"And her eyes were wild..."

Эланда знает, — знает так же твёрдо, как и то, что солнце заходит на западе, — что ничего уже не будет как прежде. Что-то необратимо переменилось внутри неё и вокруг неё, с тех пор, как Танвал уехал… с тех пор, как покинул её, оставив наедине с беспощадными, хищными мыслями. Оставив наедине с темнотой, стремительно оплетающей сердце Эланды Индри. Яркое, живое воображение нынче приходится очень некстати. Думы Эланды подобны реке, расходящейся на два рукава, и оба они – ядовиты и равно невыносимы. По правую руку – опасности, бессчётные губительные опасности, что поджидают Танвала на Вварденфелле. Пепельные бури, что приносят с Красной горы бесчисленные болезни — безжалостные болезни, равно уродующие и душу, и тело. Отступники и бандиты, что пытаются скрыться от Закона и Земли на малозаселённом священном острове — и дикие звери, не слишком от них отличающиеся. Дикари-эшлендеры, кочующие по Вварденфеллу — выродившиеся потомки верных ученью Велота праведников, которым ведомы нынче лишь жалкие крохи былого величия. Живущие в бедности и в грязи, толкаемые своей неизбывной злобой и завистью, они стремятся разрушить всё то прекрасное, что исходит от их куда более достойных родичей... По левую руку Эланды – опасности совершенно иного рода, но оттого не менее страшные. В мыслях своих она не может не возвращаться к Танвалу. Цепкая память хранит его, с равным старанием воскрешая и то, что открыто для всякого праздного взгляда, и сокровенное, жаркое, лишь на двоих разделённое между ним и Эландой — как, например, созвездие родинок чуть пониже левой ключицы, чей путь так томительно-сладко бывает прослеживать кончиком языка. Эланда хранит образ мужа в своём тоскующем сердце, но в мыслях она неизменно рисует подле него других женщин — женщин, виснущих на нём гроздьями, и женщин, готовых по первому слову занять опустевшее место, принадлежавшее прежде Эланде, и женщин, смеющихся над оставленной где-то в Морнхолде простушкой. Подобная ревность прежде была ей совсем не знакома. Эланда прекрасно знает, насколько она хороша: в конце концов, глаза у неё на месте. А глаза Танвала всегда смотрели только на неё, даже когда Эланда была жирной и неповоротливой, словно слоад — даже когда огромный живот заставлял её ходить вперевалку, точно алита! Или уже тогда он видел её всего лишь сосудом для своего ребёнка? Подобием той безымянной жены нетчимена, коей суждено было стать матерью лорду Вивеку — и навсегда исчезнуть из памяти меров? Или же Танвал действительно глупо и необдуманно воспользовался её чистотой, а после, скрепя сердце, вынужден был позаботиться о последствиях? Эланда отчаянно перебирает в памяти всё то, что ещё недавно защищало её от горизонта: нежность и страсть, что они с Танвалом дарили друг другу, и мёдом льющийся в уши голос супруга; честность его, и искренность, и его мягкую, чистую, до невозможности солнечную улыбку… Но шелестящий, свистящий шёпот тоски звучит с каждым днём всё убедительней и убедительней. Впрочем, Танвал не до конца порывает с женой. Он регулярно пишет ей письма, но Эланда сжигает их, не читая, и даже не думает отвечать. Танвал бросил её, оставил вместе с этим проклятым ребёнком. Чего он теперь от неё хочет, получить оправдание своему бегству? Тогда любезный супруг явственно обратился не по адресу: она не в силах вручить ему ни прощения, ни принятия. Когда он вернётся, Эланда заставит его пожалеть о своей авантюре. Когда он вернётся, Эланда его никогда не отпустит! В жизни мутсэры Индри возникла внезапно голодная, жадная пустота; без Танвала всё вокруг словно бы выцвело и истончилось. Ей не хватает его улыбки, способной в мгновение осветить весь её мир, от горизонта до горизонта — и не хватает тяжести его рук на бёдрах, и жарких его поцелуев, и алых смеющихся глаз. У Танвала и Эланды, вопреки воцарившемуся