"And her eyes were wild..."

Эланда знает, — знает так же твёрдо, как и то, что солнце заходит на западе, — что самые сложные битвы ещё только ждут её впереди. Нет, она не настолько подвержена бессильно-отчаянному упадничеству, чтобы не радоваться своим успехам. Эланда трезво смотрит на вещи и понимает, что ей уже удалось многого достигнуть: она сохранила и личную, и семейную честь, она завербовала в лице Ллатисы агента в доме родителей… она, кажется, даже вполне неплохо обработала Танвала — и стойко пережила большую часть свадебных церемоний. Но новая, замужняя жизнь Индорил Эланды Индри в этот звенящий медью и серебром вечер только начинается. Будущее сокрыто в тенях. Каким оно будет? Эланда не знает, не может знать этого наверняка, и двойственность, неоднозначность своего положения пугает её — но также и будоражит, ярит её благородную индорильскую кровь. «Все города рождаются из тени», – учит нас Векк и Векк, обладающий всеми благами этого и других миров. И сэра Индри знает прекрасно: в тенях таятся не только чудовища, но и воистину безграничные возможности. Эланда не собирается бессильно дрожать во мраке неизвестности. Она будет бороться: привычка не отступаться от заданной цели не раз сослужила ей добрую службу. Что до чудовищ, то леди Эланду из дома Индорил они никогда не пугали. А вот остаться с Танвалом Индри наедине – куда как страшнее, чем представлялось ей поначалу. Из пиршественного зала супруг выносит её на руках. Такова традиция — одна из бесчисленной вереницы разного рода традиций, которые служат Эланде и Танвалу лучше любых доспехов, защищая от неуместных вопросов и нежеланной истины. Их благородные предки вооружались обычаем многие сотни лет, и это оружие верой и правдой служит почтительным, благодарным потомкам. Смысл многих обрядов и ритуальных фраз истёрся от многократного повторения. Когда-то давно благородные мужи Ресдайна хвалились перед гостями силой, неся своих юных жён на руках до самых опочивален. Нынче же не зазорным считается и немного схитрить: надеть на супругу какой-нибудь амулет, зачарованный «пёрышком», или заранее выпить зелье, что повышает телесную мощь. Будь сэра Индри вздорной, капризной дурой из тех, что так вольготно чувствуют себя на страницах дешёвых романов, она могла бы продемонстрировать норов: не надевать амулета, что передала ей мать, и усложнить дорогому супругу жизнь. Но Эланда ни за что не поступила бы подобным образом. И дело здесь не в нежелании устраивать сцену или же, скажем в симпатиях к Танвалу Индри. Эланда, пожалуй, готова признаться самой себе: жгучая, злая обида лишает её покоя. Она в обиде на судьбу, и на родителей, и на Танвала — за непредсказанную ловушку, куда он пусть и невольно, но всё же её загнал. Эланда обижена, ранена в самое сердце и собственным горьким бессилием, и пресным чужим равнодушием. Эланда обижена, но что толку вымещать теперь эту обиду на Танвале? Нынче они – союзники и супруги: узы родства и крови скрепляют их нерушимый альянс. Отныне и до конца – они теперь вместе. Танвал готовится подхватить её на руки, и Эланда оправляет цепочку с амулетом-«пёрышком», готовясь высвободить заклинание. Она понимает прекрасно: Танвал – её супруг, и Танвал – самый надёжный союзник, на которого она нынче может рассчитывать. Подставлять его было бы не только подло и мелочно, но и просто-напросто глупо. Нет, Эланда ни за что бы не поступила подобным образом… но она могла бы так поступить — если бы захотела! Эланде, привыкшей лёгкой рукой утверждать свою власть над всеми, кто с ней соприкасается, вынужденное бездействие даётся по-настоящему тяжко. Но ей по нраву думать о том влиянии, которое её выбор — осознанный, настоящий выбор, пусть и таящий в себе недеяние! — имеет на окружающих. Даже слабое эхо былой уверенности пьянит сэру Индри лучше любого вина… тем более что приставленная серджо советником Индри служанка следит за тем, чтобы вина Эланде не доставалось — и чтобы взорам гостей эта забота