На Бейкер-стрит не спят

Джон лежит в коме в больнице. Шерлок лежит там же с серьезным ранением. Ну, как — «лежит». Сидит. У кровати Джона. Сутками. И немудрено. Сколько раз это он уже рисковал собой ради нее? Десятки? Сотни? Сбилась со счета. И сейчас это кончилось для него очень плохо. Как, впрочем, и для нее, но, если бы не Джон, она бы, скорее всего, была мертва — ее-то организм послабее будет. Бандиты, мрази, еще и камнем его по голове приложили на прощание. Чтобы уж наверняка. Не валяйся Холмс в отключке — застрелила бы каждого на месте. Этих типов посадили неделю спустя. Молва злословит, что инспектор Лестрейд, ведший дело, при задержании не удержался и дал самому внушительному из амбалов в табло. Поскольку тот был в наручниках, сдачи Грэг не получил. Шерлок от всего этого ничуть не легче. Врачи пытались ее выпроводить из палаты коматозников, но все без толку — достаточно было Шерлок просто произнести на ухо каждому пару постыдных фактов о нем самом и многозначительно глянуть на всю компанию после. Даже Майкрофт приходил. Дохлый номер. Состояние детектива с каждым днем ухудшалось, хотя при условии пребывания в больнице должно было быть наоборот, но сделать что-либо были не в силах ни врачи, ни старший Холмс, ни миссис Хадсон, ни Грэг, ни Молли. Все, что они могли — рассказывать ей, что происходит снаружи, и приносить книги, чтобы Шерлок читала их вслух днями напролет. Первой книгой была «Старик и море» — Джон как-то обмолвился, что она одна из его любимых. Потом Шерлок читала ему вслух «Дон Кихота», затем — «Фауста», при этом меняя голос для каждой из озвучиваемых ролей. «Гамлет». «Ромео и Джульетта». «Король Лир». Одной ночью, когда книга закончилась, а еще одну должны были принести только назавтра, Шерлок поднялась из насиженного кресла и призраком гуляла по всей больнице — такая же мертвенно-бледная, с устрашающими тенями под глазами и безжизненным взглядом. У входа в часовенку она почему-то остановилась, видимо, что-то сообразив. «Да нет, глупости», — сказала детектив себе и вознамерилась идти дальше, но все равно вернулась и зашла внутрь. Часовня была пуста. И неудивительно, в четыре-то часа утра. С выражением вселенского скепсиса на лице Холмс села на лавку и немного посидела, видно, ожидая, что прозрение придет само, но, разумеется, не дождалась и все же сложила руки в молитвенном жесте. — Эм… при-ивет, — неловко начала она. — Господи, говорят, ты существуешь, так что, кроме тебя, мне не к кому обратиться. На самом деле, мне бы о многом хотелось с тобой потолковать, выяснить пару нюансиков… например, за какие-такие грехи меня изнасиловал маньяк-извращенец… но суть не в том. Я, может, и не примерная христианка и все такое, каюсь, да и вообще — я сделала много плохих вещей, но, твою ж мать! За что Джону все это? Слушай, серьезно — если хочешь помучить меня, мучай меня, как знаешь, но не надо гробить Джона! Он прекрасный человек, один из самых прекрасных, кого я встречала, и он такого дерьма точно не заслужил, даже тем, что убивал на войне, потому что там — вообще, знаешь ли, другой случай! Мое наказание должно быть моим и только, так что давай лучше я сдохну за него, а не наоборот, оʼкей? Или это такая извращенная форма мести всем и сразу? Дай хоть знак, Господи! Я готова заплатить любую цену, как видишь! Я вообще атеистка, но сижу же здесь! Так что если ты существуешь, в чем я очень сомневаюсь — давай без этих исхищрений, вот их мне с головой хватило. Аминь! — Шерлок шумно выдохнула и быстро, насколько позволяло ее нынешнее состояние, вышла из часовни, укоряя себя за наивность. Пф! Просить помощи у невидимого наставника всея человечества, докатились! А под утро Джон очнулся. Врачи сбежались тут же, подняли суматоху, шум и гам; Шерлок стояла поодаль, чуть ли не оживая от счастья. «Спасибо, Господи, может, я и ошибалась в тебе». Когда ей наконец разрешили подойти к проснувшемуся, ее встретил пустой взгляд и одна лишь фраза: — Здравствуйте… извините, мы знакомы? Сердце женщины пропустило удар. — Ты не узнаешь меня? — Увы. Но у меня всегда была плохая память на лица. «Чушь». — Ты помнишь, кто ты? — Конечно. Джон Ватсон, три года в Афганистане… — …пятый Нортумберлендский, ветеран Кандагара, работал в полевых госпиталях, — закончила за него Шерлок. — Уже хорошо. И что последнее ты помнишь? — Я… не знаю. Я живу в мотеле… — Нет, не живешь. — Позвольте? — На «ты». Уже не живешь. — А где же?.., а как же?.. — Бейкер-стрит 221B. Мы вдвоем снимаем там квартиру с отдельными спальнями уже вот как четыре года, не считая тех двух, которые я пропустила. — Что? Четыре года? — Шесть лет памяти — насмарку, да. — А… вы кто? Напускная ирония Шерлок на секунду рассеивается — он опять смотрит на нее, как на незнакомку. Как тогда, давно, в Бартсе. Жуткое ощущение. — Шерлок Холмс. — Как, простите? — Шер-лок Холмс, — по слогам произносит женщина. — Не Шерил, не Шарлин и, упаси Господи, не Шарлиз и не Шарлотта. Шерлок. — Что это за имя такое? — У меня брат старший — Майкрофт, так что… — Родители с чувством юмора. — Соображают туговато, увы. — А вы… ты… — Консультирующий детектив. — Как? — Слуховой аппарат отбило? — хмыкает Шерлок. — Детектив. Консультирующий. Я детектив, и я консультирую тех, кому это нужно. — Такая профессия есть? — Теперь есть. Прекрасная ниша, чтобы стать в ней звездой.

