеток… Нет, они мне не дадут на пенсию выйти, я умру от сердечного приступа.       — А у бракири бывает сердечный приступ? — Сингх задумчиво смотрел на закрывшуюся за начальством дверь.       — А шут их знает… — отозвался со своего места Талгайды-Суум, — я не слышал, конечно… Но бракири — они ж такие подражатели! Вы ж слышали, как он нас называет, когда в хорошем настроении? Орлы! Я узнавал, так на Земле принято обращаться к военным и работникам правоохранительных органов. Орлы… Они там где, на Бракосе, видели орлов? У них там совсем другое летает…              Вадим поднялся, поморщившись. Теперь, когда адреналин окончательно схлынул, раны всё же дали о себе знать, и стоило трудов отбиваться от профессионально навострившей уши Дайенн. Кое в чём Альтака прав, чудо, что они выбрались оттуда живыми…       — Ладно, пойду заканчивать с леди Фонора. Раз уж она уже в полной мере вернула себе бодрость духа, и утверждает, что связалась с семьёй и за ней вот-вот прилетят…       — И это хорошо, согласись, что она замужняя? — рассмеялся Ранкай, — ту темпераментную бракирийку ты долго теперь не забудешь… Да и я, если честно, тоже.       — Да, Талгайды-Суум, — Вадим у дверей повернулся к бреммейру, — госпожа Лилува ан-Тинканна была так любезна, что обещала сделать для нас перевод этих загадочных денетских брошюр из аэрокара Ритца…       Обе пары глаз поочерёдно мигнули шторками третьего века.       — Госпожа… кто?       — Женщина денет. В общем, если результат будет до того, как я освобожусь — а он, наверное, будет, госпожа Лилува обещала сделать всё быстро, она профессиональный переводчик… Посмотри, что там, проанализируй состав бумаги, краски, все отпечатки сними… Не нравится мне это что-то. Раз уж Зафрант — то место, где даже воздух платный и пахнет противозаконными вещами, то едва ли там поэзия и кулинарные рецепты.       — Это уж как-нибудь… А что вторая коробка? Передали Тийле?       — Естественно! И беседа с госпожой… как её там? Саёкат? Тоже на ней… Бедная женщина даже земного языка не знает, вообще непонятно, знает ли какой-то, кроме родного.       Махавир вздохнул и снова вперил печальный взгляд в монитор, где с улиточьей скоростью ползла полоса, показывающая проценты расшифрованных данных с информкристалла, изъятого при задержании Мадруни сотоварищи. И это был только третий из изъятых информкристаллов…       — Ну что, — Сайкей поднялся тоже, — пойду разведаю, как там Рунеж, очнулся уже или как.       Вадим вышел, умудрившись крайне удачно разминуться с зашедшей через пять минут Дайенн.       — Нехорошо, конечно, так говорить, — простонала она, рухнув на стул, — но может, и вправду лучше б мы пристрелили этого гадёныша там, а не с собой тащили… Два часа меня из себя выводил.       — Это этот… охранник из дома этого вашего коллекционера, ллорт?       — Ага. Отвратительный тип… Прости за такую критику, Ранкай, но мало ты ему намял бока.       — Так я ж всегда готов исправиться, госпожа Дайенн, — дрази жадно потёр руки, — только дай отмашку.       — Надо б идти опрашивать ещё не опрошенных женщин, но честно сказать, от одной мысли тошно. Мало не половина из них по дороге от меня так шарахалась, словно я страшнее этого их… Туфайонта… Видимо, с моим лицом хорошо только преступников допрашивать, а на свидетелей и потерпевших я действую деморализующе.       — Ну, это пройдёт, поди, — хмыкнул Ранкай, — привыкнут, все привыкнут… Мы, дрази, тоже не так чтоб всем нравимся, что ж теперь?              Дайенн кисло кивнула. На самом деле, конечно, она и вполовину не смогла б сейчас описать, как ей паршиво. Хоть, в сравнении с коллегами, она из этой операции вышла целой и невредимой, но заставлять себя оставаться на ногах, что-то делать, с кем-то говорить становилось всё труднее. Но до того, чтоб запереться в сумраке и тишине своей комнаты и посидеть там в ступоре хоть пару часов, было ещё далеко. Уснуть она, впрочем, несмотря на дикую усталость, всё равно б сейчас не смогла. В голове гудели и кружились картины этой безумной ночи — Рунеж, подпирающий своим телом дверь этажа и кричащий, чтоб уходили без него, он этих всех задержит, Алварес, продолжающий пилить лазером эту последнюю дверь, кажется, комнаты арнассианки, и отбивающийся от неё, кричащей, что надо уходить, что они не удержат этаж столько, сколько ему нужно для вскрытия этой двери, а он отвечал, что отступиться на последнем шаге — немыслимо…       Трёх женщин им пришлось оставить — из тех, кого они видели, со второго этажа. Белокурая землянка наотрез отказалась покидать дом коллекционера, заявив, что её вполне устраивает сытая беспроблемная жизнь. Отказалась уходить и женщина-дрази — сказав, что очень благодарна Туфайонту, выкупившему её у ненавистных мужей. И, собственно, нарнка, исчезнувшая где-то в кутерьме первого этажа — Рунеж не смог её найти. Всё, что удалось о ней узнать от других женщин и захваченного ллорта — что её зовут Шу’Шин и ей около тридцати. Ну и конечно, те женщины, что жили на этаже хозяина, до них просто не было возможности добраться. Со слов ллорта, их было три — черноволосая землянка, светловолосая центаврианка и женщина-иолу, имён он пока не назвал. Впрочем, материалов, которые позволят открыть на Туфайонта уголовное дело пусть и дистанционно (практика нередкая в отношении, например, пиратов) — более чем достаточно, можно не сомневаться, что светит ему пожизненное… Он, конечно, бодрился, что покидать Зафрант ему нет нужды, но тут уж жизнь покажет… Благо, семьи похищенных женщин теперь знают, где его искать. И некоторые из этих семей многочисленны и не бедны…       Что-то такое сказал об этом Алварес — что различные катастрофы (к которым пиратские налёты и похищения, в общем-то, можно отнести) порой объединяют существ разных миров, разных слоёв общества — в одной лодке или в одном котле, это кто как назовёт. И сперва может показаться, что у кого-то наступает некая переоценка ценностей, некий духовный рост, но чаще, когда беда отступает и существо возвращается в привычную среду, оно сбрасывает с себя этот травматический для них опыт, как сбрасывают рабские цепи. Дайенн что-то возразила ему тогда, причём достаточно резко, но сейчас вынуждена была признать, что он во многом прав. Ростки снобизма уже пробиваются в тех из освобожденных, кто происходил из богатых и знатных семей. На корабле этого ещё не было заметно, на корабле все ещё были единым, перепуганным и рыдающим гуртом, и та же леди Фонора тогда не сторонилась рыжей шлассенки, которая, притом, что ни слова по-центавриански не знала и особых оснований для добрых чувств к центаврианам не имела, всячески помогала ей с подвёрнутой лодыжкой и оцарапанным плечом.              Принцесса, прижимая передними лапками великоватую для неё дыхательную маску, наворачивала круги вокруг метанового баллона, насколько хватало длины трубки. Это зрелище щемило сердце — ребёнку, конечно, тяжело быть привязанным к тяжеленной штуковине, которую он даже с места сдвинуть не может. Но увы, некислородные каюты сейчас были заняты другими женщинами с подвального этажа и транталлилами, баллоны которых разрядились полностью, да некоторым и броню нужно было хоть ненадолго снять, чтоб оценить повреждения, нанесённые коже ядовитым порошком, которым их окатило при взломе этажа. Впрочем, принцессе и самой сидеть в каюте не хотелось, бедняга насиделась в запертой комнате…       Нирла, долго боязливо переминавшаяся в сторонке, в конце концов решилась подойти.       — Здравствуйте! А вы действительно принцесса? Простите, я просто и подумать не могла, что когда-нибудь увижу настоящую принцессу, да ещё такую необычную. У вас такие красивые глаза…       Глаза у геймки действительно, пожалуй, были красивые — огромные, чёрные, они занимали большую часть белёсого с желтоватым отливом личика. Сложно было что-то говорить о выражении в этих глазах, эмоции у негуманоидных рас выражаются всё же сильно по-другому, но кажется, она была очень смущена, потому что сперва застрекотала на своём языке, и только потом что-то пробормотала на земном — кажется, она его пока ещё знала довольно плохо. Но по крайней мере, как член королевской семьи, она его учила, иначе б было, пожалуй, трудновато.       — Хотите, я буду переносить ваш баллон, если вам нужно куда-то пойти?       — Тяжёлый, — старательно выговорила геймка.       — Ничего, я подниму, я сильная! Дома я ухаживала за животными, а тазы с пищей для них ой какие тяжёлые бывают…       Алварес, в этот момент беседовавший с чернокожей землянкой, попросил её подождать и подошёл к детям.       — Не надрывайся. Куда вы хотите пойти? Если нужно передвинуть баллон, просто попросите кого-нибудь из взрослых, нас тут очень много.       Да, наверное, мысль об Алваресе как раз тоже сверлила ей голову. Точнее — о том, что в каюте её ждёт необходимость составить отчёт для алита Соука, ведь теперь-то ей есть, что ему сказать…       Из задумчивости Дайенн вывел рявк из громкой связи — Альтака сообщал, что прибыл корабль посла Гейма за принцессой, надо собраться у шлюзов для проводов.       Провожать принцессу, которой первой из Туфайонтовой коллекции предстояло воссоединиться с семьёй, пришли и некоторые женщины — госпожа Огата, в узких глазах которой поблёскивали слёзы, леди Фонора, пришедшая, вероятно, главным образом из соображений сведения знакомства с какой-никакой, но королевской семьёй, пакмаранка Зиюф — очень робкое и стеснительное создание, необыкновенно тронутое тем, что кто-то, хоть в силу расовых особенностей нечувствительности к неприятным запахам, ею не брезгует.       Принцесса церемонно попрощалась с каждым, на очень ломаном земном заверив, что будет счастлива когда-нибудь принять в своём дворце как своих спасителей, так и подруг по несчастью, если они однажды решатся посетить прекрасный мир Гейма. Особенно долго и тепло она прощалась с Нирлой, поглаживая её по голове длинными тонкими усиками, та в ответ осторожно поглаживала её по тонкому, только нарождающемуся хитину. Ну, тут уж Алварес должен признать, в принцессе нет совершенно никакого снобизма…              Под конец смены, когда Сингх ускакал к Альтаке с обработанными расшифровками, а Ситар всё ещё был на допросе и планировал, видимо, оттуда сразу к себе, Дайенн наконец решилась.       — Алварес, чью фотографию ты показывал Малхутарро? Кого ты ищешь?       Напарник не обернулся, продолжая кликать в окне программы, исправляющей ошибки оцифровки показаний госпожи Огата, но по его лицу пробежала тень.       — Брата. Точнее, на самом деле — племянника, но мы одного возраста, родились в один день. Возможно, это и глупо, но я не могу искать его только по спискам неопознанных тел.       — Ох… сочувствую. Пираты? Мне казалось, в последние годы…       Рука над клавишей едва заметно дрогнула.       — Ему было 16 лет, он впервые покинул Корианну, отправился посетить одного друга семьи… Это был частный транспортник, всего несколько пассажиров, матери даже не слишком сопротивлялись идее отпустить его без сопровождения. Большой парень, закончил школу, и друг семьи тоже уверял, что всё под контролем, ну что могло случиться… Корабль потом нашли, совершенно случайно — он серьёзно пострадал при нападении, и пираты не стали его забирать. Нашли только труп пилота, все пассажиры — исчезли.       — Это ужасно. Когда ж эту язву окончательно вытравят с лица галактики…       Алварес повернулся.       — Тогда, Дайенн, когда галактика изменится. Все миры, как наш. Вы удивляетесь крайним формам насилия и эксплуатации, а более приличные, цивилизованные вас, конечно, не коробят… Пиратство и работорговля — лишь крайняя, возведённая в абсолют форма того, что творится в каждом из миров благопристойного Альянса…       Да, он не смотрит на неё так, как эти женщины, и некоторая прислуга на Зафранте, и даже часть коллег. Он с детства видел перед собой дилгарское лицо, и это было родное лицо. Однако то, что есть в его взгляде… Отчужденность иного порядка. Не биологических различий, не каких-то давних счетов между мирами.       — Альянс с самого начала объявил войну пиратству, ты знаешь.       В угрюмой усмешке блеснули центаврианские клыки.       — О да, объявил… Пираты отползли к окраинам, ушли в тень, но не исчезли совсем, как и преступность вообще. И не исчезнут, пока есть те, кому выгодно их существование, и пока главенствующими культами в галактике остаются два — культ власти и культ денег.       Декларация Альянса учит нас принимать друг друга «разными, но равными». Означает ли это, что всяческие предубеждения, всяческая предвзятость ушли в прошлое? Конечно, нет. Ни один народ не лишён того, чтоб смотреть на другие народы… так или иначе как на лишённые каких-то важных качеств. Не столь эстетичные внешне — это мелочи. Не столь сообразительные, не столь храбрые и благородные, не столь духовные. Это печально, но нормально, говорил дядя Кодин, успокаивая её (она-то, правда, сравнивала себя с окружающими не в свою пользу, и не всегда ей для этого требовалось осуждение в чьих-то словах или даже взгляде) — даже внутри одного народа, внутри одной касты мы сравниваем себя с другими, и как нужны нам примеры тех, кто превосходит нас, на кого нам следует равняться, так нужны и те, на чьём фоне почувствуем себя лучше, когда идеал вновь не будет достигнут. Мы несовершенны. Когда-нибудь будем. А пока, зная свою слабость, утешаем себя подобным не самым достойным образом.       — Как по мне, это странный пессимизм для полицейского…       — Это не пессимизм, отнюдь…       Отмечая мелкие царапины, прикрытые волосами, Дайенн невольно думала о том, что ведь этого разговора могло и не быть. Если б ему так не повезло с тем, что женщина-токати подхватила его, выпавшего из окна. Едва ли падение со второго этажа было бы смертельным, но успел ли бы к нему кто-то из них раньше, чем охрана дома?       — Мы здесь именно затем и собрались, чтобы уничтожать такие явления, разве нет? Благодаря нашим недавним действиям эти 25 женщин и две девочки теперь свободны. А ведь некоторых из них семьи успели похоронить… Надо верить, что однажды мы — или кто-то из наших коллег — найдёт и твоего брата.       — Да, верить, что ещё остаётся…       — Мне… можно взглянуть?       Алварес кивнул на ящик стола.       — Та, которая была у меня с собой на Зафранте, пострадала, когда эта землянка, которая решила остаться, окатила меня растаявшим льдом из ведра. Китель, к сожалению, насквозь… Я распечатал новую.       Дайенн вынула небольшой плотный прямоугольник, ещё пахнущий краской. С него смотрел темноволосый шестнадцатилетний парень со странным, отчаянно некрасивым лицом — длинный нос, большой рот, глаза… Заметив, видимо, её чисто профессиональную реакцию, Алварес счёл нужным пояснить:       — Да, даже по этой фотографии понятно, что Элайю едва ли с кем-то спутаешь. У него действительно зрачки разного размера. Иногда это почти незаметно, а иногда, вот как на этом фото — очень.       — Это же…       — Да, не говорит ни о чём хорошем. Элайя действительно… не очень здоров. Ещё и поэтому мне тяжело слышать, что нужно верить в воссоединение однажды… В случае Элайи, с его приступами, надо верить для начала, что он жив.       Есть ли между ними сходство, хоть какое-то? Дайенн не могла такового усмотреть. Волосы и брови Алвареса, по-центавриански густые, светлее, лицо более… живое, хотелось сказать. Действительно, живое. Более здорового цвета, с более гармоничным сочетанием черт. Алит Соук, упоминая о болезни Элайи Александера, был краток — скорее всего, он и не знал подробностей. А если и знал… Среди недугов, о которых воину просто тяжело и неприятно говорить, неврология занимает одно из первых мест.       — Если б ты не верил, ты не носил бы с собой его фотографию.       — У меня был в жизни хороший пример веры, помноженной на настойчивость. Веры, не останавливавшейся ни перед чем, помогавшей идти после каждого тупика.       — Отрадно это слышать.       — Жаль, финал… был всё равно не особо радостный.              — А, так ты тут? — Талгайды-Суум постучал когтем по пластиковой перегородке у стола Алвареса и Дайенн, — между прочим, переводы пришли оба. Не хочешь взглянуть? Презабавные брошюрки оказались.       — Что? — Вадим вынырнул из недр нижней полки стеллажа, где искал какую-то папку, — давай… Что там?       — Слабо угадать? — вздёрнул бровь Махавир, который уже читал, — подсказываю — не реклама…       Вадим принял из рук бреммейра листы и пристроился прямо там, в углу, на полу, читать. Постепенно его брови медленно, но верно ползли на лоб.       — Изящно, правда? — Махавир вытянул шею, следя, где он читает, — нет, говорить и писать бред у нас никому не возбранно, но вот распространять это на территории Альянса — это уже на статью тянет… Ладно б, просто оппозиционные бредни, их у нас и так — в любом киоске купить можно, было б ещё интересно… Я б сказал, текст местами… перебарщивает с экспрессией и патетикой. А предназначены партии, соответственно, шлассенам и денетам.       «Уши» игуаньего капюшона сложились и развернулись — аналог многозначительного кивка. Бреммейры, как и другие расы, способны заимствовать какие-то жесты и мимику, но когда не фиксируются на этом — применяют, разумеется, свои, не всегда иномирцам понятные.       — Которые как раз одни из самых молодых членов Альянса… Причём составлены оба текста якобы от имени шлассенских и денетских, соответственно, патриотов, и в числе аргументов… Вот, погляди — шлассенов мы унизили тем, что проложили беспошлинные торговые магистрали для центавриан через их сектор, а денет, соответственно — позволением тракалланам построить свою обсерваторию на их территории… Ну, тут ещё по мелочам на больные точки… О тракалланах, кстати. Кекчим тут беседовал с этой тракалланкой, оказывается, ей эта тема тоже знакома. Как-то Туфайонт приводил к ней некоего господина, просившего о переводе на тракалланский… подобного, короче говоря, текста. Бедняге деваться было особо некуда, за отказ могли ж и тово… на воздух выкинуть, благо, новую тракалланку достать Туфайонту не в труд, это, в отличие от геймов, не дефицит. Но при бегстве черновики этих пасквилей она захватила… Той же руки шедевры явно. Всё то да потому, что ж вы делаете, зачем вам этот Альянс, вспомните, как здорово мы жили без них… Ну да, здорово, особенно тракаллане… От чужаков только разврат и убыток, они захватят вашу землю, приведут своих военных, разрушат вашу культуру, ваши дети забудут родной язык… Тракалланы, да… Из которых на земном единицы способны говорить без разговорника под рукой… Призывы к акциям неповиновения, бойкотам выборов, беспорядкам, убийствам инопланетников… Да, чудесно.       — Не то чтоб что-то новое, конечно… — крутанулся в кресле Махавир, — лет пятнадцать назад такую организацию уже судили. Тоже мультирасовый состав, для землян они дети ветеранов, обиженные тем, что теперь мы с минбарцами дружим, для бракири — новый религиозный культ, которому было откровение о грядущем величии бракири, но только если они удалят от себя инопланетную скверну, для шлассенов вообще группой учёных-антропологов, обнаруживших, что шлассены происходят от древней могущественной расы, некогда господствовавшей в секторах Земли и Нарна… А на практике — очень печально им, что некому запрещённое оружие продавать, войны-то никакой нет… Может, с тех недобитки остались?       Вадим хмурился, перечитывая обильные сноски, добросовестно выписанные госпожой Д’Рукчан.       — Всё может быть… Глубоковато, конечно, они забрались… Зато куда спокойнее, ага, выселки вселенной, раздолье… Если б не мы ещё тут… Так, а где у нас в секторах Денета и Шлассы предположительные… адреса доставки этой прелести? На этот счёт удалось что-то получить?       Махавир кивнул.       — Есть немного. Перевалочные пункты этот хмырь, подельник Ритца, сдал, оттуда уже мелкими партиями — в приличный мир… По Шлассе Тийла обещала к вечеру информацию дать, возможно, они с ними как раз параллельно работают. А вот по тракалланам Д’Рукчан сказала, да и без неё было б понятно… Знаменитый Диллатлиин. Дрейфующий в газовых облаках город, свои не всегда находят… А у денет — одну базу мы знаем, вторую… работаем… По крайней мере, получили имена тех, кто должен знать.       — Работайте. А я к Альтаке за ордером. Как мы ни фильтровали проходящий транспорт эти дни, аналогичная макулатура к местам назначения могла уже прибыть. Вряд ли у них Ритц единственный курьер, не похожи на так мелко плавающих. Денеты ещё туда-сюда, они мирные, хотя внушаемые, конечно… а тракалланы только встали было на путь законного существования. Этого ещё только вот не хватало…       — Алварес, ты что, в очередную заварушку собрался? Тебе этого всего не хватило, или всё зажило уже? Хотя ты прав, чем раньше мы эту заразу накроем, тем только лучше…              Уже на обратном пути от Альтаки Вадим завернул в отдел аналитиков. Отдел был некислородный, в шкафчике на стене рядком лежали маски и несколько простейших электронных переводчиков — на всякий случай. Большинство аналитиков, кроме стандартного земного, владели так же нарнским и дразийским, так что перевод как правило был не нужен.       — Т’Карол! Т’Карол, ты здесь?       Из жёлтых клубов метана выплыл огромный богомол с вечно печальными, как казалось, по крайней мере, Вадиму, глазами.       — Чего кричишь? Здесь я, конечно, а где ещё я могу быть? Может быть, вышел подышать свежим воздухом? Таки чего хотел?       Вадим рассмеялся, хотя слышал стандартную тракалланскую шутку не первый раз.       — Нет, я просто думал, что у тебя сегодня выходной… Т’Карол, ты, помнится, говорил, где-то по делу о контрабанде Цветов Врасты проходил один тракалланский пилот, хваставший, что знает коды маяка Диллатлиина? Не можешь поднять информацию? У меня неполная…       — Было, было… — Т’Карол прошёлся туда-сюда, поводя передними конечностями, — коды с тех пор, правда, наверняка поменяли.       — Мне нужно знать, не освободился ли уже тот пилот. Ему вроде бы небольшой срок дали? Альтака обещал связаться с тракалланской стороной завтра, так что и информация мне нужна, соответственно…       Богомол издал короткий громкий стрёкот — звук, аналогичный присвистыванию у гуманоидных.       — Понял. Неужто туда рейд планируете?       — Планируем. Думаю, тракалланы не откажутся поддержать. Им самим этот неуловимый памятник старины надоел хуже горькой редьки.       — Редька вкусна и полезна, — назидательно ответствовал Т’Карол, — вы, земляне, никогда не цените добра, ни того, что наверху, ни того, что под ногами. А Диллатлиин — скверное и нехорошее дело, и очень много доставляет нам неприятностей. Скверно, когда вас считают расой дельцов и проходимцев, а ведь у нас есть учёные, певцы, художники, как у всех… Скверно, когда никто не знает Теннотлаир и Нрлатусууммалтиир, или многие другие прекрасные города, но все знают Диллатлиин… Да, очень скверно. А с чем на сей раз туда? — внезапно заинтересовался он, — опять Цветы?       Вадим рефлекторно помахал рукой перед лицом — клубы жёлтого газа с непривычки раздражали, казалось немыслимым, что в таких условиях можно что-то видеть. А Т’Карол ещё умудряется читать мелкий шрифт.       — А ты не в курсе, что ли? Похититель геймской принцессы взял на обратном пути интересную подработку — доставить по адресам агитматериал от неких неизвестных доброжелателей, болеющих душой за отчизну… Минимум за три отчизны, как по итогам выяснилось — вашу, шлассенов и денетов.       Фасеточные глаза тракаллана несколько раз коротко мигнули.       — Да откуда б? Сижу тут у себя, новостей не знаю, одичаю скоро совсем… Покажи!       — Т’Карол, там ересь одна…       — Юноша, если я захочу почитать что-то интеллектуальное, я и без вашей помощи обойдусь. Таки покажите вашу ересь уже, не томите моё любопытство!       — Ну тогда не маленький, сам удалённо зайди на мой компьютер, должны уже скинуть оцифрованное, Д’Рукчан работала, увы, аналогово…              Т’Карол взгромоздился на скамейку перед своим рабочим столом (одним из своих рабочих столов, точнее, их было два, но на компьютере, занимающем второй, сейчас обрабатывался какой-то солидный массив данных) и бодро защёлкал клешнями по клавишам.       — Ага, вижу… Оно? Ну посмотрим, посмотрим… Гм, кто по образованию эта Д’Рукчан? Умная женщина, она сделала всё, что могла…       — В смысле?       Т’Карол защёлкал по клавишам, на экране выделился один фрагмент с абзацем оригинала и столбцом тракалланских значков.       — Когда у вас будет отпуск, юноша, я обязательно прочту вам курс лекций по тракалланской лексике и грамматике, а сейчас за пять минут я этого, боюсь, не объясню. Но использовать здесь вот эту знаковую основу — это… Ну, это даже не просторечие, это практически обсценная лексика. Вот так примерно это должно было выглядеть на самом деле… — по следующему клику рядом со значком всплыл вариант замены, — думаю, разница очевидна, да? И это было б ещё ничего, а вот тут — просто отвратительная компоновка… пунктуационные ошибки имеются, не говорю уж — стилистические… Смекаешь? Текст оформлен так, чтоб было сразу понятно, что его писал не тракаллан. При этом автопереводчик этого не поймёт, потому что формально перевод точный. Она молодец, эта Д’Рукчан… Из этого мы какой вывод делаем? В штате этой организации тракаллан нет. Но должен вам сказать, консультант у них был, и явно не зелёный… Я не в смысле цвета… А что языка не знает — тут что поделаешь, я вообще мало встречал хорошо знающих тракалланский язык, а умеющих писать на нём — из гуманоидов единицы. На нём и наши, прости Т’Читва, не все писать умеют… Ух ты, тут и про меня есть! Оказывается, я продал родину и пошёл работать с палачами родного мира…       Это было форменное издевательство, на взгляд Алвареса — заставлять что-то разглядывать сквозь жёлтый туман на неярком мониторе.       — Где это? Я, видимо, пропустил…       — Вечно вы, юноша, самое интересное пропускаете. В общем, исходя из этого — распространять это планировалось не в столице, это точно, там это не проглотят… И не в Теннотлаире, там я жил и там у меня много друзей. Скорее всего — Налитоксалмуун, там, кстати, проживает много вышедших по амнистии бывших пиратов, мошенников… А которое не криминальное население — те торговцы, сильно недовольные, что потеснили их монополию… Думаю, не ошибусь, если предположу, что ближе всего в эти дни Диллатлиин дислоцируется именно к Налитоксалмууну.       — Вот спасибо, Т’Карол! Знал, что не зря к тебе зайду!       — Обращайтесь, юноша. Прихлопните этих писак. Это ж надо… ладно, говорить, что я содействую тому, чтоб по ложным доносам сажали невинных граждан, это они все себя невинными считают… Но заявлять, что я женат на шлассенке! Что мне с нею делать, с шлассенкой, я вас умоляю? Стоило провести один романтический вечер с мисс Нанкто на Марсе в дни кинофестиваля — и они уже чёрт знает что навоображали… И ведь найдутся те, кто поверит…              Корианка раздражённо повторила «открыть» на земном — автоматика бывшей станции реагировала, кроме земного, только на бракирийский язык (видимо, подсуетился Альтака, до комфорта гораздо более требовательный, чем Гархилл, это заметили уже многие). Дайенн переступила порог, отмечая, что практически пустая нежилая каюта, хоть и не является камерой в строгом смысле, производит схожее впечатление. Несколько разбавляет его только простенький голографический проектор — заменитель окна — на стене, сейчас демонстрирующий какой-то земной тропический вид. Сенле Дерткин лежала на кровати, но при появлении полицейской соизволила принять полусидящее положение.       — Почему пришли вы, а не ваш напарник? — её речь была с сильным акцентом, — у него всё же нет языковых проблем.       — Ну тем не менее, ваш разговор сложился как-то не слишком хорошо, — заметила Дайенн, опускаясь на единственный стул.       — Он не мог хорошо сложиться, — скривилась женщина, сплетая руки на груди — жест, удивительным образом роднящий множество рас, — сразу, как я услышала, что он, надо же, корианец.       Дайенн в это время размышляла, как же всё-таки различают корианцев между собой. Ну, кроме роста и комплекции. Она видела вживую не слишком много корианцев, преимущественно — на фото и видео, и они казались ужасающе одинаковыми, как ни старалась она искать и подмечать какие-то нюансы. Кожа, конечно, бывает разных оттенков, но всё это разновидности зелёного, эти длинные кожистые отростки на голове — кажется, это органы слуха и ориентации в пространстве — бледно-розовые тоже с зеленоватым отливом. Кажется, разным бывает цвет глаз с такими же вертикально сужающимися зрачками, как у дилгар, вот у этой женщины они светло-карие, почти золотые. Да, некоторые сказали бы так же о минбарцах — что непонятно, как их различать… Но минбарцы все разные, нужно быть слепым, чтоб этого не видеть!       — Почему? Разве вам не отрадно после пережитого заточения встретить соотечественника? Или вам неприятно, что он называет себя корианцем, будучи биологически…       — Он мне не соотечественник! — взвилась та, — моё отечество было то, которое уничтожено его отечеством!       Что ж, при всей наивности, ход оказался верный. Как она и предполагала, это не то же, что чувствуют многие минбарцы по отношению к ней и её братьям и сёстрам. Похоже, она верно угадала, что речь о тех самых «изгнанниках», о которых говорил Алварес. И этой женщине сейчас просто необходимо излить кому-то своё возмущение от неприятной встречи…       — Не могли бы вы объяснить? То есть, я слышала о том, что около тридцати лет назад на Корианне произошли значительные перемены. Просто мне, как минбарке, сложно…       — Минбарке? — прищурилась корианка, — я не видела минбарцев вживую, но насколько знаю…       — О, это примерно та же ситуация, что с офицером Алваресом, — напряжённо улыбнулась Дайенн, — я выросла на Минбаре, в минбарской семье, хотя сама я…       — Кто? Никогда таких не видела.       — Дилгарка, — было, конечно, как-то не по себе от некой бесцеремонности, но в то же время — в кои веки на неё смотрят без предустановленной неприязни. Да, корианцы не знали о дилгарах до того, как вступили в контакт с землянами…       — Занятно. Кажется, я даже не слышала о таких. Ну, я б запомнила, если б услышала про такие же глаза, как у нас.              Или всё-таки, страх в ней есть? И именно поэтому она держится сейчас так дерзко и вызывающе? Конечно, не то чтоб в этом есть что-то необычное, говорить с другими спасёнными первый день было тоже крайне сложно, взвинченные, медленно отходящие от пережитого женщины, многие практически раздетые и босые — не самые настроенные на обстоятельный диалог собеседники. Но госпоже Дерткин-то полегче хотя бы в том, что она умудрилась собрать немало вещей и сейчас не куталась в какой-нибудь пеньюарчик или одежду откровенно с чужого плеча.       — Так в чём суть вашей розни с офицером Алваресом? Я понимаю, что рознь эта идейная, что причина в том, что он приверженец нового режима. Но на чём базируется этот режим, на какой идее, чем… конфликтует с тем, что было раньше? Я хотела бы понять.       — А почему вам не спросить об этом вашего коллегу?       — Ну, хотя бы потому, что для получения объективной картины хорошо бы выслушать обе стороны, не правда ли? Правда, вы ведь на момент… тех событий были ребёнком, и вряд ли много помните?       Корианка шумно дышала, тонкие ноздри её возмущённо трепетали, складки кожи вокруг рта казались обиженными, язвительными — хотя таковы они у всех представителей вида.       — Да, я была маленькой, когда мы покинули Корианну, моя собственная память не впитала всех ужасов происходившего там и тогда – я мало что осознавала по возрасту… неизбежно осознала позже, когда росла на чужбине, и страдания моей семьи окружали меня в дне настоящем. Я была ребёнком, но не безродной сиротой, мне было, кому рассказать… Семейную историю, семейную боль, всё, что мы потеряли, чем мы были прежде. А чем стали теперь, я видела сама. Не знаю, тяжелее ли было тем, кому было, что вспомнить, или тем, кто уже родился в мире, давшем нам пристанище, и не знал другой жизни.       