была по возможности не заметна. Конечно, немногих обманут красивые сказки о вспыхнувших между Танвалом и Эландой чувствах и о добрых, заботливых семьях, решивших пойти влюблённым навстречу. Однако Великому дому Индорил не следует быть излишне прямолинейным в своей предусмотрительности. В том, чтобы прятать беременность, мало толку: меры вроде Гарина Индри если и не знают наверняка, то явно подозревают о том, что Эланда в тягости, и преждевременное рожденье ребёнка, скорее всего, выдаст её с головой. Но это неважно, разве не так? Разве не так?! И никого, кажется, не волнует, что всё вокруг ненастоящее, мнимо роскошное – точно шелка и бархат, которыми укрывают от прихотливого взгляда навозные кучи. Эланду, в отличие от сонма дворянок-бунтарок, живущих на страницах романов, прежде устраивало своё положение, но за лепниной и позолотой она старательно не замечала главного: того, что собственная семья и в самом деле готова была низвести свою дочь до безвольного инструмента. Но нынче глаза Эланды — лучистые, тёмно-багряные, большие и выразительные глаза, полученные в наследство от красавицы-матери — видят былую жизнь юной мутсэры Релви во всей полноте. Увиденное стальными когтями рвёт её сердце в лохмотья. Эланда находит вокруг одни лишь иллюзии — иллюзию благородства, иллюзию праведности… иллюзию любви. Иллюзии, захлестнув её с головой, не позволяют дышать и тянут ко дну… Танвал помогает Эланде встать из-за стола и медленно, плавно берёт её на руки. Но, вопреки стараниям дорого супруга, удушливая волна дурноты подступает девушке к горлу. Дремлющий плод в утробе и подзатянувшийся, утомительный и докучливый свадебный пир, словно бы сговорившись, высосали из новопровозглашённой сэры Эланды Индри все соки. Сэра Индорил Танвал Индри подхватывает её легко, точно пёрышко, и мимолётным прикосновением к витой золотой цепочке жена помогает ему — «пёрышком». Эланда жмётся к мужниному плечу, и серебро её шелковистых волос струится по сочно-пурпурному шёлку парадной мантии. Девушка думает: со стороны молодые супруги должны смотреться очень эффектно, и провожающим их гостям есть чему позавидовать. Но мысли Эланды приглушены и неярки, точно выцветшие рисунки на желтоватой дешёвой бумаге. Она устала, как же она от всего этого устала! Хочется просто закрыть глаза, и заснуть, и никогда-никогда больше не просыпаться. Хочется… Танвал переступает через порог, и осторожно, бережно опускает Эланду на пол, и помогает ей встать на ноги. А следом, не мешкая без нужды, он затворяет за собой дверь, решительно отсекая чужие любопытные взоры, — и закрывает её на замок. Эланда впервые с того злополучного дня девятого Второго зерна осталась с Танвалом Индри наедине, и в голове у неё – страх, перемешанный с мглисто-томительным нетерпением. Чтобы не встречаться глазами с супругом, Эланда осматривает опочивальню. И до чего же странно осознавать, что в незабвенный вечер девятого Второго зерна, когда они с Танвалом блудили в библиотеке, в этой же самой комнате Индорил Гарин Индри консумировал свой брак с Ллиресой Серано! Главная спальня поместья Индри обставлена столь же скромно и аскетично, как и весь остальной дом. Впрочем, кровать — широкая и, наверно, удобная — манит девушку обещанием скорого отдыха. – Я присяду? – спрашивает она и, не дожидаясь ответа, плавно опускается на узорчатое покрывало. Былая грация ей даётся не без труда, но Эланда не собирается расслабляться и распускаться. Самые сложные битвы ещё только ждут её впереди. Танвал встречается с ней глазами и взгляд у него, наверное, столь же растерянный, каким сейчас кажется взгляд Эланды. Не ей одной непросто дались эти два свадебных дня, однако любезный супруг пока не подводит: делает всё, как должно — правильно, и красиво, и ярко. Где, интересно, он отыскал и убил даэдрота? Обычно хорошим трофеем считаются головы диких гуаров или кагути, однако Танвал воистину постарался на совесть. – Госпожа, – начинает он осторожно, – вы получили