"And her eyes were wild..."

Эланда знает, — знает так же твёрдо, как и то, что солнце заходит на западе, — что как никогда близка к исполнению заветной мечты, и знание это ярит её благородную индорильскую кровь. И разве возможно остаться равнодушной? Она словно бы отвоевала себя, отвоевала возможность вновь сделаться самой собою, и это кипучее, сочное ликование пьянит сэру Индри лучше любого вина. Не сегодня, не завтра и, может, даже не через пятнадцать лет, но уже виден на горизонте тот день, когда родители расплатятся за своё предательство. Их некогда непогрешимая дочь дорого заплатила за свои ошибки, но счёт, который Эланда выставит для Давена и Манары Релви, станет для них неподъёмным. Неслышно, неспешно мутсэра Индри подбирается к жертвам всё ближе и ближе, а те, ничего не подозревая, доверчиво обнажают пред ней свои тонкие бледные шеи. Эланде некуда торопиться: она умеет ждать и, выгадав наиболее благоприятный момент, будет к своим вероломным родичам беспощадна. На меньшее она не согласна размениваться. Меры семейства Релви издавна славились своей красотой: в их лицах — гармония и соразмерность тонких чеканных черт, а их тела сочетают в себе царственное изящество и грациозную силу. И только глупцы могут считать, что внешняя привлекательность значит немного, когда на кону деньги и власть. Эланда не понаслышке знает, что красота – волнует сердца и помрачает чужие мысли. И разве не в том, чтобы утверждать свою волю над всеми, кто касается твоего мира… разве не в этом таится истинная власть — власть абсолютная, власть неодолимо-прекрасная? Власть, к которой стремится Эланда теперь-уже-Индри. Но пусть даже прежнее родовое имя она оставила далеко за спиной, семья одарила её воистину щедро. В жилах Эланды течёт благородная, древняя кровь дома Индорил, и не одной только гордостью и невещественной знатностью отметило юную данмерку это высокое родство. Мутсэра Индри несёт на себе печать пронзительной, благодатной красоты своих предков: прелесть лица, гибкий стан и искристое серебро волос нередко оказывались куда полезнее, чем серебро, звенящее в кошельке. С серебром, что пока что таилось в земных недрах, необоримое обаяние сэры Индри также пришлось весьма кстати. Как только все формальности были улажены, и на бумаге пропадающий где-то на Вварденфелле Танвал сделался нищим, а Эланда значительно обогатилась за мужнин счёт, настало время для решительных действий. Доверенность, что супруг написал на неё перед отъездом, наделила мутсэру Индри огромной властью — и без труда позволила провернуть этот трюк. Конечно, захоти кто-то из родственников Танвала оспорить всё через суд, Эланде пришлось бы непросто: женщинам, как ни печально это признать, куда тяжелее отстаивать свои интересы, чем мужчинам. Однако со своей обширной семьёй — что со стороны рыжей носатой своры отцовских родичей-Индри, что со стороны полунищей редоранки-матери — супруг Эланды в последние годы практически не общался и никогда особо не ладил. Некому было радеть о его наследии… и никто, кроме, пожалуй, его жены, не был осведомлён о Танваловых финансах — и не знал, что там вообще есть что оспаривать. Если бы Танвал Индри вернулся домой, Эланду бы ожидало нешуточное испытание: при всей своей порывистости, дураком её муж не был. Он сразу бы распознал в поступках своей супруги яростный бунт и без труда бы понял, против чего и кого этот бунт затевался... Вот только Танвал бросил свою жену и никогда уже не вернётся — и нет никакой нужды на него оглядываться. Эланда, взвесив все «за» и «против», приняла непростое, но неизбежное решение: продать принадлежавшее когда-то Танвалу и его родителям поместье в Велотисе. Конечно, владение землёй – это то, что придаёт статусу дворянина