"And her eyes were wild..."

Эланда знает, — знает так же твёрдо, как и то, что солнце заходит на западе, — что, вопреки слепому сочувствию в глазах матери, она как никогда близка к подлинному триумфу. Напрасно мутсэра Манара Релви считает, что её дочь будет сломлена этим крайне невыгодным браком. Конечно, не о таком супруге мечтала Эланда, рисуя в воображении годы счастливого, радостного замужества. Танвал не обладал ни богатством, ни знатностью, ни честолюбием, каких Эланда ждала когда-то от своего идеального жениха. Но разве это способно подрезать ей крылья? Сдаваться Эланда Релви даже не думает. Ей всегда казалось, что «могло бы быть хуже» – скверное оправдание и совсем уж негодное утешение... и, несмотря ни на что, Эланда не прибегает к нему и сейчас. Она старательно гонит сравнения и с легкокрылой мечтой, и с ползучим кошмаром, и трезво взвешивает всё то, что имеется у неё на руках. Эланда чувствует, что из Танвала Индри может получиться прекрасный соратник. Как минимум, он неглуп, а это уже внушает надежду. Танвал оказался достаточно сообразителен, чтобы, продравшись сквозь всю ту ложь, которой его невеста окутала мягкосердечную и чувствительную Ллатису, понять, чего от него хотят — и суметь это дать, не обнажив перед обманутой соучастницей неприглядной и неуместной правды. Да и само содержание полученной от жениха записки порадовало Эланду. Конечно, он слишком много на себя взял, когда заявил, что воспользовался Эландой, но мужчины вообще склонны преувеличивать своё влияние на жизнь женщин. Что до всего остального, то разорванная во времени и пространстве беседа с Танвалом Индри и правда радовала. Он показался Эланде трезвым и здравомыслящим мером: не давал безответственных обещаний, не пытался задобрить её пустыми любезностями. Возможно, Танвал и был местами чрезмерно податлив, но его чувство вины позволит направить эту податливость в нужное для Эланды русло. Будущий муж не давал Эланде пустых, безответственных обещаний, но признавался, что не собирается сидеть сложа руки. «Сдаваться – не в моих правилах», – провозгласил он в своём письме, и эти слова воистину воодушевляют. Эланда чувствует между ними сродство: неочевидное, неизъяснимое, но оттого – не менее настоящее. Из Танвала Индри может получиться прекрасный соратник: он неглуп, и ему, оказалось, вполне по силам распознавать подлинный смысл в деяниях и не-деяниях Эланды Релви. В том, что его не настигла расплата от Мораг Тонг, Танвал совершенно верно увидел добрую волю невесты: ей ничего не стоило оклеветать его в отчаянно-тусклой попытке оправдаться перед родителями. Пусть даже сделаться жертвой в глазах семьи было бы для Эланды горьше, чем взять на себя неприглядную роль негодяйки. Но есть и то, в чем будущая госпожа Индри немного стыдится себе признаться. Эланда знает прекрасно: какими бы ни были обстоятельства, она никогда не смогла бы прельститься на блеклого и ничтожного мера. Что-то она углядела тогда, девятого Второго зерна, в этом не слишком красивом и не особенно перспективном мужчине. Что-то, что не позволяло в тот день уйти, не попробовав Танвала Индри на вкус — и не позволило позабыть его даже недели спустя. Увидеть Танвала снова… каково это будет? Эланда в равной степени ждёт и — к чему лукавить перед самой собой? — боится часа, когда она снова встретится с женихом. Дни следуют друг за другом медленно и лениво: морндас, тирдас, миддас… Близится фредас – второе Последнего зерна, начало свадебных торжеств. Близится фредас, и в сердце Эланды снова пускает корни глухой беспокойный страх. Что будет дальше? Удастся ли выстоять? Эланда ошиблась однажды, и поплатилась за это перевернувшей всю её жизнь беременностью. Но не ошиблась ли она снова? Не переоценила ли свои силы? Не поверила ли впустую в Танвала Индри — и Танвалу Индри? Она ведь не знала его никогда, не знала по-настоящему. Для неё дальний родич из дома Индорил был зыбок, подобно призраку — клочья тумана, а вовсе не мер из плоти и крови. В памяти вместо цельного образа всплывают только отдельные, разрозненные