во множестве благородных семей обычаю, всегда была общая спальня. И нынче их замечательная краснодеревная кровать, которую молодые супруги заказывали когда-то с редкостным тщанием, — кровать, под которой с лёгкостью мог бы спрятаться хоть целый десяток Керианов! — кажется сэре Индри чем-то пугающе одиноким. То ли позорная площадь, то ли витрина… Эланда не может не замечать, что щупальца пустоты обвили не только её, но и сына. В привычные сводки от няни вплелись и жалобы на ухудшившийся аппетит, и участившиеся болезни. И без того не особенно жизнерадостный и приятный для глаза ребёнок, Кериан словно бы потускнел — и сильно осунулся. Эланда, обеспокоенная, даже приглашает целителя, но толку от этого оказалось немного. С этим ребёнком вечно – сплошные хлопоты. Пронырливый и непоседливый скамп не изменяет своим привычкам и продолжает постоянно сбегать из-под опеки. Впрочем, найти его стало куда как проще: он постоянно прячется где-нибудь около входной двери. Эланде доводилось слышать, как сын оправдывался перед нянькой: – А вдруг сейчас папа приедет? Я тогда его сразу встречу! На все возражения о том, что о прибытии господина Индри в доме узнают заранее, и караулить его нет никакой нужды, Кериан отвечал тупым угрюмым молчанием и, пережив очередное своё наказание, вновь принимался за старое. Что толку в его умении худо-бедно читать, если во всём остальном он был дурачком, каких поискать? Лучше бы Танвал воспитывал в нём послушание… Эланда старается реже пересекаться с сыном: обоим их встречи не доставляли особой радости. Мальчик боится её, робеет, прячет глаза и не в силах выдавить из себя ничего, кроме скомканного приветствия. Эланда хотела бы полюбить его, утешиться, отвлечься от тоски по мужу, но это оказывается непосильной задачей. Собственный сын не вызывает у неё ни нежности, ни особой приязни, и даже гордиться им не получается. Как у Эланды и Танвала — отважного, прекрасного Танвала! — вообще могло получиться такое дитя? У богов порой бывает странное чувство юмора... Эланду Индри не упрекнуть в праздности: в отсутствии мужа она заполняет звенящую пустоту внутри и вокруг себя всеми возможными способами. Теперь, когда по вполне понятным причинам ей больше не нужно варить себе «Пустую луну», она может позволить себе поэкспериментировать с зельями и опробовать новые небесполезные рецепты. Кто бы мог подумать, что сильнодействующий яд можно сварить из таких обычных, легкодоступных ингредиентов? После такого открытия трудно не подцепить паранойю. Активней Эланда ведёт себя и на другом поле боя. Полезные знакомства рождают полезные знакомства, а обаятельной и общительной сэре Индри знаком практически весь Морнхолд. К тому же теперь, когда у них с Танвалом появились нормальные деньги, Эланда может позволить себе покупать информацию не только у слуг из поместья Релви, но и у других подходящих меров. Аптекари, портные, посыльные, книготорговцы, секретари, родственники-приживалы... Зная, насколько легко продаётся чужая верность, сложно бывает хранить на душе покой, а на лице – нежную, располагающую улыбку. Но Эланда Индри умна и осторожна, и по жизни она идёт в грохоте грома. Её непросто обмануть. Не удалось это и фальшивому бретонскому негоцианту, что попытался продать «прекраснейшей серджо Индри» долю в несуществующем торговом предприятии. Прохвост хорошо постарался и успел обработать немало богатых и знатных морнхолдок: его самого с Эландой свела любезная Вельвия Сариони. Но никаким, даже самым достойным рекомендациям не под силу было перебороть природную подозрительность сэры Индри, а с пышной, цветитстой лестью жемчужина дома Индорил знакома была не понаслышке. Эланда, в отсутствии Танвала награждённая бездной свободного времени, не поленилась справиться об авторах рекомендательных писем бретонского торговца и обнаружила, что чейдинхолльский