реальность и вес, что отличает подлинного аристократа от растерявших власть и влияние потомков младших ветвей младших ветвей, об отгремевшей славе которых нынче напоминает лишь эхо громкого имени… но причины, побудившие Эланду расстаться с этой землёй, перевесили все остальные доводы. Среди богов Морровинда царствует милостиво-всесильная змееликая Альмалексия, а смертные меры этой земли склоняются — не всегда по доброй воле, но склоняются! — перед королевской четой, где жена наделена не меньшей властью, чем муж, пусть и во многом такое «равенство» связано с неизгладимым различием между Барензией Ра’атим и Симмахом, сыном шахтёра. Но в большинстве случаев женщинам Морровинда куда тяжелее отстаивать свои интересы, чем мужчинам, и Эланда не может позволить себе беспечность: вручать возможным своим недоброжелателям лишние козыри было бы очень глупо. Мутсэра Индри не думает, что кто-либо попытается оспаривать её нотариальные махинации через суд, но если дело дойдёт до тяжбы, поместье в Велотисе сыграет против неё. Пусть даже эти владения числятся за семьёй Танвала всего два поколения, они всё равно с ней связаны, и связь эта держится на общей крови, а не на общем имени — как издревле повелось в Морровинде, если речь идёт о земле. Оспорить права Эланды Индри (урождённой Эланды Релви) на это поместье было бы вполне реально… как и оспорить законность всех совершённых ей операций, воспользовавшись поместьем как знаменем. С деньгами, ценными бумагами, драгоценностями — даже с морнхолдским особнячком! — подобных хлопот не должно было возникнуть, поэтому Эланда и поступила, как должно всякому рассудительному меру: она избавилась от лишнего багажа. А то, что, переведя нисколько не нужные, даже немого опасные земли в Велотисе в звонкое золото, мутсэра Индри смогла бы заполучить столь необходимые ей сейчас крупные наличные средства, лишь добавляет планам привлекательности... С поиском покупателей проблем не возникло. Оба ближайших соседа были хозяевами крупных плантаций, возделываемых дешёвыми, исполнительными рабами — и оба были бы рады расширить свои владения. Эланда вела переговоры с каждым, не забывая время от времени играть на жадности и тщеславии своих потенциальных покупателей или напоминать им о всегда более щедрых конкурентах. В итоге мутсэра Савос Ллетри сделал ей предложение, от которого грех было отказываться, и, когда сей почтенный муж приехал в столицу, они с сэрой Индри ударили по рукам и заверили купчую. Эланда осталась более чем довольна сделкой, а вот бывший управляющий поместья сэра Верано и бывшие арендаторы Танвала, чьих имён сэра Индри никогда не удосуживалась узнать, были не слишком-то счастливы. Мутсэру Ллетри совершенно не интересовало благополучие вольных земледельцев, что обрабатывали купленные им земли не первый десяток лет: новый хозяин сгонял их с насиженных мест, чтобы расширить недавней покупкой свою плантацию — плантацию, живущую за счёт дешёвого, экономичного рабского труда. К Эланде в Морнхолд приехала целая делегация: Верано и главы нескольких арендаторских семей вздумали лично упрашивать её расторгнуть договор с Ллетри. Само собой, хозяйка была непреклонна: это была со всех сторон выгодная сделка, и отказываться от неё из жалости к незнакомцам мутсэра Индри не собиралась. – Напрасно вы проделали такой путь, господа, – отвечала Эланда. – Впрочем, Морнхолд – это город света, город магии. Тут есть на что посмотреть, не упустите подобной возможности! А после вам следует перенаправить энергию на поиски новых арендодателей, господа, – советовала она с вежливо-мягкой улыбкой. – Я не передумаю. Да и с чего бы Эланде менять своё решение? Выгода от продажи была очевидна, а сентиментальные соображения не