черты, но Эланда старательно гонит из головы обрывки воспоминаний: лучик улыбки на узком серьёзном лице, чуткие длинные пальцы среди её серебристых волос… От этих мятежных дум сэру Релви тут же бросает в жар: не в тот, что, как объяснил целитель, естественен для женщины в её положении, а в жар совершенно иного рода. Мысли о предстоящей встрече отзываются в её сердце горькой, перезрелой тревогой. Эланда – вечно усталая и словно бы потускневшая: ребёнок крадёт у неё и сон, и былую стройность, и блеск серебристых волос. Что подумает Танвал, когда впервые увидит её такой — после того, как видел Эланду прежней, прекрасной, желанной и безупречно-манящей? Мутсэра Релви старательно гонит подобные мысли, пусть даже прогнать их выходит далеко не всегда. Эланда молится — так истово, искренне, страстно, как никогда до сей поры не молилась. Девушка просит у Матери Морровинда того, что её собственная мать, кажется, попросту не способна ей дать: силы, решимости и отваги. К святому Делину она обращается за путеводной мудростью, к святому Олмсу – за яростной ясностью, к святой Серин… – Пора, госпожа, – врывается в шелест её нестройных молитв голос Ллатисы. – Пора собираться. Фредас, второе Последнего зерна — и правда пора собираться. Пугающая неизбежность собственной свадьбы настигла мутсэру Релви: отступать, даже мысленно отступать ей уже больше некуда. Эланде сшили прекрасное свадебное платье. Сливочной белизны лейавинский шёлк — эхо утраченной девичьей беспорочности — струится по стройному стану и пенится пышными, снежно-нежными рукавами. Сочная, предвечерняя синь тяжёлого бархата с золотым шитьём – роскошь и сдержанная торжественность. Крой – удачно скрывает изъяны предательски изменяющегося тела, но он не настолько прямолинеен, чтобы приковывать излишнее внимание к потяжелевшей груди невесты и её животу, пока ещё почти не заметному. По правде сказать, в том, чтобы прятать беременность, мало толку. Вряд ли многие купятся на историю о всепобеждающей силе любви двух молодых меров — любви, что растрогала оба семейства и вымостила Танвалу и Эланде дорогу к браку. Но это неважно, разве не так? Важно, чтобы всё выглядело благопристойно, чтобы честь Дома и честь семьи была не запятнана крупным скандалом — скандалом, на который при всём желании не удастся закрыть глаза. На всё остальное – закроют глаза с превеликой охотой. Эланда прескверно запомнит первый день свадебных торжеств: все впечатления, по отдельности яркие, смешаются в её голове в густую коричневую кашу. Она словно бы перестаёт чувствовать своё тело, словно бы вообще исчезает на время из срединного мира. Вместо Эланды Релви остаётся одна лишь пустая скорлупка – покорная кукла, которую наряжают, и собирают, и ведут куда нужно. Злая, отчаянная усталость всё-таки нагоняет свою несчастную жертву и ловит её, сжимает в чешуйчато-душных объятьях. И время, отмеренное мутсэре Эланде Релви, медленно, но верно подходит к концу. Вместе с родителями она приезжает в столичную Альмалексию. Первая церемония, традиционно сдержанная и скромная, состоится именно там: в храме, перед глазами грандмастера Дома и самых ближайших родичей. За несколько дней до того Эланде, как и предписывает обычай, передали свиток с рун-исрой* – специально составленный к свадебным торжествам перечень членов семьи Танвала Индри с указанием степени родства и суховатыми, но дельными описаниями внешности. Негоже невесте — а уж тем более молодой жене! — запутаться в веренице дядьёв и кузенов своего жениха и будущего супруга… В памяти юной мутсэры Релви все эти нескончаемые Индри сплелись в единый неузнаваемо-рыжий клубок, но почерк, которым исписан свиток, она узнаёт с лёгкостью. Конечно, рун-исра выглядит в разы более аккуратной, чем в спешке начертанная записка, которую раздобыла Ллатиса. Но никаких сомнений об авторстве у Эланды не остаётся. Ей было в радость увидеть эти изящной строгости строки, но всякое удовольствие оказалось отравлено вскоре единственной предательской мыслью: рун-исру, которую получил Танвал, Эланда не видела даже