мою записку? – Да… да, получила, – кивает Эланда. – Спасибо: увидеть её было в радость. Но, думаю, нам нет никакой нужды наедине придерживаться формальностей, – она выдерживает паузу и, встретившись с мужем глазами, пробует его имя на вкус: – Танвал… Ближе друг друга у нас теперь никого нет. К чему же держать дистанцию? Не так уж давно у всех на виду ты... Она осекается, вспоминая события этих дней и словно переживая их заново — чувственно и пронзительно ярко, — и щёки Эланды Индри цветут румянцем. Она вспоминает, как муж целовал её — и у всех на виду, в продолжение ритуала, и сокровенным, только для них двоих прикосновением губ к запястью. Как пытался приободрить её, как кормил гранатовыми зёрнами с рук и как держал её — бережно, словно сокровище, но уж никак не навязанное неласковой и недоброй роднёй бремя. Она вспоминает — и осекается, заливаясь краской. Тогда-то уж между ними точно не было никакой дистанции! Но как отзовутся в супруге её слова, Эланда всё-таки не уверена, и она до дрожи в коленях снова боится поверить зря — и вновь ошибиться. Родители преподали ей незабвенный урок, и даже супругу, даже союзнику, ближе которого у неё теперь никого нет, Эланда страшится открыться. Но он улыбается ей в ответ, и лучик улыбки на узком серьёзном лице медленно топит лёд, что намёрз у неё на сердце. – Хорошо, – говорит ей Танвал — медленно, осторожно, точно боясь спугнуть. – Если думаешь, что так будет лучше, я пойду тебе навстречу, Индорил Эланда Индри. Девушка вздрагивает: от того, как Танвал произносит её имя, — каждый звук перекатывая на кончике языка, словно смакуя или пытаясь распробовать, — Эланду бросает в жар. – Спасибо. Может, тогда заодно ещё и присядешь? По правде сказать, это не слишком удобно: постоянно задирать голову, чтобы взглянуть тебе в глаза, – замечает она, пряча растерянность за шутливыми колкостями. И Танвал послушно садится с ней рядом. – Мутсэра… Эланда, – поправляется он, – я буду готов ответить за каждое слово, что написал тогда. Я виноват перед тобой: последствия моей глупости ударили прежде всего по тебе. Я понимаю, что ты не хотела… – он замолчал — резко, как будто бы врезавшись в незримую стену — и замер. Напряжённый, словно натянутая струна, Танвал, казалось, еле удерживал себя от того, чтобы не заметаться по комнате пойманным в клетку ястребом. Эланда смотрит, заворожённая: сжатые в нитку губы, и острый кадык, что ходит вверх-вниз по шее, и пальцы, в отчаянно-нервном жесте нырнувшие в рыжие волосы. Эланда смотрит безмолвно, а Танвал, найдя наконец слова, произносит со странной, тёмной решимостью: – Но мы не в силах стереть случившееся в тот вечер. Я – не в силах исправить того, что сделал. Мне с этим жить до конца моих дней, но я не хочу, чтобы от этого ты – страдала. Я не знаю, как заслужить искупление, да и просить его у тебя я не имею права. Но я готов попытаться помочь тебе, если ты примешь мою помощь, Эланда. Это меньшее, чем я могу тебе отплатить. Он снова теряется — и замолкает. Молчит и Эланда: она боится слов, что могут сорваться с губ помимо её воли. Язык её, обычно столь ловкий и бойкий, нынче словно бы выкован из свинца. А в голове — такой же тяжёлый, свинцовый туман, в котором тонут и исчезают бесследно все ясные мысли. Танвал же отворачивает лицо и, уставившись куда-то в стену, говорит глухо: – Ещё до того, как… до того, как мы всё узнали, я… думал о тебе. Никак не мог выкинуть тебя из своей дурной головы. Я понимал, что поступил с тобой бесчестно и подло, и не имел никакого права… – он вновь осекается, и на мгновение прикрывает глаза, и признаётся негромко: – Но я всё равно — думал. Хотел найти тебя – ещё тогда, на следующий день после пира. Поговорить, попытаться хоть как-то с тобой объясниться! Но я испугался: боялся увидеть ненависть и презрение на твоём лице. Не представлял, что и как тебе говорить. Я испугался и промолчал, но всё равно не мог вырвать тебя из памяти. А после, когда твой отец рассказал о