На Бейкер-стрит не спят

Шерлок больно. Цепи («Ну что вообще за Средневековье в двадцать первом веке!») больно жгут запястья, мышцы рук ноют от веса собственного тела Холмс («Ну, хорошо хоть, я не мужчина, у тех-то туша потяжелее будет…»), колени содраны в кровь («Увидь я себя, когда это кончится, со стороны — подумала бы, что шлюха, которая всю ночь драила у кого-то полы…»). Волосы («Черт, точно остригу!») закрывают обзор, ей остается лишь разглядывать мокрый каменный пол. Больно очень. Но жить можно, потому что она допустила это сама, и потому что это ради дела, и потому что от боли чисто физической она умела абстрагироваться. Бьют — и бьют. Больно, да. Когда мысленные язвительные комментарии по поводу своих коленей и волос перестают помогать, позволяя боли от ударов проникнуть в сознание, детектив (детектив ли еще?) пускает в ход самую действенную мысль, которая если не поможет держаться — не поможет ничто. «Это ради Джона Ватсона. Ты делаешь это ради Джона Ватсона. Ты умерла ради Джона Ватсона». Ехидный внутренний голос тут же протянул противное «Ну, не совсе-ем…», но женщина прогнала эту мысль. Ради Джона Ватсона в том числе. И ради миссис Хадсон, и ради Грэга Лестрейда, и ради Молли Хупер. Но в первую очередь, наверное, ради Джона Ватсона. Застрелиться и упасть в Темзу — что может быть трусливее и глупее в глазах репортеров? Шерлок Холмс ушла опозоренной, оклеветанной, и она надеялась, что ни Джон, ни миссис Хадсон, ни Грэг Лестрейд (чувства которого внезапно стали для нее что-то значить) по ней не тоскуют. Глупо, конечно, полагать, что самые близкие поверили в то, что она все эти годы просто каким-то таинственным образом прикидывалась гениальной. Лестрейду, знавшему ее с, по сути, малолетства, это вообще почти невозможно, Джону, так долго жившему с ней под одной крышей — тем более. Но она надеялась, искренне и по-настоящему, что им больно не так, как ей сейчас. В голове всплыл образ собственного некролога. «Шерлок Холмс, двадцатитрехлетняя детектив-феномен, официально признана»… Даже возраст объявили, сволочи. Шерлок терпеть не могла, когда трубили о цифре у нее в паспорте. Например, выглядела она на все тридцать. Сейчас ей, впрочем, уже двадцать пять, и скоро, судя по нарастающей боли, некролог придется писать еще раз. По крайней мере, изменив ненавистную циферку. Перед глазами опять зачем-то Джон. Они даже толком напоследок не поговорили — доктор вышел из морга с твердым «Людей берегут друзья». «Вот видишь, — опять подбадривает Холмс себя, — он сам сказал. Ты его уберегла. Ты достойный друг, Шерлок, и он бы тобой сейчас гордился». Ага, как мамочка, гордился бы. Смешно и больно. Во время кратковременной передышки ей удается подвести измученный взгляд на своего палача. В голове сверкает луч надежды. Пара слов на ухо — и бугай с криком «Я знал, мразь!» выбегает из камеры. Сидящий в углу надзиратель встает и слишком уж знакомой походкой шагает к ней, говоря что-то по-сербски, ей даже не интересно, что. Затем властная рука тянет вверх ее и без того спутанные волосы. — Слушай сюда внимательно, сестрица. Лондон в опасности, готовится теракт, так что собирай пожитки — каникулы кончились, пора возвращаться на Бейкер-стрит. Истрескавшиеся губы трогает фирменная ухмылка. В игру.

***

— Ну, а что там Джон? Ты с ним связываешься? — Да вот каждую пятницу в МакДональдс вместе ходим. Шерлок ухмыльнулась, поправляя прическу перед зеркалом. Мысленно она благодарит неизвестного серба за то, что не бил в лицо. — Ну что, настало время вернуться на Бейкер-стрит к нему. Выпрыгнуть, так сказать, из торта. — Да, только вот он там больше не живет. Два года прошло, Шерлок. У него новая жизнь. — Какая жизнь? Меня же не было! — легкомысленно закатывает глаза женщина. Входит Антея с пальто. — Самая что ни на есть нормальная, сестрица. Он даже женится, насколько мне известно. — На ком? Вас же не было! — очень к месту шутит Антея. — Майкрофт, как думаешь, не время ли ее уволить? — на удивление резко выдает Холмс-младшая, пытаясь не показывать, что у нее внутри что-то екнуло.