граф, якобы подписавший одно из них в 3Э 388, унаследовал свой титул лишь в прошлом, триста восемьдесят девятом году. Эланда с радостью сдала афериста городской страже. Прельстившись мнимой беззащитностью молодой женщины, оставленной без присмотра мужа, подлец захотел нажиться на сэре Индри — напрасно! В конце концов, Эланда – не жалкое, пугливое насекомое, способное только на то, чтобы тянуться ко лживому свету. Всякий, кто попытается навредить ей – поплатится, и для многих отмеренная Эландой цена окажется неподъёмной. Девушка без жалости — но не без яростной радости… — расправилась с негодяем, что попытался её обмануть. Но знай широкая общественность о той власти, которой наделил свою молодую жену Танвал Индри, вокруг Эланды вилось бы куда больше желающих нажиться на её ошибках — в силу одного лишь того, что любая ошибка этой совсем ещё юной данмерки, которой не исполнилось и двадцати трёх лет, могла бы принести умелому, ловкому обманщику огромнейшую прибыль. Перед отъездом на Вварденфелл Танвал решил отвести супругу к нотариусу. Как ни обижена бы была Эланда на мужа, а она не может отрицать очевидного: он уважал её, доверял её мнениям и суждениям. Разве иначе он передал бы в руки своей жены власть, которая даже не снилась многим высокородным меркам — власть, которой не обладала, к примеру, любезная матушка, супруга советника Релви? Разве иначе Танвал бы предложил составить доверенность, согласно которой в его отсутствие Эланда получала полный контроль над семейным имуществом? И дом в Альмалексии, и все их вложения и паи, и даже мужнино поместье в Велотисе… всем этим мутсэра Индри могла свободно, по своему усмотрению распоряжаться. Танвал верил ей — и верил в неё! — так, как никто и никогда прежде. Эланда зла и обижена на него, но никакие обида и злость не могут перевесить этого. Когда муж вернётся, она заставит его расплатиться за эту дурацкую вварденфелльскую авантюру, но ждёт его Эланда отнюдь не ради того, чтобы выставить счёт. Она любит Танвала — так, как никого и никогда прежде не любила, так, как и не верила даже, что в силах вообще любить. И если страхи Эланды всё-таки не беспочвенны, и муж действительно начал ускользать у неё сквозь пальцы, она не сдастся. Они с Танвалом связаны, связаны неразрывно, связаны клятвами, кровью и общей судьбой — и общим ребёнком, пусть даже особой любви Эланда к нему не питает. Когда Танвал вернётся с Вварденфелла, Эланда вернёт себе прежнюю жизнь. Если он забыл, она напомнит; если охладел – разожжёт. Не зря любезный супруг доверился её хватке, но рассудительна и безжалостна Эланда не только в вопросах финансов. Она отвоюет своё, чего бы это ни стоило. Будь сэра Индри вздорной, капризной дурой из тех, что так вольготно чувствуют себя на страницах дешёвых романов, она могла бы продемонстрировать норов: совершить какую-нибудь болезненную для Танвала глупость, вроде растраты семейных денег или продажи какой-нибудь ценной вещи. Но грабить будущую себя ради сиюминутного удовольствия Эланда Индри не собирается. И дело не только в том, что это и её деньги тоже: такие капризы могут обойтись намного дороже, чем все богатства Императорской сокровищницы. Эланда не переживёт, если увидит в глазах у Танвала разочарование. Она ни за что добровольно не подведёт его — одна только мысль об этом пронзает ей грудь, точно копьё. Как ни обижена бы была Эланда на мужа, а он ей всяко дороже поместий и золотых септимов. Дороже него у неё ничего и нет. Танвал регулярно пишет ей письма, но Эланда сжигает их, не читая, и даже не думает отвечать: чернильные строки – плохая замена теплу его рук и сладости голоса. Мутсэра Индри посещает пышные приёмы, подкупает пронырливых осведомителей и варит ради развлечения сложные яды; у неё и без того хватает забот, чтобы ещё и впустую чахнуть над мёртвой сухой бумагой. Эланда