краешком глаза. Жить в родительском доме ей с каждым днём становится всё мучительно-нестерпимей. Эланда не думала никогда, что её свадьба будет так выглядеть… и в первую очередь потому, что ещё с отрочества она готовилась покинуть дом Индорил. Её ждал Хлаалу или, возможно, Дрес: замужество дочери должно было позволить серджо советнику расширить своё влияние и выковать крепкие, многовыгодные альянсы с другими Великими домами Морровинда. Вот только отец отказался от этих планов и отобрал у Эланды роль, к которой она готовилась всю свою жизнь, пусть даже по меретическим меркам прожитые ею неполные девятнадцать лет – существование бабочки-однодневки. Вот только Эланда – не жалкое, пугливое насекомое, и когда-нибудь отец пожалеет, что так расчётливо-равнодушно попробовал оборвать ей крылья. Что до сотканного из золота и лазури родного знамени, то Индорил, несмотря на все свои слабости и пороки, всегда оставался для сэры Релви прекраснейшим и достойнейшим из Великих домов Морровинда. То, что даже после замужества Эланда не сменит родные цвета и останется частью Дома, будит в её душе уже подзабытое ликование. Эланда не думала никогда, что её свадьба будет так выглядеть. Но все её чувства словно бы заморожены или укрыты где-то за гранью срединного мира, и для неверия и удивления места в её голове не остаётся. Впрочем, родные цвета — безвкусно-крикливые, вездесущие, однообразно-яркие золото и лазурь в нарядах гостей — пробиваются даже сквозь хмаристую усталость Эланды. Сама она облачена в пепельно-серый — холодный траурный цвет, в котором данмерские невесты издревле хоронят своё девичество. Тяжёлый наряд и плотная пепельная вуаль тянут Эланду к земле сильнее, чем нерождённый ребёнок во чреве. Она с трудом переставляет ноги и, верно, так и не дошла бы до облачённого в пурпур жреца, если бы не стальная хватка отца. Серджо советник доводит дочь до назначенного ей места и застывает рядом суровой и строгой гранитной статуей. – Нынче стоит предо мной и пред всеблагим Трибуналом юная дева, рекомая Индорил Эландой Релви, – гулко разносится голос жреца-каноника. – Се дочь Давена и Манары Релви, дитя АльмСиВи, наследница света пророка Велота. Кто заявляет на эту деву свои права? – Я, – раздаётся в торжественно-мрачной тиши очень знакомый — нисколько не позабытый! — голос, и кровь приливает к девичьему лицу, укрытому плотной пепельно-серой вуалью. – Я, Индорил Танвал Индри, равно перед богами и перед смертными мерами заявляю, что собираюсь взять эту деву в жёны. И Танвал широким уверенным шагом идёт к ней навстречу: высокий мужчина в парадном индорильском доспехе, увенчанный ярким пятном изжелта-рыжих волос. Сквозь плотную пепельную вуаль Эланда с трудом различает своего жениха, но ошибиться – попросту невозможно. Ибо мы идём другим путём — и в грохоте грома. За Танвалом следуют и его соратники: трое друзей, участвующих в церемонии. Все четверо меров оружны и облачены в доспехи, но большего разглядеть невозможно. Эланда с трудом различает своего жениха, но очень легко — слишком легко! — щёки при виде него цветут у невесты драконовой киноварью. Церемония продолжает неспешный свой бег, но Эланде большого труда стоит не потеряться в круговерчении ритуального торга. Месяц Последнего зерна и без того в Дешаане душен и влажен, а нынче, в тяжёлом подвенечном наряде и с ненасытным ребёнком в утробе, мутсэре Релви тяжко, по-настоящему тяжко стоять на ногах. Жгучая жажда сушит девушке мысли: ребёнок заставляет её вспоминать о естественных надобностях много чаще, чем прежде, и Эланда почти не пила, чтобы суметь выдержать церемонию. За всю свою жизнь она лишь однажды теряла сознание и до сих пор считает, что обмороки – прерогатива трепетных героинь любовных романов. Но нынче Эланда чувствует, как, подобравшись к жертве на мягких кошачьих лапах, серое забытьё готовится вскоре свалить её с ног. –…Какой же трофей ты вручишь роду Релви как знак своей воинской доблести, Индорил Танвал Индри? – спрашивает меж тем отец, и Эланда вздрагивает невольно. Серджо советник – отменнейший