Какое-то время назад Дайенн думала о том, испытывает ли Сенле Дерткин какое-то расположение к ней из-за похожих глаз. Не все, как земляне, находят такие глаза «звериными», дрази, к примеру, зовут их просто «странными», но как не задаться вопросом, есть ли какой-то умысел вселенной в том, что вертикальные зрачки только у двух известных рас… А теперь подумалось — этот вопрос мог быть обращён к ней. Кому легче — им с Мирьен или их братьям и сёстрам из старшего поколения, прибывшим на Минбар в возрасте, когда уже задают вопросы — сами себе, понимая, что не все из них можно произнести вслух?       — Чувство тоски по родине, — осторожно начала Дайенн, — это не то, что нуждается в объяснении…       Как бы не так, возразил строгий внутренний голос. Разве тебе, минбарке по воспитанию, достаточно посмотреть в зеркало, чтобы сердце твоё наполнилось болью о поглощённом взрывом звезды Ормелосе? Он не был твоей родиной — ни в твоей памяти, ни в рассказах твоих родных. Он для тебя — глава в учебнике истории, неловкость от взглядов сверстников-минбарцев, грустные размышления в закатный час. Но не более, не более.       — Ай, бросьте! Я слышала, что под протекторатом Минбара находится много миров. Но это не колонизация… Вы сидите тут, в полицейской форме, не похожи на рабыню. Если вас даже удочерила минбарская семья — явно вы не существо второго сорта. Может быть, вы даже не вспоминаете, что вы чужаки. А нам не позволили бы забыть. Вы знаете, что это такое, когда вынужден покинуть свой мир? Не как турист, отправляющийся посмотреть на иные миры, не как колонист, приобретающий для своей родины новые территории и богатства. Как беженец! Когда землю вынимают из-под ног, когда перечёркивают всё, на чём ты держался. Твою почву, твой воздух, твой привычный круг… Твоё имя, репутацию, всё, чего ты достигал годами. Мы всё потеряли. Мы бежали оттуда, как бегут из пожара, взяв лишь то, что успели, что смогли. Я была мала, о да, я не многое помню оттуда, из прежней жизни. Зато я хорошо помню, какова была вся моя дальнейшая жизнь. В которой родина осталась лишь воспоминанием.       — Поверьте, я представляю, как ужасна гражданская война, — как можно мягче произнесла Дайенн, — правда, сама я не застала этих ужасов, через которые пришлось пройти нашему обществу, но мне хватило рассказов старших… В любом мире, в любом народе это то, что калечит жизни.       Что ж, тогда подумайте, что вы испытывали бы к тем, кто искалечил вашу жизнь! – отозвалась Сенле с жаром, - если б, конечно, вы пережили что-то подобное… С самого детства я слышала, как нас называли нахлебниками, попрошайками, паразитами, мы были хуже всяких бродяг из дрази, которых нанимали сезонно – эти отбросы своего мира хотя бы знали земной язык, а мы нет. Зачем бы мы его учили в своём мире? Только отец знал совсем немного, изучал из любопытства… Пришлось учить и нам – иначе не выжить. Разве мы должны были готовить себя к подобному, к тому, что придётся унижаться перед землянами за возможность работать хотя бы среди этих дразийских пьяниц? Разве моя мать должна была готовить себя к тому, чтоб работать продавцом, и малолетние земные бездельники будут прибегать дразнить её за неумелый выговор? У моего отца был хороший бизнес на родине, он был владельцем компании, блестяще образованным, успешным руководителем, но кому в чужих мирах интересны его знания и опыт? Ему пришлось работать оператором на фабрике, потом и матери пришлось пойти работать – чтоб получать гроши и насмешки, а то и оскорбления за незнание языка… А ведь нас трое детей. Мой отец столько работал на то, чтоб обеспечить свою семью всем, устроить наше будущее, и у нас его отняли. Он рассчитывал видеть, как мы принимаем его дело, достигаем собственных успехов под его чутким руководством, а пришлось видеть, как растём на чужбине презираемыми будущими нищими, это раньше времени свело его в могилу. У нас был огромный, шикарный дом на берегу моря, я могла расти и жить там… я должна была расти и жить там! Когда всё это происходило, мать постоянно говорила отцу, что надо сматывать удочки, но он считал, что до нашей страны это не докатится. Дождался, что революционеры арестовали все счета, конфисковали дом и яхту, мы бежали почти нищими, мать только взяла свои драгоценности… Так жалко было их продавать, но надо ведь на что-то жить. А много ли за них дадут, когда видно, что мы в нужде? В чужом мире, где мы никто, без имени, без прав… Но нам ещё повезло в сравнении с дядей, которого арестовали революционеры, мы не знаем его судьбы, но можно не сомневаться, какова она была. Нам повезло, да, так говорили многие, иногда даже сами родители. Нам оставили жизнь… жизнь ли? От жизни остались только фотографии… Иногда мне хотелось уничтожить их. Лучше уж не иметь памяти, не вспоминать о том, чего лишался… Наш прекрасный дом, с такой любовью обставленный в соответствии с утончённым вкусом нашей матери – вместо него она получила вонючую конуру, в которую покупала подержанную мебель на распродажах… Наша великолепная яхта – я почти её не помнила, мне не верилось, что это было на самом деле, не во сне – небо, солнце, море, улыбающийся отец, мама рядом с ним — такая красивая, как божество… Она сама говорила, глядя со слезами на эти фотографии, что это как будто уже не она. Моя мама, украшавшая когда-то обложки журналов, преждевременно старела в нищете и грубом труде! Быть может, живи мы в мире, не так похожем на наш, было б легче. Но мы жили в земной колонии. Сельскохозяйственной, постоянно нуждающейся в работниках, потому нас и приняли. Отцу ещё повезло, он устроился оператором этикеточной линии, на фабрике, а наши соседи работали на зерноуборочных машинах. Ирония, конечно — наши ближайшие соседи были когда-то папиными конкурентами в бизнесе. А теперь ими всеми помыкали такие, какие в нашем мире не посмели бы переступить порог их кабинетов, рот открыть в их присутствии… Инопланетяне! То, над чем когда-то смеялись у нас дома — то и произошло… На нас смотрела свысока всякая шваль, что уж говорить о владельцах папиной фабрики или маминого магазина, для них мы были пустое место.              Алварес говорил о снобизме — интересно, имел ли он в виду именно это? Дайенн искренне пыталась понять эту девушку, сидящую напротив, она верила, что пережитое её семьёй было крахом, трагедией — она немало слышала ещё в детстве рассказов тех, кому в гражданскую войну приходилось покидать родные края, терпеть лишения, терять близких. Но почему же все обиды — несомненно, глубокие и искренние — этой девушки касались только чего-то, связанного с деньгами? Почему она жалела только о том материальном, чего лишилась её семья? Разве родина — это только дом, яхта и всё прочее, что можно купить? Разве это не воздух, природа родного мира, родная речь вокруг, обряды твоего племени, твоё служение ему?       — Мама видела, как жена директора заходила в ювелирную лавку — она была в том же магазине, и небрежно перебирала драгоценности. Каково ей было смотреть на такое… А какая роскошная машина была у сына папиного начальника! У моего брата тоже могла такая быть! Мы видели иногда молодёжь из достойных семей, и хорошо понимали, что они чувствуют. Им было тесно в этой убогой дыре, где было так мало людей их круга, развлечений, полагающихся в их годы, где в городе был всего один приличный ресторан… Но их родители по крайней мере могли отправить их на Землю — учиться или посетить туристические места, а мы были навсегда приговорены вот к этому, и к тому, чтоб смотреть издали на то, чего мы лишились. Родители запрещали нам задерживать взгляд, но сами смотрели, это выше всяких сил… Они мучились, зная, что нам не суждено ничего иного, а мы — зная, что не сможем обеспечить им достойную старость, что они будут как все эти старики в нашем квартале, покупающие самую дешёвую еду и придирчиво считающие центы… Видели бы вы кладбище, где пришлось упокоиться нашему отцу! Социальное, как это называлось… всё равно что зарыть под кустом, как животное. А этот венок, который принесли его сослуживцы… Мать сказала, что прежде и не представляла, что может быть что-то настолько уродливое! Но тем, кто находил свой последний приют там, иного не полагалось… Мой брат, когда закончил школу, пошёл на ту же фабрику, сестра — на склад, что-то такое предстояло и мне. Поэтому когда к нам пришёл некий человек и предложил мне переехать на Зафрант, в коллекцию Туфайонта — конечно, мы согласились. Это всё-таки означало, что я буду сыта и одета, что мне не придётся до самой старости работать за гроши, над которыми потом трястись… А на полученные деньги семья смогла купить квартиру. Такую же маленькую, тесную развалюху, как та, в которой мы жили, но хотя бы собственную.       Наверное, это надо понимать так, что семья этой девушки, а вслед за ними и она сама, не чувствовали больше покоя и безопасности, которые в их мире невозможны без высокого и стабильного материального достатка. На Минбаре нет такого смыслового оттенка слова «разорение», какое есть, к примеру, у центавриан и землян — касающегося финансового положения отдельного человека, а не ущерба родному краю, нарушения выстроенного течения жизни. Что ж, не зря ведь говорят, что в культуре Корианны много близкого к земной.       – Но если вы говорите – «мы согласились», - Дайенн сама не знала, зачем это спрашивает, пожалуй, лучше б было не разбираться в мотивах этой странной раздражительной женщины, но сдержаться просто не могла, - если вы отправились к Туфайонту добровольно… Тогда почему вы решили покинуть его дом? Могли остаться, как те землянка и дрази…       – Надоело. Там тухло. Хватит, я достаточно поразвлекала его эти годы.       Годы? О скольки же годах речь? Она застала корианскую революцию ребёнком, надо понимать, очень маленьким ребёнком. В то же время, говоря о том, что предстояло ей по окончании школы, она имела в виду, что школу она так и не закончила? Может быть, она училась дольше, как нередко это бывает с детьми-иномирцами, из-за языковых трудностей часто обречёнными на повторение курса… или же её родители, получается, продали несовершеннолетнего ребёнка?       – Почему же теперь вы не планируете вернуться к своей семье, если, по вашим же словам, полностью оправдываете их в том, что они вас, по сути, продали?       Лицо корианки стало тоскливым и злым.       – Вернуться к тому, от чего уходила, смотреть, как они прозябают в нищете и прозябать с ними вместе? Нет, не хочу. Они верят, что моя жизнь устроилась, пусть верят. К тому же, там люди Туфайонта могут меня найти и вернуть.       – А кроме родительского дома – вам есть, куда пойти?       Из сдержанного пересказа Алвареса Дайенн поняла, что на этот вопрос уже был дан отрицательный ответ, но ей нужно было услышать это лично.       Корианка мотнула головой.       – Я захватила с собой кое-какие подарочки Туфайонта, если хорошо их продать – смогу где-нибудь осесть. Какая разница, где…       – А попытаться вернуться на родину вы не хотите? Я имею в виду, вашу историческую родину…       Могло показаться, что после этих слов воздух между ними слегка наэлектризовался.       – У меня больше нет родины, - отчеканила Сенле, - об этом не может быть разговора.       – Госпожа Дерткин, прошу меня понять, то, что очевидно для вас – не столь же очевидно для меня. Я минбарка по воспитанию, но я знаю, что немыслимо судить о других мирах по Минбару. Мы изучаем, разумеется, историю и культуру иных миров, но изучая в рамках школьного или даже университетского курса, не будешь знать всего. Кроме того, Корианна в нашу программу не входила. Вы сказали, что ваши родители бежали с Корианны – я поняла, что их вынудили к этому преследования врагов, я даже допускаю, что то, что вменяли вашим родителям, может распространяться на вас – во многих мирах за преступления одного члена отвечает весь род, в какой-то мере, и мой мир такой пример… Но я также знаю, что даже на Центавре, известном… некоторой косностью, опала рода не длится вечно, и даже если преступление родителей считается не имеющим срока давности, детям может быть позволено…       – Позволено! Что позволено, госпожа Дайенн, в случае Советской Корианны? Влиться в стадо рабов, топчущих руины нашей цивилизации? Отречься от семьи, от своего имени, воспевать тоталитарный ад как рай? Даже если б мне на пятки наступали молодчики Туфайонта, эта тюрьма была бы последним местом, куда бы я решила отправиться! У меня отняли всё, но уж отнять у меня свободу я не дам!       Дайенн закусила губу, пытаясь не сказать никаких лишних слов. Странно слышать, как о свободе говорит женщина, добровольно переехавшая в гарем Туфайонта. Впрочем, она, получается, сама считает теперь это ошибкой… И о каком отречении от семьи говорит женщина, не желающая делить с этой семьёй нужду и облегчать её? Быть может, проблема в том, что она сама не знает ещё, чего хочет, ведь освобождение было для неё как гром среди ясного неба, она не составляла никаких планов на будущее, не пыталась, как нарнка и арнассианка, сбежать, но раз такой шанс подвернулся – не решилась его упускать?       – Преступление… Хотите знать, в чём преступление моей семьи? В том, что они были богаты! В глазах сброда, работающего за миску еды на сегодняшний день и за бутылку спиртного, чтоб не думать о дне завтрашнем, быть богатым – это преступление! Когда они видят, что кто-то живёт лучше их – потому что лучше образован, одарён умом и организаторским талантом – они считают, что всё это должно принадлежать им, и не важно, что им не достанет ума грамотно распорядиться и малой долей того, что составляет предмет их зависти. Да, самой обыкновенной зависти, в какие бы громкие лозунги они её ни рядили! Они не хотят работать, не хотят даже понимать, какими трудами создаётся благосостояние, что это такое – управлять корпорацией… Для них такие, как мой отец – кто давал им работу, возможность не умереть с голоду! – эксплуататоры! Да, так мы называемся там – эксплуататоры! Они ненавидят богатых за то, что они богаты, и хотят, чтоб все были одинаково нищими и называли это лучшим положением вещей!       Зависть… разве не зависть сквозила в рассказе этой женщине о жизни её семьи в новых условиях? Да, по-видимому, она ненавидит тех, из-за кого им пришлось покинуть родину, ещё и за то, что заставили испытать это чувство, для которого прежде у неё не было б оснований.       — А вам какое до всего этого дело? Вам ведь главное, чтоб я освободила от себя ваше отделение? Освобожу, как только придёт этот земной транспортник. Надеюсь, они согласятся меня взять без денег и документов…       Дайенн уже ненавидела себя за то, что ей предстояло произнести, но в конце концов, раз уж она переступила этот порог, надо идти до конца и исполнять свой долг, как бы тяжёл и неприятен он ни был.       — В том и дело, что ни денег, ни какого-либо удостоверения личности у вас нет. За вашими подругами по несчастью приходили частные транспортники, либо хлопотали посольства их миров. Но вы ведь не хотите иметь дело ни с властями Корианны, ни с властями колонии, где живёт ваша семья. Куда-то ведь надо вас девать. Не факт, что капитан судна согласится провезти вас в обмен на золотой браслетик, при самых наших горячих гарантиях, что вы не воровка. Я уполномочена предложить вам помощь минбарской стороны — частную помощь, разумеется, о которой не следует распространяться…       Корианка вздёрнула безволосую бровь.       — Откуда такая неожиданная доброта?       — От лиц, которым интересна информация о Корианне. Вся возможная информация… Правда, дело осложняется тем, что всё-таки всю сознательную жизнь вы прожили вне родного мира.       В глазах инопланетянки, несомненно, зажглись искры интереса.       — Ну, тем не менее я остаюсь его частью. Частью моего мира, того, которого больше нет, который уничтожили красные монстры, которым подчиняется ваш коллега. Вы чувствуете себя в безопасности с таким соседством? Ну, видимо, нет, раз делаете такие предложения. Только чем это обернётся лично для меня? Вы даёте мне гарантии личной безопасности? Я не хотела бы впутаться в ещё больший переплёт… Впрочем, враги Советской Корианны — мои друзья. Я ненавижу этих тварей всей душой и сделаю всё, чтоб они расплатились за наши разрушенные жизни…       — Я свяжусь со своим руководством и передам ваше согласие, — Дайенн поднялась, чувствуя, что едва сдерживает заполонившую всё её существо неприязнь. Всё-таки, даже после путешествия на Зафрант слишком тяжело спокойно воспринимать человека, готового предать родину — сколько б раз эта женщина ни повторила, что не считает этот переродившийся мир своей родиной, — и буду ждать, когда мне сообщат детали.       В коридоре она остановилась, чувствуя приступ дурноты от кружащихся, раздирающих голову мыслей. Что происходит, чему она сейчас свидетель и более того — участник? Алит Соук дал ей полномочия выяснить, может ли эта женщина принести пользу, и если да — передать ей приглашение клана… Как далеко простираются эти полномочия? Не её дело решать, её дело — исполнять, но освобождает ли это её душу от ответственности? При всём понимании тихой и несомненной угрозы, исходящей от Корианны — вправе ли она принять и оправдать те чувства, что владеют Сенле Дерткин? Будь то, что вынудило её семью покинуть родину, в тысячу раз ужаснее гражданской войны на Минбаре — кто вправе судить путь другого мира? Особенно когда в истории его собственного мира тоже хватает более чем печальных страниц…       Чувствует ли она себя в безопасности в соседстве Алвареса? Странно размышлять над этим вопросом после ночи, когда они плечо к плечу рисковали жизнью, а придётся.       — Были у этой женщины, Сенле? — раздался голос сзади, — зачем же вам это понадобилось?       — Что? — прямо ответить на вопрос Дайенн, разумеется, не имела права, поэтому сделала вид, что не поняла вопроса.       Перед нею стояла Урсула Бокари, чернокожая землянка, ожидающая завтрашней отправки на земном транспортнике. Кружевной халат — единственное, что она, получается, взяла из дома Туфайонта, так как в противоположность многим, не тратила время на истерики и метания в попытках сборов, а побежала в сторону балкона сразу — сменился на пёстрый хаякский наряд — по причине рослой, дородной фигуры только одежда Шочи Каис из отдела контрабанды ей подошла.       — Надеетесь получить от неё ещё какие-то сведенья о Туфайонте? Так зря. Она, если б даже он приходил к ней каждый день про свою жизнь рассказывать, ничего б не запомнила. Слишком замкнута на себе.       — Вы хорошо её знаете? — оживилась Дайенн.       — Ну, так нельзя сказать. Встречались пару раз в бассейне… Я плавать очень люблю, вот и требовала, чтоб меня туда, считай, каждый день водили, ну, а что, хоть что-то хорошее в таком существовании… Мерзкая баба, в общем. Небось, и вам ныла про свою сломанную жизнь и детство, полное лишений? Даже не сомневаюсь, что ныла. Я нытиков терпеть не могу. У меня, что ли, жизнь была сахарная? Ха! Видела бы она, среди чего я росла! И у нас люди были счастливы, когда есть хорошая работа, позволяющая кормить семью, не кривили рыло. Я, пока стала со своими выступлениями полные залы собирать, где только не пела! И там же полы мыла и посуду. А уж сколько меня кидали-то! Ничего, живая стою. У меня за те годы, что я в этом сумасшедшем гареме куковала, муженёк второй раз женился. Вот бы я из-за этого нюни сейчас развела! Я себе ещё получше найду.       — Наверное, вы просто сильная натура, всё-таки вы старше её и знаете, что любую потерю можно пережить и идти дальше…       Дайенн не знала сама, зачем она ухватилась за разговор с этой женщиной. Наверное, именно для того, чтоб оттянуть момент возвращения в свою каюту, когда надо будет принимать решение, включать связь и…       Землянка скривила широкие губы.       — Пережить… Мы тут все чего-нибудь пережившие. Все у этого Туфайонта — ну, кроме некоторых шлюх, которые пошли к нему добровольно — кто обманом, кто прямым похищением туда попал. Кто птицы самого высокого полёта, как ваша геймка, кто наоборот, только там досыта поели. А её послушать — так, наверное, хуже, чем с ней, жизнь ни с кем не обошлась. Бизнес у них отняли, накопления отняли, и пришлось бедняжечкам жить в захудалой колонии и горбатиться как всем, и папочке, который раньше ничего тяжелее ручки – бумаги подписывать – не поднимал, и мамочке, которая вообще не готовила себя к тому, чтоб работать, у неё профессия была – жена богатого мужика! И Туфайонт, скотина, оказывается, не в жёны её сюда взял – пусть даже и не единственные, это она даже пережить была готова – а навроде вазы на полке. Никаких светских приёмов и вояжей по магазинам, из дома не выйти… Чего гундеть, казалось бы – хотела быть всем обеспеченной и палец о палец не ударять для этого и получила что хотела, так нет, опять не то! Не жизнь, а сплошное страдание! Пореветь и я не дура, я всё-таки баба. Но не из-за того же, что четверть века назад было! А всё дело в том, что их, богачей, элиту, на наш уровень опустили, заставили познать, чего он стоит, кусок хлеба-то. Гордыня уязвленная болит, а она и всю жизнь болеть может, если больше, кроме гордыни, в человеке ничего нет. Не связывайтесь с богачками, милая, ни с бывшими, ни с настоящими. Пока у них всё есть и они могут денег не считать — они могут быть само благодушие, любезнейшие в общении люди, благотворители и утончённые натуры, отними у них это всё — тут из них гнильца и полезет.       