ребёнке… Так не бывает, конечно, но я всё равно думал: это всё потому, что я не смог тебя отпустить. Проклял тебя, навёл порчу — мыслями накрепко привязал к себе и загнал в ловушку. Я меньше всего на свете хотел бы мучить тебя, но именно так всё в итоге и обернулось. И Эланда, поняв наконец, что услышала нынче достаточно, обрывает его — прикосновением маленькой, изрисованной хной ладошкой к его красивой и сильной мужской руке. Танвал послушно, предупредительно замолкает и снова встречается со своей женой взглядом. Эланда смотрит ему в глаза: ищущие, и алые, и, может быть, слишком близко посаженные, чтобы вписаться в каноны данмерской красоты, но для неё всё равно – прекрасные. Эланда смотрит ему в глаза, и Танвал послушно, предупредительно замолкает, когда она переплетает их пальцы — и всё вдруг становится правильно. Они ещё долго не говорят: и когда дистанции между ними снова не остаётся, и когда Танвал приобнимает Эланду за талию, и когда она кладёт ему голову на плечо. Девушка думает: у них давно была уже первая близость, но только сейчас, в свою первую брачную ночь, они стали по-настоящему близки друг другу. И пусть даже самые сложные битвы ещё только ждут её впереди, Эланда, кажется, в самом деле обзавелась прекрасным союзником. – У меня для тебя есть подарок, – произносит вдруг Танвал. Эланда, не в силах сдержать нетерпеливого любопытства, чуть отстраняется и заглядывает супругу в лицо. – Подарок? – спрашивает она, полунаигранно-полуневольно закусывая губу. – Какой подарок? Им оказалось кольцо, недорогое на вид — обычное серебро и лепестки-гранаты, собранные в розетку — но очень красивое. Умелая огранка высвобождает яркий багрянец камней, цветущих на нежном серебряном ободке — не оторвать взгляда! И в этом прекрасном кольце нет ни капли столь вездесущих золота и лазури, что так опостылели сэре Индри за нескончаемо-долгие дни свадебных торжеств; Эланда смотрит, заворожённая, и не решается протянуть к нему руку. – Это было любимое кольцо моей матери, – рассказывает меж тем Танвал. – Она забыла его — не взяла в своё последнее путешествие. Одна из немногих её вещей, что уцелели… после. Я вспомнил о нём — из-за тебя, – признаётся он не без смущения. – Гранаты, обрамлённые серебром, а камни – того же оттенка, что и твои глаза…. И только тогда Эланда сама замечает это чудесное, пусть и слегка ироничное сходство. – Почему сейчас? – спрашивает она, слегка растерявшись. – Почему тогда не вместе с другими свадебными дарами? – Я не хотел, чтобы оно было частью безликого ритуала. Иначе подарок уже ничего бы не значил... И без того нас со всех сторон окружают ложь и благопристойная полуправда, – добавляет Танвал, и Эланда вздрагивает невольно, поражаясь тому, как эти слова перекликаются с её собственными мыслями. – Мне горько было бы думать, что нам суждено начать это путешествие среди одного лишь обмана. Я бы хотел, чтобы между нами было что-то… –…настоящее, – говорят они хором. Эланда думает: нет, ей не померещилось. Всё и правда сделалось правильно — впервые за долгие-долгие-долгие дни, минувшие с той поры, когда Танвал Индри играл для неё на лютне. Всё совершенно не так, как она представляла себе когда-то, рисуя в воображении годы счастливого, радостного замужества… но всё равно – правильно. На правой руке Эланды – кольцо, полученное вчера в Морнхолде, традиционное золотое кольцо правильной индорильской жены. И она протягивает Танвалу левую руку — ту, что ближе к сердцу, — и муж, улыбаясь ей тайной, лишь на двоих разделённой улыбкой, надевает Эланде на безымянный палец гранатовое кольцо, что когда-то принадлежало Брелии Индри. Оно приходится точно впору — но это ни капли не удивительно. И когда Эланда сцеловывает солнечную улыбку с невзнузданно-жадных губ своего супруга, она совсем не жалеет о выборе, сделанном ей девятого Второго зерна. Да, она совсем не жалеет и о том, что отказалась назвать Танвала Индри насильником и не отправилась «попутешествовать» в