играли для сэры Индри особой роли. Её саму с поместьем ничего не связывало, а Танвал… Танвал покинул её и уже никогда не вернётся. А значит, нужно жить своим умом. Получив положенные от сделки деньги, Эланда действовала решительно, быстро — иная тактика привела бы её к поражению. Втайне она встречалась с владельцами земель, обступивших отцовский участок с ещё никому не известной серебряной жилой. Пока серджо советник Релви, не желавший привлекать неудобного внимания к своей находке, был осторожно-неспешен, его дорогая дочь не тратила времени даром. Почву Эланда готовила загодя: кого-то она подкупает завышенной ценой, кого-то – обещаниями протекции при королевском дворе, кого-то – своей красотой и обманчиво-многообещающим флиртом… кого-то просто-напросто шантажирует раскопанными внебрачными связями или другой грязью, которой за должную плату всегда готовы делиться слуги и домочадцы, что не страдают избытком преданности. Такая стратегия быстро принесла плоды, и вскоре отцовскую серебряную жилу со всех сторон окружила земля мутсэры Эланды Индри, а серджо советник Релви обнаружил это слишком поздно — если верить записке, полученной от Ульвила Гирита. Эланда уже принялась отсчитывать время до того долгожданного момента, когда любезный батюшка решится поговорить о деле… вот только другая, пронзительно-яркая новость поспела раньше. Поиски Танвала, Нельдиса и остальных членов их отряда закончились неудачей: дом Индорил официально признал всех этих меров погибшими. Церемония прощания — сухие, лживые ритуалы бесплотного погребения — не пробудила в сердце вдовы совершенно никаких чувств. Эланда, облачённая в траурный пепельно-серый, себя ощущала наряду под стать: выгоревшей, пустой и бесцветной. Она давно уже поняла, что муж никогда не вернётся, давно попрощалась с ним, давно начала учиться жить без него и без его тепла. Эланда – статуя молчаливой скорби: в ней не осталось ни криков, ни стонов, ни слёз. Ничего, кроме тлеющей в сердце ярости. Кроме пламенно-рыжей, ликующей жажды мести. Мести безжалостной и беспощадной — мести, что научилась ждать. После церемоний, когда Эланда с царственно-стылым спокойствием принимает последнюю порцию чужих сожалений, краем глаза она замечает отца. Родители были на общем поминовении — не могли не быть, когда их Великий дом прощался со столькими отпрысками знатных фамилий, — и подходили к ней, чтобы выразить приличествующую случаю скорбь; власть золотого обычая не принуждала их искать новой встречи. Эланда не думала, что ей предстоит так скоро пересечься с отцом, но это её не слишком-то удивляет: серджо советник Релви известен своей деловитостью. Наивно было бы ждать, что он упустит такую возможность. – Любезная дочь моя, – по-змеиному шелестит он в густых тенях. – Думаю, нам с тобой есть, что обсудить, и промедление обойдётся обоим нам слишком дорого. Не примешь ли ты меня в своём доме? Обещаю, разочарована ты не будешь. Оцепенение сползает с Эланды легко, словно сухая змеиная кожа. Вот он, шанс нанести первый, решительно-необратимый удар — удар, что при должном её старании дорогие родители даже не сумеют заметить! А отец, умный и хваткий отец даже не подозревает, какая опасность нависла у него над головой! Подобная власть пьянит сэру Индри лучше любого вина. Эланда соглашается: усылает ребёнка и очередную его бестолковую няньку гулять, чтобы маленький хнычущий скамп не мешался матери под ногами, и принимает отца у себя в кабинете — в том кабинете, что прежде принадлежал её мужу. – Я знаю, что ты сделала, Эланда, – начинает советник Релви, не тратя своё драгоценное время на вежливые вступления. – О?.. Я, серджо отец, женщина деятельная, непраздная. Мне много чего довелось совершить в последнее время. Что