Наследие Изначальных

      Брикарнское отделение, взбудораженное обнаруженным фантастическим побоищем, встретило их, как дорогих гостей.       — Мы, конечно, и не ожидали, когда сюда шли, что с естественным, так сказать, цветом волос останемся… Тут у нас то, конечно, тихо, деньков так пять-шесть, а то одно за другим — диверсия на судостроительной верфи у дрази, потерпевший аварию грузовой в секторе пак’ма’ра — пока помощь подоспела, мародёры успели всё растащить, спасибо, сами стены оставили!.. Недавно вот вообще две пиратские шайки чего-то не поделили, на узкой дорожке столкнулись, бой затеяли прямо у Шандукана… Мы, ясное дело, подоспели вовремя, чтоб навалять там, кому до нас не наваляли, и забрать тех, кто уцелел… Совсем одичал народ…       Дайенн грустно вздохнула — коллеги ждут от них помощи, но смогут ли они помочь? Брикарнское отделение — самое первое, и это им бы здесь заимствовать опыт и получать наставления… в идеале. По факту же — хоть архивы тут, конечно, самые обширные во всей полиции, штат мало не половина такие же новички, часть опытных кадров перевели на Тирриш и Кандар, кого-то комиссовали по инвалидности и направили на кабинетную работу в родных мирах, а кто-то и не вернулся из стычек с пиратами, норма жизни, увы, для отделения, находящегося на границе территорий Альянса, спокойные периоды здесь, действительно, бывают, иногда даже продолжительные, но заканчиваются обычно внезапно и сразу масштабно — близость границ и вольницы неприсоединившихся миров добавляла пиратам борзости.       На этот сектор в разное время пытались наложить лапу центавриане и лумати, и свой опечаток это оставило — само отделение, например, располагалось на планетоиде, где прежде был центаврианский координационный центр. Остатками его отделение пользовалось и теперь — выстрел корабля Теней уничтожил почти полностью наружние сооружения, не тронув подземные, но восстановление было так дорого и настолько маловероятно окупилось бы, что Центавр открестился от своего имущества с немыслимой для них прежде быстротой ещё перед своим уходом в изоляцию. А пост быстрого реагирования на астероиде на границе солнечной системы Брикарна унаследовал кое-что из луматского оборудования слежения — по-видимому, этот астероид и у лумати имел сходное назначение. Там обычно дежурили два корабля отделения, там же отстаивались для заправки и мелкого ремонта «Белые звёзды» рейнджеров и корабли некоторых миров, возвращающиеся из дальней разведки, и им тоже случалось принимать участие в устранении возникающих в секторе беспорядков. Имелись в секторе и следы не слишком решительных территориальных претензий дрази — преимущественно в виде космического мусора из останков истребителей и горнодобывающего оборудования на некоторых планетоидах, умельцы из силовиков и ремонтников в относительно спокойные периоды собирали его и использовали что возможно в ремонте. Официально дрази от сектора отступились потому, что не очень-то он им и нужен, где более-менее богато интересующими их рудами — там уже набезобразничали центавриане, фактически — при всей их расовой любви к хорошей драке, регулярные пакости хурров и гроумов делали работу затруднительной и не рентабельной. Ковыряться время от времени в некоторых брошенных центаврианами шахтах под защитой полицейского отделения всё-таки спокойнее.       На Центавре Дайенн, разумеется, не была, но проходя коридорами отделения, можно было, наверное, представить себя там — особых перемен в дизайне за три года не произошло, кое-где ещё висели центаврианские гербы, где слишком маятно было их демонтировать. Это была подземная, более старая часть комплекса — совершенно логично, госпиталь находился здесь. Там сейчас и пребывали большинство захваченных в последнем рейде пиратов, туда они с Сингхом и Г’Тором и шествовали, когда вдруг она увидела в конце одного из коридоров силуэт, заставивший недоверчиво прищуриться.       — Ого! Твой родственник? — присвистнул Махавир.       Дилгар направлялся в их сторону.       — А я думал, наше отделение самое-самое и кроме нас никто таким украшением штата похвастаться не может… Как звать, коллега?       — Рядовой Хуан-Антонио Колменарес, ударное подразделение отдела по борьбе с контрабандой, сэр!       Сингх отвернулся, пряча улыбку — ну да, гирлянда наград на груди нарна, успевшего ещё повоевать в последней стычке с дракхами, новобранцев должна впечатлять. Из каких соображений, кроме пакостных, Альтака велел в рабочий визит выдвинуться при всём параде — непонятно. Дайенн на их фоне как себя чувствовать? Она без наград потому, что новичок, а не потому, чтоб плохо работала. Официальную благодарность за действия по спасению гражданских на Яришшо на лбу не прочитаешь.       — Вольно, рядовой, — рассмеялся Г’Тор, кажется — судя по возбуждённому дрожанию пальцев — едва удерживающийся от того, чтоб потрогать густые платиновые волосы, пышной гривой падающие на плечи, — а как-то сократить вот это всё можно? Мы, конечно, с некоторыми нашими коллегами речевой аппарат натренировали…       — Дома называют Андо, — ещё шире улыбнулся дилгар.       — Андо? — Дайенн дёрнула бровью, имя было более чем знакомое и при том редкое, и слышала она его явно не в дилгарском контексте.       Сингх толкнул её в бок с громким шёпотом:       — Дайенн, ну! Это ж, видимо, те самые Колменаресы, помнишь, Алварес как-то упоминал о друзьях семьи. А, или тебя при этом не было… Его дядя Андрес оказался ещё более крутым, чем твои родители, ему доверили сразу троих… Ну, он упоминал, что одного называют сокращённо в честь его покойного двоюродного брата — Андо.       Нет, через минуту она, может быть, и вспомнила бы. Но для этого должно немного улечься само ошеломление от встречи с ещё одним дилгаром. Она уже не чувствовала себя так… смутно виновато, как когда-то в институте, словно это она как-то невольно нарушила неписанный и негласный запрет, но всё же была очень смущена. И тем более смущена, что не видела, кажется, ни тени подобных чувств в собрате, он, совершенно не стесняясь, смотрел на неё с жадным любопытством.       — Точно, Андо — его двоюродный брат… Но про Колменаресов нет, не помню. Троих?! То есть, вы росли с братьями или сёстрами?       У него такие светлые волосы, с едва заметной желтизной. Конечно, она слышала, что есть ещё и платиновая линия, но представить, говоря откровенно, не могла. …Не просто ещё один дилгар — ещё один дилгар, который, как и она, рос, видя подобные ему лица.       — Два брата у меня, Диего и Мигель. Нет, их полицейская стезя не прельстила… Да и слава богу, зачем мне конкуренция? — подмигнул Андо, — братья у меня тоже отличные, Колменаресы вообще парни хоть куда как класс, а ещё с братьями я за красавицу не соперничал… Видели уже, чем нас тут жизнь порадовала? Наши эксперты в шоке до сих пор… Уже и газетчики набежали, к вам нет? Откуда только пронюхали.       У них земные имена, значит, Колменаресы — люди… Тоже какие-то родственники со стороны отца? Фамилии схожи. Память усиленно сигнализировала, что вообще-то что-то она о Колменаресах слышала, очень даже слышала, почему же не могла понять, что именно? Кажется, в манерах этого Андо земное воспитание чувствуется.       — Что, сначала с живых начнёте? — к ним подошёл высокий дрази с капитанскими звёздами на погонах, — Шеномай, отдел насильственных… Предлагаю начать с Джеронимуса Рока — так его зовут, по крайней мере, согласно удостоверению, отпечатки пальцев сведены, по ушам и зубам результатов ждём — он вот-вот кони двинет. Уже бы двинул, если б не доблестные наши медики, точнее даже, не наши медики… Ну, пойдёмте, сами всё увидите, со всеми познакомлю…       На последних шагах к дверям, также украшенных центаврианской ещё эмблемой, что никого, по-видимому, решительно не смущало, она вспомнила. Конечно! Удивительно, как память камуфлирует то, о чём не слишком приятно думать и что лучше б было попросту не знать. Что ж, можно успокоить себя тем, что это дело касты жрецов, не касающееся её.       Если в Кандарском отделении госпиталь стоял наполовину пустым, переполнен был морг, то в Брикарнском госпитале сейчас не было, наверное, свободной палаты. Кроме раненых пиратов, которых следовало сначала подлечить, а потом уж допрашивать по полной и решать, которому из заинтересованных миров их передавать, здесь были и освобождённые пленники, состояние которых варьировалось от крайне тяжёлого до лёгкого истощения в сочетании с немалым, конечно, психическим стрессом.       Традиционно палаты делятся на тюремные и общебольничного режима, по возможности это даже два изолированных крыла, с отдельными входами из приёмной залы, на практике получается когда как. Здесь изолированных отделений не было, потому что центаврианам ни в каком пророческом сне не приснилось, что тут когда-то будут содержать преступников. Отдельный вход имело ожоговое отделение, было оно, во-первых, небольшим, во-вторых целиком отдавать его под арестантов жирно будет. Здесь сохранилось немало центаврианского оборудования, оказавшегося рабочим, демонтаж-монтаж его на новом месте не привлекал как задача абсолютно. То же касалось и некоторых других специализированных палат. В общем, проще было помудрить с системами, включая у нужных палат блокировку дверей исключительно снаружи, да отобрать в охрану наиболее степенных из силовиков, способных понять, что громко через весь коридор пересказывать неприличные анекдоты — это тоже нарушение режима, даже если тут сейчас нет никого, понимающего по-дразийски.       Аншлаг в госпитале чувствовался, начиная с приёмной залы — даже здесь на скамьях вдоль стен сидели какие-то бедолаги в больничных балахонах, в основном болтающихся на них, как на вешалках, а суровые, важные медсёстры-шлассенки шли вдоль этого ряда, внося на планшете данные о температуре и давлении, кому-то закапывая глаза, кому-то выдавая таблетки или меняя регенерационные повязки. Эти, видимо, на амбулаторном режиме, расселены по гостевым номерам — здесь, в отличие от Кандара, они по крайней мере все в образцово исправном состоянии. Андо вскоре отделился от них — судя по цвету индикатора замка, палата общебольничного режима, видимо, пошёл проведать товарища. Шеномая обступили два рослых охранника, наперебой по-дразийски докладывая ему, надо понимать, обстановку на подотчётном участке.       Дайенн остановилась на пороге палаты, а затем её лицо расцвело недоверчивой радостью. Это слишком много — подряд, слишком много…       — Байронн! О, Байронн!       