Танет, или в Вудхарт, или в Анвил, чтобы избавиться там от прижитого с ним ребёнка. И может быть, это не камень, что тянет её ко дну, а скорее якорь, не давший Эланде сорваться в бездну? А вскоре счастливой, довольной своей судьбой новобрачной и вовсе сделалось не под силу думать о философских вопросах… Следующий день — сандас, четвёртое Последнего зерна — вновь оплетает Эланду и Танвала беспорядочной праздничной суетой. Стойко пережив традиционные, пышные проводы, они покидают поместье Индри и возвращаются в Альмалексию — в свой новый дом, доставшийся молодым в подарок от родичей. Эланда загодя готовится к разочарованию, и ожидания её не обманывают. В сравнении с родовым имением Релви её теперешнее жилище – крохотное и донельзя скудно обставленное. Впрочем, ей и поместье Индри когда-то казалось совсем уж простеньким, разве не так? А для счастливой жизни десяток шикарных рихадских ковров совершенно не обязателен. Обустройство нового дома захватывает Эланду с головой. Ей никогда прежде не приходилось довольствоваться столь малым: только лишь двое слуг — «кухарка» и «экономка» — и один охранник, виданное ли дело! Приходится отказывать себе в том, что раньше воспринималось как нечто само собой разумеющееся, вроде трёх-четырёх перемен нарядов за день. Заботиться о гардеробе – отдельный вызов, когда непрестанно растущий живот вносит повсюду свои коррективы. Беременность для мутсэры Эланды Индри по-прежнему в тягость, но увлечённо-заботливый муж всё же немного да примиряет её с ситуацией… пусть и друг с другом им удаётся видеться много реже, чем ей бы того хотелось. Эланда стремится не жаловаться без особой на то нужды, но Танвал без лишних слов понимает, что его жена привыкла к совершенно другой жизни и что их заботливые, любящие семьи не собираются потакать капризам молодожёнов, поставивших оные семьи в столь неудобное положение. Конечно, Эланду и Танвала не оставили совсем без поддержки, — негоже бедствовать отпрыскам сих благородных фамилий! их злоключения могут отбросить тень на репутацию остальных родичей! — но с прежним образом жизни им обоим пришлось расстаться. И сколько бы Танвал ни шутил о том, что разделяет приверженность дорогого деда к «аскетическим идеалам раннего Храма», он и не думает сидеть сложа руки. Серджо советник Индри помог любимому внуку устроиться в канцелярию грандмастера, и для супругов это ещё один, помимо ренты с мужниного поместья, постоянный источник дохода. А пока Танвал помогает отстаивать в столице интересы дома Индорил, Эланда учится жить по средствам. Конечно, читанные в свете свечей любовные романы – плохие наставники в домоводстве, но кое-что девушка всё же из них почерпнула. Эланда, к примеру, отговорила Танвала брать деньги в рост, когда он подумывал было немного облагородить их быт. За всё в этой жизни приходится платить, но грабить будущую себя ради сиюминутного удовольствия Эланда Индри не собирается. Несмотря на все трудности, гордая дочь дома Индорил далека от уныния. Ей чуть ли не в первый раз в жизни доводится испытать это редкое, драгоценное удовольствие: не прятать холодный блеск своего ума за мягким сиянием глаз и мимолётной улыбкой, но воевать им в открытую. Танвал дарит Эланде редкую, доселе непознанную свободу: ей рядом с ним не приходится казаться глупее, чем она есть на самом деле. Он её слушает — без унижающего Эланду липкого снисхождения, — и делится собственными суждениями, и не стесняется спрашивать у супруги советов. Они обсуждают всё, от апокрифических толкований «Уроков» до вечно растущих акцизов на алкоголь, и эти беседы пьянят Эланду лучше любого вина… тем более что вино для неё по-прежнему под запретом. – Ибо любовь никогда не станет защитой от горизонта, если она не будет любовью равных*, – поясняет Танвал, не в первый раз столкнувшись с радостным удивлением дорогой супруги. – Так говорил мой отец, и это один из немногих его уроков, что я, как мне кажется, хорошо усвоил. Эланда думает: пусть даже