"And her eyes were wild..."

Эланда знает, — знает так же твёрдо, как и то, что солнце заходит на западе, — что книги бесстыдно врут о радостях материнства. Нет, сэра Индри вовсе не столь наивна, чтобы на слово верить всему, что вычитала в романах: она не была такой и в беспорочную пору девичества, и уж подавно не обратилась в доверчивую простушку, когда оставила за плечами и прежнее родовое имя, и прежнюю судьбу. Эланда трезво смотрит на вещи и понимает, что столь любимые ею романы в первую очередь продают читателям сладостные мечты, а вовсе не приоткрывают для них истинную суть вещей. Но слишком часто чужие мечты, застывшие на бумаге, будят в ней то ли густое отчаяние, то ли брезгливое недоумение. Женщины, живущие на шелестящих страницах книг, — женщины всех рас и женщины самых разных характеров! — обзаведясь потомством, становятся пугающе одинаковыми. В их душах в то же мгновение воцаряются тихая, мягкая радость, и безграничная нежность, и безотказная жертвенность, а в мыслях у молодых матерей – одно только самоотверженное служение своим чадам. Эланда же не испытывает ничего подобного. Намучившись с этим ребёнком неописуемо-долгие восемнадцать часов, она ощутила лишь острое облегчение, изрядно потеснившее все остальные её чувства: чудовищную усталость, и боль, и тихое торжество, оттого что милому батюшке не оказано будет этой великой чести — поделиться именем и удачей с новорождённым внуком. Мутсэра Эланда Индри разрешилась от бремени — прекрасное описание для ликующей, кипучей свободы, которой равно поют и душа её, и измученное тело. Ребёнок, которого она проносила даже чуть больше положенного женщине срока, наконец-то покинул её утробу. В дымном, хмаристом забытье Эланде представляется странное: словно ещё недавно это дитя цеплялось за неё жадными маленькими ручонками, и упиралось ногами, и наслаждалось каждой лишней минутой, что выстрадала его несчастная мать. Нежности нет в её сердце. В чём-то, конечно, мутсэра Индри даже признательна маленькому Кериану. В конце концов, именно он, нежеланный, нежданный и месяцами кравший у матери силу и красоту, помог Эланде вырваться из поместья Релви… и привёл её к Танвалу. Как — пусть и самой себе! — рассказать о муже? Даже сейчас, спустя месяцы их супружества, Эланда по-прежнему чувствует странную боязливость: словно если она осмелится вдруг своё хрупкое и нежданное счастье облечь в оковы из слов, то оно разобьётся, рассыплется на десятки и тысячи мелких осколков, и никогда не удастся собрать или склеить то, что будет утрачено. Порою Эланде казалось, что Танвал заполнил в ней пустоту, о которой сама она прежде даже не подозревала. Раньше разумная, рассудительная мутсэра Релви искренне верила, что просто не создана для подобного — для страсти, для вкрадчивой нежности и для всего остального… Адамантиновой остроты интеллект, которым наделена была юная Эланда, без снисхожденья вскрывал окружающих её меров и обнажал для пытливых багряных глаз слишком многое. Чужие чувства, желания и мечты до прискорбия часто казались ей глупыми, нелогичными и опасными — как, например, неувядающая влюблённость дядюшки Ванела в любезную матушку. Влюблённость, вокруг которой Манара и Ванел Релви так прихотливо, затейливо танцевали. Влюблённость, которую милый батюшка, кажется, совершенно не замечал. Эланда всегда считала себя слишком рассудочной и холодной, чтобы самой испытывать бурные чувства, живущие средь шелестящего шёпота книжных страниц. Она давно примирилась с этим раскладом и, размышляя когда-то о предстоящем замужестве, искренне верила, что ей сгодится и кто-то достаточно хороший: в меру перспективный, высокородный и привлекательный… а если боги решат ей улыбнуться, то и разумный — способный увидеть в Эланде не только красивую женщину, но и небесполезного союзника. Впрочем, природа наделила юную дочь рода Релви не только острым умом, но и ярким воображением. Образ идеального жениха, сплетённый из сладких девичьих грёз, был столь же прекрасен, сколь и