именно вы имеете в виду? Отец, как видно, вокруг да около ходить не намерен. Сплетя в замок пальцы, он спрашивает негромко: – Откуда ты знаешь о новой серебряной жиле? Эланда решает не строить из себя простушку и отвечает одновременно и честно, и в меру уклончиво: – У меня свои источники, батюшка. А уж из знаний выгоду я извлекать умею, можете не сомневаться. – Сколько ты хочешь за эти земли? – Нисколько, – качает головой сэра Индри. – Они не продаются. Оставлю, быть может, их памятником нетронутой морровиндской природы, себе и потомкам в радость: никаких новых дорог, линий снабжения… Серджо советник презрительно хмыкает. – Что это, месть? – произносит он, в усмешке скривив свой красиво очерченный рот. – Как-то… мелко, ты не находишь? – Что же вы, серждо! – Эланда всплескивает руками. – Какого низкого вы обо мне мнения! Это не месть. Только бизнес. Новые мои земли не продаются, но я соглашусь передать вам право пользования — всего лишь за жалкие тридцать пять процентов от будущих доходов шахты. Отец глядит на неё немигающим и тяжёлым взглядом, но дочь рода Релви не собирается уступать. Она улыбается, освещённая яростным торжеством, и серждо советник сдаётся первым — отводит глаза и немного неловко смеётся. – Я и правда недооценил тебя. Больше такого не повторится. Эланда знает: это пустые слова. Отец не будет принимать свою дочь всерьёз раз за разом, снова и снова — пока не умрёт. И то, что этот ликующе-мрачный исход Эланда планирует всячески приближать, – уже совершенно иная история. Пока же отец и дочь ожесточенно торгуются, и сэре Индри не без труда, но всё-таки удаётся выбить себе пятую часть всей прибыли с новой семейной шахты. – Я недооценил тебя, – повторяет отец. – Слишком быстро решил забыть о твоих способностях и талантах. Но мудрый учится на своих ошибках, разве не так, дорогая дочь моя? – Воистину, серджо. – Слишком быстро, неосмотрительно быстро я когда-то отторг тебя от семьи, Эланда. Но теперь, когда ты окончательно избавилась от своего ничтожного мужа, я в силах исправить эту ошибку... Эланда вздрагивает и почти не слышит того, что серждо советник вещает следом: кровь стучит у неё в ушах, и ярость туманит разум. Даже радости за успешное осуществление плана не находится места в её беспокойных мыслях. «Да как ты вообще смеешь произносить подобные речи? – хочется ей закричать. – В этот день? В этом доме? Танвал стоил десятка таких как ты, Давен Релви. Ты с ним дышать одним воздухом недостоин был, злобный ублюдок!» Но Эланда молчит, и молчанье её – согласительно-однозначно. О, ей действительно хочется закричать и хлёсткой пощёчиной в одночасье стереть с холёного, картинно-красивого лица сидящего напротив мужчины это надменное, самодовольное выражение. Однако расплатой за вспышку ярости будет месть — месть, ускользнувшая из Эландиных цепких пальцев. Подобную цену платить она не намерена, ни за что! А Танвал? Танвал покинул Эланду и уже никогда не вернётся. Нет никакого смысла жертвовать интересами ради его призрака. – И что же вы предлагаете, батюшка? – спрашивает Эланда, надев на себя маску светлого счастья… проглядывающую из-под маски вежливо-льдистого интереса. Батюшка предлагает Эланде вернуться в семью: вновь получить поддержку и одобрение Релви; использовать силы свои и таланты на благо рода. Вернуть себе право считать их поместье домом — и жить там в любую пору, когда ей наскучит столичный Морнхолд. Не тратить своё драгоценное время на бесполезного отпрыска: препоручить его заботам родителей — или, вернее, тем же наставникам и учителям, что следят и за юным Тедрасом... Эланда, конечно же, соглашается. Как никогда близка она к исполнению заветной мечты, и знание это ярит её благородную индорильскую