Кинолог

— Неужели ты не помнишь, как мы с тобой впервые встретились? При этих словах в голове будто тумблер повернули. Дождь стучит по крыше, одеяло чуть покалывает кожу, ноги затекли. В комнате жарко, а может даже не жарко, а душно… Ужасно хочется пить. Переборов лень, я слезаю с кровати и иду вниз. В гостиной шум дождя слышен еще лучше, стекла чуть не разбиваются от бьющих по ним капель. Или там уже град? Выяснять отчаянно не хочется. Стихия явно разошлась не на шутку. Сколько раз себе говорила, что надо продать кому-нибудь этот домишко и снять хоть жалкую клетушку в городе! Но нет! То времени не хватает, то счета сияют от пустоты. Вот теперь и поплачусь за свою лень. В чайнике воды с полкапли, графин и вовсе пересох. Да что там, даже лейка для цветов не может поделиться со мной влагой. А дождь лишь стучит снаружи, вгоняя меня в еще большую жажду. Делать нечего. Завернувшись в шерстяную безрукавку и плащ, открываю дверь. Дождь косой и сразу попадает на лицо. Морщусь от неприятных ощущений и все же выныриваю наружу. Волосы тут же промокают до корней, так, что хоть выжимай, а я лишь беру из предбанника чистое ведро и топаю к колодцу. Набирать оттуда воду в дождь, конечно, далеко не самая лучшая идея, но разве у меня есть выбор? Дорожка, выложенная вокруг дома, буквально расплывается у меня под ногами. Плиты, с таким трудом уложенные как можно ближе друг к другу, все идут ходуном, скользя в грязи. До колодца я добираюсь больше похожая на свинью, чем на человека. С трудом зацепив за специальный крюк посудину, раскручиваю цепочку. Давно уже надо было прикрутить «стационарное» ведро железное, но у меня все — опять — не хватает времени. Вот и мучаюсь с карабинами. Набрав уже наконец воды, иду назад. Дождь будто усилился, по крайней мере, поскальзываюсь я на обратном пути в два раза чаще. Ведро полное, тяжелое, я с трудом удерживаю его. В конце концом не выдерживаю, и бегу под козырёк дома прямо через цветник. Установив ведро на подставку, пытаюсь отдышаться. Внезапно взгляд зацепляет что-то неестественное. Высокая, но сгорбленная фигура вдалеке. Лень и здравый смысл убеждают меня, что это — чучело на поле, ничего необычного. Но совесть пищит: «А вдруг человек?» И я уже было заглушаю ее надоедливый голосок, когда фигура падает, и я не выдерживаю. Забыв обо всем, я бегу через собственный двор и поле туда, пытаюсь вытянуть из грязи этого человека, а в том, что это — человек, у меня нет уже никакого сомнения. В бессилии, бегу обратно за стоящей у забора тачкой, качу ее к этому человеку, и с большим трудом довожу его до дома. Промок, казалось, даже непромокаемый плащ. Руки трясутся от холода, а пальцы ног, на мой взгляд, и вовсе должны были уже окончательно отмерзнуть. Но делать нечего, заношу его в дом, возвращаюсь за ведром, которое чуть не опрокидываю прямо в коридоре. Половина набранной воды уходит только на умывание неожиданного гостя. Одет он престранно. Длинный изодранный плащ застегивается у самого горла. Под ним — рубашка, некогда белая, возможно даже хорошо выглаженная, но теперь превратившаяся в жалкое подобие самой себя. Примерно то же можно сказать и про длинные классические брюки. Через плечо, кажется, была надета небольшая сумочка, но я оставила ее на поле, так и не сумев выпутать из цепких листьев подсолнухов. В конце концов, если она будет ему особенно нужна, сможет и сам сходить, когда очнется. Я же пока пытаюсь привести мужчину в порядок. Или парня? Ему ведь едва ли больше двадцати. А может и меньше. Теперь, в свете лампы, это особенно хорошо видно. Длинные, спутавшиеся кудрявые волосы, бледная кожа с проглядывающими сквозь нее жилками, бледные тонкие губы, высокий лоб, черты лица правильные, но лишенные некой индивидуальности, изюминки. Высокий и стройный, тонкие запястья, длинная шея, не слишком широкие, но пропорциональные плечи. Я не совсем понимаю, что за чувство охватывало меня, но не могу остановиться, и рассматриваю каждую черточку его лица, каждый сантиметр его тела. Подчинившись какому-то сиюминутному желанию, снимаю с него всю одежду, оставляя разве что нижнее белье, и укладываю на диван, закутывая в одеяло. Страшно. Сердце бьется, будто сумасшедшее. Что это? Откуда? Он спит. Я вроде бы и смотрю на него сначала, борясь с желанием подойти и поцеловать, но после так и засыпаю, сидя на ковре и облокотившись головой на стоящее рядом кресло.

***

Просыпаюсь я внезапно. Будто выныриваю из воды. Там было что-то приятное, чьи-то нежные руки у меня на груди и талии, чьи-то властные губы и развратный язык. Но явь существенно отличается. Тот, кто, как мне от чего-то кажется, и был главным героем грез, лежит рядом, мерно вздыхая. Вспоминая, как вчера он метался в горячке, я успокаиваюсь. Все уже хорошо. Ливень кончился, унося с собой страх. Мужчина заворочался, переворачиваясь на другой бок и открывая глаза. Что я там говорила про отсутствие «изюминки»? Вот она. Среди слишком густых для мужчины ресниц переливаются с темного ободка по краю на голубой у самого зрачка самые прекрасные в мире глаза. Казалось, я не в силах вымолвить ни слова. Но вот он протирает одной рукой глаза, второй отодвигает одеяло, чтобы возможно было сесть, и смотрит на меня. А я, не успев ничего сообразить, лишь протягиваю руку и выдаю заплетающимся языком: — Марджори Дурсль, а тебя как зовут? — Регулус Блэк. Ошарашенно я смотрела на Регулуса. Воспоминания пришли так внезапно и осознавались так чисто, будто там действительно была я. Оставались только вопросы о внезапной смене настроения у Мардж. Можно было, конечно, предположить, что сестра у Вернона в принципе была не совсем от мира сего, но верилось в это все же слабо. Скорее уж один пристроившийся рядом маг повинен в ее бреде. — Конфундус. Заклинание такое. Внушает что-то человеку. У меня тогда, из-за множественных перемещений, порталов и прочего чуть палочка из рук не падала. Вот и получилось не слишком чисто, — смущаясь, произнес мужчина. Я же вспоминала остальную жизнь Марджори Дурсль. Впрочем, скорее это была жизнь тела Марджори.