неосуществим. Но юный возраст Эланды редко когда вредил ясности её мыслей: рассчитывать встретить такого мера в реальности было бы редкостной глупостью. Поэтому девушка загодя готовила себя к разочарованию и, коль её идеал оставался недостижимым, рассчитывала провести свою жизнь с достаточно хорошим мужчиной. Она бы, наверное, даже сумела себя убедить, что довольна таким жребием… Но как же Эланда рада теперь, что ей не пришлось вкусить подобную участь! Прежде в ней жил тяжёлый, подспудный страх: а что, если она попросту сломана? Что, если внутри неё что-то испортилось, сгнило ещё до рождения? Что, если, несмотря на все восхищённые взгляды, на лесть и на похвалы, в которых мутсэра Эланда Релви не видела недостатка, она всё равно… неправильная? Что, если её неподверженность этим слабостям – это слабость совершенно иного рода, слабость, что никогда не позволит ей завоевать для себя счастье? Но судьба распорядилась иначе: как оказалось, сердце Эланды не неспособно впустить в себя эти чувства. Могла ли она представить, что всё так обернётся? И прежде, ещё до той знаменательной встречи, что состоялась меж ними девятого Второго зерна, Эланда и Танвал были пусть и шапочно, но знакомы. И всё же в тот незабвенный день между ними случилось что-то волшебное и для Эландиной логики – абсолютно непостижимое. Да, будущие супруги действительно были знакомы, но только тогда они начали по-настоящему узнавать друг друга. Танвал стал для Эланды первым — и единственным — мужчиной, однако она не могла думать о нём только лишь как о любовнике, даже когда не видела в этом мере будущего своего мужа. Он врос в её душу: и голосом, сладостно-тёмным, словно каштановый мёд, и легкомысленно-солнечной, мягкой улыбкой, и пламенно-непреклонным упорством. Он врос в её душу, и порою Эланда даже не представляла, как раньше жила без него — и не теряла рассудок. Жену свою Танвал ни разу не покидал надолго, и молодым супругам ещё только предстоит впервые вкусить горечь разлуки. Ближе, чем этот мер, у Эланды нет никого, никого во всём Тамриэле: Танвал ей близок в каждом из драгоценных, искрящихся смыслов этого слова. Цепкая память уже сейчас словно бы наносит его на карту, с равным старанием выводя и то, что открыто для всякого праздного взгляда — и сокровенное, жаркое, лишь на двоих разделённое между ними. Созвездие родинок чуть пониже левой ключицы, чей путь так томительно-сладко бывает прослеживать кончиком языка. Низкие, чуть хрипловатые и донельзя довольные стоны, когда Эланда старательно разминает супругу усталые плечи. Тонкая, еле заметная нить шрама, которую в первую брачную ночь прочертил на его ладони призванный из Обливиона кинжал… ибо наутро на простыне обязаны были найтись следы крови, что пролила непорочная, девственная невеста! Тогда Эланда не слишком-то и умело, но очень старательно залечила Танвалу свежую рану: впервые за долгие годы знание этих простых заклинаний пришлось ей к месту. Родители считали, что из всех магических школ именно Восстановление будет самым пристойным выбором для высокородной девицы, пусть даже особых способностей или склонностей их дорогая дочь к целительству никогда не выказывала. Отсутствие ярких успехов всегда больно ранило самолюбие девушки, не привыкшей к неудачам и поражениям. Зримое несовершенство пятнало доспехи, скованные Эландой из собственной безупречности; поэтому о подвластных ей слабеньких чарах юная сэра Релви и вовсе старалась не вспоминать. Но прежнее родовое имя и прежняя судьба были оставлены далеко за спиной, и, исцеляя Танвалу руку, она совсем не подумала, что продемонстрирует свою посредственность. И получилось очень даже неплохо: остановилась кровь, и затянулись края оставленной даэдрической сталью раны, и только лишь тонкая, еле заметная нить шрама осталась немым напоминанием о случившемся. Нынче Эланда не слишком-то и скрывает, что руки супруга лишают её покоя. В её голове прочно и безраздельно царят затёртые на бесчисленных книжных страницах определения, которые — странное