***

— Спасибо за суп, миссис Хадсон, вы просто чудо. — Не за что, милый, — грустно смеется Марта, принимая у него из рук пустой судочек. — Так вы наша домовладелица? — Именно. — И все знаете про… ну… как же ее… та, которая «не Шерил, не Шарлин и, упаси Господи, не Шарлиз и не Шарлотта»? — Шерлок. — Да, точно. В каких мы с ней отношениях? В голове у миссис Хадсон отчетливо зазвучал голос детектива: «Не говорите ему про нашу близость, хорошо? Просто сожители. Еще травмируется раньше времени такими новостями». — Чисто дружеских. Она расследует, вы помогаете и пишете об этом в блог. — Мой психотерапевт посоветовала мне вести блог. — Да-да, это именно он. Только к психотерапевту вы больше не ходите. И не хромаете. — Не хромаю? — Нет. Шерлок «исцелила» вас сразу же. — Чем же? — Погоней и опасностью, чем еще можно исцелить солдата? — А… ладно, миссис Хадсон, спасибо вам огромное.

***

И так продолжалось еще пару дней. Джон постоянно узнавал о себе что-то новое — и что у него было много девушек, и что он даже был неудачно помолвлен, и что пару раз чуть не умер, и что на этот раз он тут лежит потому, что защищал Шерлок Холмс на «деле», как все окружающие называли их с детективом-консультантом вылазки. Сама Шерлок Холмс восхищала и отталкивала одновременно. Она была слишком умной и чересчур много позерствовала, читала всех вокруг, как раскрытые книги — но при этом была интересным собеседником и, видно, хорошим его другом. Иногда у него даже проскальзывала мысль, что она могла быть больше, чем другом, но тут же исчезала — слишком нереально. Шерлок практически заставляла себя приходить к нему. Находиться рядом с Джоном после всего, что у них было, зная, что он ничего не помнит, казалось сущей пыткой. Друзья понимали ее и всячески поддерживали, но не сопротивляться таким нежностям она могла только тогда, когда они исходили от Джона, а от него их (страшно подумать) больше никогда может и не быть. А одним прекрасным вечером Шерлок показала ему статью в газете, где говорилось об одном из раскрытых ими дел, к которой была прикреплена фотография примерно годичной давности. Джон на пять секунд застыл, а затем поднял на нее светящиеся глаза: — Я вспомнил! Сердце детектива опять забыло, что нужно биться. — Что именно? — Как мы съезжались, ту встречу в Бартсе, «Этюд в розовых тонах», Мориарти, Ирэн Адлер! Как ты умерла помню, все эти два года! Господи, Шерлок, как же я рад тебя видеть! Шерлок тоже было обрадовалась — вспомнил-таки! Но потом внезапно опять нахмурилась: — И… кто твоя девушка на данный момент? — Никто. Я только расстался с Джейн… стой, а где еще год? — Вот именно. — Гадство. Было что-то важное? Было ли что-то важное в этот год? Сложный вопрос. За исключением того, что он спонтанно переспал со своей соквартирницей-социопаткой, влюбился в нее и влюбил ее в себя, успел чуть не погибнуть, а потом выжить — нет, ничего не изменилось. — Да нет, — усмехается Холмс наконец. — Ничего нового. Все так же живем на Бейкер-стрит и расследуем. — Прекрасно. Шерлок, ты не представляешь, как я рад все это вспомнить. — А я-то как рада.