Дядя Кодин много говорил о том, что человек познаётся в минуту испытаний, его слова сейчас перемешивались в голове Дайенн со словами землянки. Что ни говори, жизненная философия Урсулы Бокари достойнее, с точки зрения воина, чем позиция Сенле. Воинская культура тоже включает принцип аскетизма, хоть и на иных основах, чем жреческая. Для воина его дом, земля его клана — святыня, за которую он отдаст последнюю каплю крови, но воин знает, что его жизнь — вечный поход, в прямом или духовном смысле, и только смерть лишит силы руку, сжимающую клинок. Благосостояние никогда не является ни целью, ни свойством индивида или даже одной семьи, это всегда то, что касается клана, касты, народа. Также, как лишение ранга, осуждение, позор – никогда не беда индивида или одной только семьи, и тот, кто совершает проступок, знает, что рискует не только своим добрым именем, даже не своей индивидуальной жизнью… есть вещи страшнее смерти – быть виновным в тени позора, лёгшей на клан. Увы, иногда ради блага народа приходится идти на поступки, не достохвальные в глазах большинства и даже твоих собственных. Предлагающий другому совершить преступление, дающий условия для совершения оного – становится соучастником. Оправдывается ли это соображениями противодействия потенциальной угрозе или тем более тем, что сам преступник свои действия преступлением вовсе не считает? Дайенн, опустив голову на растопыренные пальцы рук, слушала мелодичные гудки соединения и думала, думала. Ей не так много времени оставалось на этот процесс, выбор нужно было делать сейчас, сейчас.       — Я полагаю, алит Соук, что, хотя Сенле Дерткин действительно находится в затруднительном положении и не имеет чётких планов на дальнейшую жизнь — нам она не подойдёт.       — Почему ты так считаешь, Дайенн?       Благословен будь всё-таки закон, запрещающий поднимать взгляд на старших. Глядя в глаза, говорить это было бы всё-таки сложнее.       — Она покинула родной мир совсем маленьким ребёнком и большую часть жизни прожила в земной колонии, едва ли она может быть надёжным источником достоверных сведений. Едва ли она может помочь нам в изучении того, чего не понимает она сама. Разумеется, мы всё равно могли бы её взять ради… биологических сведений, но не рациональнее ли тратить ресурсы на кого-то более зрелого и полезного?       Несколько томительных секунд, затая дыхание, она ждала ответа.       — Возможно, ты права. Совет тоже полагает, что не стоит торопиться в таких делах. Мы должны быть достаточно осторожными, Дайенн. И ты — тоже.       Экран уже погас, а она всё ещё спрашивала себя, достаточно ли хорошо она убедила себя, что поступила так вовсе не из неприязни к Сенле Дерткин, не для того, чтоб её проучить, а именно из тех соображений, которые озвучила старейшине.              Даже если в жизни не случится больше ничего значительного — уже будет, что вспомнить… Кто не видел тракалланский город — едва ли сможет сам его полноценно представить. А кто видел — едва ли сумеет описать.       Тракаллу сложно назвать планетой в привычном смысле слова. Возникновение жизни на газовом гиганте — само по себе явление незаурядное, логично, что и выглядеть, и существовать эта жизнь могла только очень… отлично от любой гуманоидной расы. Здесь нет как таковой земной тверди. Есть разрозненно плавающие куски тверди. Поэтому нет никаких стабильных координат. Мир не дорог, а направлений, с дрейфующими в жёлтом море городами-кораблями. Сейчас уже только самые малые из них плывут по воле течения, без управления, но культурный след эта географическая специфика оставила глубокий, в виде своеобразного философского отношения тракаллан к жизни — «куда принесёт, туда принесёт». Но как ни удивительно, здесь тоже есть какая-то своя, специфическая, конечно, флора и фауна, архитектура, индустрия…       — Я слышал, самое логичное сравнение для тракалланского города — навозный шарик, который скатывает жук. Ну, а что… Катают они их, конечно, не из навоза… И сама структура посложнее шарика… Но в основном всё же сфероиды.       — А я бы скорее сравнила с головкой сыра. Одного из тех сортов, где много-много дырок.       — Тоже вариант…       — Да… — Ранкай оторвался от созерцания пейзажа — хотя пейзажем это можно было назвать только при наличии очень хорошего воображения, — сравнение с ульем — это для вас, конечно, слишком сложно… Вообще — я понимаю, почему тракаллан, как и геймов, по большому счёту, никто никогда не пытался завоевать. Слишком хлопотно подбирать такое оружие, которое не вызвало бы взрыв метана. Да и что говорить, нахрена б её завоёвывать, эту Тракаллу, отсюда с первой минуты мечта — убраться поскорее…       Диллатлиин, выплывший из жёлтого тумана как-то уж очень неожиданно, выглядел откровенно, на первый взгляд, разочаровывающее. И это — город-легенда? Серо-коричневый, невзрачный, весь какой-то… неровный. Словно астероид, проплывающий в космической тьме, вызывая у пилота неизбежные размышления: зачем? Для чего ты был создан и подвешен болтаться здесь, обломок мёртвой материи, смёрзшийся комок грязи? Должен ведь и в этом быть какой-то смысл. Второе впечатление, впрочем, внесло корректировки — город оказался настоящей крепостью. Всё, что казалось трещинами, в которые вбей клин — и помятый сфероид расколется, как орех, обнаруживало в своём нутре бронированные двери, всё, что казалось рыхлым и ветхим, было вязким или упругим.       — Да, не таких гостей здесь ждут, конечно… То ли готовы они были к нашему прибытию?       — Такую масштабную операцию в полной секретности не спланируешь… Подготовились, как иначе. Ну да ничего… Давай, ребята!       На лице Алвареса, едва различимом в жёлтом сумраке, читались некоторые сомнения, что в столкновении местного, тракалланского атмосферника с одними из диллатлиинских ворот выдержит именно атмосферник, но пилот-тракаллан бодро щёлкнул клешнёй над головой — знак, заверяющий, что всё под контролем. Ранкай снова пробормотал свои сожаления, что власти Тракаллы не смогли стянуть сюда всю армию — брать Диллатлиин силами всего трёх таких атмосферников это считай не взять его, удержать нипочём не получится. Ну, главное — достигнуть того, зачем они сюда прибыли…       Вероятно, это были не самые важные ворота, раз вскрыть их удалось практически в два счёта, но Ранкай с Н’Тфоолом — ответственным за операцию из местных сил правопорядка — щедро мешали дразийские ругательства с тракалланскими, пока это происходило. И шума, и проволочек вполне достаточно, чтоб там не то что успели следы замести — столько никуда не заметёшь, если только не взорвать город ко всем тракалланским чертям — но организовать нежеланным гостям подобающую встречу. Дело осложняется тем, что город не крошечный, и они только примерно представляют, где находится нужный им сектор, ясно одно — что не прямо за дверью. Для не местных отдельным испытанием было передвигаться по улицам, которые правильнее б было называть туннелями, тем более что с гравитацией здесь свои, сложные отношения. Специальные очки позволяли засекать живых существ — тракаллан и гуманоидов, но вот очертания строений — уже нет. Дайенн несколько раз поздоровалась лбом со стеной, благо, голова в шлеме…       — Так, а здесь у нас, похоже, кислородный сектор. Интересно…       Сопровождавший тракаллан развёл клешнями, прострекотав что-то, что Н’Тфоол примерно перевёл как «все стремятся к комфорту» — поскольку с собратьями по ремеслу из кислороднодышащих рас тракаллане сотрудничали давно и плотно, гораздо дольше и плотнее, чем имели с этими мирами собственно дипломатические отношения, вполне логично, что дорогим гостям предлагалось чувствовать себя на базе как дома, а не ходить всё время в скафандрах.       — Ладно, открывай… Устроим им сюрприз…       Тракаллан стрекотнул что-то в ключе, что не знает кода.       — Ладно врать? Можно подумать, вы тут кислородникам полную автономию предоставили! Нет, ну можем и высадить двери и напустить им метану… Успешному задержанию, конечно, поспособствует, но что, если откачать потом не всех успеем?       Тракаллан выглядел печально и пришибленно. Кода он действительно не знал, лично ему сюда ходить было не позволено. Брать на себя ответственность за чьё-то отравление, конечно, не хотелось тоже…       — Разойдись!       Сектору земной диаспоры в Диллатлиине было, без малого, пятьдесят лет, за это время успели учесть любые случайности и стены строили крепкими, на совесть. Но против удара сжатого воздуха пушек транталлилов и они не выстояли. Подождав, пока рассеется мелкая серо-голубая взвесь — то есть, сменится радостно хлынувшим в новое пространство обычным жёлтым дымом — ударная группа ринулась внутрь. И вскоре послышались их растерянные возгласы, вперемешку на родном и земном языках.       — Что там такое? Пусто? Они успели слинять?       — Да нет… Но арестовывать как-то… некого уже, похоже…       Вадим отодвинул остолбеневшую Дайенн и шагнул внутрь.       Видимость, в клубах жёлтого газа, была, конечно, не ахти. Но причину оторопи ударной группы не заметить было сложно. Пол немаленького помещения, следующего за длинным коридором, был завален трупами. На первый взгляд насчитывалось около тридцати.       — Крови как будто не видно… Может быть, без сознания?       Силовик-дрази пихнул носком ботинка ближайшего.       — Что-то сомневаюсь… Деревенеть уже, кажется, начал.       Дайенн склонилась над ближайшим к проходу бракири.       — Мёртв. И сомневаюсь, чтоб естественной смертью. Признаков отравления нет… Так… на боку колотая рана, но крови не видно ни на теле, ни под телом… Странно…       Вадим перешагнул через рассыпанные коробки, хрустнуло разбитое стекло — кажется, опрокинутая коробка была с чем-то бутылочным, чем именно — определить теперь могла только очень строгая экспертиза, в комнате побито и перевёрнуто было просто всё. Зеркальной лужицей застыло в углу то, что было, видимо, прежде каким-то агрегатом, лениво искрил разбитый терминал связи. За перевёрнутым столом обнаружилось ещё четыре трупа, лирично осыпанные, словно осенней листвой, игральными картами.       — Очень интересно… Хотя бы судя по этой замороке с кодами, проникнуть сюда не так просто, случайные-чужие тут не ходят… Это ж кому из гостей не понравилось, как их встретили…       — Ребят… — Ранкай в полном шоке, хорошо читающемся сквозь скафандр, показывал пальцем на потолок.       — Ого… — только и вымолвили, синхронно, Вадим и Дайенн.       На потолке обнаружились ещё пятеро. Неровным кружочком. Ближайший в полуметре от двери. Пришпиленные, насколько можно определить снизу, металлическими штырями.       — Я, конечно, понимаю… стиль бандитских разборок меняется со временем… Но, народ, кто-нибудь видел что-то подобное?       — Стремянка здесь есть? Придётся, видимо, повозиться… Грузите пока этих…       Обернувшись в сторону двери, Вадим обомлел в третий раз за вечер. Над дверью, во всю стену, красовалась кровавая надпись. «Враги Альянса да будут преданы смерти». Крупные, аккуратные, старательно выписанные буквы.       — Как по трафарету… Явно не наспех писалось, с душой и с любовью… Что скажешь?       — Скажу, что… А это что, подпись?       — Где?       С правой стороны двери, на месте, где прежде стоял, видимо, опрокинутый и превращённый в дрова стеллаж, красовалась ещё одна кровавая каракуля. Уже куда менее внятная. Круг с двумя полудужиями над ним. В круг вписана буква «Б».       — Впервые вижу такой…       Бреммейр с фотоаппаратом резво подскочил и туда. Подождав, пока он закончит, Дайенн соскоблила с каждого элемента в заготовленные пробирки для анализа.       — Могу предположить, что мертвы они не менее шести часов… И что, всё это время никто не интересовался, чего это они тут притихли? Хотя, кто б знал их порядки… «Враги Альянса»… Что за бред? Я знаю немало организаций, так или иначе выступавших против Альянса, но ни одной, которая бы…       — Надо будет затребовать у тракалланской стороны протоколы допросов. И некоторых свидетелей… Всю жизнь мечтал допрашивать тракаллан, прости господи…              Допрашивать тракаллан было делом действительно сложноватым и вполне достойным приравнивания к каторге, даже при том, что большую часть этого неблагодарного труда взял на себя Т’Карол.       — Не то чтобы кого-то из этих ребят мне было сердечно жаль… Но что-то подсказывает мне, малыши, что то, что за этим стоит… станет для вас большой проблемой.       — Да уж, не маленькой… В архивных материалах ничего похожего нет?       — Что-то, похожее на что-то, есть всегда. Но есть сходство деталей и сходство основы. Оно имеет разную ценность и редко идёт вместе.       — Спасибо, Т’Карол, ты очень внятен.       — Л’Гатоол говорит, он может предполагать, кто может сказать вам больше. Это бракири Брайетт Гароди, его не было среди убитых, но в те дни он был в Диллатлиине. Он знал коды доступа в кислородную зону. Вам следует объявить его в розыск.       — Объявим… Его данные есть в базе?       — Судим уже дважды, — кивнул Т’Карол.       — Улики… улик у нас сколько хошь, — Дайенн хлопнула о стол стопкой отчётов о вскрытии, — толку… Эти самые рекламации там, кстати, нашли, да. Ну, как нашли — сожжёнными. Но по анализу пепла — оно. В пепле отпечаток ноги. С отпечатками обуви, имеющейся на убитых, не совпадает. Отпечатков — понятное дело, море. Большая часть принадлежит покойным, ещё часть мы нашли в базе… Не все из их обладателей даже примерно могли в эти дни там бывать, несколько сидят, пара экземпляров вовсе два года как мертвы. Просто стены там, как ты понимаешь, не моются… Так что неидентифицированные отпечатки могут с одинаковым успехом принадлежать как убийцам, так и тем из пиратов, кто в наши базы пока не попал.       Вадим отвёл осоловелый взгляд от экрана с очередным протоколом, содержащим массу полезной информации, только ничего — по их делу.       — Ясно… Лопатить и лопатить, стало быть… Слышал, нашего свидетеля доставили?       Слышал он… Дайенн вот не слышала, а непосредственно, так сказать, участвовала в приёмке, и это были определённо не самые счастливые минуты её жизни, в какой-то момент ей уже казалось, что всё, они потеряли свидетеля, а это значит, что убьёт Альтака — её, не слушая никаких оправданий, что просто нет у неё таких компетенций, чтоб быстро и успешно поставить это существо на ноги.       — Ну да, часа так три назад… Но с допросом пока повременить придётся — пьян в стельку. Час назад только шевелиться немного начал, прогресс. До этого его выгружали, как мешок картошки. Переводчика с алкоголического у нас нет, так что… — она передёрнула плечами, вспоминая испуганное лицо Реннара, который, со всем своим опытом, тоже не был уверен, что его реанимационные мероприятия возымеют эффект, именно положительный эффект, судя по данным сканеров, у пациента было не очень много здоровых органов, — хочешь пока глянуть отчёты о вскрытии? В общей сложности сутки работы, три кило веса, — она снова хлопнула стопкой бумаги, — и вопросов больше, чем ответов. Все тела обескровлены. Практически начисто. Кровь на стене совпадает с гражданами на потолке, куда делась кровь остальных — неизвестно. Пятеро на потолке — это вообще отдельное… Я не уверена в точности результатов, конечно, но похоже на то, что штыри, на которых держались трупы, были вбиты одновременно. Причём сила, с которой они были вбиты… Да, на телах некоторых убитых найдены следы укусов…       — Укусов?       Напарница отозвалась тяжёлым вздохом — определённо, этого всего было чересчур, чересчур.       — Укусов. Нанесены непосредственно перед смертью или сразу после. Идентифицировать вид существа не удалось.       Алварес развернул первую из пластиковых папок.       — Укусы могут являться причиной смерти?       — Скорее нет, чем да, даже в тех случаях, когда смерть наступила в результате критической кровопотери – на трупах имеются куда более значительные колотые раны. Тем более, в основном эти укусы на запястьях, реже на шее… Скорее, меня занимает сам факт их наличия и… Животные так не кусают, Алварес. Большинство известных мне животных. Больше всего это похоже на… летучую мышь. За исключением размеров.       — В Диллатлиине животных вообще сроду не было никаких. Хватает самих обитателей… Получается, убийцы принесли и унесли животное с собой?       Дайенн устало опустилась в своё кресло, предварительно бесцеремонно вытряхнув из него стопку макулатуры — какие-то, по-видимому, ещё яношские архивные материалы, зачем-то пересматриваемые её дотошным напарником.       — Что-то моему воображению рисуется нечто уже вообще дикое. Толпа народу… чтобы справиться с таким количеством именно так молниеносно, нужна толпа… Со стремянкой или гравиплатформой… Потому что тракалланы, полагаю, запомнили бы, если бы к ним обращались за чем-то подобным… Ещё и с животным… Слово «дичь» в достаточной мере отразит для тебя моё понимание ситуации?       — Вполне, — улыбнулся Вадим, — лично меня больше всего беспокоит эта надпись.       — Понимаю, полная нелепица… Нет, с врагами Альянса всё понятно, коль скоро эти товарищи и должны были заниматься распространением, а возможно, и дополнительным подстрекательством… Но какие криминальные элементы когда были против подобного? В лучшем случае им всё равно.       — Т’Карол говорит — всё на что-нибудь похоже, где-то деталями, где-то основой. Главное вычленить важное…       У Дайенн было своё мнение об осмысленности и обоснованности слов Т’Карола и необходимости над ними длительно размышлять — Т’Карол был, несомненно, гений, да… … а гений, как известно, редко бывает понят современниками, вот и этот иной раз заворачивал нечто настолько значительное, глубокомысленное и непонятно, к чему относящееся, что жрецам-собирателям афоризмов было бы, чему у него поучиться.       — Лет двенадцать назад, помнится, было одно дело… Бандитские разборки, обставленные как ритуальные убийства… копирование ритуальных убийств одного культа конца двадцать первого — начала двадцать второго века. Культ — что-то, связанное с апокалипсисом, на Земле на рубеже веков они всегда росли как грибы после дождя…       Алварес потянулся куда-то в сторону стеллажей, но очередная папка при этом поползла по его коленям, и её содержимое выпорхнуло грустно шуршащей кучкой под стол, что вынудило его пока повременить с поисками иллюстрации к своим словам.       — Про убийство, обставленное как ритуальное, в целом понятно… В нормальных бандитских разборках чрезвычайно редко пришпиливают трупы к потолку. Может быть, конечно, мы просто не знаем традиций этой расы…       — А ты, значит, не думаешь, что это земляне?       Дайенн потёрла переносицу.       — Алварес, то, что надпись сделана на земном языке — ещё не значит, что писавшие — сами земляне. Она сделана на языке, который будет понятен абсолютному большинству тех, кто эту надпись увидит – так правильней. И то, что убийство произошло в кислородном секторе, тоже не означает, что убийцы — кислороднодышащие… Чему ты улыбаешься?       — Просто… ты сейчас напомнила мне одного дорогого мне человека. Не готов объяснять, сейчас, пожалуй, не благоприятствующая обстановка для подобных экскурсов…       — Пожалуй. Хорошего хотя бы человека?       — Очень.       Отворилась дверь, вошла Нирла, держа в руках поднос, словно некую святыню.       — Госпожа Дайенн, я принесла вам бутерброды. Вы не ели сегодня. Вы долго можете без еды, но всё же не нужно, когда можно и поесть. Это хорошее мясо, и нет ничего, что вам вредно, я спрашивала.       — Спасибо большое, Нирла. Ты сама-то кушала?       Нирла невольно, одним своим появлением, заставляла её надолго уходить в себя, размышляя о превратностях жизни. С неизбежным возвратом к мысли, что на месте этой девочки могла быть и она. Родись они с братьями и сёстрами не на территории Альянса… кто знает, как могла сложиться их судьба? Если они вообще остались бы живы — возможно, были бы где-нибудь жемчужинами торгов, выставлялись, как цирковые диковины… А так — выросли на Минбаре, и воспринимают как невиданную дикость то, что где-то существуют рабство, насилие над детьми…       — Я думаю, где я мог видеть этот знак. Причём видел много раз и совсем недавно…       — Что?       — Похоже на символ беспроводной связи, но немного не такой… В знаке беспроводной связи вертикальная линия, а не круг…       Нирла вытянула шейку.       — Ой… Да вот же, такой же! — она вытащила из-за пазухи кулончик из потемневшего металла, — он дешёвый, поэтому его у меня не отобрали. Его в дороге мне подарила одна женщина, сказала, он защитный. Знак светлых сил.       Оба полицейских оторопело воззрились на кулон.       — Светлых сил, говоришь… Ну точно! Вот так видишь — и не понимаешь… Это же знак Ворлона!       Нирла зарделась, гордясь, что оказалась полезна. Зрачки Дайенн сошлись почти в полоску, демонстрируя крайнюю озадаченность.       — Ворлона? Но ворлонцев же… давно больше нет…       Напарник ответил ей сострадательной усмешкой.       — Я как-то и не предполагаю, что ворлонцы, даже если бы они всё ещё были в галактике, имели привычку пускать неугодным кровь и пришпиливать их к потолку. Нет, от ворлонцев тут только знак.       — И о чём он тут говорит? Я слышала о нескольких культах, связанных с ворлонцами, но ни в одном не были приняты кровавые жертвоприношения…       Услышав обрывки их беседы, в своих креслах подкатились ближе Сингх и Ситар. А потом и Талгайды-Суум вышел из-за стола. Только Шлилвьи не обратил никакого внимания на происходящее — он что-то прослушивал в огромных, почти скрывающих его голову наушниках.       Вадим созерцал знак на распечатке в вытянутой руке.       — Так вот, про имитации… Если отбросить те случаи, когда подражатели ставили своей целью приписать свои преступления кому-то другому — а таких случаев тоже не так уж мало…       — Это уж точно, — кивнул Сингх, — на Яноше одно из последних дел как раз такое и было. Да и на Земле во времена оны было полно одарённых, обставляющих убийства в стиле мафиозных разборок. Преступный мир тот ещё дурдом — нетерпеливые наследники заимствуют у бандитов, бандиты заимствуют у религиозных фанатиков… Всё на что-нибудь похоже, как Т’Карол говорит.       — Сами подражатели о своих подражаниях могут говорить разное, — продолжал Алварес, — называют это шуткой, обыкновенным стремлением позабавиться с реакции окружающих, или напротив, наделяют столь великим богооткровенным смыслом, что нам, простым смертным, этого не понять… В данном случае практически со стопроцентной вероятностью это говорит о наличии психических отклонений у лидера банды.       — Вот тут даже спорить не буду.       Ситар тоже пробормотал что-то на родном языке, судя по интонации — в ключе, если подобное может совершать человек вменяемый, то что вообще считать за критерий психического здоровья. Дайенн просто вздохнула: на Минбаре любой, совершивший предумышленное убийство — не на войне, не для защиты чести и блага родины — считается невменяемым, у неё было слишком мало курса иномирной культуры, чтобы уметь быстро и качественно перестраивать восприятие. Какой мотив убийства выглядит безумием в их глазах? Такой, какой они не могут примерить на себя, получается? А если говорить о деталях — что ж, культура каждого народа содержит что-нибудь такое, что кажется дикостью не только другим народам, но и этому самому народу спустя сколько-то столетий. Достаточно бегло ознакомиться со способами казни преступников в истории некоторых миров…       — Я так понимаю, тут как раз случай богооткровенного смысла? — вклинился Талгайды-Суум.       Алварес кивнул.       — Уверен в этом. Хотя бы в силу того, что собрать под своим началом такие силы — и количественные, и качественные — не будучи признанным криминальным авторитетом, может только фигура религиозная.       — А криминальные авторитеты, как мы поняли из откровений этих хмырей, сами в шоке, — хмыкнул Сингх.       — И что это, навскидку, нам даёт? Лидер — он же автор, так сказать, идеи — молод, определённо относится к гуманоидной расе, вероятнее всего человек или бракири… Мания величия в сочетании с… могу предположить, что социальный статус этого индивида довольно… То есть, скорее всего, из почти самых верхов он спикировал в самый низ. Разорившаяся семья или что-то в этом роде… Не знаю, был ли подтверждённый диагноз, если был, то это вносит дополнительные интересные моменты.       — Какой диагноз?       Алварес обернулся как-то даже удивлённо.       — Шизофрения, конечно. Но могу так же предположить наличие какого-то врождённого физического недостатка… Либо, что тоже вероятно, семья жила преимущественно в окружении инопланетян.       — Да где ты там всё это нашёл? — Махавир перегнулся через стул, заглядывая Вадиму за плечо, — психологи — это какая-то особая раса, да… Нет, что это псих — это совершенно точно… Убить конкурентов по бизнесу всяко и проще можно… А этот не знаю, богом считает себя или кем.       — И видимо, не он один считает, — хмыкнула Дайенн, — в самом деле, если он способен командовать такой ордой, которая потребовалась для совершения подобного… Погибшие практически не успели оказать сопротивления, стрельбы-то не было.       — Если только не предполагать, что среди трупов есть и жертвы со второй стороны.       — Это пока вряд ли, большинство опознано задержанными тракалланами, частые гости, можно сказать — завсегдатаи… Есть несколько новичков, на их счёт, конечно, работаем, но пока тоже ничего. Проблема в том, что тракалланы… не то чтоб невнимательно относятся к гостям гуманоидного сектора, но готовы прикрыться этим самым «все вы, люди, на одно лицо» из соображений «моя хата с краю».       — Они напуганы.       — Что да, то да. А напугать тракаллан — это кое-что…       Махавир остановился, вздрогнув — узнал выступивший из темноты у перехода в жилой отсек силуэт, и сердце подпрыгнуло в груди, не зная, повелевать развернуться и бежать прочь, или пройти мимо, будто ничего не видя.       — Маниша, ты?       — Да, глупенький. А ты думал — призрак, или галлюцинация?       А так хотелось обознаться. В призраков если до сих пор не верил — то вряд ли поверишь только от того, что комната тебе досталась в самом конце дышащего космической пустотой и тишиной коридора, просто это неприятно — идти к себе каждый раз в полном одиночестве, лишь изредка сталкиваясь с ремонтниками и пережидая, когда они переволокут из отсека в отсек все свои бесчисленные ворохи кабелей и тележки с разносортным металлоломом. Но ворчи не ворчи, слушать всё равно никто не будет — комнаты дают там, где они в относительном порядке, где удалось максимально отладить системы жизнеобеспечения, Альтака может с пакостной улыбочкой предложить комнату поближе, но холодную почти как космос снаружи, или по соседству с некислородниками, откуда изрядно подтягивает метаном. Многие силовики живут по трое и даже четверо — дрази это, конечно, культурно привычно, редкий мальчик их народа имел в детстве отдельную комнату, но вот кровать-то одна, спят вповалку на матах…       В пятно света от большого настенного фонаря выступила смуглая девушка с двумя толстыми смоляно-чёрными косами чуть ниже плеч, шутливо-ласково пихнула Махавира кулачком в бок.       — Признайся, я тебе уже мерещилась где-то когда-то?       — Маниша, откуда ты здесь?       Голоса разлетались в лабиринте коридоров гулким эхом. Освещение тут планировалось наладить к началу работы отделения, но, как и много что, не успели. Оказалось, устаревшие системы нужно менять на целых больших участках этажа, и теперь потолки и стены зияли чёрными провалами снятого перекрытия, а до тех пор, пока работы будут закончены, придётся довольствоваться вот этими редкими, хоть и чрезвычайно сильными фонарями, разбивающими пустое пространство коридора на контрастные пятна света и тьмы, и радоваться, что системы в твоей комнате запитываются от другого источника. И почти не глючат.       Девушка кокетливо заправила локон за ухо, поблёскивающее серёжкой с крупным камнем. На ней рабочий комбинезон наподобие таких, какие носят ремонтники, но не такой, нет нашивки с эмблемой фирмы. Да такие многие носят. Ремонтники на кораблях с короткими срочными контрактами, к примеру…       — Ай, кажется, не рад? Могла и теплее быть встреча после стольких-то лет… Сколько мы не виделись? Ну вот, была тут поблизости, услышала, что ты тут работаешь, решила заглянуть, узнать, как ты…       — Случайно была поблизости, ну да… Место-то не описать, курортное.       Не курортное, конечно, но как регулярно ворчит Альтака, лично ответственный за регистрацию всех прибывающих и убывающих — вполне себе проходной двор. Кроме собственно рабочих моментов — доставки и отправки арестованных, потерпевших, свидетелей, доставки продовольственных грузов и всего необходимого для ремонта, включая сами бригады ремонтников, здесь имеют право останавливаться для заправки и ремонта проходящие корабли. Право и возможность — не одно и то же, говорит в таких случаях Альтака, часть доков всё ещё не вполне функциональна, а уж об отсутствии пригодных для размещения жилых комнат нечего и говорить, поэтому команда зачастую во всё время стыковки не покидает корабля, но тем не менее тут регулярно можно встретить стайку неизвестных личностей, которых ты видишь, скорее всего, первый и последний раз. Но всё же, справедливости ради — на внешних этажах, переходы к внутренним, где и дислоцируется в основном отделение, защищены дверями, подчиняющимися специальным ключ-картам. Конечно, они тоже иногда глючат — причём в обе стороны, как блокируясь намертво, так и начиная пропускать кого угодно по более-менее ровно выпиленному куску пластика, любимым развлечением Альтаки было отправлять заскучавшие по его мнению смены силовиков на проверку этих дверей, с подробным отчётом по результату…       — Ну, что поделаешь… По работе пришлось.       Мужчина неловко выдернул свою ладонь из руки девушки.       — По работе… Это с «чёрными копателями»-то?       Логично подразумевается, что этим самым правом воспользоваться полицейскими доками, которые, правда, редко когда имеют хоть одну свободную стыковочную зону, отважатся злоупотребить только те, у кого в работе всё чисто вплоть до предельной аккуратности ведения вахтенного журнала, но есть ведь и особо борзые.       — Ну, знаешь, на что-то кушать же надо… Да что такого, не пойму? Никто от этого не заболел и не умер, а польза многим есть… «Белые»-то здесь работать всё ещё боятся.       — И правильно делают… Ладно, это твоя жизнь, — Махавир сделал попытку обойти девушку и продолжить путь, но она обвила руками его талию.       — Всё злишься на меня? Уверен, что не хочешь ничего вернуть? Всё-таки, мы оба сейчас… в глуши, очень далеко от родины… Лучше бы… держаться поближе, не находишь?       Махавир нашёл в себе силы взглянуть ей в глаза.       — Не расстояние делает далёкими, Маниша. Мы делаем. Ты это сделала. И вдали от родного дома мы… слишком по-разному. Между нами нет и не может быть ничего общего.       Девушка закусила губу.       — Уверен, что хальса… больше не примет меня?       Само звучание голосов, дробящихся рваным эхом от гладких стен, было раздражающим. Хотелось поскорее прекратить, пройти, забыть то, чего не должен был увидеть уже больше никогда. Как было б правильней. Взгляд упорно избегал её кос. Слишком коротких. Зачем заострять внимание на том, что она их стригла, если она делала куда хуже вещи? Зачем опять отращивает?       — Дело не в хальсе, я не приму. После того, что ты делала…       — Ай, Махавир, все совершают ошибки, по молодости, по глупости…       — Только это разные ошибки, Маниша, и ты в своих — не раскаялась. В том, что делала, в том, что делаешь сейчас. Ты сама не хочешь возвращения. Ты говоришь не как тот, кто раскаивается, ты сожалеешь о том, что попалась. Ты предала не только меня, меня — это ладно… Ты предала веру. За меня простится, за веру не прощается.       Полные губы тронула нервная улыбка.       — Вера — это в жизни ещё не всё…       — Вера — и есть жизнь, это от жизни неотделимо.       Серёжки с крупными камнями покачнулись под снисходительный смешок.       — Каким был, таким и остался… Ладно, но ведь можем мы, я думаю… Хотя бы посидеть, поговорить? Я б хотела послушать, как ты живёшь сейчас, о твоей работе… Ведь это не запрещено? Вы же сейчас не работаете ни по какому делу «чёрных копателей», и ты же не выдашь мне, даже совершенно случайно, никаких важных сведений? А то мало ли, глядишь, наслушаюсь — тоже захочется героики, на путь истинный встану…       Молодой полицейский, невольно, почти улыбнулся.       — Нет. Совершенно точно, что бы это ни было, но с «чёрными копателями» не связано никак.