покойный свёкор и представлялся ей прежде мером непримечательным и неинтересным, — кто же ещё будет довольствоваться скучной и унылой жизнью в поместьице на юге Велотиса? — она бы не отказалась с ним побеседовать. По правде сказать, в первые месяцы своего супружества Эланде доводится много чаще общаться с другими мерами, чем за всю свою предыдущую жизнь. Прежде она, вечно окружённая слугами, и домочадцами, и приезжавшей время от времени суетливой роднёй из боковых ветвей, никогда не считала себя одинокой. Но нынче… Эланда трезво смотрит на вещи и не пытается откусить больше, чем сумеет проглотить. Она понимает прекрасно, что молода, и неопытна, и, должно быть, во многих вопросах – наивна. Но в её жилах течёт благородная, древняя кровь дома Индорил, и не одной только гордостью и невещественной знатностью отметило юную данмерку это высокое родство. Эланда умна и красива, и ей ничего не стоит завоевать чужую симпатию: торговцы, соседи, старые приятели мужа и новые знакомцы, которых супруги заводят вместе… По праву рождения Танвал с Эландой вхожи и во дворец: проимперские настроения, что царят подле тронов Симмаха и Барензии, совсем не по нраву мутсэре Индри, но она умело скрывает свою неприязнь за сладостным ядом слов и очаровательно-нежной улыбкой. Пока что эти усилия окупаются просто прекрасно. Конечно, им с Танвалом не всегда хватает средств, чтобы выходить в свет, но Эланда не позволяет таким неудобствам себя расстраивать. Когда появиться два вечера подряд в одном и том же платье – жуткая безвкусица, порой приходится и не появляться вовсе. Однако у сэры Эланды Индри и без того не слишком уж много свободного времени. Ребёнок заставляет её и уставать быстрее, и отдыхать – дольше, но стольный Морнхолд таит в себе столько сокровищ! У замужней дамы намного больше свободы, чем у девицы: свободы самой выбирать желанный досуг, и заводить новые знакомства, и даже покупать себе какие угодно книги, не исключая скабрёзных бретонских романов в цветных обложках. Книги ещё не раз придут Эланде на выручку, когда беспокойный ребёнок и беспрестанно растущий живот будет вставать на пути их с Танвалом радостей супружества. По правде сказать, Эланда не знает, чего хотеть: родить поскорее или всё-таки выносить своё чадо весь отмеренный женской природой срок. И без того, поддерживая обман о зачатом в браке ребёнке, на публике им с Танвалом придётся не раз сокрушаться о преждевременных родах. И если от бремени сэра Индри разрешится в конце Утренней звезды, их с мужем слова будут куда убедительнее, чем если она родит в месяц Заката солнца. Но сколько бы муж ни называл Эланду красавицей, сколько бы ни разминал её гудящие от усталости ноги, а она с трудом терпит растущий в утробе плод и с трепетом ждёт того дня, когда собственное тело будет ей вновь безраздельно принадлежать. Эланда помнит: любезная матушка словно лучилась от счастья, носивши под сердцем братца — даже когда огромный живот заставлял её ходить вперевалку, точно алита. Видно, надежда родить наконец супругу наследника-мальчика и правда стала Манаре Релви источником бесконечного, чистого удовольствия! Эланда же хочет лишь побыстрее родить, и пол будущего ребёнка её совсем не волнует. Однажды Танвал немного смущённо ей признаётся, что надеется на мальчика и, словно бы извиняясь, предлагает назвать его в честь тестя, Давеном. Как бы Эланда ни злилась на своего отца, а она соглашается. В конце концов, почему бы лишний раз не попробовать подольститься к советнику Релви? «Индорил Давен Индри» звучит вполне себе ладно, а милостью меров, что облечены сравнимой с Давеном Релви властью, не стоит разбрасываться без особой на то нужды. Эланда подозревает, что родители Танвала, назвавшие своего ребёнка в честь деда-советника, и сами руководствовались когда-то похожей логикой. С родичами у молодой четы не всё гладко. Серджо советник Индри, как говорит Танвал, во внуке разочарован, а с остальными дядьями-кузенами её супруг никогда