Высокий черноволосый дилгар в халате врача оторвался от настройки капельницы, чтобы её обнять. И хотя это тоже было смущающе, она и не попыталась отстраниться — в этих объятьях было слишком много о совместно пережитом, после чего, раз уж привелось встретиться вновь, невозможно делать вид, что вы друг другу чужие. Одна только сдача фармакологии, как отдельная маленькая смерть…       — Вот… с корабля Рока как раз… — кивнул на него Шеномай, — свезло Року цепануть их где-то на границе с Арнассией, летели с какого-то там консилиума… Это чудо блаженное после первой стычки, ещё с Абрамсоном, там посильную помощь пострадавшему экипажу оказывало, вместо того, чтобы добить по доброте душевной.       — Я врач, — терпеливо пояснил дилгар не в первый, видимо, раз, — мой долг сделать всё возможное, чтобы спасти любую жизнь.       — Не знаю, не знаю, ради этих мог и не стараться, парень.       — Это мой сокурсник, — сочла нужным пояснить Дайенн, искоса встревоженно разглядывая ссадины на его лице.       — Э, а говорят — космос большой, а тут, гляжу, там и сям кто-то знакомый встречается!       Сингх присел у кровати Джеронимуса Рока.       — Здравствуйте, мистер Рок.       Из кокона стекла и пластика торчали, собственно, только голова и одна рука пирата, этой рукой он перелистывал что-то на экране, укреплённом на изогнутой стойке над медицинским саркофагом, скрывающем сейчас всё остальное его тело. По обе стороны от изголовья суровыми стражами стояли две здоровенные установки с экранами и полными панелями кнопок, Сингх только про одну знал, что это «искусственная почка», видел уже такую.       — Здорово, полицайчик. Что, тоже допрашивать меня пришёл? Ну, может, теперь и получится чего, вроде, попустило мне… А то этот вон, чешуйчатый, пытался, а я бы и рад что-нибудь сказать, да изо рта один только писк вылетал, ровно у мыши…       Выглядел Рок, судя даже по тому немногому, что торчало на поверхности, плоховато. Да, такие серьёзные ранения в его возрасте — а лет ему явно никак не меньше 60 — вполне себе путёвка на тот свет. Судя по крайне нехорошему оттенку отёчной небритой физиономии — эта путёвка имеет все шансы на реализацию.       — Что вы делали в этом секторе, Рок? Летели в лумати?       — Чёрта лысого, чего там делать, на трупы поплевать? С Крутока мы эвакуировались.       — Эвакуировались?       Рок хохотнул — получилось что-то среднее между вороньим карканьем и лаем.       — А что, сидеть раззявившись, как эти все? Оно ж понятно, если тут всё лумати накрыли, то скоро и нас трахнуть могут. Решили отсидеться пока у гроумов, где-нибудь хоть на Киттохаме, деньжата вроде есть, думаю, не отказали б ребята в приюте… Да вот, на подходе уже к Ниффе пришёл мне вызов от Ральфа Мипассца, мол, встретиться бы, перетереть насчёт кое-каких долгов старых… Я так подумал — Ральф, поди, сам на Киттохам путь держит, если не улажу с ним, ребята могут и в месте отказать, всё же Ральф там считай свой… Но не успели мы и состыковаться, появляются ещё Джеки с ребятами…       — Джеки — это Абрамсон?       — Ага. А вот с Джеки у нас давние тёрки, ещё с Проксимы… Ну, Ральф свалил, не будь дурак, делать ему нечего, как за меня вступаться… Ну, поцапались мы с Джеки немного… Хорошо, у меня гиперпривод есть, в гипер нырнули… Вынырнуть потом пришлось, конечно, здесь вот недалеко, кораблик один поменять надо было… Потрепал-то нас Джеки здорово, одну посудину почти к чертям раздолбал, я вон пузом на рычаг налетел, с него как раз набалдашник слетел, чуть не вспороло, как рыбу, если б не лечила дилгарский вон, я б тут и не лежал… Ну, а тут нас уже ребята с Холувы настигли.       — С ними у вас тоже тёрки были?       Рок облизнул губы.       — С этими? Неее, этих я едва знал… Молодые, новые… Лет пять, может, как в антарине обосновались. Общих дел у нас не было — моя-то епархия оружие и всякие цацки, а они больше по дури и всякой жратве экзотической.       — А чего ж они тогда на вас напали?       — Молодые ж, говорю, беспредельщики. Увидели, что нас покоцали уже — ну и, как стервятники на кровь… Прихватить, вроде как, что уже плоховато летает. Ума-то нет, наперёд ещё думать не умеют – ну сожрёшь ты подранка, день сытый будешь, а дальше чего? А ну как у того подранка друзья окажутся такие, что потом ни на Киттохаме, ни на Хитке, ни в каком вселенском сортире места не найдёшь. Ну, с такими делами тут и у старых бойцов крышу рвёт порой, Джеки хоть взять, тоже б подумать – сначала сам спасись, новое место найди, застолби, а потом уж грабь в дороге встречного и поперечного… А у этих мозгов и не было.       — Они тоже спасались? От чего?       Пират посмотрел на индуса искоса.       — Глупый али прикидываешься? Ты на карту-то посмотри, где за последний год местечки наши накрылись, а если не в догад, так поясню я тебе — на Дораке и на Коккаре давеча базы погорели, грешили на вражду Нуфака с Алытлоем, да только не Нуфак это, на Дораке точно не Нуфак, потому что Даглас, что Дорак держал, под Нуфака как раз прогнулся, обещал ему не то что весь Дорак в подчинение, но и похвалялся, что планирует рейд на Вентокс — это в ворлонский сектор, вроде как, знает, как защитные системы обмануть, и чего оттуда упрёт и продаст — тридцать процентов Нуфаку. Ну это, может, и брешет — Вентокс, надо же, много таких уже борзых было, да кто с пустыми руками вернулся — тем, считай, повезло ещё… А ну как и правда? Всё-таки для пустого бахвальства и поумнее что придумать можно, чай, тут все знают, в какие дома не лазят, даже если хозяев дома нет… Ну и зачем Нуфаку его убивать? Да я так сам скумекал, и на Тенотке три года назад не Нуфак это разобрался, кто — не знаю, а только не Нуфак. Нуфаку самому интересно, кто б это мог быть… Потом у вас там, у червяков этих и у насекомок, да на Яришшо, да тут вот… Ходят слухи, что что-то такое было и на центаврианском Мариголе, но того доподлинно не знаю — центавриане ребята скрытные… Так вот, смекаешь, пацан, какой ветер дует и куда? Я на пулю-то согласен, да ладно, и на нож под рёбра, это жизнь, это все под богом ходим… А вот это вот, как эти вот на потолке, с высосанной кровью и пришпиленные, как мухи — вот так я не хочу. Ребята говорят, иные ещё наживую пришпилены были, наживую в них эти штыри загоняли, кровь выкачивали… Уж на что, ты мне поверь, мы тут не барышни кисейные, и видели всякое, и сами делали… а вот это — не человеческое это, и не какое угодно.       Сингх хмуро комкал в кулаке кончик косы.       — Выходит, появились среди ваших конкурирующих шаек и большие… беспредельщики, чем ребята с Холувы?       Рок снова каркнул.       — Э, тут даже сравнивать нельзя. Холувцы — придурки жадные, такие каждые пять лет появляются, да так же и пропадают, которые шишек понабьют, борзота сойдёт — так прибиваются потом к ребятам постарше, да учатся, как дела по уму делаются. А большинство просто кончаются, потому что такая судьбина их, коли на всё пасть разевать да на всех залупаться — так долго не проживёшь… Это-то мы уже видали, тут нас не удивишь. Другое тут что-то. Щенков-то я сроду не боялся, Джеки тем более не боится. Щенку дашь разок под зад — он и жопу прижмёт. А тут такое дело, что нам в это и не соваться бы вовсе… Ну, про то вы лучше не у меня, а у тех вон спрашивайте, я тут разговоров послушал — кое-что и прежде знал, а тут два и два сложил… Трепались тут ребята, то там, то сям, что шибко хороших заказчиков нашли — платят щедро, а за такую, казалось бы, ерунду… Ну, где груз какой перевезти чтоб тихо, без шуму, где толмачей с каких-нибудь языков экзотических купить, где оружие мелкими партиями… Было дело, и я им кое-чего подгонял, не сам, правда, парня своего одного посылал… Потом услышал я, что по заказу этих же деятелей некоторые у нас шуму там-сям спецом наводили… Слышали, небось, в секторе денетов с рейнджерами сцепились, у минбарских границ земной лоховоз обстреляли? Альянс протест гроумам объявил — мол, понятно, вы не с нами и не собираетесь, но что-то обнаглели вы, ребята… А то и не гроумы вовсе были. Да и у геймов чего-то там взорвали никакие не ллорты, хотя и грешат на ллортов. Вот… Умный бы подумал — зачем на рожон лезть, если нужда не гонит? Но платят же, а труд невелик… А я так подумал — не, мне такой дурноты не надо, я по старинке привык работать, а эти политиканы сегодня тебе платят, а завтра под монастырь подведут. Деятели эти себя называют «Тени», ну, в честь тех… и собираются, ни много ни мало, вот так, там-сям постреливая, харч по колониям потравливая и агитки свои разбрасывая, развязать тут войну хоть какую-нибудь, хоть у кого с кем, а лучше у всех со всеми. Мне-то один бы хрен, конечно, война — дело прибыльное, особливо для тех, кто по оружию работают, да и на живом товаре наварить нехило можно… Да только одно дело, когда как-то само собой война стряслась, а самим воду мутить зачем? Мне, например, и так не дует. Оно правда, прижал нас Альянс сильно, да ведь когда совсем нет закона — это тово, палочка-то о двух концах, которым-то по тебе и прилетит. На войне-то может, конечно, и ты, а может — и тебя, ладно если мелочь сцепится, тут ты в королях, а если глыбищи, вот хоть Земля-мать с рогатыми опять закусится? Нынче не 40е уж, иные масштабы, иное оружие, тут может так полыхнуть – от тебя шнурков не останется! Как в 60е вон… Тебя-то тогда ещё и делать не начинали, а я-то помню, как оно было. Сколько миров как корова языком слизнула. В общем, а я не в тех уж годах, чтоб сызнова в таких жерновах крутиться. Зелени этой молодой-борзой, может, и кажется – эк они тогда поднялись, вот и нам бы так же, а о том не думают, чего оно стоило-то, подняться тогда, да сколько не поднялось, да какой кончиной кончились. Так вот теперь смекни — те базы, что крепче всего трахнули, особливо те, где резня эта с трупами высосанными — это те как раз, кто плотнее всего с «Тенями» работали. Денетские и тракалланские писанину их развозили, яришшинские по их заказу бучи в земном секторе устраивали, луматские диверсии у дрази и нарнов организовывали…       — Кто же всё это делает?       — Вот про это, полицайчик, ты у меня не спрашивай. Ты у нас полиция, тебе и карты в руки. Я сорок пять лет работаю, всякое видел, а такого — нет. Может, сами и делают, исполнителей устраняют… Да только и тише это делать можно. Скорее, появились и у них свои враги, двинутые, им под стать. Вот и шорох теперь в народе, все как с ума посходили, друг на друга кидаются — безопасных мест-то теперь не так много будет, пойми, где безопасно-то, если даже в лумати пролезли… А жопу свою спасти каждому хочется. Крысы бегут с тонущего корабля, ха-ха-ха. Я те чо всё это говорю — я в тюрьму лучше пойду, чем где-нибудь в этом секторе останусь, я ж всё же с этими «Тенями» немного, да работал, хоть и не знал тогда, что это они. У гроумов, может, и не достанут, да у гроумов и от своих сейчас не протолкнуться. А я всё одно не боец больше, лечила сказал, половину ливера менять надо, и то не гарантия…       Дайенн поймала себя на том, что уже минут пятнадцать просто наблюдает работу местных врачей. А потом поймала на следующей мысли — что руки чешутся к ним присоединиться. Работы у них сейчас, откровенно, больше, чем предполагал штат… Русоволосые близнецы энфили, с покрасневшими явно от недосыпа веками, прокатили мимо неё каталку с привезённым с операции дюжим дрази — повреждённую конечность пришлось ампутировать, и сразу же бросились куда-то за ширму. Средних лет зандерианка, с выглядывающими из-под шапочки косичками, переплетёнными лентами и бусинами, распекала молоденького землянина, который потащил растворы не туда, куда ему сказали, а совсем куда-то не туда, и параллельно просматривала что-то на планшетках, передаваемых ей стайкой медсестёр-шлассенок. Кажется, увиденное там ей не очень-то нравилось… Пожилой минбарец менял раствор в капельнице у неопрятного вида хурра, лицо которого почти полностью скрывалось под бинтами, попутно выговаривая ему что-то — сложно сказать, слышал ли его хурр, уши его тоже были замотаны. В дальнем углу запищали приборы — пациент умер… Да, персонала не хватало, и это при том, что врачам госпиталя помогали освобождённые с пиратского судна захваченные на границе Арнассии врачи. Байронн, прихрамывая на повреждённую в плену ногу, подковылял к следующему «своему» пациенту — ллорту с ампутированными, одна около локтя, другая повыше, руками — он как раз пришёл в себя… Дайенн решила совместить две пользы дела — зайти к Аделай Наре.       Вживую это выглядело ещё более ужасно — и речь не только о жуткой ране, открывающейся под повязкой с регенерационным комплексом. Пустой погасший взгляд, показывающий, что она где-то очень, очень глубоко внутри себя — если личность по имени Аделай Нара вообще существует где-то. Ни слова, ни звука, ни малейшей реакции — о чём бы ни говорили рядом, с чем бы к ней ни обращались. Всё та же поза с руками на коленях, всё те же беззвучно шевелящиеся губы… Кто-то пытался считать по губам, что она говорит — но пока дельных результатов не было, врачи предположили, что она путает слоги в словах. Какое же чудовище могло такое сделать с человеком…       — Мы вылечили её лицо, — пояснил Кресан, — в дальнейшем, путём протезирования, возможно полное восстановление зрения, я не могу гарантировать наверняка, потому что никогда не наблюдал офтальмологические операции у центавриан… В любом случае, мы больше не можем оставлять её здесь. Травма, которая нанесена её мозгу… слишком мощное телепатическое воздействие… с этим могут справиться только специалисты на Минбаре. Я понимаю ваши возможные возражения, но она пациент, а я врач, и я обязан действовать в интересах пациента, даже если пациент преступник. Тем более что помощи следствию она, кажется, не может оказать никакой. Нам необходимо отправить её на Минбар, я связывался с коллегами, фриди Мелисса Аллан уже наблюдала один такой случай, и лечение было весьма успешным.       — Всё в порядке, Кресан, я сама врач, как вы знаете. Поверьте, мне нет никакой радости, если она и дальше будет просто страдать здесь на моих глазах… Следствию это не поможет ни в коей мере, ей тем более.       Кресан кивнул, и, поклонившись с традиционным минбарским жестом, вернулся к обходу палат.       Дайенн вошла в палату Аделай Нары. Хотя палата относилась к тюремным, строгих ограничений здесь заметно не было — пациентка сама не склонна была к побегу. Дайенн прошла к кровати, на которой сидела сейчас центаврианка, безразличным взглядом единственного глаза глядящая куда-то в сторону, присела на стул.       — Аделай, вы слышите меня?       Никакого ответа, ни движения. Что там говорили коллеги о послужном списке Нары? Что на троих бы подвигов хватило. Такие типажи обычно в кино бывают, а тут надо же — в жизни. Такая голова! Такой талант! Мощнейшие корпорации обставляла как детей малых, а там за безопасность сроду не профаны отвечали. Сколько народу за её головой охотилось — некоторым она, говорят, потом цветочки на могилу присылала. Разный ей конец пророчили, но никто — вот такое.       — Вы понимаете, где вы находитесь и почему?       Нет ответа. Да разве ей не задавали всех этих вопросов? Задавали на всех языках. Пытались привлечь внимание резким громким звуком, вспышкой света, даже очной ставкой с каким-то пиратом, который вроде как её когда-то знал, пирата в нервном припадке вынесли, а у неё — ноль реакции. Пытались пробиться ментально…       — Аделай, вы помните, что произошло? Кто сделал это с вами?       Нет ответа. Вздохнув, Дайенн коснулась повязки, осторожно отрывая липучку — и это тоже не вызвало в Наре никакой реакции.       — За что он вас так? Почему он не убил вас?       Нет ответа. Дайенн аккуратно приложила к пустой глазнице новый регенерационный комплекс, закрепила липучку.       — Аделай, почему там, на стене, нарисован ворлонский знак?       Бесчувственное тело вздрогнуло, с губ сорвалось какое-то слово…       — Что? Что вы сказали?       Логично, в минуту боли или беспамятства любое разумное существо говорит на родном языке. Дайенн записала слово, как расслышала, на своё более чем скромное знание центаврианского языка она надеяться не могла. Но у неё есть, кого спросить…       Утром следующего дня картина на Кандаре мало отличалась от таковой на Брикарне. Диверсионный отряд Алвареса, конечно, большинство пиратов на «их» корабле уложил насмерть (выбирать не особо-то приходилось), зато с других кораблей, после критических повреждений вынужденных так или иначе сдаться, было выгружено некоторое количество разной степени потрёпанности, но вполне себе живых субъектов. Несколько из них попытались устроить заварушку уже при посадке — надеялись захватить полицейский корабль и удрать, попутно разнеся ненавистную базу вместе со своими менее удачливыми товарищами, Вито, пакуя очередного незадачливого авантюриста в импульсные наручники (орудие, использование которых уже некоторое время неодобрительно обсуждалось, но формального запрета не было, чему сейчас все в отделении были исключительно рады — несколько молодчиков уже успели устроить драку прямо в госпитале), непрестанно глумился с вопросом — какой, по их мнению, был процент вероятности, что авантюра удастся. Реннар, закончив выдавать наставления отделавшемуся обожжённой рукой Алваресу, проследовал к заросшему бородой едва не по брови землянину, в этот момент как раз о чём-то собачившемуся с соседом, одноглазым, исполосованным шрамами хурром.       — У вас очень плохие анализы, Рафлз. Сегодня ещё хуже. Я советую вам пойти на сотрудничество и просить о переводе в госпиталь на Энфили. Операцию вам сделать можем и тут, но вам потребуется пересадка, а с донорскими органами у нас тут не слишком хорошо. А если вас заберёт центаврианская сторона — боюсь, операции вам не видать.       — Ай, не лечи мне тут, рогатый, с этим годами живут, я одного семидесятилетнего знал.       — И это вас успокаивает, учитывая, что сейчас вам шестьдесят семь?       Вадим протиснулся мимо к палате землянина Гудмана, на которого ему указал уже осуществивший, пока Вадим помогал с описью конфиската, а потом отбивался от пытающегося его госпитализировать Унте, первые успешные допросы Ситар. Гудмана с первого взгляда можно было принять за гроума — лысая, розовая и мясистая голова его была обильно усеяна бородавками. Два сломанных ребра и сложный перелом плеча и ключицы, очевидно, поубавили ему бодрости духа, поэтому выглядел он мрачно.       — Джезекия Гудман?       — Ага. Чего надо? Думаешь, болтать буду, как эти сопливые щенки? Так не буду. Меня на испуг не возьмёшь. Знать я ничего не знаю про этих «Теней», и век бы не знал.       — Полно заливать-то, Жаба! — откликнулись с соседней койки, ввиду дефицита мест тех, чьё состояние не очень позволяло лихачить, клали по двое, — кого обмануть-то надеешься? Всю бухгалтерию с ними ты вёл, об этом Крысомордый уже напел, что, мы должны сидеть, а ты нет?       — Ну, переводил я эти деньги, и что? Мне сказали, я перевёл. Говорить-то я с одним только раз и говорил, имени он не называл, а с лица китаец как китаец, таких три миллиарда на одной только Земле-матушке. Или японец… я их и не различал никогда. Пусть вон Клауса спрашивают, он им грузы возил…       Вадим внимательно смотрел на пирата и вдруг вздрогнул.       — Откуда у вас это? — он вцепился в обмотанную вокруг массивного запястья цепочку, на которой болтался кулон — шестиконечная звезда.       — Это-то? Да с одного пацана земного снял, давно ещё. Серебро, от дурного глаза, говорят. Ещё заклинание какое-то на нём выгравировано, на каком языке — без понятия, но знающие люди говорят, защитное…       Вито, через дверной проём палаты на противоположной стороне — обе они были общебольничного режима, положенные туда пациенты к побегу были неспособны физически — в немом шоке наблюдал, как Алварес, невзирая на бестолковое сопротивление пирата, сдирает цепочку с его руки.       — Гудман, когда это было? Как выглядел этот мальчик?       — Как хмырь зачуханный, самый обыкновенный. Ты думаешь, я теперь вспомню, что ли? Знал бы, что ты спросишь, так может, запомнил бы…       — Гудман, внешность! — от крика Алвареса, кажется, испуганно мигнул монитор, — глаза, волосы…       — Да я что, помню? Это ж когда было? Ты б ещё спросил, что десять лет назад было!       — А это когда было?       — Да года три, может, четыре назад… А может, и все пять…       — А вот постарайся вспомнить поточнее, — напичканный анальгетиками, боли Вадим, конечно, не чувствовал, зато перед глазами всё плыло в тумане, всё казалось сном, а во сне, как известно, можно всё, — когда это было, где, как его звали?       Гудман нелепо брыкнулся на кровати, пытаясь вывернуться из хватки здоровой руки Алвареса — хоть держали одной рукой, зато за горло.       — А что, твой, что ли, пацан был? Ну тогда сочувствую…       — Гудман, у тебя есть какой-то особый резон меня злить?       — А есть резон говорить? Что ты мне, два года из общего срока скостишь? Да и что он, один такой у нас был? Их толпы перед моими глазами прошли, смекаешь? Толпы. И не то чтоб я их у себя коллекционировал-то, какие, конечно, и на месяца засиживались — ну, шваль всякая копеечная, а каких, почитай, чуть не с трапа расхватывали — ну, это, конечно, баб, да мужиков покрепче. Или ты думаешь, я всю бухгалтерию свою в башке у себя таскаю? Бухгалтерия тех лет на Тенотке погорела в основном, это чтоб ты знал… Вот что, малыш. Ты мне поможешь — и я тебе помогу. Ничего просто так не бывает. Меня, по итогам, скорее всего на Проксиму отошлют, я с тамошними больше всего наработал… А я туда шибко не хочу. Устроишь, чтоб уступили орионским — может, и вспомню чего про твоего мальчика… На Орионе нормально, сидевшие говорят, жратва — как у президента, библиотеки, спортзалы, и по амнистии выйти можно. А с Проксимы я не выйду, там начальник — зверь, я его знаю… Мы с Барни Носатым ещё в 67 его жену с сынком порешили… Ну, я не решал, я на стрёме стоял… Так вот, Барни и остальных двоих уже в живых нету. Не знаю, какой я там смертью умру, но лютой. Придумай уж что-нибудь, я в чём скажешь сознаюсь, хоть что ихнюю бабушку подушкой задушил, но добейся для меня Ориона.       Вито, столкнувшись в проходе с медсестрой-зандерианкой и наградив её каким-то не очень приличным бракирийским выражением, наконец достиг противоположной палаты и совершенно не деликатно выволок Вадима наружу.       — Алварес, ты в своём уме? Ты что, не видишь, что он с тобой играет?       — Синкара, ты б, может, не лез не в своё, вообще-то, дело? Я наконец напал на след своего брата! Этот Гудман что-то знает, и…       — А на тебя сейчас нападут медики, стоит мне только свистнуть! Я тебя пока старше по званию и я решаю, что моё дело, что нет!       — Гудман с дружками промышляли в астероидном поясе Марса…       — И что? В этом поясе в давние времена кто только не промышлял… Он тебе скажет всё, что ты хочешь услышать. Ты не знаешь, а я уже знаю — Гудман телепат. Слабый, но достаточно, учитывая, что именно о брате ты сейчас и думаешь.       Алварес раздражённо запустил пятерню свободной руки в волосы — ощущалось это, сквозь анальгетик, странно, словно рука частично не своя.       — Это не при чём… Знаешь ли, я тоже не совсем обычный человек. От отца я унаследовал особенность — ни одному телепату пока не удавалось меня просканировать. У меня абсолютный блок.       Синкара наконец соизволил выпустить плечо Вадима.       — Пусть даже так. Это не отменяет того факта, что это самая натуральная, неприкрытая, ребёнку очевидная провокация…       Вадим сунул под нос надоедливому коллеге кулак с зажатой в нём цепочкой.       — У него кулон моего брата! Это — вещественное доказательство, а не провокация!       Глава отдела контрабанды невозмутимо хмыкнул.       — Что, этот кулон штучная работа, и других таких во вселенной нет?       — Ну, в точности таких — полагаю, что нет. Доктор Гроссбаум заказывал его специально для Элайи. Это, как выразился Гудман, заклинание — 116 псалом. Не самый ходовой — просто он, поскольку короткий, вошёл сюда весь, а не 1-2 стиха. Тут их всего два. Первый на одной стороне, второй на обратной.       Вито растерянно ковырнул пальцем мелкую вязь по граням пересекающихся треугольников.       — Погоди… Так твой брат что — еврей?       — Ну, не в национальном, а в религиозном смысле — да. Влияние друга семьи, когда-то, в общем-то, спасшего жизнь ему и его матери…       Шоколадные глаза Вито стали, мягко говоря, очень большими.       — Но вроде бы, у вас там религия всякая запрещена?       — Не запрещена, а не одобряется, это не одно и то же, Синкара. С Элайей кто только не проводил разъяснительную работу, включая матерей — бесполезно. Вынужденное затворничество, с лишением воспитательного влияния коллектива, плюс болезнь, ломавшая его с самого детства… Люди ударяются в религию от бессилия перед тем, что они не могут постичь и с чем не могут справиться.       — Не согласен, но это вопрос отдельный. Дай угадаю, это к этому другу семьи он летел тогда?       Вадим кивнул.       — Да, но не только. Там добавился ещё один друг семьи, из прошлого — мистер Гарибальди, ему тоже страшно захотелось принять в своём доме сына Андо, внука Литы Александер… Это был его транспортник. А сопровождала Эла дочь Гроссбаума Эстер. Ну что могло случиться, в самом деле, всё же было под контролем…       В конце коридора, вернее, правильнее сказать — в начале, у выхода в холл, куда ходячие больные из общебольничных выходили посмотреть новости и почесать языками, два дрази, временно переквалифицированных в санитары, пытались закатить в палату какую-то мудрёную установку. Установка оказалась несколько выше дверного проёма, и теперь они ждали кого-нибудь «постарше», чтоб разъяснил, можно ли её наклонять или как. В другом конце общебольничный, по-видимому, из ремонтников, с громоздкой конструкцией, сковывающей всю руку и часть плеча, крался к соседней палате — страсть как хотелось посмотреть на настоящего пирата. Издержки нехватки мест, что поделать, а повыгонять на амбулаторный всех, кто не совсем лежачий, тоже нельзя. Сквозь закрытую дверь приглушённо доносились переругивания Гудмана с соседом.       — Алварес, если этот тип действительно что-то знает — мы за него возьмёмся так, что он сам удивится глубине своей памяти. Но этого не будет, если ты с открытым ртом будешь ловить всё, что он тебе скажет. Это он должен стараться убедить тебя, что говорит правду, понимаешь? Он должен беспокоиться, станешь ли ты его слушать, а не ты — станет ли он говорить.       — Всё это замечательно и очень гладко звучит, когда говоришь не о своём брате, правда?       Вито вцепился ему в ворот и встряхнул, как куклу.       — А о моих братьях речь никогда не зайдёт — они мертвы. Не ты один тут знаешь, что такое терять — я потерял всю семью. Дважды. И первых я хотя бы не помню, не знаю их имён и их лиц, зато вот вторых помню прекрасно. Да-да, у тебя есть слабое место — твоя надежда снова увидеть брата, а у меня слабых мест уже нет.       Вадим отвернулся — видеть в обычно смеющихся и бесстыжих глазах такое выражение совершенно не хотелось.       Свет ближайшего плафона загородила широкая туча с голосом Шочи Каис.       — Ребят, если вы решили друг друга поубивать, то делайте это не в госпитале, а в морге. А вообще кое-что есть по зубастой теме. Хмырь тут один сказал, мальчишку-ранни — ну, он-то вообще не понял, что это такое, да и не разбирался — продал года три назад какому-то хурру. Имени не запомнил, и не пытался — там не вышепчешь… Хурр не из тех, с кем они сотрудничали, тех они хоть как-то запоминают. Несколько хурров у нас тут с прошлого улова осталось, надо бы очную ставку что ли устроить. Да и вообще плотно этими хуррами заняться, им окромя клыкастого мальчишки много чего интересного продали, в частности, на след королевских бриллиантов напали, тех самых… тридцать лет где-то плавали…       В комнате Андо Колменареса царил образцовый военный порядок, даром что сам он по касте был жрецом.       — Батя — это который батя Андрес — нам всегда так говорил: «Хватит Алиону того, чтоб за мной срач прибирать, меня уже не переделаешь, так хоть вы проблем не доставляйте». Ну и Диего нам хорошего леща прописывал, если хоть одна вещь не на своём месте…       Дайенн произнесла полагающуюся формулу, принимая чашку и вдыхая аромат напитка. Что ни говори, мастерство жрецов в приготовлении чаёв непостижимо. Неприятный момент обсуждения того факта, что у Андо два отца, был пройден — в немалой степени, просто потому, что касается это не воинской касты, и как ни крути, при всей скандальности этого союза, речь идёт о не последних людях в обществе, осуждать фриди если и позволено, то не рядовому воину из клана медиков, да и осуждать главу минбарского отделения Комитета помощи отсталым мирам медику не очень позволяет такт. Можно соглашаться с алитом Соуком, что наши верхи перестали следить за своей чистотой окончательно — но соглашаться следует молча, покуда твой голос никто не пожелал услышать. И в любом случае несправедливо б было возлагать на Андо ответственность за то, чему он не был виной, баланс между необходимым осуждением греха и необходимым почтением к родителям — и так достаточная для него ноша.       — Диего — это ваш старший?       — Да, он из первого поколения. Помогал родителям воспитывать нас… Он из рыжих, как и ты. А Мигель — чёрный, как этот… Байронн? Вы откуда знакомы, кстати?       — По учёбе, — улыбнулась Дайенн лёгким ноткам ревности в голосе Андо, — мы были в разных группах, но на некоторых предметах у нас бывали совместные занятия, а потом и самостоятельной подготовкой мы часто занимались вместе. Потом экзаменовались по фармакологии у одного учителя, он помогал мне… больше морально, никто с точки зрения учителя не знал фармакологию достаточно хорошо, чтоб экзамен дался ему легко. Мне ещё повезло в сравнении с многими… Тому же Байронну было тяжелее, он из жрецов, почти никакой подготовки до института не получил. А он ещё при специализации выбрал ксенобиологию, притом не просто ксенобиологию, а инсектоидную. Выпускную работу делал по проблемам трансплантологии у тракаллан. Мне это даже представить-то страшно. Ладно, не важно. По правде, мне очень хочется послушать о твоих братьях. Я думала, мои родители уникальный случай, а кто-то, оказывается, воспитывал сразу троих!       — А уж мне-то как хочется поговорить о твоей красавице-сестре! — белокурый дилгар поставил на низкий столик блюдо с мясными шариками и, сосредоточенно хмурясь, посыпал их специями — это полагалось делать на глазах гостя, как знак внимания к нему, — хотя едва ли она так же красива, как ты — кто ж может быть красивее рыжих!       — Вижу, старший брат оказал на вас большое влияние, — рассмеялась Дайенн.       Палочки были домашнего изготовления, сделанные явно не очень умелой рукой — узоры на набалдашниках, по которым различали палочки из одной пары, были выполнены кривовато, хотя старательно.       — Не без того. Мы с Мигелем сроду не сомневались, что быть ему в будущем большим начальником. Думали, как пить дать на радость бате Алиону выберет касту воинов… Но нет, жреческую. Правда, потом пошёл вот в анлашок. Зато воинскую выбрал Мигель — ну, потому что его с детства спорт особенно влёк, а все спортсмены, как ни крути, воины по преимуществу.       Может быть, ещё через пару поколений изменится и это. В медицину уже сейчас идут из не воинов не только телепаты, исторический или лингвистический профиль выбирают не только жрецы. Не так много профессий, которые остаются клановыми, кастовыми. Пока сложно сказать, облегчает ли это юношам и девушкам их выбор или наоборот.       — Ну, у нас-то какие особо трудности выбора были, верно? Семья многое определяет. Да и разве это плохо? Не могу сказать, что мне в моём жреческом обучении так уж всё по сердцу пришлось, но не все же как батя Алион. Это у него, кажется, ни одного послушания не было, в котором он не был бы лучшим. Ох, как мы страдали с этими переписываниями летописей Зилана! Диего важничал, всего с пятого раза сдал. А мне учитель вообще сказал, что моё письмо — это грех, который не прощается ни в этой жизни, ни в следующей. Тоже верно, конечно, что только кажется так, что выбрать касту родителей это лёгкий путь… Ты вот тоже столькому, наверное, ещё дома научилась, а помучиться всё равно пришлось.       — Дома учишься, так или иначе, преимущественно тому, что видишь каждый день, — вздохнула Дайенн, — специализацию. Конечно, к моим услугам была обширная библиотека родителей, теоретическую основу они мне дали неплохую, но практика была…       — Однобокой.       — Ну да. Мне есть с чем сравнить, у Мирьен экзаменовка прошла куда легче, и теперь она помогает родителям. Это здорово, когда им придётся уйти на покой, она уже будет достаточно опытной, чтоб всё оставить в её руках.       — Трудно ей, наверное, будет одной.       Со свежей зеленью в космосе обычно некоторая напряжёнка, гидропонное оборудование могут позволить себе далеко не все и не везде. Конкретно на Кандаре прибытия продуктовых заказов всегда ждали с дрожью нетерпения — даже привядший салат и подмороженные стручки гулула лучше, чем ничего. Альтака обещал, что когда-нибудь гидропонный сад тут снова будет (это оборудование земляне при консервировании станции вывезли первым делом) — надо думать, сам был в нём заинтересован. А пока только Шочи Каис выращивала под особой лампой что-то специфическое хаякское, да какие-то эксперименты проворачивали гораздые на выдумку дрази (Эйлер постоянно напоминал им, что обнаружит что-то по своей части — расправа будет страшной). Поэтому сочные, хотя и несколько бледноватые листы цароти вызвали у Дайенн восторг, которого она не смогла б заподозрить за собой в детстве. На вкус дилгара они так себе, да что там, и на вкус большинства минбарцев, но любой родитель завалит вас перечислением, сколько в них полезных веществ.       — Почему же одной? Родители всё равно будут помогать надзором и советом. И возможно, приедет для обучения кто-нибудь из племянников, об этом были разговоры… Если б родители не взяли нас, они всё равно взяли бы учеников, хотя хозяйство давно идеально отлажено, работы там на всех хватит. В теплицах автоматика, но посадку и сбор осуществляют вручную, не говоря уж о полях.       Андо, кажется, едва не подавился.       — На полях — вручную? А большие поля?       Дайенн рассмеялась.       — Странно, я даже не задумывалась над этим вопросом — большие ли. А ведь, пожалуй, да. Произведённые у нас препараты снабжают три города. Но всё моё детство я замечала преимущественно то, насколько там всё восхитительно красиво… Представь, целые пёстрые полотнища, полные стрёкота насекомых, писка мелких животных и совершенно божественных ароматов бесчисленных цветов, некоторые из них такие мелкие, что только под микроскопом можно рассмотреть их строение — но аромат этих крох извещает о их существовании за несколько метров. Поля с теми культурами, которым нельзя смешиваться, разделяются живыми изгородями кустарников, на которых тоже растёт что-то полезное, а внизу в тени — валенов корень… У нас есть даже небольшое озеро, когда сезон чиаран отходит, а он недолог, нам разрешалось там купаться. А какой там, недалеко от берега, был ягодник! По нашим с сестрой ощущениям, мы просто целыми днями наслаждались пребыванием на природе, играми и болтовнёй — но параллельно с этим умудрялись набрать по мешку листьев, корней или соцветий того, что на сегодняшний день требовалось. На поля многолетников можно было выходить хоть каждый день, там что-нибудь поспевало. А вот к люмори отец нас водил исключительно с ознакомительной целью, сбор их плодов это отдельный обряд — они их дёшево не отдают, знаешь ли, жгутся так, что не всякие перчатки спасают. Да к тому же там рядом ульи…       — Ульи?!       — Есть такое замечательное растение — хора. Опылять её, к сожалению, может далеко не каждое насекомое, точнее, в наших широтах — только один вид, имеющий достаточно длинное тело, чтобы суметь выбраться из её бокаловидных бутонов. Поэтому хору приходится высаживать изолированно, окружая по периметру ульями уллохор. Иначе из-за массовой гибели насекомых останутся без опыления и другие растения. К тому же уллохоры… ну, не очень дружелюбны. И не прочь закусить нектар мясом незадачливого конкурента. Так что если организовать разделение территорий неправильно, то одна только хора у тебя и останется. Ну, ещё люмори, потому что она самоопыляемая…       — То есть этих… чего-то-хор тоже вы выращивали?       Дождавшись, для соблюдения правил вежливости, когда и хозяин дожуёт свой лист цароти, Дайенн позволила себе взять ещё один.       — Ну, в основном с выращиванием себя они прекрасно справляются сами. Главное, чтобы они от тебя не ушли — иметь хорошее, обильно поливаемое поле хоры и, за неимением целого леса брачиула, в коре которых уллохоры любят строить свои жилища — улья из такой коры. Обязательно с отделением, куда они смогут относить трупы умерших сородичей — в природе они для этого используют длинные выросты в коре, которыми брачиула прямо славится. Их можно просто срезать, заливать внутрь масло лийх — и примерно через месяц готова лучшая мазь от кожно-паразитических болезней из известных. Уллохоры за свою жизнь так пропитываются нектаром хоры, что после смерти и их тела становятся лекарством.       — С ума можно сойти, что ещё сказать. Что бы мы, городские дети, о жизни знали вообще… Я грешным делом, когда о таких базах по выращиванию растений и грибов слышал, думал — вот до чего хорошо народ устроился, ходи себе, рви цветочки…       — В какой-то мере это так и есть — если всё организовано правильно, все растения растут на подходящей им почве, соседствуют только с теми, которые им не вредят, окружены нужным заграждением от вредителей — наше вмешательство минимально. Но хватает работы, например, с первичной обработкой сырья — сушкой или наоборот, созданием настоев и выжимкой масел, кроме того, у нас были грядки и теплицы и для нужд нашего пропитания… Но всё равно не могу сказать, чтоб моё детство было переполнено тяжёлой работой — мне хватало времени и на изучение родительских книг, и на тренировки с дядей Кодином.       — А мы вот с Мигелем всегда задавались вопросом, как бы так дополнительное время изыскать — чтоб и на поиграть хватило, и по шее от отцов потом не получить, если учебные задания сделаем абы как.       Что ж, раз уж они тут уже довольно много говорили каждый о своём детстве… наверное, допустимо, чтоб она задала и этот вопрос.       — Андо… Верно, что ты был знаком с моим напарником, Вадимом Алваресом?       Парень присвистнул.       — Ну как — знаком… Детство, считай, вместе провели — ну, пока они на Корианну не отбыли. Диего с Ганей дружил, ну и с Уильямом, а мы, соответственно — с Вадимом. Мяч вместе гоняли… Учились, правда, порознь — у них-то подготовка была не чета нашему, сыновья энтил’зы, как-никак. Ну, старшие, то есть, но и Вадим к тем же учителям ходил, что только программа полегче была, таких послушаний, как от Коулов, от него никто не требовал. Уже ожидалось, что Ганя тоже в анлашок вступит, но оказалось, он историей прямо серьёзно увлёкся, насколько знаю, на Корианне потом истфак заканчивал. А Уильям переводчиком стал — влияние Шериданов, не иначе.       Этот вопрос был вполне невинным, но будет ли таковым следующий? Однако, сама внутри себя понимая то, что Андо пока не очевидно — что она стоит на пороге этого самого коварного из грехов неподобающего любопытства — она должна этот шаг сделать, иначе каков же смысл…       — Ты не знаешь, почему они переехали на Корианну? Не моё дело рассуждать, это правда, но не очень логичное место для сыновей энтил’зы.       Андо задумчиво прожевал очередной лист.       — Ну, если так рассуждать… Энтил’за жив покуда и ещё долго здравствовать собирается, и должность, опять же, не наследственная. В анлашок идут тогда, когда сердце ведёт, а пока не привело — так незачем и идти. Достойнейшую из возможных подготовку, образование отец им обеспечил, ну, а дальше их собственный жизненный выбор… В принципе, они могли, наверное, остаться здесь, но видимо, не захотели расставаться с Лаисой и Вадимом.       — И это тоже мне непонятно. Как можно увозить ребёнка-гибрида оттуда, где он может получать достаточно квалифицированное врачебное наблюдение? Тем более куда — на Корианну, где только отстроили руины после гражданской войны!       Снова было разлито по чашке чая, с короткой благодарственной молитвой за насыщение.       — Ну как сказать, Элайя Александер там как-то выживал, а у него посерьёзней проблемы будут. Да и как ни крути, Корианна оптимальный мир в том плане, что там никто не будет ломать копья по вопросу, Избранный он или как, а того Лаисе на тот момент больше всего было и надо.       — Избранный?! Кто — Алварес?       Андо закусил губу.       — Не стоило мне этого говорить, видимо. Но я так посчитал, что раз вы напарники, то ты знаешь…       Отец как-то сказал, что всякому соблазняющемуся кажется, что грех приведёт его к чему-то неизведанному и волнующему, между тем как грех ведёт всегда к вполне изведанному, испытанному тысячей несчастных до него — к стыду и раскаянью, ощущению своей нечистоты. Насчёт стыда и раскаянья сказать пока сложно было, но неизведанное, определённо, здесь есть. Именно неизведанное стояло сейчас перед ней — и пугающее, потому что она совершенно не понимала, о чём речь и как себя вести, понимала только одно — что недопустимо показать этот страх перед тем, чьим простодушием она сейчас пользуется.       — Смотря что. Сколько б разговоров уже ни было между нами — я не могу знать всю его жизнь. Потому я и завела с тобой этот разговор, чтоб посмотреть на того, кого знаю, глазами того, кто знал его много дольше.       — Конечно, ты говоришь правдивые вещи, только ведь это было давно, в детстве. Впрочем, не думаю, что Вадим изменился в главном — в том, что он честный и скромный малый. И его, и его мать эти кривотолки очень уж нервировали. А с ними и прочим близким нервов доставляли. Да и энтил’зе, если уж на то пошло — хоть это не его сын, но живёт ведь в его семье… Мало что ли наше общество из-за Дэвида Шеридана гудело, но того по роду матери трилюминарий признаёт, и то свечение слабое, а в Вадиме ведь нет ни капли минбарской крови, а сияние, говорила Лаиса, было такое чистое, пронзительное — вот откуда? Я надеюсь, сестра, ты не будешь говорить об этом в лишние уши. Ну, сам Вадим уж точно б этого не хотел. Хотя не знаю, долго ль утаишь шило в мешке. Всё-таки это видело множество жрецов и прихожан, разговоры, как ни крути, шли долго… Сейчас об этом уже редко вспоминают — ну так и слава Валену, Вадим не на Минбаре живёт.       