кровь. Как никогда близка она к беззащитным, доверчиво обнаженным шеям своих родителей. Как никогда близка к долгожданной мести. Эланда соглашается и, похоронив своего мужа, начинает сама писать новые главы своей блистательной жизни. Теперь, когда Релви снова ей доверяют, в руках у молодой вдовы куда больше нитей — и больше возможностей, чтобы дёргать за них, не опасаясь за целость пальцев. В Морнхолде Эланда годами плетёт паутину из знания, денег и власти, дотягиваясь до самых отдалённых уголков родной страны. А в летние месяцы, когда густой дешаанский зной в столице становится вовсе невыносимым, леди Эланда всякий раз возвращается в родовое поместье Релви, чтобы чуть отдохнуть от городской суеты… и расставить новые ловушки родителям. С сыном Эланда почти не видится: нечастые встречи обоим не доставляют особенной радости. Мальчик растёт и уже перестаёт прятаться под кроватями и похныкивать в присутствии матери. Но полюбить его не получилось бы и при всём желании. Эланде немного жаль своего сына: имя, которое она ему дала, кажется горькой насмешкой. Кериан Индри выглядит полной противоположностью пленительного, прекрасного Кериана из дома Индорил, живущего на страницах «Оттенков пепла». Сын Эланды – некрасивый ребёнок, который когда-нибудь вырастет в некрасивого взрослого. Может быть, с возрастом что-то и сгладится, но даже сейчас понятно, что на чудо надеяться не стоит. Нескладный угрюмый мальчишка с резкими, негармоничными чертами лица среди своих родичей-Релви кажется скальным наездником, пытающимся выдать себя за дракона. Коротко остриженные, его рыжие волосы напоминают пушистую плесень; чуть отросшие – вьются куда сильнее, чем у отца, торчат неопрятно и лезут повсюду; а если стянуть в хвост, то намного заметней становятся и нелепо торчащие уши, и этот фамильный нос… По правде сказать, многие свои черты сын унаследовал от отца, но то, что у Танвала смотрелось благородно, на этом маленьком детском лице выглядит почти гротескно. Конечно, в строгие каноны данмерской красоты супруг Эланды никогда не вписывался, но Танвал был… Танвалом: огонь, горевший в его душе, высвечивал все достоинства и затенял внешние недостатки. А Кериан… Кериан – совершенно другое дело. Даже сейчас заметно, что их ребёнок напрочь лишён яркости и блеска своих родителей. Даже сейчас понятно, что Кериан отчаянно не соответствует своему положению. Впрочем, в этом вопросе многое зависит от точки зрения. Эланда вернулась в семью, и семья простила ей неудачный брак. И что для них этот ребёнок, как не ненужный и не особенно-то полезный маленький сувенир, оставшийся с тех времён, которые все вокруг старательно пытаются забыть? Ошибка, облечённая плотью. Родич, по праву общей крови одаренный великодушием и снисхождением. А для многих достаточно сведущих или проницательных — ещё и дитя, прижитое вне благословлённого Законом и Землёй союза... Наивно было бы многого ожидать от такого ребёнка. Но он, по крайней мере, прекрасно оттеняет Тедраса. Дядя и племянник воспитываются вместе: для родичей-мальчиков близкого возраста это вполне естественно. Отец Эланды так же когда-то рос бок о бок с кузеном из младшей ветви, Ванелом Релви — «дядюшкой Ванелом», по-прежнему неженатым и очень неровно дышащим к леди Манаре мером… но это уже совершенно иная история. Что касается Тедраса Релви и Кериана Индри, то они, насколько Эланда может судить, и правда проводят много времени вместе и даже «дружат» — насколько о дружбе уместно говорить тогда, когда один во всём превосходит другого. Сыну Эланды хуже даются и науки, и занятия магией, — совершенно никаких способностей к Разрушению, виданное ли дело для данмера благородных кровей! — и воинские тренировки. Эланда не в силах полюбить