сжигает письма с воистину умиротворяющей регулярностью, раз в две-три недели, и это превращается для неё в своеобразный сумрачный ритуал. Огонь становится единственным свидетелем этих жестоких жертвоприношений — предкам, АльмСиВи, любым богам, кто готов её выслушать! – Возвращайся, – безгласно просит она. – Вернись ко мне и скажи всё это в лицо. А я скажу тебе: «Без тебя весь мой мир потускнел, любовь моя». Возвращайся, а большего мне не нужно. Бумага не может ей заменить мягкой и чистой, до невозможности солнечной улыбки Танвала Индри, и Эланда ждёт его и жжёт эти письма без жалости и без сожаления… пока однажды они попросту не перестают приходить. Эланда ещё не знает, что её хрупкое счастье разбилось, рассыпалось на десятки и тысячи мелких осколков, и никогда не удастся собрать или склеить то, что было утрачено. Эланда ещё не знает наверняка, что уготовано ей судьбой, но дурные предчувствия душат её, точно удавка. Письма перестают приходить, и она не находит себе места. Что, что это значит? Может быть, Танвал просто устал не получать от жены ответов и решился не тратить впустую силы? Или с ним что-то случилось? Или с ним кто-то случился? Скажем, чужая распутная баба, залезшая ему и в штаны, и в мысли? Что означает это молчание?! Сейчас за одно небольшое письмо Эланда, кажется, отдала бы практически что угодно, даже своего первенца… особенно своего первенца? В конце концов, счастье супругов Индри дало трещину как раз тогда, когда в него, ломая и опрокидывая всё на своём пути, вбежал на коротеньких кривых ножках их бестолковый ребёнок. Если бы сын не пытался отнять у Эланды Танвала, муж никогда бы её не оставил! Вкрадчиво, осторожно, словно боясь спугнуть сладостную надежду, Эланда наводит справки: о сыне грандмастера и о других мерах, что вместе с ним и Танвалом отправились в это паломничество. Вести неутешительные: из Балморы отряд выдвинулся в сторону Призрачных врат, к Алтарю Гордости, но до Альд’Руна они пока не добрались, хотя по первоначальному плану должны были подать оттуда весточку ещё с неделю назад. Конечно, само по себе это ещё ничего не значит: как бы хорошо ни было распланировано путешествие, а жизнь всегда готова внести непрошенные поправки. Кому, как не Эланде об этом знать? Она никогда не думала, что ей суждено стать женой и матерью в восемнадцать, но у судьбы оказались на сэру Релви свои, особые планы. Но, несмотря на все горести, выпавшие на долю Эланды, она не жалеет, что не успела вовремя скинуть ребёнка, что не оклеветала перед родителями Танвала, что стала ему женой. Она не жалеет — и ждёт вестей о своём возлюбленном, и ожидание, топкое, тяжкое ожидание медленно сводит её с ума. «Десятки совершенно невинных причин могли задержать Танвала и его спутников в пути!» – тщетно пытается утешить себя она, без сна ворочаясь на огромной краснодеревной кровати. Десятки губительных, смертельных опасностей подстерегали мужа в дороге, и все они проносились у Эланды перед глазами. Тревогу она отгоняет любыми возможными способами, и тайная встреча с Ульвилом Гиритом, любимым отцовским слугой, приходится как нельзя кстати. За достаточно скромную мзду Эланда узнаёт воистину бесценные сведения: на небольшом участке земли на востоке страны, который серджо советник получил в уплату долга, нашли месторождение серебра. Открытие это пока что держится в тайне. Чтобы удобно и экономично начать разработку, очень желательно выкупить и несколько соседних участков, но если станет известно о серебре, их владельцы безбожно задерут цены, и будущая прибыль советника Релви значительно пострадает. Эланда пока не знает, как лучше распорядиться этими сведениями. Самой поспешить выкупить нужные батюшке земли и ухватить его если и не за горло, то за мошну? Свободных средств у Эланды сейчас недостаточно, а брать такую крупную сумму в рост она всерьёз