Пусть никто не узнает

Сколько раз мать говорила бросать вредные привычки? Отрывать от сердца да выбрасывать на ветер, чтобы не вспоминать, не мучиться. Саша точно знает, что мама плохого не советовала — она помогала, как могла, даже если не слушал ее слова. Мама пыталась объяснить, что не нужно возвращаться, даже если плохо и больно. Нужно жить дальше. Жить без Попова не получалось. По утрам он искал теплые руки, которые раньше сжимали в объятьях. В обед искал нежную улыбку и переплетенные пальцы. Вечером он искал чужого ворчания за то, что сидит на улице и даже куртку не надел. Ночью он искал жара, сплетения тел и рванных выдохов, в которых угадывалось родное и нужное «я тебя люблю». Жить без Попова не получалось, потому что сердце все еще частило, стоило увидеть его на парах или столкнуться на улице. Даже работа не помогала отвлечься от мыслей о нем, а так хотелось на пару секунд забыть. Забыть и отпустить, потому что сам был инициатором расставания. Жить без Вадима значило просыпаться одному, принимать холодный душ, потому что сны не отпускали ни на одну ночь. Готовить с неохотой, потому что некого было кормить, кроме соседского кота, повадившегося приходить к нему на завтрак. Некого было целовать на прощание, некого было стаскивать с кровати на пары. И никто не спасал его от болей внутри, потому что Вадим улыбался натянуто, но шутил с парнями как обычно. Потому что Вадим перестал пить, но стал больше гулять и редко появлялся дома. Саша знает, потому что как-то видел его маму и случайно спросил об этом. Она тогда посмотрела на него с грустью и легким оттенком злости, потому что Дятлов сам виноват, но рассказала, что Вадим крайне редко ночует дома. И, наверное, должно было кольнуть ревностью, обидой, но кольнуло лишь принятием. Потому что Вадим мог делать что угодно и спать с кем угодно — он был свободен, даже если сейчас Саша страстно хочет вернуть его. Саша тогда улыбнулся чуть изломанно и кивнул на материнское: — Он учится жить без тебя. Не отбирай у него шанс на нормальную жизнь. Ему хотелось спросить зло с оттенком ненависти: — Нормальную — это какую? С женой, детишками и заборчиком? Нормальную для вас, но для него полную притворства, сожалений и вечной борьбы. Нормальную, основанную на страхе подвести вас? Но он только прикусил губу и отвел ненавидящий взгляд в сторону, потому что каждая мать хочет для своего ребенка лучшего. Потому что не для всех сын гей — причина для гордости и принятия. Ему так хотелось выплюнуть в лицо этой женщине, что у Вадима даже не встанет на девушку, но он промолчал. Затолкнул подальше слова, наполненные презрениям, горечью и болью. Он не мог сказать такое матери своего любимого человека, даже если она по ошибке считает, что Вадиму будет лучше без него. Правильно мама говорила про вредные привычки, но любовь к Попову вытравить не удавалось. Не помогали работа, друзья, даже попытки влюбиться в кого-то другого. Все проваливалось, стоило вспомнить чужую улыбку и глаза, смотрящие с нежностью и страстью. Каждое занятие бледнело на фоне воспоминаний о солнечных днях, наполненных негой и чувствами. И он не сдержался. Увидел, как Попов положил ладонь на плечо Лехи. Как просто подошел близко и что-то сказал, рассмеявшись заразительно. У Дятлова словно крышу сорвало — ревность была такой оглушительной силы, что чувство было, будто его разметало от бомбы по всему фойе техникума. Ему хотелось вцепиться зубами в Лешину глотку и разорвать все артерии, чтобы никогда больше он не подходил к Вадиму так близко. Он подошел, дернул Попова за руку и под удивленные и непонимающие взгляды одногруппников и самого Вадима вытащил на улицу. Дотащил до угла, где не было камер, осмотрелся на наличие людей, а потом прижал к стене так, что, кажется, Попов ударился головой о стену. Прижал и, разъяренно сжимая чужие запястья над головой, зашипел тому в лицо, не хуже змеи: — Ты, сука, достал. Какого черта ты лапал этого урода? Ты же его все время стебал да обзывал всяко, а сейчас так любезно расхаживаешь вокруг, как павлин. Какого хрена, Попов, я у тебя спрашиваю? А тот смотрел удивленно и только моргал, даже не пытаясь оправдаться. А Сашу словно прорвало, и он вцепился дрожащими руками в ворот толстовки Попова, прижался жадным кусачим поцелуем и зашептал в чужие губы, как умалишенный: — Ненавижу тебя… Забыть хотел, а ты мне снишься. Шляешься где-то по ночам, дома не ночуешь, а твоя маменька уже ждет счастливого известия, что ты нашел девушку. Я хотел сказать, что у тебя ведь не встанет на какую-то девицу, но не стал шокировать еще больше. Она ведь все еще думает, что я позволю тебе жить «нормально». Отпущу тебя на все четыре стороны. А я не смог… Хотел выкинуть из собственной жизни, но не смог забыть. Ты ведь как наркотик — подсадил и исчез, а у меня ломка. Я такой идиот. Бросил тебя, подумал, что наши отношения все портят, но все наоборот испортилось без них… Скажи что-нибудь. Вадь? Оторвался от губ, посмотрел напуганно, как-то сдал назад, отпуская чужой ворот. Только сейчас, кажется, пришел в себя и так захотелось врезать самому себе за глупость, за эгоизм. Попов, наверное, уже забыл, живет дальше и даже не думает о них, а тут он со своими признаниями. Попов посмотрел внимательно и твердо произнес: — Еще раз скажешь, что нам нужно расстаться, и твоего тела не найдут ближайшую неделю. Я тебя больше не отпущу, идиот. Прижал к себе и поцеловал крепко, страстно, так, как давно хотелось. Так, как мог только Вадим. — А твою мать все-таки жаль разочаровывать. Произнес тихо и усмехнулся на очевидный фырк Попова. — Я снова перееду к тебе и плевать, что она думает по этому поводу. Ей нужно было понять, что я люблю тебя и никогда не смогу бросить. Мы вместе уже четыре года. За это время каждый, кто знает, понял, насколько это серьезно. Саша прикрывает глаза и прижимается ближе к Попову, думая, что иногда вредные привычки нужно возвращать. Но не все и не всегда.