Наследие Изначальных

      — Итак, вы лумати.       Она сказала это твёрдым, спокойным голосом, надеясь, что не выдала внутреннего неуюта. А кто в этой комнате мог бы чувствовать себя уютно? Алварес, после непростого выбора — надеть свой центаврианский пояс, чтоб он твёрдым краем царапал рану, или пойти без этой необходимой вообще-то детали гардероба? Лалья, разрывающийся между тревогой за Сайкея, со своим ранением решившего куда-то попереться, и не меньшей тревогой за офицерскую часть команды? Кажется, ему идти в логово врага хотелось меньше их всех, при всех соображениях, что едва ли Хистордхан решится на такие действия, которые точно закончат с лояльностью к нему местных властей. И у самого хозяина вряд ли действительно настолько благодушно-расслабленный настрой, какой он пытается демонстрировать, сидя в глубоком кресле с полуприкрытыми глазами и лениво водя длинными узловатыми пальцами по тёмной замысловатой гравировке кубка. Дома, конечно, и стены помогают, а у него за спиной стоит рослый мрачный ллорт, и наверняка это не единственный в доме, кто может компенсировать недостаток физических сил у самого старика, ну, а деньги им до сих пор позволяли очень многое, но кто и что защитит их, если против них ополчится местное население?       — Но ведь это не является преступлением, господа полицейские? — беззубо улыбнулся из своего кресла Такерхам, отбивая старческим тремором мелкую дробь по подлокотнику. Понятно, почему Тулпеше был в таком затруднении в попытках его описать — он не понимал и не мог понять, с чем имеет дело. Сморщенный лысый карлик, которого слуга-ллорт всюду носит за господином… Лумейта, если встретишь поодиночке, не примешь за лумати, между тем они лумати и есть, побочная ветвь, особая народность внутри расы. Но поодиночке их и в добрые времена было не встретить, как правило, они таскались за своими хозяевами — высокопоставленными или просто состоятельными лумати, играя для этих заносчивых созданий роль своеобразных переводчиков. Да, сбивало с толку, что Хистордхан разговаривал и с Шудвеке и Тулпеше, и с другими слугами сам…       — Вы прекрасно знаете, о чём мы пришли говорить, — холодно ответила Дайенн, — и прекрасно знаете, что кроме уголовных законов, есть и некие неписанные правила общежития, которые особенно важно соблюдать, если вы гость в чужом мире. Вечный гость.       По лицу Хистордхана, кажется, прошла тень на этих словах — впрочем, он не изменил ни положения длинного сгорбленного возрастом тела, ни выражения усталой скорби на лице. Да, не преступление… Чего ж вы тогда так тщательно скрываетесь? Хотя возможно, вы и это возьмётесь опровергнуть. Любовь к уединению и нелюбовь к публичности тоже не преступление, в конце концов. До сих пор нет единого мнения, на чьей стороне были лумати в войне Изначальных, и даже о том, чьими стараниями большой, процветающий когда-то сектор галактики превратился в мёртвое астероидное поле, говорят разное. Точнее, по остаточным признакам выходит, что одни колонии уничтожены ворлонцами, другие — Тенями, также были слухи, что к уничтожению ближайших конкурентов приложили руку центавриане, но доказать это, конечно, невозможно, поэтому и говорят об этом редко. Как бы то ни было, Лумат с 60х занесён в реестр вымерших миров. Неудивительно, что мумию оказалось непросто опознать…       — Ирония в том, — Такерхам указал на неё трясущимся перстом, хотя его водянистые слезящиеся глаза едва ли могли её видеть (но сколько времени уже он пользуется чужими глазами), — что вы пытаетесь вести себя в этом мире как хозяйка, и иногда обманываете даже себя. Но не нас. Не Такерхама. Вы такой же осколок уже не существующего, живущий из милости… У нас один способ упрочить своё положение, у вас другой, но это не более чем детали.       И снова сравнения с Зафрантом неизбежны. Они снова сидят перед богатым стариком с экзотическими увлечениями, только теперь этот старик, несмотря на возраст явно куда более солидный, производит более достойное впечатление. Его одеяние из минбарских тканей, но пошитое, видимо, на луматский манер, выглядит подчёркнуто скромно. У состоятельных лумати считалась дурным тоном роскошь в одежде, это свойство вчерашней нищеты, выбившейся в верха и спешащей подчеркнуть свой новый статус. У одеяний богачей другие достоинства — удобство кроя, возможность терморегуляции, гипоаллергенность ткани и даже антибактериальный эффект. Ни один лумати не стал бы, как бывает это у центавриан, землян и многих других, страдать в парадном мундире — зачем иметь деньги, если не окружаешь себя максимально возможным комфортом? И гостиная, в которую их провели для беседы, не напоминает склад контрабандиста или подсобку музея. Знакомство Дайенн с культурой Лумата было быстрым и поверхностным, но она предполагала, что Хистордхан оформил жилище в стиле родного мира. Светильники по углам комнат были свойственны и минбарской культуре, и зендской (во всяком случае, так утверждали сами зенды марлаче, однако зенды делука, их ближайшие соседи, говорили, что марлаче просто позаиствовали эту манеру у минбарцев и стесняются признаться), но у минбарцев они изготовлены из светящихся кристаллов, а у зендов — из местного янтаря, при подогреве издающего весьма слабое свечение. Здесь же в чашах на высоких столбах горит настоящий огонь, а над ним на плоских блюдах возжигают благовония. В середине комнаты — небольшой отделанный мрамором бассейн с водой, вокруг него и стоят их кресла в форме чашечек цветка с извитыми лепестками. У пустого кресла лепестки собраны, словно в бутон, который раскрывается от касания ладони — и дальше одни лепестки принимают форму спинки, другие — подлокотников, третьи — подставки для ног.       — Если вы намерены предаться философии, господа, то пожалуй, предпочту откланяться. Полагаю, когда ваш дом окружат разгневанные зенды, вам будет плевать, каких минбарцев звать на помощь — лысых или волосатых. И в таком случае при самом оптимистичном раскладе вам придётся заново строить свою тихую удобную жизнь где-то в другом месте. Так что лучше вам быть сейчас откровенным, господин Хистордхан. И говорить напрямую, мне уже известно, что вы снисходите до этого и по менее веским поводам.       Лумейта на сей раз промолчал, по еле уловимому знаку от хозяина слуга-ллорт передал кубок ему и поддерживал под донышко, пока тот напьётся. В тишине были слышны его шумные глотки, тихое журчание внизу — вода, как поняла Дайенн, проточная, редкое потрескивание огня в светильниках, нетерпеливое сопение Лальи.       — Я буду говорить, — Хистордхан наконец разлепил тонкие бесцветные губы, — буду. Но не со всеми. Если вы хотите откровенного разговора, госпожа Дайенн — а вы его определённо хотите — я попрошу вашего напарника покинуть залу.       — Вот как? — Дайенн изо всех сил продолжала держать себя в руках, не зная точно, впрочем, зачем, раз уж для её оппонента её реакции не тайна, — позвольте узнать, по какой причине.       — Вы верно поняли, по какой.       Она не стала оборачиваться, просто искренне надеясь, что Алваресу и Лалье удастся сохранить самообладание.       — Позвольте заметить, не в ваших интересах торговаться, господин Хистордхан.       — Позвольте заметить, но и не в ваших, госпожа Дайенн. Мне нужно спокойствие, вам нужна правда. Мы можем придти к компромиссу. В конце концов, я ведь не обвиняемый, верно? И я не отказываюсь от сотрудничества, но я вправе выбирать, с кем именно мне сотрудничать.       В общем-то, минбарские законы допускали мало возможностей выбора гражданам, с кем из блюстителей порядка им говорить, с кем нет, сослаться можно было только на клановые обычаи и взаимоотношения. У зендов возможности выбора были тоже не широки и касались преимущественно религиозных вопросов — разрешено было не отвечать тому, кто представитель не твоей веры или совершил некий проступок против норм своей религии (впрочем, таких чаще всего отстраняли от работы до выяснения). Но здесь оба протокола действовать не могли, они сами пришли сюда как представители галактической полиции, и Хистордхан может отказаться вовсе беседовать с ними, хотя, конечно, это может поспособствовать его переходу из свидетелей в подозреваемые. С одной стороны — тому, кто не может искать поддержки в посольстве своего мира ни здесь, ни где-либо ещё, лучше бы вести себя потише. С другой — он живёт с пониманием этого факта уже не первое десятилетие, должен бы привыкнуть. Да, вполне вариант сейчас встать и уйти… Но от того, что минбарские и зендские власти совместно попросят эмигранта, ставшего предметом скандала, эмигрировать куда-либо ещё, вот в их лично отчёте ничего к лучшему не изменится.       — Алварес…       — Не продолжай, Дайенн. Решать тебе, не перекладывай это решение на меня.       А почему б не переложить, собственно? Почему принимать решение должна именно она? Лалья вот точно не должен, а они вообще-то наравне… Да, его эмоции понятны, и у него нет причин сомневаться в её возмущении, но вот он, он сам — что делал бы на её месте? Мог бы хоть как-то поучаствовать в ситуации…       Хистордхан потянулся к столику по правую руку от себя и нажал едва заметную кнопку — рыжеволосая тощая землянка возникла в дверях так быстро, словно там, за дверью, всё это время и стояла.       — Дейдра, проводи господина Алвареса в сад, думаю, ему найдётся там, на что посмотреть, и не только на кажетри. Только к эомму не ходите, ночное происшествие и так достаточно потревожило гнёзда…       — А я вам, значит, ничем не мешаю? — оскалился Лалья.       — Не мешаете, — пренебрежительно махнул рукой Хистордхан, — может быть, вы ожидали, что я сочту такое общение негигиеничным, но это не про лумати. Наш культурный код не предусматривает гомофобии, это удел примитивных рас, с низкой сексуальной культурой. Хотя для дрази это, конечно, нормально, над вами поиздевалась сама природа…       Дайенн смотрела вслед выходящему Алваресу, размышляя о том, легко ли ему сейчас сохранять такой непроницаемо-спокойный вид, утешается ли он предоставленной возможностью что-то выведать у слуг и нормально ли, что ей так стыдно сейчас — после всех ночных мыслей о недоверии к нему. Разве Хистордхан права на недоверие не имеет?       Хистордхан вслед за тем сказал пару слов на незнакомом языке слуге-ллорту, и тот вышел в другую дверь, в противоположной стене. Дайенн не могла не отметить, что испытала облегчение, хотя должна бы испытывать некоторую тревогу от вопроса — куда и для чего он был отослан.       — Напрасно вы так, — усмехнулся хозяин дома почти добродушно, — Кумако образец сдержанности и порядочности. Я выкупил его ещё ребёнком, вся его семья умерла в рабстве. Он был товарищем детских игр моей дочери, по достижении совершеннолетия я дал ему вольную, но он не захотел оставлять мой дом. Я поручил ему уход за Такерхамом, когда его тело стали оставлять жизненные силы, и не могу назвать никого столь же внимательного и заботливого — кроме, разве что, моей невестки…       — Идиллия, — фыркнул Лалья.       — Сколько в жизни удивительной иронии, не правда ли? Вы не ожидали увидеть живого лумати — я тоже не ожидал увидеть живого дилгара. Когда-то наши миры были в тесных партнёрских отношениях…       — А ещё раньше они были в состоянии грандиозной войны, попортившей немало крови тем, кто оказался между, — сухо заметила Дайенн, — ну, моё существование, однако же, не было такой тайной, как ваше. Официально последние лумати умерли 20 лет назад.       — 21, — поправил старик, — ведь речь о пожилой паре, скончавшейся на Аббе? Подумайте, ведь они жили на Аббе с 60х, при том, что наш народ никогда не относился к аббаям с теплотой, да и климат этой планеты для нас не самый полезный… Но тут уж выбирать не приходится. Лучшее место — это такое, где тебя не трогают. Мир Зендамора тоже не предел мечтаний, но по крайней мере здесь я могу не бояться, что моих детей сделают цирковыми диковинами. Вы молоды, и наверняка работаете в полиции недавно. Хотя, похоже, кое-что вы уже знаете…       Дайенн, в этот момент как раз опять размышлявшая о коллекционере Туфайонте, который, можно не сомневаться, не пожалел бы никаких денег за женщину-лумати, встрепенулась.       — Вы могли бы попросить вашего… компаньона не лезть мне в голову? Впрочем, я ведь всё равно не могу знать, действительно ли он не лезет.       Хистордхан развёл руками.       — Вы должны признать, я в более уязвимом положении, чем приёмыш воинского клана, оставьте уж мне хоть одно преимущество. Может быть, и было бы справедливым, если б с вашей стороны тоже присутствовал телепат, но с вашей стороны присутствовало иное… Я ведь обещал быть с вами откровенным — и буду, мне просто незачем вам лгать.       Оба полицейских продолжали смотреть на Хистордхана крайне мрачно.       — Да, вы вправе спросить, почему именно мир под вашим протекторатом был избран для того, чтоб я принёс в него нечаянную смуту, но уверяю, в этом не было злого умысла. Так уж вышло, что здесь когда-то прошли последние безоблачные дни в моей жизни, мы с семейством были здесь туристами… В свадебном путешествии моей дочери. Понимаю, это тоже звучит достаточно… шокирующе. Всё-таки с мирами минбарского сектора у нас никогда не было любезных отношений. Но ради детей можно и чем-то поступиться, особенно если это для тебя не слишком тяжело. Есть во вселенной куда хуже места… В конце концов, я родил своих детей для того, чтоб они были счастливыми, чтоб у них было то, чего они хотят, я люблю их — они лучшее, что есть в моей жизни после моей бесценной жены. А свою дочь я обожал так, что едва ли смогу это описать. Я горжусь своим сыном, он идеальный преемник моих дел, надёжная опора семьи, он как мои собственные руки — новые руки вместо этих вот, ставших слишком слабыми. Но дочь — это особенное. Дочь — это воплощение радости, весна, оживляющая твою собственную угасающую жизнь. И моя дочь выходила замуж — за достойного со всех сторон партнёра, с которым можно создать новое семейное изобилие. Я не одобрял этого её увлечения культурами чужаков, к тому же заведомо находящихся ниже нас на эволюционной лестнице, но молодёжь — это всегда молодёжь, им это необходимо — спорить, самоутверждаться, оспаривать устои… Это пройдёт со временем. И тем скорее пройдёт, чем скорее она увидит своих драгоценных инопланетян вживую, такими, какие они есть. Впрочем, о путешествии не пожалел никто. Приятно тихое место, восхитительная природа, незабываемые морские прогулки… Суп из моллюсков и водорослей — если вы ещё не пробовали его, непременно попробуйте. Здесь мы смогли отрешиться от всех этих бесконечных нервов, ввиду неспокойной обстановки — мой бизнес, конечно, не мог не страдать от неадекватной центаврианской политики, ведь одно из дочерних предприятий располагалось на центаврианском Мариголе. И именно здесь нас застало известие о том, что Лумата больше нет. Вы не переживали подобного, госпожа Дайенн, то, что ваш мир мёртв, вы получили как данность, это случилось задолго до вашего рождения. Он уже легенда, вы не ступали своими ногами по земле, в которую уходят ваши корни, не слышали шума многоголосой речи на родном языке, не росли среди того, что создавали ваши предки. Вы не потеряли свою плоть и кровь — как я мою младшую дочь, которую наши родители, — он горько усмехнулся, — уговорили оставить с ними, не брать в утомительное и, возможно, опасное путешествие… Даже посредством Такерхама, не думаю, что смогу понять, легче вам или тяжелее.       Почему каждый, в чьей жизни произошла трагедия, считает нужным сказать ей, что ей не понять и не представить? Та женщина, Сенле Дерткин, говорила по несколько иному поводу то же самое. Интересно, если б им с Хистордханом привелось спорить, кто горше и катастрофичнее потерял свой мир — кто победил бы в этом споре? Да, она не должна позволять себе таких мыслей, не должна. Потому что её потеря действительно не потеря, она узнала тепло материнских рук и сладостный вкус похвал отца раньше, чем историю исчезнувшего в звёздном огне Ормелоса, и если она и имеет где-то внутри потаённую боль вопроса, примет ли минбарское общество однажды её и её братьев и сестёр по-настоящему — этой боли определённо недостаточно, чтоб сожалеть о невозможности иной судьбы. Ей готовили блюда дилгарской кухни и дарили заколки для волос, но её обучали религии и обычаям минбарцев, и в самые тяжкие минуты сомнений в своём месте в минбарском обществе она понимает, что места в дилгарском обществе ей уж точно не было бы.       — Вы, несомненно, слышали, — продолжал старый лумати, — мы были великим народом. Сильным, уважаемым. А теперь о нас говорят — были. Конечно, мы не были единственными, кого этот день застал вдали от родного сектора — торговцы, послы, пилоты, некоторое количество туристов… Я не вспомню сейчас точную цифру, но её приводили в новостях… Впрочем, она оставалась таковой недолго — выжившие шли на фронт, в естественном порыве отомстить. Мне удалось отговорить от этого шага мужа моей дочери, не рисковать оставить её вдовой так рано — но не моего сына. По нашим законам он ещё пять лет не был бы совершеннолетним, но какое уже имели значение наши законы? Он устроился на один бракирийский крейсер, с бракири несложно договориться. Его комиссовали по ранению, ногу пришлось протезировать, но я не буду тут жаловаться на судьбу — не после списков погибших пилотов, сокращавших и сокращавших список живых лумати. Эти дни научили нас не только проклинать, но и благодарить судьбу, и, как вы сказали бы, многое пересмотреть в своём отношении к жизни. Мы всегда считали, что от того, что с карты галактики исчезнет даже очень высокоразвитая и перспективная раса, вселенная в целом ничего не потеряет. Но до сих пор мы говорили всё-таки не о себе… Мы презирали слабых — но, выходит, сами оказались слабыми. И теперь зависели от милости тех, на кого прежде смотрели с пренебрежением… Мы жили не только здесь, конечно — мне вообще много приходилось ездить по делам фирмы, чтобы она попросту не прекратила своё существование. Филиал на Мариголе — всё, что у меня осталось на тот момент, война забрала всё — мой банк со всеми моими сбережениями, моих деловых партнёров, мою недвижимость — хотя это на общем фоне даже не столь существенно… И все мои связи за пределами родного мира тоже подверглись редакции — не все готовы дальше иметь дело с практически банкротом. Если бы не поддержка моей семьи — сомневаюсь, что я смог бы справиться. Тогда родилась моя младшая дочь Тамель — нежданный дар природы на исходе нашей способности к естественному деторождению. Мы и назвали её в честь нашей погибшей дочери, как знак того, что хоть что-то из отнятого нам вернулось.       