опасается. Может, стоит встретиться с некоторыми владельцами и постараться их убедить не продавать советнику Релви земли, не разглашая при этом истинные причины своих забот? Или же аккуратно пустить слушок о серебряной — или, быть может, даже золотой? — жиле, и батюшка пострадает даже без непосредственного участия сэры Индри? Выбор огромен, и Эланда неспешно перебирает все варианты: думать об этом всяко приятней, чем об отряде Танвала, что так тревожно запаздывает в пути. Но никаких интриг недостаточно, чтобы перебороть яркое, живое воображение Эланды, рисующее бесчисленные картины бед и мучений, выпавших на долю любимого мужа: бандиты и бури, эшлендеры, дикие звери, болезни, хромые гуары… Эланда устраивает себе встречу с грандмастером в робкой надежде выпытать у него что-нибудь утешительное. Ей глубоко плевать на Индорил Нельдиса, втравившего Танвала в это безумие, но с мягкой, сочувствующей улыбкой она выслушивает ворох до безобразия глупых историй из детства этого мера. Видимо, серджо грандмастер и сам не находит себе места и пытается отгородиться от ядовитой тревоги всем, чем только возможно. Как иначе ещё объяснить его рассказы о том, как Нельдис однажды без спроса нацепил на себя отцовский шлем и бегал в нём по дому, будучи между тем… не совсем одетым? В ответ Эланда — с нежностью и умилением, которых и близко не чувствует — рассказывает о том, как её собственное чадо каким-то чудом пробралось в запертую алхимическую лабораторию и с увлечением принялось всё там громить. Эта невинная уловка работает наилучшим образом: серджо грандмастер ещё больше проникается к ней расположением, и Эланда выпытывает из него всё, что нужно. Новости, принесённые из окрестностей Красной горы, не слишком-то обнадёживают, но дают хоть какие-то ответы. Необычайно свирепые даже для тех мест пепельные бури практически отрезали Призрачные врата от всего остального мира; судя по всему, в Башнях Рассвета и Заката застряло множество паломников, и Нельдис, Танвал и прочие индорильцы из их отряда также не избежали сей участи. «Для преждевременной паники нет никаких причин», – убеждают друг друга два паникующих мера, и, пусть и не полностью, но это срабатывает. Домой мутсэра Эланда Индри возвращается с чуть посветлевшим сердцем. Однако надолго этого дёшево выторгованного спокойствия всё-таки не хватает. Дни идут своим чередом, недели сплетаются в железные кольца, и цепи, тяжёлые цепи тянут Эланду к земле. Она отказывается верить в то, что с каждой минутой становится твёрже, вещественней, необратимей... Они с Танвалом связаны, связаны неразрывно, связаны клятвами, кровью и общей судьбой: он непременно вернётся, он просто не может к ней не вернуться! Но с каждым днём его неслучившегося возвращения мутсэра Эланда Индри решительней и верней сдаётся глухому отчаянию. Всё больше времени она проводит в кабинете мужа, окружённая его вещами; это плохая замена теплу его рук и сладости голоса, но иного ей не остаётся. Эланда как раз разбирает там свежую корреспонденцию, когда неблагому, нежданному гостю полуслучайно, но всё-таки удаётся развеять остатки её иллюзий. Рассеянно она пробегает глазами по посланию, полученному из Велотиса, где управляющий и арендаторы поздравляют сэру Индорил Кериана Индри с пятыми именинами, но аккуратно-учтивые строки трогают её слабо. Письма, какого Эланда ждёт всей душой, — письма от Танвала! или хотя бы письма о Танвале? — ей так и не приходит… Эланда, кажется, исхитрилась задремать в массивном мужнином кресле. Из забытья её пробуждает размеренный звук широких, уверенных мужских шагов, доносящихся из коридора — шагов, ставших прекрасно знакомыми для Эланды за пять лет брака. «Это Танвал, – понимает она. – О, Всеблагие, это действительно Танвал! Он всё же вернулся, вернулся! Он жив, и здоров — и вернулся ко мне! О, АльмСиВи!..» И, стряхивая с себя