The Game of BLRFC

Наступивший день не радует Тайлера. За окном туманно, туман отражается в его глазах, дымка, обволакивающая дома и машины на улице, делает их размытыми, пугающими, манящими. Дрожащие облака, медленно, с усилием ползущие над землей, добавляют сходства с апокалипсисом, который никто не заметил. Тайлер думает, что даже если случится невероятное и их город накроет море, люди будут жить так же, как и жили. По утрам людской отлив будет набирать грозную силу, заполняя собой офисы и магазины, по вечерам прибой выплеснет человеческий мусор обратно — к телевизору и пицце. Никто не смотрит вверх — на небо, откуда падает живой дождь. Никто не смотрит вверх… Лишь Тайлер, вцепившись в подоконник, тщетно ищет хоть какой-то знак. Он не находит его в небесах, но видит пятнышко на своей коже. Наклонную черточку на правом предплечье. Джозеф плюет на палец — черный, привычный, и потому уже не тревожащий — и трет пятнышко. Оно не стирается, но двигается вместе с кожей, будто это татуировка. Еще Тайлер ничего не чувствует этим участком руки, будто его обезболили, чтобы сделать татуировку. Это слишком невероятно, чтобы быть правдой, да и потом — какой смысл в тату из небольшой, не больше 5 мм, черточки? И он надеется, что никто, кроме него, не заметит этого знака. Никто не замечает. Наконец, Тайлер спускается на кухню — даже если он умер в игре, в своей реальности он жив, и золотистые хлопья с молоком определенно помогут ему оставаться таким. Кухня заполнена серым воздухом из-за тумана, и хлопья кажутся картонными, а молоко сизым. Но Тайлер предпочитает не думать об этом. Он размышляет о том, что, черт возьми, игра меняет его жизнь, но не так, как он хотел того (голос в голове посмеивается «а как ты хотел, дорогуша?») и Тайлер, всю жизнь бежавший от людей, сейчас бежит к ним, лишь бы не слышать голоса в своей голове, лишь бы не видеть пугающих посланий. Джозеф надеется, что может закутаться в радость, и она смягчит ночные страдания. Но радость, столь же неуловимая, столь же необходимая, как воздух, ускользает от него, и он тщится ее найти. Он называет себя глупым, но пытается — честно, пытается! Когда Тайлер приходит в столовую разделить семейную трапезу, все молчат, и разговор никак не клеится, потому что Тайлер не тот человек, с которым родные привыкли что-либо обсуждать. Он пристает к Мэдисон с какими-то вопросами, невпопад называя имена артистов, в которых она была влюблена, школьных увлечений, которыми когда-то дорожила, общих знакомых, но все, что он говорит, не в цвет. Терпение Мэдисон быстро истощается, она гримасничает и предлагает Тайлеру попробовать с кем-нибудь другим, отлично зная, что Таю с не кем поговорить. Но… Так или иначе, Джозеф остается один. У него только есть еще один шанс — на грани реальности, на грани нормальности — найти того, о ком записками с морзянкой говорит игра. Мучительно вспоминая эпизоды своих кошмаров, Тайлер пытается собрать воедино осколки образа. Он слышал его голос однажды — в мертвом лесу, перед тем, как стать гончей своих страхов. Это был шепот, искаженный в разреженном воздухе под картонным небом. Он видел его глаза — то были глаза эльфа или самого прекрасного из темных существ. Глаза кого-то их тех чудных созданий, кого в краю туманных холмов кличут волшебным народцем, но ни у кого из тех, кого он видел в этом городе, нет таких глаз. Он видел его руки, но… как вы себе представляете поиск человека по одним лишь рукам? У него, Тайлера, есть особые приметы — брахидактилия* быстро выдаст его, даже если он наденет маску. Потому Джозеф всегда ходит, засунув руки в карманы. — И как? — бормочет он себе под нос, — как я должен узнать этого «его», не зная о нем чуть больше, чем ничего? Кроме того, что он, вероятно, пытался помочь мне? Или нет? Голова