дело! — вовсе не кажутся ей глупыми и неуместными. Да, руки у Танвала сильные, но ласковые, а его пальцы – ловкие, чуткие, гибкие и горячие; грация и изящество родовитого мера явственно проступают в каждом его движении, и их красота, пронзительно-острая красота Эланду попросту завораживает. Тонкой, еле заметной нити шрама на левой ладони она — и пальцами, и губами — касается всякий раз почти что с благоговением. Однако не только сердцу, но и уму мутсэры Эланды Индри – в радость соседство с супругом. Танвал стал ей хорошим другом и верным союзником. Пусть даже муж и кажется иногда слишком покорным её власти, Эланда больше не видит это как слабость. Если ему хватает душевных сил, чтобы ценить подле себя умную и жёсткую женщину, то что это, как не свидетельство мужества, воли и настоящей уверенности в себе? «Ибо любовь никогда не станет защитой от горизонта, если она не будет любовью равных», – сказал ей когда-то Танвал, и эти его слова Эланда хранит у сердца, как самую редкую и прекрасную драгоценность. С ярким багрянцем этого обещания она не расстаётся — так же, как и с гранатовым кольцом, полученным в дар от самого дорогого, самого близкого во всём Тамриэле мера. Даже спустя все эти долгие и непростые месяцы, минувшие с той ночи, у Эланды порой перехватывает дыхание, когда она чувствует в Танвале честное, искреннее принятие. Как — пусть и самой себе! — рассказать о муже? Какие слова способны были бы выразить чувства, живущие в её сердце? Эланда боится спугнуть своё хрупкое и нежданное счастье, и поэтому просто переживает его, и наслаждается каждой его минутой. В мире мутсэры Индри царила бы чистая, хрустальная ясность — если бы не ребёнок, смущающий её ум. Как зримое свидетельство их с Танвалом союза, маленький Кериан часто кажется матери чем-то невероятным, почти сакральным, но сам по себе, вне вычурного, цветистого символизма, сын ей, пожалуй, скорей безразличен. Впервые взяв его на руки, впервые взглянув на его маленькую сморщенную мордашку и услыхав пронзительный крик, от которого, как ей казалось, вот-вот треснут окна, мутсэра Индри не испытала ни безграничной нежности, ни ликующего восторга. Вместо всего того, что сулят доверчивым простушкам романы, Эланде досталась одна только лишь пустота. Это пугает её, пугает пронзительно-остро. Эланда впервые за долгое время переживает тот полузабытый и застарелый, ползучий страх: страх оказаться неправильной, сломанной и безвозвратно испорченной. Что с этим делать, она абсолютно не представляет, да и помочь ей некому. Как о таком рассказать? Как признаться, что собственный ребёнок, ребёнок от любимого мужчины, не будит в её душе совершенно никаких чувств? Как попросить совета — и у кого попросить такого совета? Эланда не знает, что делать — не может ничего сделать! — и от отчаянья у неё опускаются руки. Впрочем, рассудок мутсэра Эланда Индри спасает — стоило ожидать! — не без помощи мужа. – Не знаю, в чём причина, но что-то странное происходит со мной, – признаётся она однажды. – Наш ребёнок… Я не могу до конца понять, что я чувствую, но всё же чувствую явно не то, что должна. Я… боюсь, пожалуй? И сына боюсь, и себя – боюсь. Я ведь мать, но я не чувствую себя так, как пристало матери… Другие об этом рассказывают совсем иначе, но у меня не выходит так, не выходит правильно! Танвал глядит на неё с сочувствием, но без жалости или злости, и Танвал приобнимает её за плечи, целует в висок и произносит негромко: – Здесь ты не одинока. Когда я только узнал о… о том, что у нас получилось… я сам испугался. И мне до сих пор страшно! Но удивляться – стоит ли? Мы оба были к этому не готовы. Мы оба не слишком-то понимаем, что это значит – «быть родителями». Но нам с тобой по силам во всём разобраться, любимая. Сомневаться в себе – это, я думаю, самое обычное дело. А вот пытаться вырвать свои сомнения, словно сорняк – затея скорее вредная. Я сужу по себе, спорить не буду. И я не могу не бояться отцовства, но даже когда я прекрасно осознаю, что часть моих