ошмётки тягучего сна, Эланда пытается подняться на ноги… но слышит вдруг голос своего сына, и этот голос вдребезги разбивает все её надежды на счастье: – Я думал, что это папа вернулся. Может быть, вы знаете, где… – мальчишка осекается, но продолжает — слабо и неуверенно, с трудом выдавливая из себя слова: – Знаете, где мутсэра отец, серджо? Мне ничего не говорят. – Твой отец… потерялся, малыш. Но не волнуйся: мы не перестанем его искать. А теперь иди, поиграй где-нибудь, хорошо? Нам с твоей матерью надо серьёзно поговорить. Что произнёс в ответ её сын, Эланда не слушает: смех пузырится у неё на губах — горький, полубезумный смех отчаявшейся женщины. Она не ошиблась: это действительно Танвал Индри, вот только другой, неподходящий, неправильный! Это всего лишь серджо советник Индорил Танвал Индри – дед её мужа, что все последние пять лет практически с ним не общался. «Я сильно разочаровал его, душа моя, – рассказывал когда-то Эланде супруг, привычно заворачивая свою тоску в горькую самоиронию. – Любезный дедушка не оценил моего головокружительного легкомыслия, моей чудовищной небрежности — и теперь не желает иметь со мной ничего общего. Не первый и, думаю, далеко не последний мер, которого мне доводится разочаровывать, но тут уж ничего не поделаешь. В общем и целом, судьба ко мне всё же милостива. Пожинать плоды этого своего легкомыслия оказалось на удивление приятно!» – Серджо, – встречает советника Эланда, не вставая из-за стола: ноги отказываются её держать. – Тепло приветствую вас в этом доме. Мои извинения: мне следовало встретить вас раньше, но слуги не оповестили меня о вашем визите вовремя… Прошу вас, присаживайтесь! – предлагает она, указывая на свободные кресла. – Простите мою нелюбезность, но мне нездоровится… «Тебе следовало заранее предупредить меня о своих планах, старик, а не являться без приглашения, точно шальной скальный наездник», – не произносит она сердитых, гневливых слов, что жгут ей язык. Не стоит без лишней на то нужды настраивать против себя одного из советников Великого дома Индорил, разве не так? Поэтому серджо советник и его невестка ещё долго беседуют о благопристойно-вежливой ерунде, прежде чем перейти к сути. – Мутсэра, – осторожно, почти пугливо начинает старик, – я не вижу смысла ходить вокруг да около. Другие ещё пытаются это отрицать, но истина такова, что Танвал и весь его отряд – пропали, – говорит он твёрдо, и Эланда въяве чувствует, как леденеет от ужаса её сердце. – Мы потеряли их след на дороге из Балморы к Призрачному пределу. Дом не собирается сдаваться и прекращать поиски, но движемся мы почти что вслепую. Если вы знаете хоть что-то, что может помочь нам, прошу, не молчите! Что-то, чем Танвал, быть может делился с вами в письмах… какие-то неизвестные для остальных планы или новые знакомства… Любая мелочь способна направить нас по верному пути! – Мне нечего вам сказать, мутсэра, – отвечает Эланда. «Все письма мужа я сжигала, даже не открывая», – не говорит она вслух, но горькая ярость, плещущаяся на дне её глаз, красноречивее всяких слов сообщает советнику Индри, что ему здесь не рады. Что же, пять лет он отказывался общаться с «любимым внуком», а сейчас вдруг решил заглушить свою совесть бессмысленным копошением?! Чего он теперь от неё хочет, получить оправдание своему предательству? Тогда серджо советник явственно обратился не по адресу: Эланда не в силах вручить ему ни прощения, ни принятия. Эланда, кажется, даже дышать полной грудью не в силах. Дни идут своим чередом, недели сплетаются в железные кольца, и цепи, тяжёлые цепи душат мутсэру Индри неспешно, но верно. Будь она героиней скверного любовного романа, то сердцем непременно бы чувствовала, жив ли её супруг или нет, что с ним, и где он, и прочую чепуху, о которой так любят фантазировать дешёвые писаки. Но реальность Эланды Индри