***

Мориарти поступил благородно, назначив Шерлок встречу на берегу Темзы. Он не знал, насколько облегчил и в то же время стократ утяжелил два года ожидания Джону Ватсону. Конечно, ведь почти будничное «Прощай, Джон» в телефонной трубке не сравнится с реальным созерцанием того, как она, например, выпускает пулю себе в лоб, или прыгает с крыши, или еще бог-весть что. Статус «пропала без вести» полтора года и «признана мертвой» еще пол — это было, наверное, гуманнее, ведь у Джона была хотя бы надежда когда-нибудь еще увидеть заветное «ШХ» в конце сообщения, или почувствовать ставший привычным запах сигарет, или услышать характерный стук низких каблуков лакированных туфель — хоть что-нибудь. Шерлок Холмс была ему другом, да, но иногда друзья занимают в жизни больше места, чем родные и любимые. Когда она ушла, жизнь опять утратила обретенный вместе с этой дружбой смысл. Джон никогда не забудет, как невзрачная официантка медленно сняла очки, внезапно перевоплощаясь из незнакомой девушки в самого ожидаемого, но ненавистного ему человека на свете. — Удивительная штука — юбка-карандаш, — усмехнулась тогда Шерлок Холмс, — она придает пикантности любимым, но обезличивает официанток в дорогих ресторанах. Тогда безумно хотелось ее ударить, очень больно и в нос, как мужчину, но доктор Ватсон ограничился лишь пощечиной, потому что солдат — он уяснил давно, — не имеет право причинить вред женщине. Безоружной — точно. «Я бреюсь не ради Шерлок Холмс!» — выкрикнет он из ванной на следующее утро. «О, твой новый слоган?» — шутливо улыбнется Мэри в ответ, и Ватсон улыбнется тоже — в принципе, почти счастливо. И они сидели на Бейкер-стрит несколько вечеров спустя — Джон потерял счет времени и с разрешения Мэри остался ночевать. Никакой неловкости. Никакого подтекста. Просто двое лучших друзей. — Так что, она тебе нравится? — внезапно поинтересовался у бывшей сожительницы Ватсон. — Кто? — не поняла Шерлок. — Мэри. — Слушай, шутки про мою ориентацию, конечно, стали мэйнстримом, но от тебя, да еще и по отношению к собственной невесте… — Да я не о том, — рассмеялся Джон. — Одобряешь, я имею в виду? — С чего вдруг тебе нужно мое одобрение? — Мне не нужно одобрение. Мне нужно мнение. — С чего вдруг тебе нужно мое мнение? — Ты мой друг. Мне интересно, что о моей избраннице думает мой друг. — Что же, она неплоха. Умна, красива, насколько я могу оценивать. Не понимаю только, с чего ты решил жениться, но это твое дело. — Влюбился, — пожал плечами доктор. И не соврал. Новость о том, что Шерлок теперь можно звать мертвой, застала его врасплох. Джон несколько дней ходил на работу и с работы, будто в трансе, и не мог понять, почему же так дико больно, ведь ее как прошлые полтора года не было, так и сейчас нет, и ничего не изменилось. От понимания, что ее больше не существует (то есть, совсем, нигде, и она не смеется, не дымит своими противными сигаретами и не задалбывает никого своим повышенным чувством собственной важности) становилось очень, очень… одиноко. Будто теперь у него совсем отобрали этого человека — такого восхитительного и удивительного, такого… «Любимого». Осознание пришло абсолютно внезапно, среди ночи, когда Джон лежал один в своей огромной постели, смятой только с одной стороны. «Черт, да я же влюблен в Шерлок Холмс», — в один момент понял он, и от этого стало еще хуже. «Давно?» — задался он вопросом и пришел к односложному ответу: «Да». Очень давно. И это было бы так, как бы оно там ни сложилось. Но это была именно влюбленность, а влюбленности имеют свойство быстро проходить и заменяться другими. На смену Шерлок Холмс пришла Мэри Морстен, заполнив собой пустоту внутри. А потом Шерлок Холмс вернулась, чтобы постепенно превратить забытую влюбленность в самую настоящую любовь. Как Джон думал, безраздельную. Но пока до этого еще далеко, и они всего лишь сидят на Бейкер-стрит, как друзья, и Ватсон смеется над собой — «И это в нее я, дурак, влюбился. Хорошо, что сейчас я к ней ничего не чувствую», — Свадьба меня пугает, сказать по правде. Я даже танцевать-то толком не умею. — Ну, это дело решаемое. У тебя всегда есть я. Доктор вытаращился на нее. — Ты? Учить меня танцевать? — Что не так? Я довольно долго профессионально занималась. — И что же случилось, интересно? — Скучно стало, — передернула плечами Холмс, вскакивая из кресла и подходя к магнитофону. — Давай, поднимайся, сейчас будет первый урок. — Ты серьезно? — Похоже, будто я шучу? Давай, все равно придется. — Мэри будет ревновать. — Да ради Господа-Бога, мне пол сменить, чтобы ты перестал стрематься? По мне даже почти не видно, что я женщина! — Шутка зачтена, — прыснул Ватсон, почему-то перестав ломаться и поднимаясь с места. Из магнитофона полилось что-то фортепианное. — Положи руки мне на талию. — Джон от такой просьбы пришел в ступор, и Холмс закатила глаза: — Талия, доктор, — она отмерила пальцами на своих боках расстояние от эдак шестого ребра почти до бедер, — это вот это, и при танце женщину или ее временный заменитель держат именно там! Ватсон рассмеялся и все-таки приобнял ее. Шерлок положила руки ему на плечи. — А теперь просто старайся повторять за мной. И Джон постарался. Но у него не получилось. — Господи, Джон, мы напарники! О чем идет речь, если ты даже в таком простом деле не можешь мне довериться?! — Доверяюсь. Мне неловко. — Просто вспомни про Букингемский дворец, поблагодари высшие силы, что я полностью одета и танцуй со мной. Звучит очень вызывающе, но внезапно успокаивает. И они танцуют, смеясь от странности происходящего, и Шерлок немного не понимает, почему Джон постепенно сжимает ее талию сильнее.

***

— Шерлок? Детектив сидит в кресле с ногами, читая в Интернете какую-то статью, и невразумительно мычит, давая понять, что слушает. — Научи меня танцевать, — почти шепчет Джон, улыбаясь, и усаживается к ней на подлокотник. Холмс подводит на него смеющийся взгляд: — С удовольствием.