страхов – надуманна и пуста, я не могу просто взять и перестать бояться. Не могу, словно бы по щелчку пальцев, затушить в себе эти чувства… Родная, подобные чары – вне нашей власти! Но, думаю, всё же не стоит собственным страхам сдаваться в плен. Не изводи себя зря — и всё наладится. И Эланда решает: это действительно звучит здраво. Её душа – не какое-нибудь там платье, которое можно и перекраивать, и подгонять, и перешивать, чтобы всё выглядело красиво, уместно и благопристойно, в зависимости от случая! Возможно, Эланде жилось бы тогда значительно проще, но толку гадать о несбыточном нет никакого. Мутсэра Эланда Индри не знает, как можно заставить себя почувствовать любовь, которой ты не испытываешь — или заставить себя не чувствовать той любви, от которой ликует сердце. И нет в том её вины — или её заслуги. Эланда думает: перекроить свои чувства, пожалуй, почти невозможно. Но меры – это всё-таки не животные без души или чести, и им под силу не потакать всякому своему желанию. За чувства свои она не должна ни перед кем оправдываться, а вот поступки – то, что действительно важно. И всё постепенно встаёт на свои места. Эланда не чувствует к сыну той беззаветной и светлой любви, о которой так много твердят вокруг. Но её материнский долг – вовсе не в том, чтобы внушить себе то, чего она не испытывает, разве не так? За чувства свои Эланда Индри всё-таки не в ответе, а вот поступки – уже совершенно другое дело. Поэтому молодая мать старается не терзать себя понапрасну и делает то, что должно… Благо, обязанностей у неё не так уж и много: статус и деньги, как и везде, служат отличным подспорьем. В общем и целом Эланда уже привыкла обходиться и без рабов, и почти без слуг, и отказывать себе в том, что раньше воспринималось как данность. Родичи молодых супругов были к ним не слишком щедры. Серджо советник Индри, как говорил Танвал, во внуке разочаровался, а серджо советник Релви не угодившую ему дочь наказывал — так, чтобы она ощутила тяжесть его немилости, но со стороны эта немилость не слишком бросалась в глаза. Впрочем, Эланда в очередной раз не оправдала ожиданий любезного батюшки: ей вполне удавалось жить по средствам, и вымаливать у родителей денег или прощения она не собиралась. Мягкосердечная матушка не могла не искать с ней встречи, но от Манары Релви Эланде нужна была лишь информация; иного она не просила и не принимала. С рождением Кериана это их хрупкое равновесие – переменилось. Иллюзия благопристойности, которой так дорожили оба семейства, Танвалу и Эланде приходится очень кстати. Воспитание ребёнка от благородной, древней крови Индорил обязано было соответствовать высоким стандартам Дома; иное бросало бы тень на всех его родичей. Эланда, как и положено высокородной данмерке, была избавлена от многих хлопот, с которыми сталкиваются матери-простолюдинки. Ей, например, не приходилось укладывать сына спать или — не приведи АльмСиВи! — кормить его грудью. Большей частью Эланда была предоставлена сама себе, и её это полностью устраивало. Даже когда Танвал целыми днями пропадал в канцелярии грандмастера, его жене скучать не приходилось. После родов Эланда, вооружившись обычной своей целеустремлённостью, вполне преуспела в том, чтобы вернуть себе девичью стройность. Волшебное, полузабытое чувство! Ведь сколько бы Танвал ни называл беременную жену красавицей, она впервые за много месяцев сумела взглянуть на своё отражение без отвращения или тоски. Собственное тело снова ей безраздельно принадлежит, и это снова её тело — тело, не искажённое и не испорченное ребёнком. В жилах Эланды течёт благородная, древняя кровь дома Индорил, и не одной только гордостью и невещественной знатностью отметило сэру Индри это высокое родство. Эланда несёт на себе печать благодатной, пронзительной красоты, которой издавна славились меры семейства Релви. Даже будучи в тягости, девушка не утратила всей своей прелести, и комплименты, которые она получала, не были незаслуженными. Но нынче всё иначе: Эланда больше не