Это заставляет задуматься, внутренне вздохнула Дайенн, опустив взгляд к мелко дрожащей воде, как многого мы не знаем — и не узнаем никогда. Любая война ужасна, но та война была ужасна именно масштабами. Именно тем, что с карты галактики стирались целые миры — не в результате долгих ожесточённых сражений, а по одному мановению руки — светящейся ли или чёрной, как смоль. Они так долго таились, разводя вокруг себя сплетения домыслов и легенд, подобные плющу, оплетающему старинное здание. И что же они накопили в себе? Потенциал к разрушению. Имея технологии, которые самому богатейшему воображению представителя младших рас и не представить — они обращали в прах тысячелетние города, они убивали миллионами, не спрашивая, сколько среди этих миллионов детей и стариков. Миллионы погибших некому помянуть, потому что никто не знает их имён. Миллионы, миллиарды без могил, свечей, без самой памяти, что вот такой мужчина, такая женщина или существо иного, третьего рода вообще рождались на свет. Лумати хотя бы были известны другим мирам, они поминаются в молитвах жрецов-отшельников. А о скольких мы так и не узнали…       — Моя старшая дочь, Линшат, загорелась идеей основать из оставшихся в живых лумати поселение на одной свободной планете… Свободной в том смысле, что не находится под юрисдикцией какого-то конкретного мира. Там было поселение землян, какие-то рудники, как всегда, сколько-то беженцев со времён войны с Центавром и Изначальными… Это могло показаться чистым безумием на первый взгляд, какой-то детской утопией — объединение без всех прежних барьеров. Но на второй взгляд становилось понятно, что только так и можно. Если мы хотим хотя бы иногда, хотя бы отчасти чувствовать себя народом, а не бродящими по пепелищу призраками. Эти барьеры всё равно уже… Если и не пали, то были не более чем декоративными памятниками старины. Нас осталось чудовищно мало, многие лишились всего — состояния, бизнеса, семей. Кто-то смог подняться, держаться хотя бы на плаву, а кому-то осталась доля продавцов, разнорабочих, даже уличных артистов-попрошаек. Ни одному миру уже не интересны послы и полпреды более не существующей державы, руководители банков и предприятий, ушедших в небытие. Хороший инженер или финансист всегда в цене, если рассматривать его самого по себе, но не тогда, когда вокруг сколько угодно местных не менее хороших специалистов. Родных этой почве, имеющих связи, знающих язык лучше, чем большинство из нас. Нет, немало предприятий согласны были взять на работу лумати, если он действительно хороший специалист в своём деле. Но на зарплату куда меньшую, чем платили бы местному. Ведь очевидно, что нам некуда деваться. Мы проигрывали эту конкуренцию, это приходилось признать. Мы, прославлявшие конкуренцию и считавшие, что в совершенстве познали её законы и никогда не упадём — упали.       И это снова отсылало к разговору с Сенле Дерткин, это почти её слова. Почти, да не совсем — связан ли куда более спокойный тон только с тем, что дом и дело Хистордхана всё же устояли после этих жестоких штормов, или также с возрастом, которому уже не приличествуют бурные проявления эмоций, или с тем, что в этой вселенной уже нет ни одного врага, которому он мог бы желать отомстить, ни единого объекта для закономерной ненависти? А легче ли от этого на самом деле? Следовало признаться, она не позволяла этому вопросу прежде оформляться в голове. Как многому из того, о чём не рекомендовалось думать. Уход Изначальных не означает, конечно, что их перестали обсуждать — в чём-то эти обсуждения стали даже более дерзкими, ввиду понимания, что живьём уже ни одного из них не встретить, а в чём-то напротив, более экзальтированными и трепетными, ввиду куда большего понимания их прежней роли во вселенной. Но определённо, в этих обсуждениях сохранялась некая полярность — Ворлон это свет, Тени это тьма. Но если со злобностью тьмы всё довольно однозначно, то такое ли добро этот свет? Жители уничтоженных миров могли б поспорить с этим… если б у мёртвых были голоса. Должны ли как-то различаться чувства таких вот чудом уцелевших детей не существующих более миров в зависимости от того, кто уничтожил их дом — Тьма или Свет?       — Да, Изначальным проиграл бы кто угодно, верно… Но это не слишком-то утешает, когда вы разрозненные, жалкие осколки былого величия. Среди нас лишь трое могли что-то вложить в этот проект, в том числе я. Спасибо Альянсу, который по программе помощи беженцам снабдил нас материалами на постройку первых домов и подведение коммуникаций… Линшат потратила почти весь свой личный капитал — приданое, попросту говоря — потратила на семена и саженцы луматских растений, какие удалось найти преимущественно у центавриан. Под конец, почуяв выгоду, они неплохо так подняли цену, но основное, к счастью, мы успели купить. Это делалось не только ради того, чтоб окружить поселенцев кусочком родного мира, но и с расчётом выращивать потом фрукты на продажу. На эту мысль я, правда, смотрел уже более скептически — во-первых, как ни неприятно об этом говорить, всё это ненадолго, этого количества не хватило бы для восстановления популяции, даже будь мы более плодовитыми. Просто ещё одно вырождающееся, вымирающее племя… Во-вторых — при таком малом стартовом финансовом и человеческом капитале мы опять же не конкуренты на большом рынке. Я хорошо знаю, как корпорации жрут малые предприятия и фермерские хозяйства, нам не светило что-то большее, чем самоокупаемость, точнее — прокорм самих себя. Пользоваться льготами беженцев тоже можно не вечно… Но Линшат необходимо было во что-то верить, что-то делать. Она собирала инвалидов, оставшихся после войны, выкупала рабов… Рабов-лумати в галактике никогда не было много, мы не любили выносить свою грязь наружу. Ей удалось найти около сотни, уступали их довольно дёшево — в основном они были немолоды, с подорванным жизнью в тяжёлых условиях здоровьем. Было, правда, и несколько молодых, родившихся в рабстве… Одна такая девушка, Дикхалсур, стала женой моего сына. Да, я не возражал против этого брака. Хотя бы потому, что, подозреваю, если б возражал, потерял бы ещё и сына — он просто оставил бы меня. И как ни крути, выбор родовитых и состоятельных персон был… не на вдове же нашего посла в Республике Центавр ему было жениться. Теперь я знаю, что имей выбор между дочерьми самых влиятельных семей Лумата, я не мог бы пожелать сыну другой жены, чем Дикхалсур. Природа наградила её не только выдающейся красотой, но и умом, и золотым характером. Она поддерживала Абима, когда из-за дракхианской эпидемии начались первые срывы поставок, первые финансовые потери… Поддерживала Линшат, всегда с интересом обсуждая с ней детали проекта, выспрашивая последние новости. А потом та планета оказалась в зоне карантина. Это был конец. Конец того, во что я сам уже, оказывается, успел поверить. Я часто смеялся над Линшат — по-доброму смеялся, конечно, мне никогда не хотелось её обижать. Но я всё чаще думал о том, что вот скоро, укрепив свой бизнес, отладив работу на новом заводе, передам всё Абиму, а сам отойду от дел, поселюсь там вместе с Линшат и её семьёй, научусь ухаживать за фруктовым садом, жить тихой, размеренной жизнью, без треволнений переговоров и сделок… Имею я на это право в конце концов. Из всей колонии выжила только одна пожилая женщина, бывшая рабыня. Дракхианский вирус делает с организмом лумати что-то ужасное — кости стремительно теряют кальций, у тех, кто дожил до финальной стадии болезни, руку можно завязать узлом. Это жуткие боли. Но обычно гораздо раньше разлагается печень. Повезло тем, кто быстро умер от передозировок обезболивающих, не повезло тем, кто дожил до того, когда они перестали помогать. Так я потерял свой мир второй раз, уже навсегда.       — Я… соболезную, — пробормотала Дайенн. Ей было откровенно не по себе — в курсе вирусных болезней дракхианскую чуму они проходили преимущественно на примере землян, на которых коварство этой заразы проявилось максимально широко, уничтожая иммунитет и маскируясь под кучу разных болезней, и это было очень жутко… Но то, что описывал — бесстрастным, отрешённым тоном — Хистордхан, было кошмарнее.       — Мы забрали к себе Дурзум — эту единственную выжившую. Как память о Линшат и том, что она пыталась сделать. С той поры мы живём здесь — в сущности, уже нет причин предпочитать одно место другому, но этот мир действительно имеет ту приятную сторону, что здесь не любят лезть не в своё дело. Минбарцы — по принципу деликатности, аборигены — по принципу брезгливого дистанцирования от приезжих. Это вопрос безопасности моей семьи, я уже говорил. Я слышал о некоторых лумати, ставших жертвами… того, что остались одни. В своё время они отказались присоединиться к колонии Линшат — и не умерли от дракхианской чумы, зато попали в руки пиратов. Абим по моему поручению разыскивал их — увы, все, о ком удалось узнать, уже мертвы. Относительно повезло только той семье, что жила у аббаев. Я не хочу такой судьбы для своих детей.       — Вам следовало попросить защиты Альянса…       — Да бросьте, — улыбнулся Хистордхан, — я высокого мнения об Альянсе, действительно высокого. Столько лет удерживать хрупкий баланс между хищниками и их возможными жертвами — это талант. Но зачем навешивать на Альянс ещё наши проблемы? Мы больше не являемся миром, госпожа Дайенн, и нам нечего предложить, как расе, как культурной общности — а брать, не оплачивая, я не привык, моя честь этого не позволит. Это было бы чрезмерной слабостью. Я признаю наш проигрыш, я признаю ту слабость, которую невозможно не признать. Но покуда я жив, я не позволю себе стать окончательно слабым. Я сделаю всё, что возможно, для моей семьи сам. И ведь мне удавалось… Мы тихо жили, не привлекая внимания, работали и платили налоги, не нарушали закон. До тех пор, пока однажды мне не пришлось его нарушить…       — Когда вы не похоронили вашу умершую жену, — кивнула Дайенн.       Хистордхан наклонил голову — в тишине было слышно, как седые пряди шуршат по ткани одеяния.       — Мы, лумати, никогда не были сентиментальны к мертвецам, не имели слабости к похоронной обрядности и слёзным поминаниям. Это… фальшиво. Смерть надо уметь принимать. Тоска по покойникам и все эти ритуальные пляски вокруг их могил — удел низших рас, по своему невежеству надеющихся, что какими-то обрядовыми действиями они могут бороться с неизбежным. Но прежде нас никогда не было… так мало. И прежде это не была моя горячо любимая жена. Я был готов к её смерти, действительно был. Мы не молоды, и не относимся к долгоживущим расам. Но я был готов к тому, что буду сидеть у её постели и держать её руку, когда её сознание будет угасать… У нас на родине, вы, наверняка, слышали, естественной смертью часто была эвтаназия — незачем заставлять человека страдать в тисках физической немощи. Вам, как воспитаннице воинов, это должно быть понятно. У жрецов и мастеров, конечно, несколько иной подход… И для меня не составило бы проблем помочь Эфран достойно уйти. Но до этого было ещё так далеко. В свои годы она была полна бодрости и энергии, я знавал немало развалин младше её годами. Она просто поскользнулась на ступеньках бассейна… Так нелепо, как могло произойти с кем угодно, но только не с ней. Дикхалсур обнаружила её уже мёртвой. Мы не были готовы к такому удару, никто не был готов. Я всё понимал… но просто не мог отдать её тело, не мог заявить, признать, что она мертва. Хотя бы отсрочить этот момент… Я положил тело в криокамеру и пытался представить, что всё произошло так, как должно было, что я успел достойно проститься с нею, что она успела проститься с жизнью и нами всеми. Это глупо, и я не должен был… позволять этой слабости завладеть мной. Но мне пришлось признать, моя семья, мои любимые люди — это моя слабость. Я не ожидаю, что вы меня поймёте, хотя готов утверждать, что моя оценка здесь вполне объективна, быть может, эта женщина не эталон красоты, ума, воли — но ничего ближе к эталону я не встречал. Но всё же я хотел бы познакомить вас со своей женой… — Хистордхан поднёс к губам широкий браслет, опоясывающий запястье, и что-то коротко бросил, по-видимому, на луматском.       — Вашей новой женой? — Дайенн несколько оторопела от такого поворота.       — Нет. Моей покойной женой.       Двери, за которыми некоторое время назад исчез ллорт, отворились, и в комнату вошла очень высокая, статная старуха в просторном лиловом одеянии. Несмотря на то, что её заплетённые в три косы — две тонкие за ушами и толстую на затылке — волосы были совершенно седыми, а лицо было покрыто такой густой сетью морщин, что невозможно было представить, как она выглядела в молодости, она действительно не производила ощущения дряхлости. Она лёгкой, пружинящей походкой прошествовала к пустующему креслу по правую руку от супруга и расположилась в нём, переводя с Дайенн на Лалью острый, пристальный взгляд.       — Так случилось, что мне в руки попала одна вещь… — продолжал между тем хозяин дома, — я позволю себе не рассказывать о том человеке, благодаря кому она ко мне попала. Считаю излишним вмешивать его сюда. Тем более что он едва ли знал всё о свойствах того, что мне передаёт. Это артефакт некой древней вымершей расы… возможно, лорканцев. Настоящих, первоначальных лорканцев. Вы ведь знаете, что нынешние колонисты этой планеты, будучи весьма примитивным народцем, очень своеобразно относятся к доставшемуся им наследию древних. На словах всячески чтут и оберегают, на практике не прочь за достойную сумму продать что угодно кому угодно… И не могу их осудить за это, среди покупателей по крайней мере могут встретиться те, кто распорядится этим наследием более рачительно. Этот артефакт оказался устройством, возвращающим умерших к жизни. Он вернул мне мою Эфран.       Дайенн, всё это время благовидно избегавшая встречаться с пристальным взглядом старой лумати, путём того, что не отводила глаз от Хистордхана, не удержалась и повернулась. При всей бесстрастной выдержанности тона рассказчика — каким грандиозным бредом звучит то, что он говорит! Можно ли поверить по этой женщине, что она была мертва? Можно ли поставить под сомнения слова Тулпеше и самого Хистордхана? Могла ведь это быть просто кома? Ведь он не делал официальных заявлений, соответственно — это примитивная диагностика немногим вернее рассуждений родни Тулпеше «Не говорит, не двигается — значит, мёртвый». Да, во вселенной известно некоторое количество историй о воскрешении из мёртвых — и как правило, все они были обставлены определёнными запутанными обстоятельствами, мешающими проверке их достоверности. Хоть бы кто воскрес под бдительным наблюдением учёных-медиков, в окружении приборов, регистрирующих малейшие изменения в организме…       — И тогда… тогда моё сознание озарила идея, от которой я уже не смог отделаться, она подчинила себе все мои мысли, все мои дни. Снова бросить вызов неизбежному… Вызов всё равно бессмысленный, но от него совершенно невозможно отказаться. Ради Линшат, ради её памяти. Она поступила бы так, я уверен. Как раз тогда один мой подручный доложил, что натолкнулся в гиперпространстве на затерявшийся истребитель со времён войны. Разгерметизация кабины, тело ввиду холода отлично сохранилось… В космосе вообще гнить сложновато. Я велел доставить его сюда…- рука Хистордхана снова легла на кнопку, — разрешите представить вам Руджанта и его жену Силдар — её могилу нашли на одном астероиде, холод опять же прекрасно сберёг тело… Их обоих мой подручный доставил лично, во втором случае едва не возникли серьёзнейшие проблемы на таможне, так и обнаружилось, что почтовые пересылки — это, как ни странно, надёжнее. В дальнейшем мы действовали именно так — мой подручный занимался розыском останков и пересылал их почтовыми отправлениями, принцип невмешательства в частную жизнь дал нам потрясающий карт-бланш, жаль, мы, видимо, потеряли осторожность, хоть и понимали, что никакое везенье не бывает вечным.       Дайенн смотрела на вошедших, стараясь не думать о том, не этот ли силуэт она видела минувшей ночью. Ни к чему в присутствии Такерхама, совершенно ни к чему. Хотя какова вероятность, что Хистордхан не подозревает именно в них ночных гостей? Вряд ли старого дельца, главу последней выжившей луматской семьи, можно считать недостаточно проницательным. Да, вполне вероятно, что эти руки и стреляли им вслед… Высокий, физически крепкий мужчина, кажется, довольно молодой. На самом деле родившийся, по-видимому, где-то в середине 30х… У стоящей рядом с ним женщины на руках был ребёнок.       — Заодно, получается, я познакомил вас и с Кизутаршином, хоть он и слишком мал, чтоб подобающе оценить это знакомство. Это первый лумати, родившийся после окончательной смерти нашей расы. Имя, данное ему, до этого не носил никто никогда. Оно означает «дитя двух мертвецов». Силдар придумала назвать его так. Когда-то Силдар и несколько её коллег работали на обслуживании спутниковой связи на границе сектора. Когда… всё случилось, они успели спастись раньше, чем от станции осталась только груда оплавленного металла. Но Силдар была ранена, и умерла в пути. Её спешно похоронили на астероиде. Если бы не табличка на нашем языке, кто мог бы догадаться, кто лежит в этой сиротливой могиле… О судьбе остальной команды ничего не известно, вероятно, корабль всё же был уничтожен. Несомненно, они могли встретиться и иначе — если б мы выстояли тогда, если б наш мир был жив. Он вернулся бы героем войны, она вернулась бы с материалами для дальнейшей научной деятельности…       Лицо женщины ничего не выражало — такую маску холодной отстранённости часто надевают на себя молодые работники, только заступившие на какой-то важный пост, им это кажется необходимым признаком взрослости, серьёзности. Только когда это лицо обращается к возящемуся на руках ребёнку, по нему пробегает некий отсвет эмоций — словно лёгкая рябь по воде у ног. Но вряд ли она была столь же безэмоциональна, когда очнулась от сна, к которому отходила как к вечному, и узнала, что она одна из немногих выживших… Вот это действительно сложно представить, вот во что сложно поверить. Убедить себя, что у старой Эфран была просто кома — ничего не стоит, как быть с тем, кто был погребён и лежал в могиле многие годы, как быть с тем, чей истребитель был разгерметизирован и отдан на волю гиперпространственных течений? Но какие её основания утверждать, что всё это грандиозная мистификация? Как минимум, невозможно представить её цель. Уже нет никаких баз, по которым можно установить, что Руджант и Силдар действительно существовали, что родились там, где родились, и умерли так, как умерли. У Хистордхана может быть много резонов для лжи, но какие резоны могут вынуждать лгать так?       — Между прочим, сейчас Силдар навёрстывает то, что пропустила в развитии технологий связи за время своего… сна. И у неё самой уже есть некоторые разработки. Я мало в этом понимаю, но Абим считает, что вложиться в это стоит. Иное дело Кердавар — его могилу случайно обнаружили на Иммолане, на кладбище для нищих. Незанятых территорий там много, вероятно, поэтому тела тех, чьи могилы всё равно никому никогда не будут интересны, захораниваются, а не предаются общей кремации. Рабы, бродяги, разнорабочие местных предприятий — не имеющие ни семьи, ни дома, впервые получившие в собственность клочок земли… социальное дно.       — Один из ваших заводов тоже находится на Иммолане, верно? — вставила Дайенн.       — Верно. Но на другом полушарии Иммолана. Кроме того, если вы вдруг упустили из внимания этот факт — у меня высокотехнологичное производство, на котором подобным работникам просто нечего делать. Большинство линий автоматизированы, поэтому штат моих заводов — это квалифицированные инженеры, следящие за работой оборудования, оформляющие документацию. Чтобы получить такую работу, надо сначала солидно вложиться в своё образование. Нет, в той прежней жизни я и не узнал бы о существовании Кердавара. Но время меняет многое… Как ни крути, он лумати. А могил представителей высшего общества за пределами сектора и не может быть переизбыток. Линшат никем не брезговала, пришлось и мне учиться… Он стал мужем моей дочери Тамель. Она влюбилась в него с первых его шагов после воскресения, и поставила меня перед фактом, что выйдет за него — или ни за кого. Моя тихая Тамель! Что мне было делать, кроме как смириться? Дочь — это такое существо, которому невозможно отказать, если ты отец такой вот славной девчушки, то будешь исполнять её капризы, куда ты денешься… Тем более что одобрил же я брак Абима. Либо оставить детей бессемейными, бездетными, либо принять то, что есть, либо остаться на старости лет одному, если дети решат идти своей дорогой. И знаете, я не пожалел. Образование, манеры — всё это наживное, наносное… У Кердавара есть такое замечательное качество, как воля к жизни. Он выживал в таких ситуациях, в которых я не протянул бы и дня, он не опускал руки, когда не имел ни гроша, вообще ничего, кроме того, что на нём надето. С ним Тамель не пропадёт, какие бы передряги судьбы их ни настигли когда-нибудь в дальнейшем…       Дайенн ненавязчиво разглядывала ещё двоих вошедших. Мужчина внешне действительно отличается от Руджанта и самого Хистордхана — более низкорослый, коренастый, с крупными, грубоватыми чертами лица. Пожалуй, его сложно назвать красивым, тем более ввиду следов суровых жизненных тягот. Но ярко-синие весёлые глаза так и приковывают взгляд. У Тамель бледное овальное лицо, которое можно назвать невыразительным, если не некрасивым. Кажется, она не очень похожа на мать и отца, скорее является размытой смесью их черт. В её длинных тонких пальцах, сжимающих ладонь мужа, столько сдержанной нежности…       — Сейчас это пока не очевидно, но Тамель ждёт ребёнка. Это то, ради чего стоит жить, госпожа Дайенн — мой внук, у меня снова будет внук… Я не смог бы вернуть к жизни мою Линшат, её мужа и сына — они были кремированы, как все заражённые, машина не сможет восстановить тела из праха. Но я могу надеяться на то, чтоб подержать на руках другого внука, как сейчас держу Кизутаршина — не родного мне по крови, но появившегося на свет благодаря мне. Будут и другие… Всего я воскресил 12 человек, включая мою жену. Всех остальных, кроме неё, я выбирал молодых — мало приятного в том, чтоб получить обратно жизнь, которая всё равно на исходе. Машина восстанавливает ткани, устраняет некоторые повреждения, послужившие причиной смерти, но не обращает вспять естественные процессы старения. Так что для себя я её точно использовать никогда бы не стал. Я ровесник века, госпожа Дайенн, и к смерти готов. Но я, пожалуй, всё же испорчу красивую цифру и сколько-то поживу. Пока силы есть. Я не прошу помощи, не привык просить. Я делал и делаю что могу для своей семьи и тех, кто присоединился к ней. Я прошу лишь не мешать.       В комнату тем временем зашли ещё несколько человек, остановились поодаль, явно чувствуя сильную скованность. Слуга-ллорт занял прежнее место за спинкой хозяйского кресла.       — Не более чем через неделю, скорее — дней пять, машина закончит свою работу и к жизни вернётся тот, чьё тело доставлено последним. Потом настанет черёд того ребёнка… Выкрасть это тело стоило некоторых трудов и в первый раз, госпожа Дайенн. Но я считаю, что эти труды оправданны. Оно покоилось в усыпальнице на Приме, там в те времена жила его семья. Было непросто спустя столько лет узнать его историю, но мне удалось. Официально ребёнок умер от воспаления лёгких, совершенно неожиданно — это был очень здоровый, крепкий малыш. Безутешные родители вскоре после этого вернулись на Лумат, тело они забирать не стали, центаврианские друзья предложили похоронить его по местным обычаям, в усыпальнице их рода. Это действительно большая честь, хотя нам, лумати, это и не близко… На самом деле ребёнок был отравлен родственниками — он был единственным наследником немалого состояния своих родителей, других детей у пары не ожидалось. Можно не сомневаться, после их смерти убийцы ни в чём не нуждались… Скажите, госпожа Дайенн, разве не стоит использовать шанс вернуть этому ребёнку несправедливо и жестоко отнятую у него жизнь? Его родители, конечно, давно мертвы, но будут другие — его усыновят мой сын и невестка. При всех достоинствах Дикхалсур, есть один печальный момент — она бесплодна. Жизнь в рабстве сильно подорвала её здоровье… Они будут любить его, как родного, он будет иметь свою долю в семейном бизнесе. Пусть спустя десятилетия и таким странным образом, но справедливость восторжествует. Разве это не должно интересовать вас больше, чем вопрос, каким образом, через кого, я сумел похитить тело из вашего института. В конце концов, вам оно и не принадлежало. Я обещал вернуть этого ребёнка к жизни — и я привык держать обещания.       — Меня больше интересует, — процедила Дайенн, — чья из этих жизней стоила жизни вашего слуги.       Хистордхан скорбно поник.       — Я не хотел этого, клянусь, не хотел. Это было самодеятельностью моего подчинённого, хотя я не снимаю с себя вины в том, что не сумел донести до него свои пожелания внятно. Я рассчитывал, что он просто припугнёт его, чтоб не болтал лишнего, но земляне часто, увы, склонны к неделикатному решению вопросов… Я не буду изображать, что глубоко сожалею о смерти этого парня, это точно не было невосполнимой потерей для его народа и вселенной вообще, но мне не нужны неприятности с местным населением, я ценю свою спокойную жизнь. Я готов убить за свою семью, думаю, в этом любой, у кого есть семья, может меня понять, но предпочитаю решать проблемы бескровно. Не так сложно не болтать о том, что видел, особенно если видеть этого не должен был, не правда ли? Я послал этой семье небольшую компенсацию — так, чтоб они не могли отследить источник перевода. Вы можете сказать, конечно, что это не вернёт им родственника — ну, это действительно невозможно, и не моя вина, что зенды кремируют тела. Впрочем, я склонен полагать, некоторое количество денег для них оказалось существенней, чем некий сородич живьём… Я планирую решить все сопутствующие проблемы до конца года, госпожа Дайенн. Я купил землю в северных областях, сейчас там строится большой дом. Туда переселится часть нашей маленькой популяции… Место хорошее, там растут дикие кэдзла, значит, можно насадить и хуфу — это дразийский виноград, гораздо более холодостойкий, чем большинство его земных аналогов. Вокруг много останков древних городов, а значит — и захоронений, это служит некоторой гарантией, что зенды туда не сунутся и мы им не помешаем. Наше племя едва ли сможет стать достаточно большим, тем более пока что, кроме моей дочери, у нас всего три пары среди воскресших, и уверенно назвали себя мужем и женой только Руджант и Силдар. Выправить документы, придать их существованию официальный статус — будет посложнее, но справлюсь и с этим. Отнять жизнь — в любом мире сотня способов и причин, вернуть жизнь редко кому удавалось. Быть может, кто-то назвал бы неэтичным и дерзким мой поступок, но вы, госпожа Дайенн, кажется, не относитесь к таким? Вы не сомневаетесь, глядя на них, что это живые люди, не считаете, что в их облике в мир вторглись нечистые силы?       Взгляд скользил с каменного лица Силдур к живому, мягкому, ещё не оформившемуся личику её сына — ребёнка, которого, если верить всему здесь рассказанному, просто не должно было быть на этом свете, и всё же вот он — в больших серых глазёнках ещё только начинает проступать эта потешная детская серьёзность, которую мудрецы называют памятью о внетелесном, преджизненном опыте, утрачиваемом с обретением речи. И где-то в теле Тамель, некрасивое лицо которой светится счастьем, как минбарский кристалл, потому, что свет неотъемлемая часть его природы — зреет такое же дитя, которое не должно было рождаться на свет… Но рождается ли во вселенной что-то, чего не должно быть? Если она смела спорить с Алваресом на эту тему, то и мысли такой сейчас допускать не должна. Если эти души, вопреки закону извечного круговорота смертей и рождений, вернулись в тела — значит, и на такой случай у Вселенной что-то предусмотрено.       — Чего вы хотите от меня, господин Хистордхан? Чтобы я закрыла глаза на смерть Шудвеке, на посылки с мёртвыми телами, на поднимающиеся среди зендов брожения?       — Да. Именно этого я от вас и хочу. И понимая, что вы можете сказать, что хочу я слишком многого — напоминаю, что прошу не для себя, а для этих молодых людей, для их будущих детей. Вы можете иметь многое против меня, но имеете ли вы что-то против них? Что даст вам, к примеру, мой арест? Я скончаюсь в тюрьме, мир заговорит о лумати, потянутся любопытные с не обязательно невинным любопытством… Машину конфискуют как вещественное доказательство, не дав мне воскресить того мальчика… А куда она денется потом? Вы ведь догадываетесь, что следы её вскоре потеряются? Правда, в ней осталось крайне мало заряда. А каким образом она заряжается, мы так и не сумели разобраться. Её хватит, быть может, всего на одно воскрешение… Или не хватит и на это, ведь на мумию мальчика потребуется много энергии, тем более что вы дополнительно повредили её своими исследованиями. И я нахожу это справедливым, было б слишком щедро воскрешать всех, кого мы захотим. Я отдал бы эту машину лично в ваши руки, госпожа Дайенн, допускаю, вы сумели бы распорядиться оставшимся зарядом мудро — но не одному из правительств. Вы ведь понимаете, что они сумели бы найти специалистов, которые разберутся, как перезарядить машину либо сконструировать подобную по её образцу. И в сравнении с тем, что может тогда произойти, вы назовёте детскими шалостями мои действия.       — Вы имеете в виду минбарское правительство или какое-то другое? — с лёгкими стальными нотками поинтересовалась Дайенн.       Старая лумати разлепила тонкие губы.       — Похвален ваш патриотизм, ваша лояльность к своему правительству, дитя… Но вы говорите с теми, кто старше и опытней. Я никогда не стала бы выставлять своё правительство непогрешимым — при том, что наши семьи сто лет до нашего рождения не имели от властей никаких проблем, а иногда даже преференции. Но это не отменяет многих ошибок внешней политики и порой совершенно чудовищной внутренней, и в конце концов, не стоит забывать — нашего мира больше нет. Отпор Изначальным дали расы, о большинстве из которых мы думали мало хорошего. Это был интересный урок, и возможно, мы живы именно для того, чтоб было, кому его осмыслить. Ваше правительство ведёт иную политику, иначе строит экономику вашего мира — возможно, потому он и сумел создать более весомый, чем наш, военный потенциал, сумел выжить в той войне. Но зная историю, вы не можете отрицать его грехов, и вы можете не говорить этого мне, но достаточно того, что скажете себе — вы знаете, что и среди ваших вождей хватает таких, у кого в форму радения о народе облекаются собственные властные амбиции. Вы готовы рискнуть доверить им ТАКУЮ силу?       — Однако же, я должна рискнуть, доверив её вам?       Старики переглянулись с едва заметными улыбками. Дело даже не в том, что к концу разговора они уже не слышали в её голосе той уверенности, которая была в начале, они, благодаря Такерхаму, знали точно, что из нападения она прочно перешла в отчаянную оборону.       — Эта сила уже у нас в руках и то, как мы распорядились ею, вы видите своими глазами. Вы можете не верить нам, конечно, можете начать делопроизводство… Уверены ли вы, что тогда будет лучше? Мне не нужно с этой машины иной пользы, чем та, которую я получаю. Я не буду продавать её — я не нуждаюсь в деньгах. Для вашего спокойствия я могу обещать, что мы разберём машину, когда окончательно иссякнет заряд, а собрать её без подробных схем едва ли возможно…       Дайенн судорожно думала, и мысли были тем более хаотичны, чем больше понимание, что надолго затягивать паузу в разговоре нельзя. Да, надо признать, против предложения Хистордхана аргументов всё меньше. Можно надеяться всё же притянуть его за убийство Шудвеке, но для начала надо найти исполнителя, что не самая простая задача по таким остывшим следам — свидетелей нет, есть только догадки Тулпеше, и если даже кто и видел в тех краях неизвестного им землянина — не факт, что вспомнит об этом спустя три года. И в любом случае это формат местных правоохранительных структур. А вот дела о пересылке трупов считай что больше нет — потому что никаких трупов нет, и потому что, положа руку на сердце, рапорт Альтаке о массовом воскресении из мёртвых в списке желаемых ею сейчас вещей стоит где-то в самом конце. Всё это действительно скверная история, чреватая большими проблемами, если её обнародовать. Кто знает, как отреагируют на эту новость зенды — при их-то пунктиках на тему мертвецов? Поблагодарят ли её минбарские власти за народные волнения? Не попытается ли кто-то из наиболее радикально настроенных зендов вернуть воскрешённых, так сказать, в исходное состояние? Семейству Хистордхана определённо придётся покинуть этот мир, и по честному, это будет правильно… Но вот где после огласки они смогут найти покой? Каким бы безумцем ни был Хистордхан — остальные действительно не должны страдать из-за этого. И машина… что тогда будет с машиной… К какой дестабилизации обстановки может привести желание множества сил ею завладеть?       — Что ж, не буду отрицать, что я действительно во многом согласна с вами. Надеюсь, вы не воспримете это как оправдание вашей преступной авантюры — я имею в виду лишь то, что обнародование фактов может привести к непредсказуемым и печальным последствиям. Ваши заботы, что делать со своим народом и своим имуществом, господин Хистордхан, но надеюсь, вы понимаете — к вам теперь будет куда более пристальное внимание, и при попытке вывезти машину с планеты или ещё что-то позволить себе лишнее — вам не поможет ни один бог. Со своей стороны, я готова посодействовать решению одной существенной вашей проблемы — в вашем доме нелегально проживает несколько незарегистрированных граждан, и обнаружение этого факта грозит вам даже не финансовыми потерями — штрафы в мире, где ещё 50 лет назад многие крестьяне не регистрировали своих детей, для человека вашего уровня доходов подъёмные. А оглаской при процедуре установления личности ваших воскрешённых. В администрации города есть мой дальний родственник из Звёздных Всадников — возможно, вы даже догадываетесь, о ком речь. По просьбе одного из моих дядей он может сделать всё тихо. Разумеется, это сделает вас должным — должным никогда и ничем не вредить интересам Минбарской Федерации, в том числе никогда и ни при каких обстоятельствах не озвучивать этого нашего договора. Моё молчание идёт в обмен только на ваше молчание вкупе с высочайшей предусмотрительностью. Полагаю, вы понимаете, что вам этот договор нужен больше, чем мне — во имя блага вверенных вам жизней.       Нежелание поднимать шум — вот что их роднит, думала Дайенн. И все в этой комнате это прекрасно понимают. Только Хистордхан уверен в её мотивах, благодаря Такерхаму, ей же приходится полагаться на чутьё и логику. Любопытно, что среди воскрешённых нет ни одного лумейта — и если всё так, как говорит Хистордхан, то уже и не будет. Логично, найти останки лумейта ещё более редкая удача, чем лумати. Таким образом, в перспективе маленькое племя остаётся без этого всегда сопутствовавшего им козыря…       Старик медленно, степенно прикрыл и открыл глаза — вместо кивка.       — Думаю, мы договорились, господа.       — Договорились… Надеюсь, нам не предстоит теперь скреплять этот договор согласно луматским обычаям? — не удержалась от шпильки Дайенн. Хистордхан расхохотался.       — Не беспокойтесь, думаю, в подобном договоре мы можем позволить себе отойти от протокола. Нет, в годы молодые я нипочём не отказался б от такой соблазнительной перспективы, но сейчас у меня уже наступил период полового бессилия, и мне достаточно удовольствия принимать в своём доме столь шикарную женщину и беседовать с ней.       — Однако, вы забываете ещё об одном элементе — мой напарник, которого вы предпочли отправить за дверь. С которым вы ни о чём не договорились. Что мне сказать ему?       — Это легче придумать вам, чем мне, госпожа Дайенн, вы лучше его знаете.       Дайенн поднялась, стараясь не кривиться при мысли об Алваресе. Хистордхан, конечно, хорошо устроился, свалив на неё эту задачу, но и здесь он, как ни крути, прав. Полицейские должны договариваться между собой, что напишут в рапорте, особенно ввиду того, что ещё меньше, чем цепких деловых лап Синдикратии, ей хотелось бы в этом деле любопытства Советской Корианны.       Поднялась и супружеская чета, хозяин на родном языке отдал распоряжение ллорту, он наклонился к бассейну и зачерпнул полный кубок воды, а затем вылил на протянутые друг к другу руки хозяина и гостьи — древний обычай при заключении договоров, показывающий, что руки договаривающихся чисты. Хозяйка шепнула одной из женщин, видимо, повеление проводить гостей, потому что она отделилась от толпы и подошла к полицейским. Ллорт поднял на руки Такерхама. Что ж, аудиенция окончена. Хочется надеяться, что с хорошим результатом… где бы взять полную уверенность в этом.       