не ладил. Что до госпожи Индри, то из своих былых «домочадцев» она встречается лишь с Ллатисой — вытягивать из неё собранные в поместье новости, слухи и сплетни — и с матерью. Как бы Эланда ни злилась на сэру Манару Релви, а она регулярно с ней видится. В конце концов, сэра Индри не в том положении, чтобы отказываться от мелких, но крайне полезных услуг этой женщины — вроде обещания найти для ребёнка Эланды хорошую данмерскую кормилицу. Любезная матушка в самом деле жалеет свою непутёвую дочь — так же, как и рабов, которых сама же приказывает пороть, — и Эланда с радостью принимает её дары, умело скрывая свою неприязнь за сладостным ядом слов и очаровательно-нежной улыбкой. Она расплатится, но и мать – заплатит. Не сегодня, не завтра и, может, даже не через пятнадцать лет, но наступит день, когда мутсэре Манаре Релви предстоит пожалеть о сделанном выборе… Терпение никогда не давалось Эланде просто, но нынче у неё выдаётся немало возможностей в нём поупражняться. И девушка ждёт и смотрит с глухим недовольством на свой беспрестанно растущий живот. Ребёнок словно цепляется за неё маленькими жадными ручонками и всё никак не желает покинуть материнское лоно. Когда кена Уврен, целитель семейства Релви, осматривает Эланду в Начало морозов, он предсказывает ей роды где-нибудь в середине Утренней звезды. Десятого Утренней звезды сей почтенный муж уже твердит о двадцать пятых-тридцатых числах. Спустя девятнадцать дней кена Уврен осторожно заговаривает о начале Восхода солнца, и Эланда думает: «Ха! Неужели Любовник?» – Главное – разминуться с вызовом Шигората*, – бурчит себе под нос Танвал, и Эланда не может удержаться от нервного, вплотную подступающего к истерике смеха. Схватки начинаются в морндас, третьего Восхода солнца, и роды… Эланда и рада была бы стереть эти ужасные восемнадцать часов из своей памяти, однако подобное, кажется, не подвластно даже владыкам Забвения. Никогда ещё она так не радовалась тому, что не особо одарена в магии Разрушения: и без того роженица сожгла своему супругу кожу на левом запястье и чуть было не подпалила собственную постель. Боль, перемешанная со злостью и лютым, звериным отчаянием, вырывается у Эланды слезами, и криком, и огневыми искрами. Жгучая, злая обида пьянит сэру Индри лучше любого вина. Она в обиде и на судьбу, обрекшую её на подобные муки, и на ребёнка, что разрывает её изнутри, и на Танвала, — ведь именно из его проклятого семени взросла для Эланды погибель! — и на мать, отвернувшуюся от неё в час нужды. Но, вспоминая о дорогом отце, Эланда Индри видит перед глазами лишь дымное марево ненависти: тёмно-багряное, словно зрелая плоть граната. Эланда знает: она не может сдаться и умереть, пока не докажет отцу, как жестоко он ошибался. Ненависть придаёт ей стойкости. Всё завершается только в тирдас: глубокой ночью четвёртого Восхода солнца в семье у Танвала и Эланды Индри рождается мальчик. – Мы не должны называть его Давеном… – шепчет Эланда в кровь искусанными губами. – Что угодно, но только не Давен, нет! Ни за что!.. И когда Танвал, растерянный, спрашивает супругу о новом имени, Эланда вдруг вспоминает о том, что ребёнок родился под знаком Любовника — и вспоминает другого мера из дома Индорил, мера куда достойнее, чем серджо советник Релви… Пусть даже тот мер и существует лишь на страницах любимой, зачитанной чуть ли не до дыр книги. – Кериан, – говорит она осторожно и повторяет уверенней, пробуя новое имя на вкус: – Да, Индорил Кериан Индри. И жребий – брошен. Когда молодой матери впервые дают подержать своего новорождённого сына, она не чувствует ничего, кроме глухой усталости и сумрачного торжества. Каким он будет, Кериан Индри? Эланда не знает, не может знать этого наверняка, но неизвестность её не особо тревожит. Она справилась, она выдержала, и нынче можно позволить себе отдохнуть и молча порадоваться очередной выигранной битве… Эланда пока не знает, что этот проклятый ребёнок снова расколет на части всю её жизнь.