лицедей, и большинство гостей услышало только лишь строгость и сдержанную торжественность. Но Эланда прекрасно знает Давена Релви и чувствует, как пробивается в его голосе скрытая, затаённая злость. Эланда вздрагивает и смотрит: повинуясь лёгкому взмаху руки, один из соратников Танвала выходит вперёд. Неспешно раскрыв простой холщёвый мешок, мер этот аккуратно кладёт к ногам серджо Релви… голову, очень странную голову: зелёноватая блеклая чешуя, огромная, длинная пасть… – Се даэдрот, сражённый моей рукой — тварь из Забвения, – произносит Танвал. – Меч мой сумеет стать для Эланды Индри надёжной защитой. – Где же твой меч, славный муж благородного, лучезарного Дома? – вступает жрец, и Эланда, коротко выдохнув, собирается с силами. Скоро настанет черёд и для её реплик. А между тем Танвал расстёгивает пояс. В его руках – меч в ножнах, в его глазах – пламя, в его словах – звенящая медью решительность. – Се меч мой, – торжественно изрекает он, попеременно глядя то на каноника, то на будущего тестя. – Се меч мой, порука всем моим клятвам. И, словно бы потеряв всякий интерес к этим почтенным мужам, Танвал поворачивается к Эланде. Она прекрасно знает, что за этим последует, но всё равно не может удержаться от вздоха: со сноровкой и грацией мера, не непривычного к средним доспехам, жених Эланды опускается перед ней на колени. – Меч мой отныне принадлежит лишь тебе одной, госпожа моя, – говорит он, протягивая невесте клинок. – Согласна ли ты принять его, как обещание верности и любви? – Да, – отвечает она решительно, смело и прямо, – я соглашаюсь принять этот меч как залог и награду. Как обещание верности и любви я буду его хранить — не по указу и принуждению, но по свободному выбору. Эланда принимает из рук жениха его меч: короткий и лёгкий, как и принято на таких церемониях. Ладони Танвала скрыты за костяными перчатками; ладони Эланды, украшенные узорами хны, едва заметно дрожат. Меч – короткий и лёгкий, но весит он больше, чем целая жизнь. – Равно богами и мерами клятва услышана, – гулко звучит под сводами храма голос каноника. – Клятва услышана, – хором вторят ему торжественно-строгие гости. Эланда держит в руках церемониальный клинок в узорчатых ножнах, и сердце трепещет в её груди, словно свеча на ветру. Вручённый ей меч весит больше, чем целая жизнь, и вскоре последние клятвы отрежут её от прежней и накрепко свяжут – с новой. Танвал снимает перчатки и передает их одному из своих друзей. Ладони, что обнажились для взгляда – изящные, очень красивые, точь-в-точь как те, что являлись Эланде в томительно-сладких грёзах. Те самые руки, что в незабвенный день девятого Второго зерна играли Эландой, как лютней. – Теперь, госпожа моя, я обращаюсь к тебе с новой просьбой, – говорит её будущий муж, и голос его, тягучий и тёмный, словно каштановый мёд, до странности успокаивает Эланду. – Лик твой я снова мечтаю увидеть, до боли прекрасный. Твой поцелуй получить, госпожа, как залог и награду. Милость окажешь ли, мне приоткрыв и лицо, и мысли? Примешь меня ли как друга и будущего супруга? – Да, – отвечает ему Эланда, чувствуя вдруг удивительную, чудесную лёгкость. – Да, – повторяет она уверенней и смелее, – ибо как ты отныне будешь принадлежать мне одной, так и я буду принадлежать лишь тебе, Индорил Танвал Индри. И Танвал подходит к ней ближе — медленно, мягко, словно боясь спугнуть. Плотная пепельная вуаль стоит между ними последней преградой и Танвал откидывает её… и замирает. Эланда в равной степени ожидала и — к чему же лукавить перед самой собой? — боялась этого мига. Мутсэра Релви прекрасно знает, насколько она хороша: нежно-жемчужная кожа, лучистый багрянец глаз, изящество тонких чеканных черт высокородной мерки… Так отчего же страх гнездится в её груди, лишая Эланду покоя? Девушка мысленно просит у Змееликой Царицы силы, решимости и отваги и словно бы въяве чувствует, как откликается Мать Морровинда на эти мольбы. Танвал – доспешен, но лучше любой брони Эланду сейчас защищают узоры хны, что змеятся у неё по лбу, и щекам, и подбородку. А Танвал – близко, невероятно близко, и весь он как на ладони: расширенные зрачки, и краска на острых широких скулах, и нервно дрожащие кончики пальцев. Эланда молчит — лукавой улыбкой, таинственным блеском глаз, трепещущими ресницами, — и Танвал целует её. Сначала – в лоб, и поцелуй его почти невесом — легок и нежен, как крылья бабочки. А после – в губы… И пусть даже их второй поцелуй столь же благопристоен и целомудренен, Эланда знает, что это и правда залог и награда. Прекрасное, златопёрое обещание. Остаток церемонии, как и остаток дня, не может сравниться с этим блистательным впечатлением в яркости. В храме они обмениваются и кольцами, и новыми ритуальными клятвами, а после – отправляются в Большой индорильский кардрун*, чтобы почтить предков. Сейчас, когда кости праведных меров идут на укрепление Призрачного предела*, родовые гробницы сделались настоящей роскошью. Даже Некром – только тень былого величия, чего уж и говорить о кардрунах поменьше? А Индорил, прекраснейший и достойнейший из Великих домов Морровинда, и здесь отличился своей самоотверженностью. Призрачный предел воздвигнут на костях праотцев и праведников, что и после смерти служат своей земле, и многие, очень многие из них носили при жизни золото и лазурь. Большой индорильский кардрун, что расположен в столице, – одно из немногих мест, где меры их Дома могут отдать почести своим предкам. Женщины — Эланда, и её мать, и прочие гости — оставляют у жертвенников рисовые лепёшки, зрелые яйца квама и кувшинчики с шейном, тогда как мужчины – деньги, оружие и другие достойные их подношения. Вещи, что одновременно приносятся предкам в дар и отдаются под их опеку, служат залогом удачи и счастья благочестивых потомков. Удача и счастье будут юной дочери дома Индорил совсем не лишними. Остаток дня Эланда — пока что ещё Эланда Релви — видится со своим почти-уже-мужем мало и редко. Свадебный фредас отведён под прощанье с семьёй и с девичьей жизнью. Се день светлой скорби… или, точнее, таким он считается по традиции. Нынче Эланда видит немного поводов для грусти, и даже горькие причитания матери её не особо трогают. Манара Релви, в отличие от своего супруга, полна сомнений и сожалений — вот только у дочери они вызывают одну лишь скуку да раздражение. «Что же ты не сделала ничего, пока ещё можно было отговорить отца? – хочется прокричать Эланде. – Если ты так не хотела моего брака, то почему так легко примирилась с его решением? Что же, тебе теперь меня жалко? А помнишь, как ты называла меня слоадом?.. Или тебе просто стыдно и горько, что дочь, в которую вложено было столько усилий и времени, не оправдала твоих ожиданий? Ну же, ответь?!» Но Эланда хранит молчание. Этой ночью она в последний раз засыпает мутсэрой Релви, и засыпает она – с лёгким сердцем. Утро нового дня начинается до прискорбия рано. Оно и понятно: из Альмалексии свадебное торжество переезжает в поместье советника Индри — на самый запад индорильского Дешаана, — а вместе с ним отправляются в путь и молодые, и гости. Праздничная процессия со стороны должна была смотреться весьма эффектно: силт-страйдеры, убранные цветными лентами, и без устали отрабатывающие свои гонорары лютнисты и барабанщики, и… Мускусный запах силта забивает Эланде ноздри, и только отчаянное усилие воли не позволяет ей неэлегантно расстаться с завтраком. Ллатиса отчаянно суетится, пытаясь помочь госпоже компрессами и отварами, но от её усилий немного толка. Эланда всегда считала, что обмороки – прерогатива трепетных героинь любовных романов, но нынче она во второй раз за свою жизнь теряет сознание, пусть и совсем ненадолго. И стоит ли удивляться, что ей действительно в радость было увидеть поместье Индри? Там для Эланды Релви когда-то всё это начиналось и там же — в какой-то степени — всё и закончится. Но для начала нужно ещё пережить очередной виток вычурных, многословных и донельзя утомительных церемоний. Не столь уж простая задача, когда огнедышащий дешаанский день так прочно воцарился в округе, а маленький паразит сосёт из Эланды все соки. Вновь, как и вчера, в