На Бейкер-стрит не спят

Шерлок разлепляет веки с огромным трудом. Она в своей повседневной одежде: рубашке и брюках, к постели ее прижимает непомерно тяжелое одеяло; вокруг все немного плывет, около предметов — мутные ореолы. — М-да, переборщила что-то… — сипло признает Холмс прежде, чем отметить одну немаловажную деталь: она дома. Не в притоне, где накануне вечером накачалась всем, чем можно и нельзя, а дома, в их с Джоном комнате на Бейкер-стрит 221В. «Попала» — самое точное слово для описания ее положения. Самое точное из цензурных, разумеется. Делать ей, собственно, нечего, кроме как лежать — Джон явно дома, а она не настолько самоубийца, чтобы выходить к нему самой. Сбегать не вариант: все равно в конечном итоге ее вернут сюда не по доброй воле, так насильно, как в старые добрые времена. Детектив откидывается на подушки и прикрывает глаза. Случится же такое, думается ей. Можно же загнать себя в полную помойную яму на ровном месте. Внезапно отворяется дверь, и в комнату проходит Джон. Лицо у него каменное, в руках — фонарик. Молча он присаживается перед кроватью и грубо берет Шерлок за подбородок одной рукой, чтобы другой с помощью фонарика проверить реакцию ее зрачков. Внутри Холмс кипят обида, злость и вина. — Джон, — первой начинает она, сама не определившись с интонацией. — Помолчите, мисс Холмс. Я вас осматриваю. — Джон, — настойчиво повторяет детектив. — Я не намерен общаться с вами. Вина испаряется, остаются только злость и обида. Ну что ж, по его правилам — да будет так. — Доктор Ватсон, передайте Джону, что я ничуть не раскаиваюсь и что этими играми он ничего не добьется. — Не думаю, что он хочет чего-либо добиться. Он в ярости. Даже разбил вазу, не знаю, как его и успокоить. — Обойдется, чай, не маленький. Ватсон даже багровеет от злости, но совсем-совсем слегка. Вена у него на лбу вздувается. Мужчина встает, чтобы уйти, но в дверях оборачивается. — Три. Дня, — раздельно произносит он. — Чертовых три дня. Ты пропала на три дня. — Ты наорал на меня. — Я не впервые ору на тебя. Я постоянно на тебя ору. И делал бы это чаще, будь моя воля. — Ты не постоянно орешь, что я испоганила тебе жизнь. Шерлок напускает на себя спокойствие — разумеется, ее реальное состояние от него далеко; Джон же, напротив, теряет контроль слишком быстро и мгновенно срывается на крик: — Да мало ли, что я орал, когда был зол! Шерлок, ты чуть себя не убила! Вот ЭТО, — он выдернул из кармана сложенный вполовину листок бумаги, — не оправдывается тем, что Я что-то там СКАЗАЛ! — Точно?! — внезапно подрывается с постели детектив. — А то, может, сдохну — и иди на все четыре стороны, гуляй, как ветер в поле! Я же жизнь тебе гублю, не так ли?! Так что тебе не нравится — может, всем спокойнее стало бы! — Шерлок!!! — Что?! Что — «Шерлок»?! Ты сказал, что не хочешь меня видеть — я ушла с глаз твоих долой, так в чем твоя проблема?! — Я живу с самой конченой идиоткой мира, вот, в чем моя проблема! То, что я ЧТО-ТО ТАМ СКАЗАЛ, еще и когда ЗЛИЛСЯ, это НЕ ПОВОД УБИВАТЬ СЕБЯ! Если бы Майкрофт тебя не нашел вовремя, ты бы сдохла к чертям собачьим! — И тем самым облегчила бы тебе жизнь! Ватсон, видимо, был уже абсолютно на грани, так что просто развернулся и ушел, хлопнув дверью так, что зазвенели оконные стекла.