К её удивлению, Такерхам в последний момент поманил её пальцем.       — Послушайте старика, которому природа подарила умение видеть мысли, а жизненный опыт — суть вещей. Нет ничего хорошего в том, чтоб не доверять своему напарнику.       — У вас, господин Такерхам, есть все основания доверять своему господину, я же таких привилегий лишена, — ответила с лёгким кивком Дайенн, — ни телепатических способностей, ни жизненного опыта за мной нет. Доверие — сложный вопрос…       Вопрос был вообще подлым, если честно. Не то чтоб врать, а даже лукавить с телепатом бессмысленно, оттенки неуверенности и раздражения они чувствуют прекрасно. Но и признать это недоверие — хуже нет.       — Зато за вами есть воля более старших и опытных, верно? И если они велят вам ненавидеть и бояться Корианну — кто вы, чтоб посметь ослушаться и составить своё мнение?       — Ненависть — это слишком уж громкое слово, господин Такерхам. И вы должны были заметить, что относятся к Корианне с настороженностью и опаской многие миры…       — Конечно, — как-то даже довольно хихикнул телепат, — ведь она несёт смерть привычного им мира. Но привычный мир умирал много раз, такова история. Только безумец может надеяться оставить всё так, как есть сейчас.       — Понимаю, — вспылила Дайенн, — вашего мира уже нет, вам бояться не за что. Ваш суверенитет, ваша культура, ваши ценности не находятся под угрозой уничтожения идеями Корианны. Если вам так любы эти идеи — почему вы живёте здесь, а не там? Дайте угадаю — потому, что там таким, как вы, совсем не рады, и я отнюдь не расу имею сейчас в виду? И там вы не смогли бы себе позволить того, что так властно сделали здесь. Финансово, да и физически не смогли бы…       — Совершенно верно. Мы стары, и уже навсегда останемся жертвами своего воспитания, хотя неизбежно поступаемся привитыми с детства принципами, живя в мире, где они бессмысленны. Человека формирует среда, вы не были бы минбаркой, если б какой-то другой мир взял на себя ответственность за ваш выводок. О, только представьте, какой вы были бы сейчас, если б лабораторию вашего проекта обнаружили на Советской Корианне!       — Если вы думаете, что я не понимаю, что Алварес такой же плод своего воспитания, как и я, то ошибаетесь.       Но почему же минбарская часть его воспитания не имеет для него никакого значения, в который раз подавила она внутреннюю досаду.       — Дело совсем не в этом. Спросите его, легко ли ему подвергать критике то, чему его учили. Вам ведь ничего не будет стоить этот вопрос? Думаю, да, потому что вы едва ли готовы задать его себе. Сколько б минбарцы ни говорили об уважении к чужой культуре, чужим взглядам — самыми истинными и чистыми они будут считать свои. И Вален бы с ними, госпожа Дайенн. Не самые дурные во вселенной взгляды. Если б не одно, но — слепое повиновение тем, кто использует вас как пешку в своей игре.       Алвареса они нашли, разумеется, в саду — беседующего с разнорабочим, надо думать, на центарине. Рыжеволосая землянка толклась поодаль, не спуская с них, впрочем, бдительного взгляда. Что-то придумать необходимо было сейчас… Допустим, они не будут обсуждать что-то серьёзное ввиду преисполненных внимания слуг, но когда они сядут в машину — чёткая концепция уже должна быть. Всё же лгать — это очень тяжело, из каких бы благовидных побуждений это ни было сделано.       — Ваша беседа должна была быть очень содержательной, судя по её продолжительности, — проговорил Алварес, когда они направлялись к выходу с участка, — Хистордхан определённо интересный и остроумный собеседник. Начиная с совершенно не случайно упомянутых им садовых растений. Кажетри — это гибрид центаврианской и земной розы. Учёные славно поработали над выведением этого гибрида, цветок получился замечательный, удивительно роскошный. Вот только его нектар ядовит для насекомых, поэтому кажетри приходится сажать подальше от растений, размножающихся семенами… Видимо, выращивать кажетри — это особый показатель престижа, это значит, что сад достаточно большой, чтоб можно было поделить его на несколько зон… Тут, правда, большинство растений размножаются вегетативно, включая эту мерзкую колючую дрянь эомму — единственный смысл которой в том, что именно в эомму вьют свои гнёзда редкие птицы, пение которых очень нравится эстету Хистордхану.       Аромат чего-то цветущего был тонок, как газовый шлейф, но для острого дилгарского нюха совершенно несомненен. Эти самые кажетри? Нет, наверняка у них запах должен быть схож с розами. Возможно, что-то местное… Минбарцы держат строгое ограничение на ввоз иномирной флоры, во избежание вреда местной экосистеме. Пропускаются сорта, размножающиеся с трудом и вегетативно, не грозящие заполонить собой всё. Интересно, входит ли этот дразийский виноград в разрешённый список… Ну, это, конечно, в любом случае не её забота.       — Алварес, мне действительно жаль… Но это было единственной возможностью обойтись меньшими нервами. Альтака, не сомневаюсь, выбил бы ордер…       Если бы Альтаке было нужно успешно завершённое дело — он мог бы выдать этот ордер сразу, тракаллан ему в собутыльники! Вряд ли в уважении к суверенитету дело. Возможно, он как раз догадывался, что кроется за этим собиранием трупов. Если машина лорканская — логично, если бракири, как минимум, слышал о её существовании. И ему нужно лишь подтверждение, что машина здесь, заполучить её он предпочёл бы точно без минбарских посредников…       — Брось. Мы оба понимаем — я сводил на нет его главное преимущество. То самое, неходячее, зато как к себе домой гуляющее в чужие мозги. Впрочем, не могу сказать, что моё времяпрепровождение было совсем уж безрезультатным… — они вышли за белые кованые ворота и явно, все трое, почувствовали облегчение, — знаете, что Хистордхан приобрёл немалый участок земли на севере? Это интересно даже не в плане того, что он, вроде бы, и здесь устроился вполне с комфортом, а в плане закона, запрещающего продавать землю иномирцам. Именно передавать в собственность, а не в долгосрочную аренду, как этот участок. Думается, это не единственный закон, с которым Хистордхан сумел договориться…       Дайенн почувствовала болезненный укол. Да, Алварес сам не представляет, насколько он прав.       — Интересно, что ж ему тут не сидится. И ведь непохоже, чтоб намеревался завести себе ещё один заводик, поближе, так сказать, к дому, чтоб не гонять такую даль сына… Садовник сообщил об этом в контексте, что вот там можно будет развернуться, посадить и то и это, там хозяева смогут в полной мере оценить его таланты…       — Ну, если он не упоминал, чем интересны эти земли, — вымолвил вдруг Лалья, — то понятно, почему вы не поняли. А интересны они тем, что со всех сторон окружены зендскими кладбищами. Самое то для того, кто и свой дом решил превратить в кладбище.       Вадим повернулся к нему.       — Экстравагантные вкусы у старика.       — Вполне логичные в его положении. Они ведь и сами без малого мертвецы — он, его жена, его лумейта доживают последние годы, у жены его сына бесплодие, у его дочери нет мужа. Они умирающий остаток своего мира. Что странного, что он решил собрать к себе все останки лумати, о которых узнал — чтоб хотя бы какое-то время было, кому их поминать. Чтоб они не лежали в чужой земле… Теперь будут лежать в его земле. Зендов должно устроить — они туда всё равно не сунутся, их в равной степени пугают что чужие мертвецы, что свои. Думаю, что и минбарская сторона согласится закрыть на это глаза — почему б не простить старику такую блажь. Почтение к мёртвым — это понятно в большинстве миров…       Алварес закусил губу, Дайенн наблюдала за ним искоса — удовлетворит ли его ответ Лальи.       — Вы видели эти трупы?       — Сами трупы нет, — решила подать голос и Дайенн, — но он рассказал о каждом, чью историю хоть немного смог узнать. Алварес, это… сложно представить тому, кто не потерял столько, сколько он. На Лумате погибли его родители и маленькая дочь, позже, во время дракхианской эпидемии, умерла семья его второй дочери. Он даже не имел возможности их похоронить, тела кремировались в общей могиле… Живых лумати ему уже не встретить, он имеет возможность что-то сделать преимущественно для мёртвых.       Забрались в машину — может, так просто казалось, что спинами почувствовали вздохи облегчения за оградой поместья, но и сами ведь, если честно, выдохнули. Лалья сразу набрал приличную высоту, выбирая коридор, в котором будет комфортнее — зенды, осваивающие иномирные технологии с недоверием и опаской, предпочитали держаться ближе к земле. Дайенн ещё на пути сюда успела удивиться, что Лалья умеет водить минбарский аэрокар, тот ответил — чего тут уметь, пару раз в симуляторах посидел, разобрался, что к чему, на Захабане в принципе похожие есть, а на дорогах тут благодать, какой дрази вообще водить умеет, при том чтоб хотя б полчаса без аварий ехать — тому в этом вашем Делхасте бояться нечего, вот что.       — И что же, он планирует заниматься этим и дальше? Вряд ли нам удастся убедить всю галактическую полицию с тем же умилением смотреть на пересылку трупов по почте.       — Ну, это навряд ли. Едва ли в галактике такое уж изобилие луматских захоронений. Да и как человек разумный, он способен учитывать свои ошибки и не наглеть. Вы ведь понимаете, в случае чего ему особо некуда податься. Они везде будут чужими, здесь они хотя бы уже обвыклись, пустили корни…       Алварес смотрел за окно, Дайенн не видела выражения его лица.       — И что мы напишем в отчёте? Что старик дособирает все луматские трупы и больше так не будет?       — Ну, тут надо подумать, конечно… Вообще нежелательно упоминать о том, что они лумати.       — Почему?       — Ну, сами-то подумайте, господин Алварес. Почему, думаете, он живёт так скрытно? Не шибко оно должно быть легко — быть последним. Вы ж сами говорите, что хищники просто облачились в респектабельные костюмы. А что делают хищники с тем, кто отбился от стада? За кем уже нет никакой силы — рода, правительства, военной силы родного мира?       — Не слишком ли в скорбных красках — о весьма преуспевающем бизнесмене? — Алварес наконец соизволил обернуться, — как за пару часов этому уникальному человеку удалось превратиться из циничного не видящего границ дельца в страдающую жертву обстоятельств? Жаль, что мне не удалось понаблюдать это превращение воочию…       Дайенн набрала в грудь побольше воздуха.       — Алварес, никто не изображает из него жертву. Хотя вообще-то он именно жертва и есть… Я понимаю, ты не любишь бизнесменов, тебя так воспитали. Хотя нет, не могу сказать, что именно понимаю, просто усвоила, что такова ваша культура… Но попробуй и ты понять — нельзя винить человека просто в том, что он выжил, что делает всё возможное для выживания своих детей. Тем более что глупо рисовать из него капиталиста-эксплуататора из вашей пропаганды. Да, мне действительно жаль, что ты не слышал, как Хистордхан рассказывал о своей погибшей дочери — как она собирала последних выживших лумати, перевозила инвалидов, оставшихся в нищете, выкупала рабов…       Алварес закатил глаза.       — Обожаю эти трогательные песни буржуазной морали. Один лумати попытался исправить малую толику из сотворённого системой, которую они всю жизнь поддерживали и считали самой оптимальной и справедливой — и вы расчувствовались! Да, он выжил именно потому, что имел капитал и положение. Кто не имел — с теми не надо напоминать, что случилось?       Теперь настал черёд Дайенн отвернуться и смотреть за окно. Она ведь не лжёт, действительно не лжёт. Она не видела трупов, она видела живых — и не верила, что они были мёртвыми. Ему действительно не встретить уже живых лумати. Она не лжёт, она не договаривает, она не опровергает того, что говорит Лалья, которому лгать не запрещено. Легче ли от этого, от понимания, что всё это ради благой цели? Не очень-то. Хочется просто сказать, что всё это должно было случиться с кем-то другим, с кем-то более готовым к интригам и тайнам, ей же слишком не хватает того опыта и твёрдого понимания блага, которые делают непростую ношу старейшин и вождей хоть немного легче.       — Так что, будем винить человека за то, что он выжил? Алварес, ты прекрасно знаешь, та война была — смертоносной стихией, перед которой равны богач и бедняк. Тысячи богатейших людей Лумата обратились в пыль вместе со своим богатством, оно им не помогло. И семья Хистордхана, прошу заметить, сделала из этого выводы. Они не чванились, они пытались помочь всем, кто ещё остался… Не их вина, а дракхов, что это оказалось бессмысленно. Что тебе даст сейчас это… добивание упавшего?       А за окном проплывали два шпиля городской библиотеки — одного из самых высоких зданий в городе. С восточной стороны по крыше ползают мелкие фигурки — высотники, может быть, и Тулпеше среди них. Хотя эти, кажется, просто подновляют краску, а Тулпеше специалист по «всякий лист — металл, пластик, стекло минбарское, так положить, чтоб думать — тут и быть расти, как дерево из гора, как гора из земля». Библиотеку построили минбарцы, состояла она из двух половин-крыльев — зендской литературы и иных миров, причём больше копий в обществе аборигенов было сломано именно по поводу зендского крыла — ладно художественная литература, ладно научная (её и не столь много), но как можно рядом держать священные книги разных религий? А если святыни коснётся нечестивый глаз или непочтительная рука иноверца, с этим что делать-то? К некоторому удивлению, победило всё же такое соображение, что священные книги свыше наделены огромной силой, и как знать, может, привлекут заблудшего к правильной вере.       А с боку к библиотеке лепится, словно детёныш к матери, здание языковой школы о трёх этажах — с классами зендского (того, на котором говорят в столице, и который имеет наибольшие шансы стать когда-нибудь единым языком Зендамора), минбарского и земного. Земной изучается по преимуществу родившимися здесь минбарцами, но и зенды порой интересуются — для работников торговли и туризма это необходимо.       — Оно с одной стороны понятно, господин Алварес. Но с другой — это дело вообще чем такое острое, чтоб в наше веденье попасть? Ну, зендским отношением к мертвецам, минбарцам ведь не нужны народные волнения, а нам — дестабилизация обстановки в до сих пор тихом секторе… А если к ним туда начнут ездить всякие потыкать пальчиком живого лумати — это зендов, как думаете, беспокоить не будет?       — А я-то думал, суть дела в том, что пересылка трупов по почте — не самый законный и заслуживающий оправданий поступок, а оно вон как, оказывается!       А вот блеснула внизу крыша Института естественных наук, на широком выступающем балконе столпились вышедшие на перекур студенты. Перекур иногда в самом прямом смысле, зендская курительная трубка это такая штука, которую и сверху сложно не заметить, как не в половину их роста…       — Господин Алварес, ну! Кто с этим спорит-то! Но не вы ли в начале говорили, что в гробу, извините за каламбур, эти трупы видали? О живых надо беспокоиться, а не о том, кто с чьего мнения неделикатно обращается с тем, чему уже не больно — не ваши ли слова? Для кого-то преступление уже то, что трупы вообще из земли вынули — ну или где они там покоились, а кто-то умерших родственников у себя в саду закапывает — и норма жизни… Если так посмотреть, он на эти трупы имеет больше прав, чем кто бы то ни было во вселенной, никакой родни у них всех нет, там, где они лежали, без них тоже никто грандиозной потери не ощутит. Пусть он и решает, что с ними делать. Да, лучше б было, если б решал законным порядком — с запросами, разрешениями, всеми необходимыми бумагами… Но представьте, какая в его положении это волокита. И какая, опять же, истерика у зендов, кому оно надо? Мы его предупредили, что поймаем его наёмника — будет очень плохо, а за остальным проследят тут минбарцы…       Спорили до самой гостиницы и некоторое время ещё там — теперь уже требовалось выслушать недоумение Сайкея… Когда расходились, Дайенн удалось задержать Лалью — она чувствовала, что не может не выразить ему благодарность за то, что выручил её в разговоре с Алваресом.       — Ничего, госпожа Дайенн, думаю, вы понимаете, что это не ради вас. А ради того, что между коллегами не должно быть раскола, и что я действительно считаю, что дело лучше замять. Не ради Хистордхана, конечно, мне его проблемы лично до форточки, а ради того, чтоб не приходилось говорить об этой машине. В отличие от вас, я-то точно не хочу, чтоб эта машина попала к моему правительству.       — Лалья…       Дрази нервно почесал за ухом.       — Можете считать меня не патриотом, кем угодно считайте. Я действительно лучше оставлю машину в руках этого Хистордхана, хоть он мне совершенно не нравится, чем доживу до спекуляций с воскрешениями из мёртвых. Не по каким-то религиозным соображениям — не думаю, что в мире происходит что-то, чего Дрошалла не хотел бы допустить. В мире происходит то, что мы допускаем… Я не доверяю никакому правительству, но своё я знаю лучше, чем чьё-то ещё, поэтому ему не доверяю особенно. И у меня, конечно, теплится надежда, госпожа Дайенн, что ваше обещание, данное Хистордхану, дано не с оговорками, что вы не сдадите его местным минбарским властям… Хотя бы религия, быть может, вас остановит. Ведь вы верите, что душа после смерти уходит в новое воплощение, а задерживая её в одном теле, вы воспрепятствуете её развитию, разве нет? Во всяком случае, вы должны понимать, что если факт обладания минбарцами этой машиной всплывёт — мы все окажемся в очень серьёзной передряге.       — Лалья. Если б я держала за пазухой камень — разве Хистордхан не понял бы этого? Разве дал бы нам спокойно уйти?       — Ну положим, не мог же он нас убить, это б точно обстановку не разрядило… Тут другое, мы же оба понимаем. Он бы тогда тоже молчать не стал. Сдал бы всех, кто ему тут помогал в лёгкий обход протокола. Кто кораблям давал разрешение на вылет и посадку — хоть как встречались с сыном Хистордхана, знают, что они лумати — и никаких упоминаний нигде. Кто продал им вот этот участок среди захоронений… Хоть и не нужный, получается, местным-то — но ведь закон же запрещает продавать чужакам… И как-то они это обошли. Ну, а уж про похищение мумии что и говорить. Зендов там особо не ходит, да и не всякий зенд даже за большие деньги такое сделает… Так что сами понимаете. Не знаю, какой резон эти кто-то нашли помогать Хистордхану, но точно не факт, что соплеменники их поймут в этом, верно ведь? Уж точно лучше вслух о таком не говорить. Молчание — главная валюта Минбара…