Альмалексии, она словно бы перестаёт чувствовать своё тело, а разум её растворяется в хмаристой, зыбкой усталости. Вокруг Эланды пока-ещё-Релви – суетно и неспокойно. Привезённый из Альмалексии жрец — рангом пониже, чем тот, что руководил церемониями в столице — разливается соловьём, переполненный гордостью: ему же внимают два индорильских советника, да ещё и грандмастер! Эланду чужое тщеславие и забавляет, и отвлекает от мыслей о собственной участи. Ненадолго. – …Выкуп получен, приданое также назначено, – провозглашает отец. – Эланда, любимое наше дитя, вольна теперь выйти из-под опеки отца, и матери, и достославного рода Релви. – Выкуп уплачен, и установлено было приданое, – откликается Танвал Индри — серджо советник, от которого тот, другой, её Танвал наследует одно только имя и резкие, пронзительные черты лица. – Эланду, супругу моего внука, род Индри встретит с безбрежной радостью. Жрец, выслушав этот обмен ритуальными обещаниями, важно кивает и произносит неспешно: – Да будет так. Равно перед богами и перед смертными мерами я подтверждаю святость этого благородного, славного союза. – Да будет так! – хором вторят ему торжественно-строгие гости. И пусть огнедышащий дешаанский день нынче прочно царит в округе, но Эланда всё равно вздрагивает. Сейчас она окончательно покинет свою семью и будет женой введена в новый род. Ничего уже не будет как прежде, ни-че-го: старая жизнь исчезнет, как и исчезнет данмерка, звавшаяся Эландой Релви. Вскоре её убьёт, предаст Забвению страшная незнакомка – Эланда Индри. Кем она будет? Кем будет эта женщина, из-за которой Эланду Релви приносят в жертву порядку и благопристойности? Кем она… – Не бойся, – шепчет, склонившись к ней, Танвал, — её Танвал? — и Эланда вздрагивает, но совсем по другому поводу. – Не бойся, скоро всё закончится. И Танвал подхватывает её, подхватывает легко, точно пёрышко. Эланда невольно жмётся к нему, жмётся к неуступчиво-жёстким пластинам костяного доспеха. Она устала, как же она от всего этого устала! Хочется просто закрыть глаза, и заснуть, и никогда-никогда больше не просыпаться. Хочется… Танвал переступает через порог, и осторожно, бережно опускает её на пол, и помогает Эланде встать на ноги. Они глядят друг на друга мучительно-долгую цепь мгновений, но жадные взгляды гостей не оставляют времени на раздумья. Танвал, качнув головой, говорит — и оплетает Эланду звуком глубокого сильного голоса: – Под сводами этого дома я тепло приветствую тебя, дорогая супруга. Здравствуй, Эланда Индри. – Здравствуй, супруг дорогой. Здравствуй, Танвал. И так начинается новая, замужняя жизнь Эланды теперь-уже-Индри. Наступают наконец долгожданные, сладостные минуты отдыха: до свадебного пира времени хватит с избытком. Эланде даже удаётся немного вздремнуть, и просыпается она повеселевшая и посвежевшая. Распробовать перемены она, конечно, ещё не скоро успеет, но осознание, что теченье её судьбы переменилось резко и безвозвратно, вселяет в Эланду кипучую, пряную радость. Ллатиса, командуя вереницей других служанок, в последний раз помогает своей госпоже приготовиться к празднеству. По этому случаю девка даже щеголяет новеньким голубым платьем и роскошными жемчужными серьгами, и Эланда не упускает случая сделать ей комплимент. Кто знает, когда Ллатиса сможет мутсэре Индри ещё пригодиться? Эланде сшили прекрасное свадебное платье, и она не может не любоваться своей красой. Сливочной белизны лейавинский шёлк струится по стройному стану и пенится пышными, снежно-нежными рукавами, а сочная, предвечерняя синь тяжёлого бархата с золотым шитьём удачно подчёркивает жемчужно-серую кожу и серебристые волосы новобрачной. – Какая же вы красавица, госпожа!.. – с придыханием произносит не знакомая Эланде девка, и торжествующая улыбка цветёт на лице у мутсэры Индри. А следом, в сопровождении молчаливо-задумчивой матушки, Эланда идёт к пиршественному залу. Имение Индри – не чета изысканному особняку семейства Релви. Шаги Эланды не тонут в густых рихадских коврах и не стучат заливистой дробью по дорогому