На Бейкер-стрит не спят

Луиза с некоторых пор ненавидела квартиру 221B по Бейкер-стрит. Но, тем не менее, утром 29 января звонок телефона разбудил ее именно там. Девушка поморщилась и натянула на голову подушку. — Нет, Боже, нет, только не сейчас, только не сейчас… — Но все же потянулась к мобильному. — Брат. — Утра, сестра, — поприветствовал веселый голос с той стороны провода. — Извини, что так рано, но мне нужна твоя помощь. Дело. — Тебе? Моя? — язвительно отозвалась Луиза. — Зачем тебе моя помощь? Это ты в маму, а не я. — Лу, не врубай ребенка. Слушай, я могу, конечно, сам справиться, но с тобой будет быстрее. Хочу успеть. Ты хоть помнишь, какой сегодня день? — Вторник? — ухмыльнулась девушка. — Среда, вообще-то. Но ты прекрасно поняла, о чем я. Конечно же, она прекрасно поняла, о чем он. Не могла не понять. Девушка вздохнула и нехотя вылезла из-под одеяла. — Ну ладно, Оз, — примирительно произнесла Луиза в трубку, — только ради тебя. Не ради страны, а ради тебя, чтобы мы с тобой не стали, как мама с дядей. Verstehst du? — Ферштихен-ферштихен, немка моя доморощенная. Ты где сейчас? Я могу заехать. — Дома, где же еще, — хмыкнула девушка, прошлепав в кухню босыми ногами. В зеркале она мельком обратила внимание на свое отражение и не сделала никаких хороших выводов: волосы так быстро не распутать (надо их вообще остричь, слишком отросли, и перекрасить — собственный естественный пепельный успел осточертеть), синяки под глазами придется замазывать (впрочем, Освальд все равно заметит), да и вообще, видок помятый и не выспавшийся. — Где именно — «дома», юмористка? — У меня один дом. — Ну-ну. Так что, Бейкер-стрит? — Бейкер-стрит. В трубке повисла тишина. — Ты одна? — Что за тупые вопросы, Освальд? Конечно, я одна, за исключением блуждающих тут призраков загубленных мамочкой и папочкой душ. — Луиза. — Извини, глупость ляпнула. Не выспалась — жуть. Виновата. Тебе заварить кофе? — Давай, я тоже не выспался — с четырех утра на ногах. Буду через двадцать минут. До встречи. Лу отложила телефон и поставила на плиту чайник. Утро начиналось как нельзя лучше. Выйдя в гостиную, она пару секунд посмотрела на фотографию на стене. Папа и мама. Молодые еще совсем. В смысле, отец еще почти не седой и мать без морщин в уголках глаз. Так-то разницы почти не видно. Черная лента в углу фотокарточки немного портила композицию, но что поделать — так надо. Непонятно, зачем, правда. Мама, увидев это, явно фыркнула бы и задвинула короткую, но исчерпывающую речь о людских предрассудках и тупых бессмысленных обычаях. Бесславная смерть, подумала Луиза. После всего, что было, автомобильная катастрофа — скорее насмешка высших сил. Девушка закатила глаза от осознания бессмысленности собственных рассуждений и быстро прошагала в спальню. — Вставай и одевайся, — безэмоционально произнесла она, кидая скомканную одежду на занятую сторону кровати. — Скоро тут будет мой брат. Не хочу, чтобы он что-то подумал. — Ты долго будешь меня гнать? — поинтересовался мужчина, продирая глаза. — Пока ты не перестанешь ко мне являться по вечерам. Так что все зависит от тебя. — Ты могла выставить меня еще вчера. — Могла, но зачем лишать тебя удовольствия? Мне не в лом. Я социопат, знаешь, нет? — Ты выбесила врача, и он поставил тебе этот диагноз в медицинскую карту, чтобы отделаться. — Тоже мне, умник нашелся, — скривилась Луиза. О том, что это чистая правда, она решила умолчать. — Быстрее собирайся, я не хочу попасть в неловкую ситуацию. — Как скажете, ваше Высочество. Девушка лишь вновь закатила глаза и скривилась. Жизнь Луизы Люси Холмс-Ватсон летела к чертям собачьим уже давно. Кажется, с самого начала, хотя это совсем не так. С годами она все больше убеждалась, что гипотеза, будто она в папу, а Освальд в маму — обыкновенное заблуждение. Уж скорее они оба в маму. Только брат научился с этим мирно жить, а она — нет. Слушая в детстве и юности мимолетные упоминания о том, что Шерлок когда-то давно употребляла наркотики и отвергала общество, Луиза не принимала это всерьез — да нет, мама не могла быть такой, это же мама, ее любимая мама, которая разрешала гулять допоздна, ни разу не повысила голос при детях, смеялась над их школьными историями и учила дочь играть на скрипке. Иногда Лу казалось, что она сама родилась, уже умеючи играть — по крайней мере, играть она умела, сколько себя помнила. Примерная папина дочка, которая закатывала глаза (прям как только что) на все выкрутасы мамы и старшего брата и не могла понять, как у них получается уходить в чертоги, зарываться в работу, идти против общественного мнения — теперь она сама запуталась, безумно запуталась, и сейчас жалела, что не успела расспросить маму, как ей с этим жить. Потому что, как оказалось, Луиза тоже такая же «умная», такая же «ненормальная», как и остальные Холмсы. Разница лишь в том, что дошло это до нее в двадцать один, а не в три, как до родичей. Луиза Люси Холмс-Ватсон не знала, чего она хочет и хочет ли вообще. Она понятия не имела, что с ее жизнью будет дальше, станет ли она наркотически зависимой, или, как старший брат, пойдет служить на благо страны, или получит высшее образование — труда это ей не составит, но все равно как-то противно. Луиза не могла даже определиться, любит она больше кофе или чай, кошек или собак — у нее не было постоянства никогда и ни в чем, будто она — неумелый канатоходец, с трудом балансирующий на грани. И каждый раз, закрывая глаза, она видела зияющую дыру внизу, в которую нужно постараться не упасть. Канат был ее «пустым самолетом». Луиза не знала, любит ли мужчину, который приходит к ней без звонка каждый вечер вот уже год. Ей было немного плевать, почему он так упорно является после всех колких слов, которые она произнесла. Было плевать, почему он не нашел себе другую девушку, которая была бы не такой шизанутой и искренне его любила и заботилась. Было не плевать на то, что ей хотелось, чтобы он продолжал приходить. И именно поэтому она не выгнала его ни вчера, ни позавчера, ни два дня назад. Было ли это любовью — черт знает. Впрочем, о его существовании все равно никто узнать не должен — или, по крайней мере, о его фамилии. — Луиза? — Да? — Почему ты так не хочешь познакомить меня с твоим братом? — Потому что ты Мориарти, Мориарти. Чуешь подвох? Яблочко от яблоньки, Сирил, знаешь поговорку? — По паспорту — Мэйсон. — Да кого интересует, что там по паспорту? Ты Мориарти по факту. Так что выметайся. — Я не виноват, что мой отец насолил вашей маме. — Так я тоже, но я же молчу. Дверь там, Сирил. — Луиза, ты любишь меня. — Вон. — Луиза? — Три секунды, и я тебе врежу. Поверь мне, это будет больнее, чем я бью словами. На выход.