***

А ведь началось все абсолютно ни с чего. Джону было очень в лом идти за чаем, а оный кончился, так что доктор упросил Шерлок сходить впервые за долгие годы в магазин. Абсолютно нормальная ситуация, не предвещавшая ничего дурного. Пока Холмс ходила меж стеллажами в поисках годного чая, Ватсон дома обрыскивал все закоулки в поисках то ли запасной зарядки от телефона, то ли еще невесть чего, и в шкафу, под грудой сваленных Шерлок вещей, наткнулся на диск с выведенными на нем вполне узнаваемым лаконичным почерком словами: «Посмотреть, когда меня не станет». Сердце Джона екнуло. Может, не ее все-таки почерк? И почему это вообще тут лежит? Она ведь в порядке, вон, отписывалась минуту назад. Может, стоит забыть и не думать? Может, фильм какой-нибудь с таким дурацким названием? «Если фильм, — справедливо рассудил Ватсон, — тогда ничего страшного, если я гляну». И глянул. Шерлок на экране неловко улыбалась и мялась, прежде чем заговорить. — Джон… если ты это нашел… надеюсь, ты это нашел, я положу на видное место, если будет повод… если ты это нашел, значит, я, скорее всего, уже где-то «там», — она саркастически усмехнулась и указала пальцем куда-то в потолок. — Если со мной все в порядке, выключи, пожалуйста, и положи туда, где нашел. Пожалуйста. — Разумеется, ничего Джон выключать не стал. — Дело в том, что я знаю — ничто не вечно под луной и все такое, я не бессмертна, а при моем образе жизни тем более, так что могу сдохнуть в любой момент от чего угодно. Завещание я не составляла, но Майкрофт… долгая история, в общем, все, что у меня есть, передается тебе, хотя по закону Майкрофт и родители — наследники первой очереди. Они-то не пропадут, а ты… короче говоря. У Майкрофта хранятся номера счетов, тех, на которых денег, чтобы жили мы с тобой, потомки и потомки потомков, помнишь? В случае моей смерти или еще какого-нибудь эксцесса — они твои. Съезди за меня в Амстердам еще раз, хорошо? Прекрасный город, а ты там не был. Жаль, я не могу тебя туда вытащить сейчас. Знаешь, будь моя воля, облетела бы полмира, с тобой — так тем более, но увы и ах. У меня вообще какие-то специфичные проявления любви стали, не знаю, почему, вроде бы я была даже нормальной, со смертью Теренса меня переклинило как будто. А ведь между этим и нашей с тобой встречей не больше года прошло, а такое ощущение, что полжизни. И с того момента тоже будто вся жизнь. Помнишь, двадцать девятое января? У меня был паршивый день, казалось, раздеру любого, что вообще ко мне приблизится ближе, чем на милю. Бедная Молли испугалась, но кофе все равно принесла, все никак не поблагодарю ее за это. А Майк привел тебя, помнится, ты серьезный был, когда вошел — на тебе было вот это противное выражение лица, которое ты делаешь, когда пытаешься показаться галантным и утонченным джентльменом, ненавижу. Я тогда не только про Афганистан увидела, знаешь? То, что ты был склонен к самоубийству, тебе твой психотерапевт сказала? — Она выдержала паузу. — Просто хочу, чтобы ты знал, что я не просто так попросила у тебя телефон. Мне тогда было на тебя самого плевать, но такое чувство было мерзкое, что если чего-то не сделаю — буду жалеть всю оставшуюся жизнь. Даже не знаю, правда ли это, ведь сейчас я жалею, потому что слишком сильно за тебя боюсь. Ты мог умереть столько раз, и столько раз — из-за меня, и, кажется, я даже рада, что меня когда-нибудь не станет, потому что это обеспечит тебе безопасность. Моя любовь — бомба с часовым механизмом, которая в любой момент готова взорваться, искалечив всех, кто дорог. Так что не нужно по мне скучать. Просто… просто помни, что любовь — это набор химических реакций, вот и все. Мне помогло в свое время хотя бы встать на ноги. Просто каждое утро повторяй себе: «Химия, химия, сплошная химия», — и, может, когда-нибудь