паркету. Но Эланда Индри ступает вперёд победительницей — и в грохоте грома. Битва – почти окончена, и пусть на лице и руках Эланды по-прежнему вьются змеиные кольца хны, Танвал расстался с доспехами. Он встречает жену в парадной пурпурной мантии, но и подобное облачение не скрывает широкие плечи, и царственную осанку, и… Эланда одёргивает себя и встречается с мужем взглядом. Клочьями облаков в очень ветреный день проносятся у Танвала на лице смятённые чувства. Даже теперь — особенно теперь! — он полностью в её власти. Мутсэра Индри, как и положено индорильской аристократке, обучена искусству красноречия. Но иногда молчание может быть убедительней, чем любые слова. И Эланда молчит, облачённая в сливочной белизны лейавинский шёлк и задумчиво-нежную тень улыбки. Танвал берёт её руку, и маленькая ладошка Эланды тонет среди его длиннопалых, крупных ладоней. Когда горячие, узкие губы супруга касаются её запястья, девушка вздрагивает и снова встречается с ним глазами. Глаза у него – жгучие, как фояда. Любезный супруг ведёт мутсэру Эланду Индри в пиршественный зал, и острое чувство того, что бретонцы рекут déjà vu, пронзает её, как удар молнии. Впрочем, теперь во главе стола будут сидеть не старый сухарь Гарин Индри и его простоватая и со всех сторон заурядная девка из семейства Серано: нынче почётное место отведено для Танвала и Эланды, и смотрятся они куда как эффектнее. Они – красивая пара, и этого нельзя не заметить. Может, строгим канонам данмерской красоты Танвал не полностью соответствует, но он отменно сложен, да и лицо у него пусть и не особо смазливое, но – благородное, умное, привлекательное. Эланде не понаслышке знаком превосходный трюк: даже самого несимпатичного мера можно почти что искренне похвалить за мимолётную прелесть улыбки или же красоту глаз. Но глаза у Танвала – яркие, выразительные, а улыбка – мягкая, чистая и какая-то до невозможности солнечная… Да, как же сладко, томительно-сладко не спорить больше с этим влечением и не пытаться его побороть пронзительно-льдистой логикой! Сладость пляшет у сэры Индри на кончике языка, а в голове у неё впервые за долгое время царит покой. Свадебный пир почтенного данмерского семейства немыслим без спелых гранатов. Поэтому свадьбы так часто играют в месяц Начала морозов, в самую урожайную для них пору. Впрочем, магия способна на многое, и тем, кто не обделён деньгами и связями, вполне по силам достать гранаты в любое время года. Перед Эландой и Танвалом лежит воистину роскошнейший из плодов: тёмно-бордовый, тугой, блестящий. Гранат – это и плодородие, и богатство, и общая кровь, и знак искупительной, благороднейшей жертвы лорда Вивека*. Гранат – словно чуткое сердце, вырванное из груди. Танвал вскрывает плод быстро и аккуратно, и не единой неосторожной капли не пролилось на чистую скатерть. – Отныне и до конца – мы теперь вместе, – шепчет ему Эланда. – Отныне и до конца, – мягко улыбается Танвал, и молодые кормят друг друга с рук гранатовыми зёрнами. Позже они угощают и самых близких гостей, щедро делясь своими удачей и счастьем. Это немаловажная часть церемонии. Есть даже примета: зашить в корсаж косточки свадебного граната, чтобы быстрее зачать ребёнка. Как ни смешно и горько, но подобные ритуалы Эланде уже без надобности, а вот Ллиресе Индри (в прошлом – Ллиресе Серано) придутся весьма кстати. Эланда одаряет любезную тётушку сладостным ядом слов и тремя отборными зёрнышками и молча упивается своим превосходством. Любезный же дядюшка глядит на неё с тихой злостью и, кажется, даже завистью: Эланда понимает, что он догадывается о её беременности. Каково ему знать, что этот ребёнок зачат в день его собственной свадьбы? Каково ему понимать, что давно желанное – ускользнуло, досталось Эланде и Танвалу? Юная новобрачная радостно, торжествующе улыбается — и Гарину Индри, и всему миру. Пусть даже Эланда не думала никогда, что её жизнь примет такой поворот, но она не из тех, кто станет опускать руки. Эланда Индри не сомневается, что создана для великой судьбы, и ничто не сумеет её в этом разубедить.