***

— Привет, мам, — усмехнулся Освальд. Два могильных камня встретили его звенящей кладбищенской тишиной. Еще год назад голые прямоугольники земли успели густо зарасти всякой зеленью. — Я к тебе. Извини, но это не отца ушей разговор… Меня очень беспокоит Луиза. Она потерялась. Боюсь, как бы она, по примеру Эвер, не сбилась с пути. Нет, я знаю, что она не опустится до уровня Эвер, но все же. Боюсь, что не в силах ей помочь. Как бы она не утонула в собственных рассуждениях. У нее нет никого, кроме меня — хотя я прекрасно знаю, что каждый вечер к ней приходит какой-то мужчина. На вид двадцать пять лет, ухоженный, темноволосый, рост примерно метр восемьдесят. Я мог бы навести справки, но не хочу ее смущать. Если она мне не рассказывает, значит, не моего ума дело, так? Извини, не принес цветы — забыл кошелек дома, замотался по работе. Лу очень мне помогла. Сногсшибательна, как всегда, не знаю, почему мы думали все эти годы, что она от тебя ничего не переняла. У вас с отцом сегодня годовщина знакомства — не помню, которая. Сороковая? Да, кажется, сороковая. Юбилей. Что же, вы вместе — хоть какой-то плюс в смерти: все важные даты — вдвоем и только вдвоем, годовщины, дни рождения, Рождество, Новый Год. Передай привет отцу от меня. Луиза сказала, что придет позже — не знаю, соврала ли, она не любит сюда ходить. И Освальд ушел, мягко улыбнувшись, как умели улыбаться только он и его отец. Тем днем на кладбище посетителей больше не было.