безгласно-безжалостна, и единственные вести, которые она получает – это полное отсутствие всяких вестей. Умом она понимает, что скорее всего, надеяться ей не на что, и муж уже… но Эланда не разрешает себе о подобном думать и упорно цепляется за ошмётки надежды. Танвал непременно вернётся, он просто не может к ней не вернуться! Жить, в это не веря, было бы слишком страшно, и Эланда живёт — и верит… А потом пропадает Кериан: попросту исчезает бесследно из дома, и ни нерасторопная нянька, ни слуги не представляют, куда он мог деться. Памятуя о том, как отменно маленький даэдрот наловчился прятаться, поначалу Эланда не верит в то, что ему удалось ускользнуть на улицу. По нескольку раз она заставляет слуг прочёсывать дом, заглядывая в каждый угол и в каждую щель — безрезультатно. Ребёнок словно сквозь землю провалился… или, убереги от такого АльмСиВи, его для чего-то похитили? Эланда взвешивает все «за» и «против», но всё же решается обратиться к страже. Пусть это почти равнозначно тому, чтобы расписаться в своей материнской несостоятельности, однако альтернативы выглядят куда более пугающими. Какими бы сложными ни были чувства, что Эланда испытывает к своему ребёнку, но это – её ребёнок, и потерять его она не намерена. Мутсэра Индри не собирается просто так расставаться с тем, что принадлежит ей по праву. Ребёнок нашёлся лишь к вечеру. Домой его, грязного и растрёпанного, притащил угрюмый мер в индорильском доспехе. Одинокого маленького мальчика, одетого пусть и богато, но явно не по погоде, бдительные горожане сдали на руки стражам порядка ещё к обеду. А вот отыскать семью загадочного ребёнка оказалось куда сложнее. По словам стража, малец не сказал ничего, кроме своего возраста; хорошо, что мать вовремя сообщила о пропаже! Поблагодарив мужчину за помощь — равно словами и скромным, но туго набитым кожаным кошельком, — Эланда учтиво с ним прощается, едва сдержавшись, чтобы не начать скандал при посторонних. Но как только слуги закрывают за стражем дверь, маска слетает с лица хозяйки, и ядовитый, кипучий гнев проступает в каждой её черте. – Не беспокоить нас! – через плечо бросает она приказ и чуть ли не волоком тащит ребёнка наверх, к — бывшему? — кабинету отца. Эланда рывком распахивает дверь, вталкивает в комнату сына и, сама переступив порог, спешит отгородиться от остального дома. Пока она отвлеклась, ребёнок, верный своим трусливым крысиным повадкам, уже успел забиться в угол и глухо уставиться в землю. Как у Эланды и Танвала — отважного, прекрасно Танвала! — вообще могло получиться такое дитя? У богов порой бывает странное чувство юмора... – Посмотри на меня, – приказывает она, но сын продолжает прятать от неё глаза; Эланда подходит к нему почти что вплотную. – Посмотри на меня, Кериан Индри, – повторяет Эланда, для верности ухватив ребёнка за подбородок. – Смотри на меня! И он смотрит: большие испуганные глаза на востроносом крысином личике схлёстываются с пылающими очами Эланды Индри. – Зачем, Четыре угла тебя подери, ты вздумал сбежать из дома, маленький негодяй? Что ты себе позволяешь?.. Не отводи взгляда! – шипит Эланда, замечая, как Кериан снова пытается от неё убежать, пусть и в свои мысли. – Смотри на меня — и отвечай. Хоть раз поступи, как мужчина. Весь он как на ладони: маленькое чудовище, приносящее в жизнь своей матери одни лишь проблемы. Умом он, мягко сказать, не блещет, и Эланде действительно интересно, какое же до безобразие глупое оправдание он выдумает на этот раз. И Кериан — наиредчайший случай! — её не разочаровывает. – Я… папу пошёл искать, – выдавливает он наконец и, неожиданно осмелев, начинает частить: – Серджо сказал, что он потерялся. Но, наверное, его плохо ищут, раз до сих пор не нашли? Вот я и решил… сам… Эланда глядит на него, не веря своим ушам, но когда понимает, что сын абсолютно серьёзен, то попросту не