***

И на этом дело застопорилось. Все были, конечно, счастливы, что Джон их помнит и что не приходится объяснять ему суть шуток, например, про его записи в блоге; но Шерлок… Шерлок будто в себя ушла. Да, стала идти на поправку, потому что больше не караулила своего горе-возлюбленного, но при этом абсолютно закрылась ото всех и вся. Единственная, кому она хоть раз за это время пожаловалась — Молли, зашедшая ее проведать, пока остальные болтали с доктором Ватсоном. — Тяжко? — сочувственно произнесла патологоанатом. — Тяжко, — коротко ответила детектив, сидевшая, прижав к себе колени и смотря в никуда. Молли пару секунд мялась, а потом подалась вперед и легко обняла подругу за плечи. — Знаешь, — внезапно произнесла та, — у меня такое ощущение, что и не надо ему вспоминать все то ужасное, что происходило. — Но происходило же и хорошее. — Не так много, как может показаться. — Ты просто загоняешься. — Наверное. Хочу курить. — Нельзя. — Ладно. Спасибо, что подменяешь Джона. — Не за что.

***

На Бейкер-стрит Шерлок вернулась раньше Ватсона. Первым делом она сняла со стены единственную их общую фотографию, которую Джон, вопреки воле детектива, повесил на общее обозрение — это был кадр, сделанный случайным журналистом на месте преступления. Был жуткий гололед, и Шерлок поскользнулась — Джон поймал ее за талию, и на снимке они оба смеялись от осознания неловкости произошедшего. Фотография и вправду была какая-то неземная, это даже Холмс пришлось признать — впрочем, она же ее в рамочке Джону на последнее Рождество и подарила. Потом детектив перенесла вещи Джона из их нынешней комнаты в его старую, да так, чтобы выглядело естественно. Ватсон, конечно, не детектив, но и не идиот. Шерлок правда думала, что так будет лучше. Не для нее, разумеется — она уже остро ощущала жесткую ломку по этому человеку — но для него. И это, подумалось ей, самое главное. Господь, если это был он, и вправду решил наказывать не доктора, а ее. И шут с ним. Ей себя ни капли не жаль. Потом выписался Джон. Он, конечно, прекрасно видел, что с женщиной что-то не так — слишком чуткая она, что ли. Слишком мало умничает, хотя и старается это скрывать. Но докапываться он не стал — мало ли, что там произошло за этот год у нее в жизни. Так что они продолжили сожительствовать, как и раньше — в разных комнатах и без намека на какую-либо близость, кроме крепкой дружбы. Шерлок от досады и боли кричит ночами в подушку, но терпит. Потому что так надо. Потому что Джону так спокойнее. Потому что заслужила. Джон, к слову, пару месяцев сидит дома — на работу не до конца восстановившимся выходить нельзя. Да и на дела тоже, так что Шерлок не вынуждена находиться с ним рядом постоянно, что и удручает, и радует одновременно. Только сейчас она осознала, сколько пустоты в ее жизни занял доктор Ватсон: до его появления — и на дело одна, и в квартире одна, и разговаривай с черепом, а не с живыми людьми. То ли и вправду Холмс очеловечилась, то ли просто раньше чего-то сама о себе не знала.