Дайенн сидела, как обухом по голове ударенная. О чём говорит Андо? Как подобное может быть? Мыслимо ли не думать теперь об этом, мыслимо ли позволить себе думать — как это понимать? Не может пройти в голове даже отзвук этого ответа — что в этом человеке душа Валена. Но всё же этот ответ явился — и как очистить теперь разум от самого невообразимого кощунства? Или как очистить разум от другого кощунства — допущения, что святыня минбарского народа поддельна, что вовсе не Валенов след она несёт… И какая из этих мыслей страшнее? И сколько б было сторонников той или другой, если б Вадим и сейчас жил на Минбаре, если б разговоры не смолкали — а как они могли бы смолкнуть, если б живое напоминание дышало одним с нами воздухом? А за ним встаёт тень раскола и смерти нашей веры… И пожалуй, теперь можно понять, почему Вадим пришёл к атеизму — как можно примирить веру с тем, что ему пришлось о себе знать?       Знал ли об этом алит Соук? Ни словом, ни полсловом он не намекнул об этом, он сказал, что причина отъезда семьи Алварес — тайна, соблюдённая в высших кругах. Но какова вероятность, что он счёл бы её достойной этого знания? Нет, совершенно точно, это была б для неё лишняя информация. Мог ли алит Соук на самом деле знать об этом? Мог. Среди прихожан того храма вполне вероятно были воины. Даже если жрецы сразу пришли к решению сберечь эту тайну внутри касты (во имя Валена, это всё равно треть минбарского общества!) — мало ли было в истории секретов, предотвратить утечку которых не удалось. Но ведь в шоке первых минут об этом просто никто не подумал…       Хуже нет — спрашивать себя сейчас, должна ли она сообщать об этом алиту Соуку. Да, должна — потому что обязана сообщать ему всё, что ей стало известно о личности Алвареса. Нет, не должна — потому что не вправе позволять своим устам такое кощунство, и потому что не должна была этого знать, это информация не её уровня. Никто, никто вообще на белом свете не должен был этого знать!.. Но почему-то ни одна сила во вселенной не остановила Лаису по дороге к этому храму.       Нет, хуже есть — размышлять, что думает об этом сам алит Соук, если действительно знает. И к которой из версий склоняется — что в равной мере колеблет самые постулаты веры. И все эти мысли, разрывающие голову — насколько некстати ввиду предстоящего полёта к месту преступления… Воистину, Альтака прав, во многая знания многия печали.       — Что, этих можно уже грузить? — Лай Вонг, потирая руки и откровенно скучая, слонялся туда-сюда по комнатам Островка, лениво попинывая трупы — благо им, давно уже окоченевшим, на это было ровным счётом плевать.       — Да, забирайте, — Сингх разогнулся, положив в контейнер очередной пакетик для сбора улик.       — Дайенн, ты там, возле этой стены, молишься или медитируешь?       — Почему три?       — Чего?       — В круге знака цифра три. До сих пор был алфавит. Чего три? Что он имеет в виду? Не могло ведь это убийство быть третьим… Нет, я не Алварес, чтоб понять эту непостижимую логику — А, Б, снова А, теперь 3…       — Ну, может, и слава богу? Нам и одного Алвареса, если так посмотреть, иной раз даже с избытком, — Сингх встал за плечом Дайенн. Та же картина, да… Окоченевшие обескровленные трупы, тоскливо звенящее под ногами битое стекло, жирно, старательно выведенный на стене символ ворлона. У этой стены и нашли Аделай Нару — скорчившуюся, полузамёрзшую, её сперва приняли тоже за мертвеца… Быть может, это её кровью написано очередное послание? Можно провести анализ…       — Три… Троица? Если уж из религиозных символов у нас ангел уже имеется…       — Это, конечно, сужает круг подозреваемых до тех, в чьих религиях принят догмат о Святой Троице, — хмыкнул Расул, фотографируя солидную пробоину в стене — судя по всему, проделанную валяющимся в соседнем помещении металлическим контейнером, но господи, это с какой же силой нужно было его кинуть…       — Вовсе не обязательно… Совсем не однозначный факт, что сам преступник исповедует ту религию, символы которой использует.       — Народ, не усложняйте, а? Вы с этим… ангелом-то закончили, откреплять от стены уже можно?       Дайенн стояла, прислонившись боком к стене — казалось, её холод чувствовался через скафандр. Холод космоса… Ей вдруг пришла в голову идиотская мысль — как обосновавшиеся здесь пираты не боялись призраков? Многие пираты, как она уже знала, удивительно для их рода занятий суеверны… Хотя, почему удивительно? Шляясь по множеству странных и опасных мест, будучи сами отнюдь не академического образования, они, сталкиваясь с чем-то, в явлениях окружающего мира или технологиях, что превышало их понимание, охотно перенимали мистические трактовки, принятые в отсталых мирах. Так появлялись легенды о «нехороших местах», о проклятых сокровищах, о том, «что брать можно и что нельзя». «Борзая молодёжь» вроде той, о которой говорил Рок, регулярно, смеясь над «стариковскими баснями», нарушала какие-нибудь неписанные запреты, и тогда уж приходил черёд смеяться старикам. Ну, версия, что вот это всё является делом рук нечистой силы, в госпитале уже звучала… Теперь Дайенн думала, что очень сложно понять логику существ, не верящих ни в какого бога, не исполняющих никаких заповедей, не опасающихся, видимо, расплаты за свои злодеяния, но уповающих на защитные амулеты и при обосновании на новой планете разбивающих ящик дорогой выпивки как жертву местным богам. Видать, недостаточно они умилостивили души погибшего народа лумати…       — Почему ты никак не можешь отцепиться от этого дела? — спросил Вито, в очередной раз поцеловавшись с бутылкой. Вадим отложил фотографию стены на Яришшо.       — Ну, быть может, потому, что оно сейчас самое важное, или нет?       Комнату Синкары через некоторое время, притерпевшись, можно было назвать по-своему уютной — будучи не новобранцем, он уже имел некоторую обстановку, которую и перевёз сюда, и эта обстановка носила явственный отпечаток бракирийского колорита, начиная вот с этой чёрной с золотом обеденной зоны, едва ли часто использующейся по прямому назначению — судя по состоянию кухонной части комнаты, где все свободные поверхности были заставлены какой-то околорабочей дребеденью, питался Вито действительно исключительно в столовой.       — Не достохвальный подход — делить дела на важные и не важные. Но согласен, головняка, подобного этому, ещё в архивах поискать…       Вадим поднял фото диллатлиинской резни.       — И потому что все прочие наши дела, так или иначе, сводятся к этому. Пираты бегут… пираты сходят с ума от ужаса, а это сильно. Новая война Изначальных… Пусть ряженых в них, но кровь-то льётся настоящая…       Вито некоторое время задумчиво созерцал висящий на боку холодильника календарь — без пояснений Вадим бы, пожалуй, не понял, что это календарь, да что там, не понял бы, что это холодильник — то и другое бракирийское. С местными холодильниками, переключающими режимы камер в соответствии с некой своей внутренней логикой, Вито иметь дело не согласился бы — в холодильнике у него хранились выпивка и корм для питомца. С питомцем он познакомил гостя первым делом — какое-то экалтинское животное, напоминающее по виду гигантскую тихоходку, если б она ещё отрастила ветвистые, вяло шевелящиеся рога, занимало террариум длиной почти в кровать и высотой примерно в половину комнаты, представляющий из себя некий микромир. Там на своего рода полочках, соединённых мостиками, были высажены растения, внизу был небольшой затенённый прудик, где животное изволило отдыхать, отдельно оформлены были и места для приёма пищи и отправления нужды. Не хотелось даже представлять, чего стоило весь этот комплекс перевезти.       — Что означают эти буквы и цифры? Твоя теория с алфавитом, как ни крути, полетела к чертям.       Вадим покачал головой.       — Она не полетела, точнее, мы не знаем, какое значение имеет алфавит для него. Его личный алфавит…       — Да уж, личный алфавит — это звучит здорово, — Вито снова отхлебнул приличный глоток, — не дай бог так у каждого свой алфавит будет, да, — он подцепил пальцем кулон-звезду, — а твой брат что, реально вот этот алфавит понимал?       — Ну, немного читать мог, доктор Гроссбаум его учил. Дайенн как-то удивлялась полиглотам нашей семьи. Главный, правда, не я. Ну, я знаю земной, центарин, дилгарский, минбарский, корианский. Одно время мать пыталась научить меня белорусскому — это язык предков моего отца. Далеко дело, конечно, не пошло — на нём мне не с кем говорить, но у нас до сих пор лежат тетради с белорусской кириллицей. Элайя интересу ради занимался немного тоже. У Элайи, думаю, могло получиться — в учёбе он был куда прилежней, чем я. Когда не болел… А из языков он знал земной, корианский, немного иврит и немного лорканский — тётя Виргиния опять же от нечего делать его учила. Но весьма не систематически — нечего делать тёте Виргинии было редко.       Синкаре, видимо, надоело ронять ногами с полочки под столом щедрой грудой наваленные там папки с документами, он собрал их в охапку и унёс на полки книжного шкафа, прихватив оттуда, раз уж взгляд упал, толстую чёрную книгу с двумя почти одинаковыми золотыми закорючками на обложке.       — Какой, говоришь, это псалом? Не особо ходовой, да, я б с ходу не вспомнил. У меня над кроватью висели стихи из 90го: «Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днём, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень». А у Грайме — из Нагорной проповеди: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». На бракирийском, а библия семейная старинная была, земная ещё, из первых, привезённых на Бракир, оттуда на Экалту. Я тогда думал, я этот земной никогда выучить не смогу… Не уцелела, конечно. Столько закладок там было ещё бабкиных, мать там полюбившиеся места подчёркивала… А задний форзац заклеен был, отец когда маленький был, решил Иисуса нарисовать. Дед так охренел, что даже не всыпал ему, просто заклеил там, но всё равно просвечивало. Да уж, не думал, что буду говорить об этом с тобой… О семье ещё к тому же… Хотя чего такого. Да, ты чокнутый совок, а я — по-вашему буржуй, но есть то, что для нас общее. Береги семью, Алварес… В свой срок все мы хороним близких, конечно, главное — чтоб не раньше срока, хуже этого нет.       Вадим вытащил из-за пазухи фотографию.       — Поверь, очень хорошо это знаю.       Вито нахмурился, провожая взглядом бутылку в руках Алвареса.       — Если ты о брате, то не говори так, не смей. Нельзя говорить как о мёртвом, пока не знаешь точно. Вот говорят — тяжелее принять потерю, если расстались нехорошо. Мол, если б хотя бы не такими были последние сказанные слова… Херня всё это. Я очень хорошо с ними расставался, последний мой разговор с матерью был очень тёплым… Что, мне легче должно быть от этого?       — А мы расстались… не очень хорошо. Не знаю, легче или тяжелее мне было б, будь иначе. Точнее… И не могло быть иначе.       Вито поднял фото Элайи, неуместно лежащее поверх веера фотографий мест преступлений.       — Потому что ты был против этой поездки?       — Да. Да не в поездке как таковой дело. Я был против его выбора… Знаю, ты можешь сказать, что это его выбор и он имел на это право. Любой так скажет, когда предмет разговора достаточно абстрактен для него…       Чёрная с золотым тиснением книга лежала на краю стола и казалась его органическим продолжением. Виргиния как-то сказала, что смешнее бракири-католиков с её точки зрения только дрази-мусульмане, а Диус возразил, что встречал землян, искренне поклонявшихся Иларус, да и они тут, в общем, на довольно смешной планете живут… Отдельная проблема любого заимствования — переводы. На Диусовы переводы жизнеописаний и восхвалений богов историческая родина смотрела в основном равнодушно, но иногда даже выносила сдержанные похвалы за популяризацию центаврианской культуры — и это при центаврианской любви докапываться до каждой мелочи, которая может выставить великую Республику недостаточно великой. Вот Дэвид регулярно получал шпильки по поводу недоучтённого богатства значений какого-нибудь слова, от маститых жрецов, которые сами ничего не переводили и не собирались. Минбарцы не заявляли, как те же нарны, что священные книги нужно читать строго в подлиннике, да и поздно б это уже было — переводы некоторых наиболее популярных текстов минбарского вероучения на земной и центаврианский были сделаны задолго до Шериданов, но случая подчеркнуть, что при переводе теряется смысл, не упускали. Вот Виргинии было тяжелее, она была в положении тех самых критиков, которые сделали б лучше, если б могли — на себя смелость переводить на брим-ай или арнассианский что-то серьёзное она б не взяла, но в чужих работах недостатки видела. Поэтому все с большим интересом следили за увлекательным сериалом бракирийских споров о переводах — испытывая смесь сострадания и радости, что их это не касается. Первые попытки перевода были сделаны ещё первыми неофитами-энтузиастами, но вот этот, утверждённый Ватиканом, вариант был собран, после многочисленных соборов, прений и обвинений друг друга в ереси, только в конце 80х.       — Ну, я б не сказал, что религия — это для меня абстрактно. На меня не подумаешь, конечно, как на религиозного человека, потому что это не то, о чём я готов болтать… Выставлять религию напоказ — это фарисейство. Но и интимных тайн я из неё тоже не делаю, не вижу смысла. Нет, я понимаю тебя в какой-то мере. Когда твой близкий верит иначе, чем ты — это трудно принять, если твоя вера искрення, конечно, и если ты искренне любишь его и беспокоишься о его душе. А кто-то из родни в этом плане был на его стороне?       — Прямо чтоб на его стороне — наверное, никто. Виргиния считала, что это детская блажь и это пройдёт, и лучше не давить — тогда просто из подросткового упрямства будет держаться за своё. Офелии всё это тоже не слишком было симпатично, но она считала, что если это помогает ему бороться с болезнью, то пусть хоть что… Дяди — понятно, как относились, особенно Дэвид. Но, при том значении, что он имел для Элайи — на это тоже повлиять не мог.       — Вот непонятно, кстати. Как у него это совмещалось-то? Ну, с одной стороны — родителей заповедано уважать, с другой — гомосексуализм смертный грех.       — Да, это действительно доставило Элайе много переживаний. Вито, в католичестве это тоже смертный грех, как ты совмещаешь?       В смуглой руке начальника отдела контрабанды изнанка фотографии смотрелась контрастно белоснежной.       — Мои взаимоотношения с богом — это мои проблемы. И строго говоря, ты не совсем прав. Ну, едва ли ты мог бы хорошо знать историю вопроса, откуда вам там на Корианне… Церковь уже давно не отлучает гомосексуалистов, в 2240 году Папа Марцелл III разрешил венчания гомосексуалистов. Правда, через три года уже новый Папа, Лонгин II, отменил… В настоящее время вопрос венчаний и отношения к гомосексуализму вообще отдаётся на усмотрение кардиналов, так что каждая местность по-своему… А кардиналы Экалты традиционно делают вид, что этого вопроса вообще нет. На Рагеше вот ещё первый кардинал разрешил — вот и пойми этих центавриан, то вроде как за традиции держатся, то вон… Вот чего этот твой дядя не католик? Конечно, подданные б не поняли, но он и так сын проклятого императора, что он теряет? Хотя с иномирцем, наверное, всё равно не повенчали бы, не настолько уж Рагеш эталон толерантности. У меня первый напарник был центаврианин с Рагеша, Царствие ему небесное, — Вито перекрестился, — отличный был парень, грущу о нём до сих пор. Некоторые дураки думали даже, что мы были парой, хотя у него была любимая, а я о центаврианах в этом ключе сроду не думал. Не, технически оно, конечно, очень интригующе, но неравнобоко, как ни крути — их там шесть, а задница у меня одна.       — Ну не знаю, дядя Дэвид как-то справляется, — Вадим отхлебнул из своей бутылки и снова принялся перебирать фотографии, начиная с первой.       Глаза Вито озорно сверкнули.       — О да, дядя твой вообще великая личность… Кстати, а почему, получается, они оба Шериданы, если он… Ну, я понимаю, вам там на условности плевать… Хотя я сам не очень сторонник вот этого, чтоб мужчину женой называть.       — Строго говоря, тут вообще в другом дело. Они под одной фамилией со второй или третьей книги, кажется, числились… Просто у Диуса замечательная мать, добившаяся запрета публикации их книг с фамилией Винтари на территории не только Центавра, но и Земного Содружества. Да, при том, что сама носит другую. А потом и вовсе подала иск о запрете Диусу использовать эту фамилию. Опротестовать его он, кстати, никак не может — потому что формально она права, от наместничества он отказался, а фамилия прилагалась к титулу. А та фамилия, которую она по закону не имеет права отнять — ему самому, как ты догадываешься, не нужна. Так что и минбарские, и затем корианские документы выдавались с фамилией Шеридан. Ну, Шериданы пока никаких протестов не выражали — я имею в виду земных родственников Дэвида… Почему он оставил в живых женщину? Что вообще отличает это дело от предыдущих? Можно ли считать… что, в какой-то мере, она тоже является вестником, только мы пока не можем понять это послание?       — Алварес, — Вито опрокинул в себя последние капли, — ты сумасшедший. К счастью, не такой, как автор вот этого художества, но тоже. Зачем я тебе это показал… Хотя можно подумать, Ситар бы не показал…       — Ну, по крайней мере, теперь Дайенн перестала подозревать Зирхена. Нет, правда, за столько лет… Мог кто-то из пиратов наткнуться на этот мир? Мог. Хотя в таком случае, наверное, мы уже натолкнулись бы на ранни хоть где-то. Да, от того, что Раймон определённо ни при чём, не легче…       Фотография вернулась в руку Алвареса.       — О, спасибо, что напомнил, пойду как раз выселять этого невиновного. А то отписали этому барину целую камеру, а тут отбросы общества складировать некуда.       — Вито. Спасибо.       — Не за что. Выпивка и уши у меня всегда есть, время вот не всегда… Твою мать, уже ж среда, а мне данные с Проксимы так и не прислали! Ну, я им сейчас ввалю…       Дайенн вытащила из холодильника следующее тело и при посредстве Билла, шкафообразного молчаливого санитара, взгромоздила его на анатомический стол.       — Мужчина, центаврианин, возраст 50 лет, если верить документам… Вес около 80 кг… Точнее — 79,7… И это с учётом кровопотери… Смерть наступила предположительно около семидесяти двух часов назад, вторичное окоченение ещё не наступило…       В прозекторской, как и в операционных, центаврианского колорита, по какой-то логике, было ещё больше, чем в целом по отделению. Помимо крайне помпезного оформления всего, что тут не было привозным — видимо, центавриане не центавриане б были без этих вот завитушек, выгибулин и бляшек на ножках столов, дверцах шкафов и каркасах светильников — примерно половину одной из стен в каждом из этих помещений занимала какая-нибудь картина на тему великих светил медицины великого народа. Картины были вмонтированы в стену, демонтировать их, может, и можно было, но хлопотно, да и какой особо смысл — никому не мешали, младший персонал глазел на них первую неделю, а потом привыкал, как и ко всему прочему центаврианскому наследству. Дезинфекционную обработку они не затрудняли, так как представляли из себя литьё из металлопластика и ни от каких воздействий не портились, правда, поговаривали, после одной обработки глаза Велимари Хмурого стали светиться особо зловещим светом, но Дайенн, видевшая эту картину промельком, склонна была думать, что выглядеть добродушнее эта физиономия не могла, не было у неё такого свойства. Конкретно здесь картина являла эпизод из жизни достойнейшего ученика этого самого Хмурого — Макко Златорукого, славного своим мастерством установления причин смерти во времена, когда совершенство ядов далеко превосходило совершенство методов анализа. Здесь, стоя над телом министра Зуэйя, в соответствии с церемониальной логикой, иногда полностью перечёркивающей логику житейскую, изображённого одетым в парадный мундир со всеми регалиями, Макко величаво воздевал вверх руку, являя найденное им доказательство, что благородный министр был отравлен. Что это должно быть за доказательство — художники, видимо, не придумали, а может — причина опять же была в том, что времена натуралистичных изображений ещё не настали, поэтому рука анатома просто светилась чем-то зеленоватым. Непосвящённому могло показаться, что Макко обнаружил министра уснувшим прямо в одежде, что с удовольствием и демонстрирует столпившимся поодаль придворным.       — Но тебе-то, приятель, придётся щеголять здесь нагишом, таков уж порядок. Да и картин про тебя, правду сказать, не напишут, заслугами не вышел.       