выдерживает, и выпускает его из рук, и отступает назад. Эланда хохочет, и смех пузырится у неё на губах — горький, полубезумный смех отчаявшейся женщины. И вместе со смехом, льющимся гноем из застарелой раны, словно бы в одночасье рухнули стены, которыми она пыталась отгородиться от правды. – Ты разве не понял, маленький дурачок, что тебя обманули? Что твой прадед попросту откупился от тебя дешёвой и сладкой ложью, словно грошовым леденцом? Твой отец не потерялся, и твой отец никогда не вернётся. Он бросил нас, разве не ясно? Бросил тебя, – хлещет его словами Эланда, и речи эти пьянят её лучше любого вина. – И разве можно его за это судить, скажи? – продолжает она, не в силах остановиться. – За то, что такой, как ты, так быстро ему наскучил? Странно, что Танвал не сбежал от тебя даже раньше! Твой отец никогда не вернётся, смирись, малыш. Чем быстрее ты это поймёшь, тем легче тебе придётся в дальнейшем... Ну как, ты усвоил урок, Кериан Индри? Эланда глядит на него с тёмным и яростным ликованием, каждое слово бросая, как камень пращи, и ждёт, когда Кериан, верный своим привычкам, захнычет и попытается убежать, ждёт с нетерпением и азартом. Но маленький скамп крадёт у неё победу: его искривлённое скорбной гримаской лицо застывает вдруг в бесстрастную маску, а тёмные глаза пусть и блестят влажным блеском, но слёзы всё-таки не струятся по серым щекам. Ребёнок глядит на Эланду, глядит серьёзно, твёрдо и прямо, и кивает – молча. Не в первый и далеко не в последний раз он не оправдывает её ожиданий. Эланда спешно выставляет ребёнка за дверь и запирается; на языке у неё – горечь редчайшего яда. Она наконец принимает то, в чём так долго боялась себе признаться, и вкрадчиво, по-змеиному шелестящая истина рвёт её душу в клочья. Танвал и правда оставил её. Он никогда уже не вернётся. Когда-нибудь сэра Индри, возможно, сумеет найти в своём сердце принятие или прощение — но не сегодня. Хрупкое счастье Эланды разбилось, рассыпалось на десятки и тысячи мелких осколков, и никогда не удастся собрать или склеить то, что было утрачено… Она без сил опускается на пол, утыкается головой в колени и застывает сломанной куклой. Ей хочется выть — и хочется выгрызть из сердца всю ту проклятую боль, что выворачивает её наизнанку. Но слёз или криков – нет. Слёзы и крики – прерогатива живых. Горе Эланды, горе нерасчленимое, неизъяснимое и необъятное, высушило ей сердце и отравило мысли. На полу в кабинете мужа, окружённая его вещами, — такими же позабытыми, оставленными вещами, как и она сама, — мутсэра Индри без сна сидит до самого рассвета, не обращая внимание на телесные неудобства. Но когда солнце вновь начинает упрямо стучаться в окна, Эланде всё-таки удаётся согнать с себя оцепенение. Она понимает: все эти мечты о разделённой на двоих судьбе – вздорная чушь, которой место только в сопливых романах. Эланда – сама по себе, как было вчера, как есть сегодня и как будет завтра. Эланда теперь сама по себе, и она идёт другим путём — и в грохоте грома. Когда-нибудь ей будет принадлежать весь мир, весь её мир — от горизонта и до горизонта; на меньшее она не согласна размениваться. Когда Танвала, наряду с остальными членами его злополучного отряда, признают погибшим, Эланда встречает вдовство во всеоружии. Доверенность, согласно которой в отсутствие мужа она получала полный контроль над семейным имуществом, пришлась как нельзя кстати и позволила Эланде заранее переписать всё это имущество на себя. Когда Танвала Индри признают погибшим, он «умирает» нищим, и его сын не наследует ни септима: все эти деньги давно принадлежат одной лишь Эланде. Впервые она – настолько свободна, свободна единолично и полноправно. И разве может теперь хоть что-то встать у неё на пути? Эланда утверждает власть свою — власть абсолютную, власть необоримо-прекрасную! — над всем, что с ней соприкасается.