сам в это поверишь. Станет не так больно. Наверное. Не знаю. У меня не вышло, потому что ты сказал, что это не так. Люблю тебя, Джон Ватсон. Прощай. Изображение замерло. Реальная Шерлок в дверях — тоже. — Нашел, — сокрушенно вздохнула она. — Нашел, — угрожающе спокойно произнес доктор. — И как же ты это изволишь объяснить? И все. Ссора, крики, острые слова, хлопок двери; Джон не понимает, как так, как она может относиться к собственной кончине с таким непробиваемым цинизмом, а детектив не понимает, почему он упорно не может понять того, что для нее так важно и так элементарно. — Видишь, почему я ни к кому ничего не чувствую?! Да потому что, когда я начинаю, происходит вот это! — кричит она и окидывает себя небрежным жестом прежде, чем уйти. И тогда она пойдет сначала в бар, а потом, уже поняв, что выпивкой себя не заглушить, пойдет в притон; Майкрофт найдет ее довольно быстро и еще долго будет отходить от шока — список принятой его сестрицей наркоты превышает все границы разумного. Они с Джоном не разговаривают неделю. Живут в одной квартире, даже готовят друг другу еду, но упорно не разговаривают, потому что злятся, и на сей раз уже оба примерно одинаково. Ценности каждого другой свел на нет — это никогда не кончается ничем хорошим. А ведь близится четырнадцатое февраля, День всех влюбленных. По всему городу какие-то сердечки и ванильные лозунги, парочки ходят под ручку (уже, хотя праздник-то еще не наступил). Джону и Шерлок тошно до ужаса, потому что эти показушники действуют на нервы и лишний раз напоминают о том, какие идиоты сами Холмс и Ватсон. Они даже уже поняли, что раздули из мухи слона, но слишком гордые. Оба. В ночь с тринадцатого на четырнадцатое число Шерлок берет бутылку вина, усаживается на подоконник и пьет из горла, глядя сверху вниз на освещенную улицу. «Хоть бы снежинка пролетела», — думается ей. На душе противно до ужаса и, к собственному омерзению, безумно хочется обниматься — прижиматься к человеку, абсолютно любому, чувствовать его тепло и дыхание. Но человека нет. Потому что мозгов нет. И чувства такта и меры тоже нет. Джон не может уснуть очень долго и решает, что не сейчас — так никогда. Он встает с постели и идет в комнату к детективу. — Пить в одиночестве — признак алкоголизма, — довольно угрюмо отмечает доктор. — Ах, так мы заговори-или спустя столько времени! — Да ты пьяная, солнце, — то ли удивленно, то ли укоризненно констатирует Ватсон, подходя ближе. — Я выпила бутылку вина, конечно, я пьяная, капитан Очевидность. — Шерлок фыркнула и окинула пустой сосуд неопределенным жестом. — И что ты сделаешь? Положишь спать? — Именно это я и сделаю. — А сам-то что? Уйдешь, понадеешься, что наутро не вспомню? Доктору становится смешно и грустно одновременно — лицо у нее и впрямь пьяное и уставшее. — Я лягу рядом. Тебя так устраивает? Я лягу рядом, а с утра буду лечить тебя, потому что башка у тебя будет трещать нещадно. — Я с похмелья не болею. Но один разочек можно. Джон смеется — у него нет сил на нее злиться. Она слишком искренне мучается, это по ее лицу видно, и хочется сразу попросить прощения. — Давай, ложись. — Как скажешь. И они засыпают рядом. Перед тем, как отрубиться, Шерлок довольно долго рассказывает Джону, как хочет, чтобы он был счастлив, и что сделает все возможное, и что виновата, и что очень жалеет, но считает, что сделать ту запись было самым разумным решением. Наутро ей, несмотря на сказанные вечером слова о том, что «не болеет», плохо, но к полудню становится лучше — конечно, не выздоровеешь тут, когда твой доктор не отрывает от тебя глаз, обнимает при каждой удобной возможности и говорит, что любит, даже чаще, чем обычно. Потому что четырнадцатое февраля — День влюбленных. Их день, и пусть они хоть тыщу раз поссорятся — все равно их.