***

Одним вечером Шерлок, как и всегда в последние недели, пришла уставшая, промокшая и злая, но дело раскрывшая и оттого довольная. Она входит в квартиру и собирается запереть дверь, уже открыв рот, чтобы прокричать привычное «Дома», но внезапно ее разворачивают к себе и целуют, прижимая к многостраданной двери. Та со щелчком захлопывается. Шерлок даже сначала не может сообразить, что происходит, но горячий шепот на ухо все объясняет: — Что, говоришь, ничего за год не изменилось? Шерлок, ей-богу убью когда-нибудь… Сознание женщины чуть не плывет, колени подкашиваются, дыхание сбивается к черту: — Вспомнил… — шепчет она в ответ на его реплику, на что получает теплую улыбку и еще один поцелуй. — А ты что думала? Тебя-то — и забыть? — Ты… точно… все вспомнил? — Абсолютно. И как Майкрофт умер, и как ты мне чай заваривала, и как нагрубил тебе сдуру, а ты потом заставляла меня ревновать, и как ты себя, дурочка, резала, и как по ночам звонила, и как мы с тобой в Норвегии целый день из постели не вылезали, и что я тебя от пули укрыл, потому и торчали в больнице мы с тобой вдвоем столько времени, и все остальное, и еще много чего… Почему ты мне не сказала сразу? Я бы вспомнил раньше… — Джон, ты слишком близко, я не могу думать над ответом. — Раньше почему-то могла. — Раньше ты не относился ко мне, как к другу, три месяца подряд… черт, как же я… Джон, не делай так больше, я же не переживу, пусть лучше я сама умру, чем ты еще раз будешь лежать вот та… Ее речь прерывает еще один поцелуй, теперь — настойчивый и многозначительный. — У тебя ноги подкашиваются? — Немного. — Я тебя никогда до такого еще не доводил. Или я еще чего-то не помню? — Заткнись и поцелуй меня, шутник недоделанный. Джон смеется в ее губы и послушно целует опять. — Стой… пальто… — Что — пальто? — Мне нужно снять пальто, оно мокрое насквозь. — Купи непроницаемое, я же просил, — укоряет ее на ухо доктор, пальцы которого тем временем стягивают с Шерлок не менее многостраданный, чем дверь, предмет одежды. — Купи сам. Отбросив пальто в сторону, Джон приподнимает женщину на руках и проносит в глубь квартиры, не отрываясь от ее губ. Только сейчас понял, насколько он подсознательно скучал по ней и по таким вот крышесносным поцелуям. — Куда ты? — В спальню. — В спальню слишком долго… Диван. — Как скажешь.

***

— Шерлок… — Джон? — Люблю. — Знаю. Пойду чайник поставлю. Они вдвоем лежат на смятой постели в спальне — все-таки диван оказался очень тесным, и они упали на пол, а там и оставаться потом не хотелось. — Нет, не надо, — останавливает женщину Ватсон. — Я сам. — Да нет, мне еще за папкой для дела сходить надо. — Ты будешь работать? Сейчас? — Извини. Загрузила себя расследованиями, надо догонять. — Эх… хорошо. Пять минут полежи еще и работай. — Джон прижимает женщину к себе и вдыхает родной запах. Скучал, скучал, как же безумно скучал и каким же идиотом был год назад, раз даже не подумал с ней поговорить по душам. — Пчелка моя. — Что? — Пчелка. — Я? — Ты. Моя маленькая, занятая пчелка. — Ты можешь быть хоть триста раз коматозником, но еще раз так меня назовешь — головы не сносить. — Будешь выдрой тогда. — Почему выдрой?! — Мимика у тебя, как у выдры. — Тогда ты будешь ежиком! — У меня мимика, как у ежа? Спасибо. — Не за что. Назовешь меня пчелой — за себя не ручаюсь, уж лучше выдра. — Господи, как скажешь… — Не надо. — Чего не надо? — «Господи». Не надо, он еще поймет не так. — Шерлок, ты что, на почве душевных страданий приняла крещение?! — Да сплюнь! — Я аж сам испугался. «А насчет крещения даже можно и подумать», — думает Холмс про себя в этот момент.