чувствует тягостной, топкой чуждости, которую пробуждало в ней собственное изменившееся тело. Она словно бы отвоевала себя, отвоевала возможность вновь сделаться самой собою, и это кипучее, сочное ликование пьянит сэру Индри лучше любого вина. Даже знакомые и привычные ощущения словно бы становятся ярче, — гладкость лейавинского шёлка, струящегося по коже, и шлейф из лаванды, что оставляют духи, и тяжесть любимой руки на бедре… — да и сама она сделалась ярче и чище. Эланда знает, что многое в душах меров сокрыто от праздного взора в непроницаемо-тёмных глубинах души. Но даже тогда мысли и чувства непросто бывает удержать в тайне, и рябь на воде скажет достаточно тем, кто знает, куда смотреть — и как смотреть. А между тем, есть и то, что даже искать не надо: то, что невозможно не разглядеть, насколько бы близоруким ты ни был. К Эланде вновь возвращается изрядно подзабытое ощущение: уверенность и довольство собой незримым пламенем полыхают внутри неё, и окружающие не могут это не чувствовать. И разве может быть что-то прекраснее? Ей притягательность этого жара знакома не понаслышке: точно такой же огонь обжёг её сердце, когда Эланда впервые решила вдруг, что хочет Танвала Индри. Огонь, что горел на дне его глаз, и звал, и сулил – сладость… Может быть, строгим канонам данмерской красоты Танвал не полностью соответствует, но это ни капли не умаляет его привлекательности. Таково обаяние, что коренится во внутренней силе и цельности — обаяние, какого лишены многие меры куда смазливее, чем супруг Эланды. Сама же она, вернув себе единоличное обладание телом, — и вернув своё тело, изящное, грациозное, сильное тело, не обременённое чуждой ему тяжестью, — чувствует, как в её душе вновь разгорается это пламя, и разгорается даже ярче, чем прежде. Никогда раньше Эланда не ощущала в себе подобную цельность и никогда не изведывала сравнимого счастья. Она молода, красива и свободна, а рядом – любимый мужчина, готовый во всём её поддержать. Наверно, за всю свою жизнь Эланда впервые – не одинока… Будущее сокрыто в тенях, но мрак неизвестности не пугает мутсэру Индри, а только ярит её благородную индорильскую кровь. «Все города рождаются из тени», – учит данмеров лорд Вивек, и где-то там, среди первородной, мерцающей темноты таятся не только чудовища, но и воистину безграничные возможности. Удача любит смелых и сильных, а в смелости или силе у молодой четы Индри нет недостатка. Эланда знает, — знает так же твёрдо, как и то, что солнце заходит на западе, — что когда-нибудь им будет принадлежать весь мир. Жизнь сэры Индри куда интересней бессмысленного, суетливого копошения, что происходит в столь полюбившихся ей бретонских романах. Вокруг Эланды – большая политика, и индорильский совет, и Большой совет, и столичный Морнхолд. Протяни руку – и можешь коснуться корон королевской четы! И Эланда даже не думает стоять в стороне: в конце концов, она отлично снаряжена для подобных сражений. На стороне сэры Индри – молодость, счастье и красота, и окружающие не в силах быть безучастными. Все эти меры тянутся к ней, тянутся к горящему внутри неё пламени, словно прозрачнокрылые, суетливые мотыльки, и Эланда их привечает воистину щедро! Мутсэра Индри прячет холодный блеск своего ума за мягким сиянием глаз и мимолётной улыбкой, и подле неё все вокруг, от важных вельмож и до скромных лавочников, преисполняются ощущением собственной значимости. Статус замужней дамы даёт Эланде немало личной свободы, и девушка с толком ею распоряжается. Без полезных знакомств полезных знакомств не завести, но это кажется замкнутым кругом только на первый взгляд. Морнхолд-Алмалексия – город, опутанный плотной незримой сетью: бессчётные жизни меров переплетаются здесь самым причудливым образом. Порой достаточно ухватить лишь одну из маленьких, мнимо невзрачных нитей, чтобы переменить весь рисунок. Можно узнать, например, какая портниха шьёт для мутсэры Вельвии Сариони наряды, и аккуратно подстроить в лавке «случайную» встречу… или же, скажем, договориться