болит, и Тайлер просит у матери таблетку. Очевидно, он плохо выглядит, хуже, чем обычно, потому что она, отмахнувшись поначалу «посмотри в аптечке, дорогой», обращает на него внимание, когда он чуть не падает, зацепившись за порожек. Кажется, он бредит, потому что после этого с ним начинает происходить то, что иначе, как заботой и проявлением любви, не назовешь. Его укладывают на диван, дают какое-то лекарство, от которого горит во рту и становится прохладно в голове. Ему измеряют температуру, и мать прикрывает рот рукой, чтобы не вскрикнуть. Тайлер становится ватным. Становится расплывчатым. У него слезятся глаза. Он пытается поднять руку, но воздух такой тяжелый… Он пытается сморгнуть некстати застившие глаза слезы. Он пытается сдуть их, и понимает, что задыхается. Ему страшно. Очень страшно. Он проваливается в забытье и слышит музыку — чудную, негромкую, печальную. Он так хочет увидеть музыканта, но видит лишь отрывочные кадры, будто плохую трансляцию в «Перископе». Перед закрытыми веками вспышки темноты, мигание светофоров, пятна света на дороге — из окон, силуэты домов. И эта мелодия… почему-то Тайлер знает, что ее играют, касаясь клавиш старого пианино, что стоит посреди дороги. Но кто он — тот, чьи пальцы извлекают эти звуки? Как он связан с тем, кто выстукивал ритм в заброшенном доме, где Тайлер бродил прошлой ночью, оскальзываясь на снегу, не чувствуя холода, лишь животный страх и тягу найти разгадку? Джозеф не знает. Но он понимает — каким-то неведомым чувством, что музыка просит его оставаться в живых. Она шепчет, что ночь пройдет, что можно пугаться ночи, но все же каждое утро начинать снова, и снова, и снова. И Тайлер хочет верить. По меньшей мере пока — пока мелодия не затихает, уносимая ветром, оставляя горький привкус на губах. Он приходит в себя в своей комнате, не понимая, как попал сюда, на второй этаж и эта забота — не приснилась ли ему? Во рту горит от мяты, и Тайлер вяло думает, что, верно, ему дали что-то от сердца… или для сердца, он никак не может запомнить, как правильно. Это и неважно. Важно то, что он вскочил посреди ночи, а значит, что впереди главное блюдо, сюрприз от шефа, любовно приготовленный кошмар. Джозеф садится на пол, не решаясь лечь, будто это убережет его или даст силы убежать. Глупое решение — от кошмара не убежать, не спрятаться, и он понимает это, когда, смежив веки, оказывается на странного вида дороге. На нем черная рубашка в цветочек, она скорее женская, чем мужская, и Таю неловко, будто он рылся в гардеробе Мэдди. Как назло, он не может сказать наверняка, есть ли у Мэдисон такая рубашка. Ему неловко стоять вот так, и он делает неуверенные шаги вперед. Он идет между домов, прячась от моргающих фонарей, слыша далекие гудки машины, приказывающей ему сойти с середины дороги и переместиться на обочину. Он не подчиняется. Тайлер бредет, неловко подволакивая сведенную судорогой ногу, периферийным зрением замечая табличку на доме «Lane street». Все дома заперты, ставни кажутся забитыми, и он понимает, что единственный выход — идти. Идти, покуда хватит сил, покуда не кончится ночь. Идти, потому что кто-то просил его оставаться в живых. Внезапно над головой гремит гром. Он жестяной и немного гулкий, он отскакивает от крыш домов, как палочка от пола и Тайлер очередной раз поражается тому, что думает о барабанах. О т к у д а? Гром приносит дождь, холодной, злой, и Тайлер, обреченно думая, что простуды не избежать, натягивает цветастую рубашку на голову, чтобы хоть как-то защититься от жалящих капель. Вода прошивает руку острой болью и он видит, что наклонная черточка на правом предплечье удлинилась еще на несколько миллиметров. «Буду ли я жив завтра?» — последнее, что мелькает в его голове, и реальность игры разбрызгивается стеклышками калейдоскопа.