Заслугами не вышел, да, но расу, как выразился Шеномай, за скобки не вынесешь, вперёд Ц’Лаур начнёт дышать нашим воздухом, чем центавриане разлюбят бюрократию. Повадились требовать на каждый «свой» труп полный протокол. Зачем, казалось бы, им все обмеры его почек, если совершенно очевидно, что смерть была вызвана отделением головы от тела? А вот вынь да положь. Дайенн не знала, радоваться ли ей, что в родном отделении вскрытием и оформлением протоколов центавриан занимался исключительно сам Реннар, да она и с землянами и бракири была сугубо на вторых ролях — теперь она несколько паниковала, сопоставляя свой малый опыт с запросами центаврианской стороны. Но Ц’Лаур заверил, что всё, что будет надо, потом подправит, научился, за 10-то лет работы, и это будет более чем скромная плата за возможность ближайшие несколько часов хотя бы пребывать в родной атмосфере. Правки в протоколах — это звучит для минбарского воспитания как-то сомнительно, чтоб не сказать — неприятно, но помочь с тракалланскими трупами она могла б ещё меньше, а весь прочий достаточно квалифицированный персонал куда нужнее сейчас живым. Да и без совершения ошибок, как говорили учителя, нет опыта. Такие ошибки, по крайней мере, чреваты преимущественно головняками отделению, трупам хуже уже не сделаешь.       Сзади тихо подошёл Байронн — в тишине прозекторской его чуть шаркающие шаги разносились эхом.       — Помощь нужна?       — Не откажусь, меня уже ноги не держат… Будь добр, инструменты подай… Смерть наступила, по-видимому, от анафилактического шока, потеря крови наступила уже после смерти… Грудная клетка раздроблена симметрично чуть ниже ключиц… Интересно…       — Что такое?       Дайенн щипцами поддела край раны — контрастно тёмный в сравнении с бледным обескровленным телом.       — Кожа вокруг отверстий от штырей обуглена. Видишь? Здесь, здесь… Ввиду того, что потолок решетчатый, и штыри сами по себе не удержались бы в слишком крупных ячейках, их концы были загнуты, под воздействием местного нагрева до температуры… Приблизительно 1300 по Цельсию… Но нагрев действительно очень локальный, внутри раны ткани не задеты. Мне интересно, как технологически это могло быть сделано… Учитывая совершенно одинаковую картину всех восьми ожогов — на запястьях, на щиколотках, на груди, на бёдрах… Сколько ж таких аппаратов им потребовалось? Самое интересное, что десять таких аппаратов было найдено, но в мастерских при космодроме, и по заявлению Вонга, ни один в ближайшее время не использовался. На локтевых сгибах отметины зубов неустановленного животного, напротив правого сердца отверстие предположительно от иглы аппарата для откачивания крови… Приступаю к вскрытию грудной клетки…       Байронн подрегулировал фокус у парящей рядом камеры и придвинул ближе кюветы.       — Дайенн, тебе действительно нравится твоя работа?       Да, помощь действительно не была лишней, едва ли флегматичный, давно ко всему привыкший Билл стал отвлекать её от обычных в такое время размышлений о будущности души, покинувшей исследуемое ею сейчас тело. Этот совсем не старый ещё мужчина мог бы жить, мог бы заниматься чем-то если не великим и достохвальным, то по крайней мере, достойным, мог бы заслужить эпитафию пусть скромную, но иную, чем строчки её неумелого протокола.       — Ты имеешь в виду эту конкретно, или вообще? То, что больше приходится иметь дело с мёртвыми, чем с живыми? Сложный вопрос. С одной стороны, конечно, я понимаю, что училась… не совсем для этого… Но это ведь был мой выбор, и… Знаешь, какое-то время назад, наблюдая за работой врачей госпиталя и твоей, я задумалась, не завидую ли вам… Но пока у меня не возникает желания попросить перевода.       Байрон склонился над трупом, на лицо упала выбившаяся из-под шапочки чёрная прядь, он безуспешно пытался поправить её плечом. Сразу вспомнились институтские времена, его волосы, так же падающие на библиотечные свитки, над которыми они теми памятными весенними днями едва не теряли сознание, его рассказы о детстве — как друзья издали узнавали его по этим развевающимся волосам, потому что ветер срывал с него капюшон, рассчитанный на рогатую голову, а она пыталась представить, каково это вообще — расти среди бесконечных снегов.       — Это было бы забавно. Потому что сегодня я составил текст запроса на перевод… Но пока не отослал его. Я попросился в госпиталь Брикарнского отделения, но могу исправить и на ваше. Если, конечно, у вас там есть потребность ещё в одном специалисте.       Дайенн обернулась.       — Потребность-то есть, всегда есть… Но почему?       — Сложный вопрос. Не могу сказать, чтоб то, что я делал до сих пор, не делало меня счастливым, о своей поездке на Арнассию я не могу сожалеть даже с учётом того, что было позже. Но, посмотрев на тебя, на Хуана-Антонио… Я не хотел бы оказаться на вашем месте, нет, но понял мотивы, двигавшие вами. Теперь действительно понял. Мёртвым моя помощь не нужна, помолиться о их душах может любой. А живым — выжившим жертвам, вашим сотрудникам, испытывающим такие колоссальные нагрузки… Немногие могут похвастаться, что по лицу тракаллана понимают, насколько он вымотан, а я как раз могу.       Дайенн вздохнула — тут можно только кивнуть. Медики в меньшей мере, чем полицейские и техперсонал кораблей, подвержены естественным рискам их профессии — хотя и такое случается, особые пациенты склонны к самым разнообразным эксцессам, здесь ей успели понарассказывать. Но некоторую текучку кадров обеспечивает сам характер работы, постоянно столкновение с самыми неприглядными сторонами жизни — и можно понять тех, кому хочется вернуться к травмам производственным, а не нанесённым рукой садиста, к вызовам, которые бросают тебе коварство вирусов или несовершенство природы, а не чей-то извращённый разум, к пациентам, может быть, и не безупречного образа жизни, но не преступного.       — Ну и да, оговорился Ц’Лаур, что специалистов по инсектоидам острая нехватка, а я, такое совпадение, как раз он и есть. Ого… Я слышал утверждение, что у центавриан не бывает цирроза, но что это, если не чистейший цирроз? Самое большее года через три умер бы, даже если б сейчас не пал жертвой вашего маньяка…       — Да, цирроз… Но байки не всегда врут, алкоголь тут фактор обычно глубоко второстепенный, если не третьестепенный. Преимущественно всё же этиология бактериальная или паразитарная. Точнее даже… подобные экземпляры, бывая в самых разных неблагополучных, мягко говоря, местах, прекрасно понимают, что подхватить могли такое, чего нам на паразитологии и не рассказывали. И пытаются лечиться… как могут, как разумеют. И к гепатотоксическому действию самой заразы прибавляется действие препаратов, которые могут быть несовместимы даже не то что с алкоголем, но с некоторыми продуктами питания. Всего в инструкциях не укажешь. Составителям инструкций и в голову не придёт, что способен сожрать пират. Слышала про субъекта, на спор слопавшего танкра.       Ассистент, не удержавшись, прыснул.       — Это же… червяк какой-то дразийский?       — Примерно. В среднем с предплечье длиной и толщиной. Говорят, на вкус как ведро помоев. Не знаю, кто пробовал ведро помоев, чтоб сравнить… Но животное вообще-то полезное. Один из тех редких видов, что способен употреблять в пищу паразитов и делает это с удовольствием. Посему большую часть жизни полон их токсинами под завязку. Очень сложно застать его в том состоянии, когда — нет.       Как тут не вспомнить было и Гароди с его ничилином.       — Гм, а это что? Вот здесь, в воротах правого семенника?       — О… Не уверена, конечно, на все 100%, но кажется, теперь мы знаем, что именно послужило причиной цирроза и как оно попало в организм. Но я не знаю, как напишу это в отчёте, они не воспримут предположение о подобной… неразборчивости как оскорбление всей расы? Но картина действительно характерная, она для всех теплокровных плюс-минус одна, только у центавриан, ввиду внутреннего расположения семенников, эти узелки не бросаются в глаза…       — Мда. Если это чёрный рынок донорской крови, кого-то ожидают очень, очень неприятные сюрпризы.       Дайенн покачала головой. Наука не стоит на месте, но синтезировать центаврианскую кровь и теперь могут лишь три крайне дорогостоящие установки и кровь остаётся стабильной в течение не более 12 часов, после чего глобулины начинают распадаться, превращаясь во что-то такое, введение чего в организм может сделать хуже, чем было. Пока ни один консервант не смог этот процесс сколько-нибудь замедлить. О чём думают преступники-центавриане? О подобных рисках они должны бы думать, но вот Ренто не думал же, куда пихал свои отростки.       — Уверена, они проводят какое-то минимальное обеззараживание, должны же понимать, что среди этой братии здоровых не встретишь. Крови в этом субъекте, может, и много было, но даже экономически выгоднее б было вылить это добро в унитаз, да простит мне Вселенная это крайне циничное выражение.       — Но ведь версия, что эта кровь откачивается как… продуктовый запас, действительно звучит куда безумнее.       Дайенн нахмурилась. В памяти, где-то за обрывками рассказов Раймона, мелькало что-то ещё, что-то связанное с Алваресом, но воспоминание было каким-то настолько зыбким и обрывочным, что никак не удавалось его поймать. И это злило не меньше, чем-то, что опять, опять в этом проклятом кровавом деле что-то связано с Алваресом, Валена ради, ну зачем?       — Ну что, приступаем к вскрытию черепной коробки?       — Ага.       Билл, с оглушительным скрежетом почесав щетину на физиономии, включил пилу.       — Что ж, приступим… Так… Менингиома лобной доли — не удивлена, косвенные признаки имеются… А это что? Байронн, взгляни.       Коллега нагнулся, едва не чиркнув выбившейся прядью по объекту интереса. Вспомнилась собственная злость учебного периода — почему волосы не могут расти как-то более равномерно, быть одной длины, чтоб получалось убрать их полностью, безупречно. У минбарцев вот такой проблемы нет. На третьем курсе она подстриглась очень коротко, мама и Мирьен наперебой жалели об этом так, что стало стыдно за этот акт обеспечения собственного удобства. Кажется, судя и по Байронну, и по Андо, это проблема всех дилгар — посторонних их непокорные волосы могут, конечно, раздражать, а для семьи что-то вроде сокровища.       — Похоже на микроинсульт.       — Да, но… на этом участке, и сразу несколько… довольно редкое явление. Интересно, чем оно может быть вызвано… Позови-ка Фенлина.       — Фенлина? Почему именно его?       — Ну, других врачей-телепатов я здесь пока не знаю, а он, вроде, даже был фриди… Видишь ли, эти доли мозга отвечают у центавриан за экстрасенсорные способности. Но телепатом Ренто не был, об этом явственно свидетельствуют цвет и форма роговидных отростков… У центавриан картина инсульта отличается от земной, больше, как это ни странно, схожа с минбарской, «выбор» поражённого участка как правило не случаен… Несмотря на то, что я вполне предполагаю у покойного атеросклероз, поражений на других участках мозга я не вижу. Почему именно этот? У меня только одно объяснение — это результат телепатического воздействия. Насильственного воздействия — глубокого сканирования или, что ещё вероятнее, гипноза. Точнее сможет сказать Фенлин.