своего сына, но Кериан не даёт ей возможности даже им гордиться. Единственное, что хоть как-то ему удаётся — и удаётся лучше, чем Тедрасу, — это совершенно бесполезная стрельба из лука. Детей-то и обучать ей взялись исключительно для расширения горизонтов: луки у индорильских дворян никогда не были в почёте. Но в этом пустом занятии Кериан неожиданно преуспел, тогда как Тедрас не проявил к стрельбе ни склонности, ни интереса. Эланде на пару с матерью как-то раз даже довелось издалека понаблюдать за одной из таких тренировок. Полуседой босмер-раб казался ей столь же сомнительным, сколь и наука, которую он преподавал. И, если так посмотреть, то вовсе не удивительно, что именно такая вот чушь даётся ребёнку Эланды лучше посоха или учебного меча… – А в этом он неплох, – почти бесстрастно — с тончайшей ноткой вежливого удивления — замечает мать. – Твой сын. Этот босмер, – в голос закрадывается уместная к случаю лёгкая, сдержанная брезгливость, – очень хвалил его и даже говорил про природный талант. Выверенно-изящным движеньем Эланда пожимает плечами и, не изменяясь в лице, негромко произносит: – Было бы чему радоваться. В нашей семье недаром нет знаменитых стрелков: лук – это трусливое оружие, недостойное благородных мужей дома Индорил. Нет здесь причин для гордости. Только очередное разочарование. Они с матерью стоят достаточно далеко от стрелков, чтобы Эланда не опасалась быть случайно услышанной. Но в этот момент по странному, немного пугающему совпадению Кериан оборачивается — не выпуская лука и стрел из рук, вцепившись в Эланду взглядом. На мгновение она отчего-то почти уверена, что он выстрелит, но призрачный страх мешается в её мыслях с мрачным, кипучим весельем. Что же ты, маленький скамп? Осмелишься? Попадёшь ли? Маленький скамп, известный среди домашних своей неуклюжестью, неожиданно плавным, слитным движением разворачивается обратно и выпускает одну за другой три стрелы. Босмер всплескивает руками и начинает лепетать что-то неразличимо-восторженное; Эланда берёт мать под руку и ведёт её к дому. Смотреть здесь совершенно не на что… Эланда старается без особой на то нужды не пересекаться с сыном: в сердце её он будит только тоску и злость. И разве могло сложиться иначе, когда он настолько похож на скверно сделанную копию своего покойного отца? Криво слепленная поделка из мёртвой, холодной глины — вместо живого, прекрасного, тёплого Танвала. Сын не унаследовал от отца ни ума, ни таланта: лишь не особо льстящее внешнее сходство связывало этих двух меров. И как же мучительно думать, что это никчёмное маленькое существо отобрало у Эланды любимого мужа! Если бы не ребёнок, супруги Индри были бы безгранично счастливы, и Танвалу не нашлось бы повода отправиться на Вварденфелл... Если бы не ребёнок, если бы не нежданная, удивительная беременность, Эланда бы никогда не вышла замуж за Танвала — и никогда бы его не потеряла. Не знала бы этой выворачивающей наизнанку муки, жила бы спокойно и счастливо в клетке из сладких иллюзий. Но Танвал вошёл в её жизнь, оставил на сердце неизгладимый след, а в чреве – по-тараканьи живучее семя. Вошёл в её жизнь, чтобы бросить Эланду, чтобы пропасть без следа, развеяться клочьями утреннего тумана. Вошёл в её жизнь, искалечив вовеки душу, и растворился, исчез, оставив вместо себя лишь криво слепленную поделку… О, как же Эланда порой ненавидит Танвала Индри! До рези в глазах, до дрожи в коленях — до сладкой истомы в низу живота. Но даже многие годы спустя она не находит силы, чтобы расстаться с его кольцом: багрянец гранатов и льдистое серебро неизменно змеятся на пальце Эланды из рода Релви. Она ненавидит Танвала, но уже никогда никого так не полюбит — и никогда не позволит себе об этом забыть.