с книготорговцем и «уступить» серджо Одрону Сале редкую книгу о велотийской архитектуре — книгу, которую он так долго искал и которую ты как будто почти купила. Если не закрываться от мира, но вслушиваться, всматриваться и запоминать, то даже самые мелкие и незначительные на первый взгляд вещи даруют тебе невероятную силу. Чужие вкусы, чужие симпатии, чужие привычки, чужие тайны… В море Морнхолда Эланда воистину на своём месте: она утверждает власть свою — власть абсолютную, власть необоримо-прекрасную! — над всеми, кто с ней соприкасается. Танвал сделался ей прекрасным союзником, и сведения, что он приносит из канцелярии серджо грандмастера, часто куда ценнее, чем его жалование. И вскоре супругам Индри — не без помощи своих дорогих друзей, мутсеры Вельвии Сариони и серджо Одрона Салы — удаётся неплохо заработать на неожиданном для большинства морровиндцев росте акцизов на привозной алкоголь. И это – пусть и особенно крупная, но не первая и далеко не последняя из их совместных побед. У молодой четы Индри появляются деньги — достаточно, чтобы позволить себе всё то, что ещё недавно казалось излишеством. Они нанимают больше слуг: Танвал, унаследовав от родителей какие-то странные предрассудки, не хочет покупать домашних рабов, и Эланда идёт супругу навстречу. Вскоре им удаётся отлично обставить дом, а после – и вовсе сменить его, переехав в район попрестижнее. Эланда рада оставить прежнее их жилище, и рада не только лишь потому, что новое служит зримым свидетельством их с Танвалом изменившегося статуса. С прежним домом у сэры Индри связано множество тягостных воспоминаний — и долгих бессонных ночей. Не без труда, но всё-таки пережив роды, Эланда рассчитывала на долгожданное отдохновение. Препорученный заботам кормилицы, — данмерской дамы хорошей репутации, которую подыскала любезная матушка, — ребёнок не должен был ей особенно докучать. Но напрасно Эланда надеялась, что это вздорное, жадное существо отпустит её так просто. Кериан был до безобразия крикливым младенцем. Он мог часами напролёт реветь так раскатисто и громогласно, что посрамил бы даже кагути в брачную пору. Как такое маленькое существо вообще способно издавать столь чудовищно громкие звуки? Эланда уверена, что за её младшим братом подобного никогда не водилось. По правде сказать, с маленьким Тедрасом она встречалась почти исключительно на торжественных трапезах. Как и положено всем младенцам, юный наследник Релви порою капризничал или плакал, но по сравнению со своим племянником Тедрас был тихим, как мышка. Когда Эланда жила под одной крышей с братом, она его редко видела — и редко слышала. Но с сыном всё складывалось иначе: даже незримый, он постоянно врывался в жизнь сэры Индри пронзительными ночными криками. Конечно, их с Танвалом дом был куда как меньше, чем поместье Релви. Но глотка у Кериана – словно выкована из меди, и как ни старалась бы сэра Дреласа Навур, а оградить хозяев от лишнего шума у неё не получалось. Эланда не испытывает к своему ребёнку ни безграничной нежности, ни ликующего восторга. Впервые взяв его на руки, она ощущала одну лишь усталость, приправленную лёгкой брезгливостью: сморщенное сливовое личико, жадный беззубый рот и головка, покрытая клочковатым рыжим пушком, похожим на плесень… – Прелестное дитя, – твердила ей повитуха, но эти слова Эланда даже не думала принимать на веру. Правда – вовсе не то, чего стоит ждать от меров этого ремесла, правда для них вредна и опасна. Можно ли ждать благодарности от счастливых родителей, если правдиво и искренне заявить, что новорождённый похож на побитого жизнью скампа? И Эланда, высказав все приличествующие случаю благодарности, препоручает сына заботам сэры Навур. Как и положено высокородной данмерке, сэра Индри избавлена от многих хлопот, с которыми сталкиваются матери-простолюдинки, и это её всецело устраивает. Несмотря на все трудности, с которыми ей довелось столкнуться, Эланда далека от уныния. В сравнении с родовым имением Релви её теперешнее жилище – крохотное и донельзя скудно обставленное. Но Эланде некогда поддаваться праздной тоске, ибо морнхолдское море бушует у неё за порогом, и покорить его – вот что по-настоящему важно. Полезные знакомства рождают полезные знакомства, и паутина Эланды довольно быстро опутывает весь город. Она вхожа при дворе и, несмотря на свою принадлежность к дому Индорил, пользуется расположением проимперски настроенной королевы-Хлаалу. Не без влияния леди Барензии Эланда серьёзно увлекается алхимией. Как это часто случается, королева – законодательница столичной моды, и многие дамы в стремлении ей подражать оборудуют у себя небольшие лаборатории и с энтузиазмом варят духи, крема и простенькие зелья. Не безучастной осталась к алхимии и Эланда: в конце концов, это прекрасная тема для застольной беседы! Но неожиданно для самой себя она по-настоящему увлекается сей магической дисциплиной: когда из разрозненных элементов рождается целое, которое обладает свойствами, не присущими ни одной из его частей… Это воистину завораживает. В подвале их первого с Танвалом дома Эланда наслаждается красотой алхимического творения и очень быстро обнаруживает у себя неплохие способности, а у своего увлечения – богатый потенциал. Первым же зельем, что она начинает варить регулярно, становится «Пустая луна», предотвращающая зачатие. Второго ребёнка им с Танвалом заводить сейчас явно не стоит, а, зная их удивительную удачливость в этом вопросе, надеяться на природу было бы глупо. Эланда трезво смотрит на вещи и понимает прекрасно, что молода и неопытна. Но ей знакома простая истина: в знаниях – сила и власть, способные изменять мир и чужие судьбы. И то, что Эланда, в отличие от бессчётного множества знатных женщин, не хочет дарить супругу новых детей, – оружие, которым она не собирается делиться ни с алхимиками Морнхолда, ни с любопытными недоброжелателями… ни даже с самим Танвалом. Да, в знаниях – сила и власть, и поэтому, вопреки незатухающей злости на мать, Эланда регулярно с ней видится. Встречается она и с Ллатисой, что служит её глазами и ушами в поместье Релви. Жемчужные серьги, подаренные бывшей служанке, и тонкая игра на её мягкосердечии окупились десятикратно. Преданная Ллатиса, полезная и сама по себе, очень удачно свела сэру Индри с Ульвилом Гиритом. Любимый отцовский слуга и большой ценитель молоденьких симпатичных рабынь, этот мер никогда не вызывал у Эланды приязни, но за достаточно скромную мзду он взялся снабжать её секретами своего господина. Быть может, Ульвил не видит измены в том, чтобы идти на такие сделки с хозяйской дочерью? Или же верность просто была для него пустым звуком? Так или иначе, а благодаря им с Ллатисой Эланда знает обо всём, что творится в родительском доме — и выжидает. Из памяти сэры Индри не стёрлась горечь предательства. За всё в этой жизни приходится платить, и Эланда расплачивается, но и родители – заплатят. Не сегодня, не завтра и, может, даже не через пятнадцать лет, но наступит день, когда им обоим предстоит пожалеть о сделанном выборе… Эланда умеет ждать: беременность многому её научила. Но ожидание вовсе не означает бездеятельности. Напрасно серджо советник Релви считал, что устремления и амбиции дочери будут заживо похоронены в этом не слишком-то выгодном браке. Эланда искусно вплетает себя в паутину Морнхолда и утверждает власть свою — власть абсолютную, власть необоримо-прекрасную! — над всеми, кто с ней соприкасается. Она молода, красива и свободна, а рядом – любимый мужчина, готовый во всём её поддержать. Это пьянит Эланду лучше любого вина, и стоит ли удивляться, что даже самые смелые замыслы сэры Индри оканчиваются успехом? После акцизного предприятия они с Танвалом даже сумели позволить себе переехать в район попрестижнее. Скромный их дом остался нынче в прошлом, а вместе с ним – и безденежье, и беременность, и бессонные ночи, подаренные крикливым младенцем. Эланда верит, что самые тяжкие дни для них уже позади… Но ребёнок растёт — и раскалывает на части всю её жизнь.