На Бейкер-стрит не спят

— Шарлотта. Женщина, сидящая перед зеркалом, даже взглядом мужчину не удостоила: — Ну, привет, горячо любимый полуродственник, — ухмыльнулась она, взяла в руки алую помаду и несколькими движениями нанесла ее на губы. — Ты пела прекрасно, — сухо, но, очевидно, искренне сообщил нежданный гость, усаживаясь на нечто, отдаленно напоминающее стул. В этом клубешнике, сказать по правде, вообще все напоминало себя лишь отдаленно — и предметы, и еда, и даже его горячо любимая кузина, с которой они так хорошо ладили. Или все еще ладят? Неясно. Как бы там ни было, пока он являлся первым из семейства, с кем Шарлотта снизошла до разговора. — Ты отметил, надо же, — хмыкнула женщина, распуская из прически темно-рыжие волосы, чтобы, впрочем, собрать их обратно. — Конечно, отметил. Ты всегда отлично пела, и стиль… твой. Шарлотта внезапно убрала руки от волос и стукнула ладонями по шаткому туалетному столику. — Мой? Братишка, ты издеваешься?! Да… да черт, будь откровенным хоть ты! — Я откровенен, Шарлотта. Всегда, — спокойно ответствовал мужчина. От его невозмутимости пыл кузины тут же поугас, и она обернулась, сжав губы в тонкую полоску. — Ты ведь осуждаешь меня, верно? Как и все они. Мама, отец, все. От меня ждут не этого, верно? — Ты сама ждешь от себя не этого, раз уж твой разум видит такое отношение со всех сторон. Они, как и я, просто хотят вернуть тебя в семью. — К чертям семью! — вновь стукнула кулаком по столу Шарлотта. — Да как же вы не понимаете?! Я несчастлива в этой семье, я лишняя, слышишь?! — Повтори это еще раз и гордись собой! — позволил себе немного повысить тон ее кузен и встал, начиная расхаживать по комнате. — Твоя мама места себе не находит… — Это мама! — прервала его женщина. — Это то, что мамы делают — они беспокоятся! Всю жизнь! Твоя мама тоже за тебя беспокоится! — Потому, что я на службе рискую собой. Но я, заметь, звоню домой каждый вечер. Каждый, черт возьми! А ты? Ты что делаешь для родных, которые хотят о тебе позаботиться?! — окончательно сорвался на крик мужчина. — Освальд! — возмущенно вскрикнула Шарлотта, поднимаясь со стула. — Что?! Я говорю неправду?! — Ты строишь из себя святую невинность и ставишь себя в пример, это намного хуже! Да я даром вам всем не нужна, доброжелатели хреновы! Понимаешь?! Даром! — А, по-моему, кто-то просто решил выпендриться и покорчить из себя бунтарку! Белая ворона в роду Холмс, как же! Да Лу в свои пятнадцать уже больше выбивается, чем ты! Какой у тебя результат теста?! Сто девяносто, если не ошибаюсь? — Сто девяносто два! — выплюнула Шарлотта так ядовито, будто признала что-то постыдное. — Так что я достаточно умная, чтобы сама решать, чего я хочу! А хочу я, — она окинула широким жестом пыльную прокуренную гримерку, — вот этого! Этого, понимаешь?! Я счастлива! Я самодостаточна! Я за полгода у родителей или у кого-то еще не взяла ни пенни! Понимаешь, Освальд?! И тут я не Шарлотта Холмс, дочь «самих», а Шарлотта Холмс — «та самая Шарлотта Холмс», видишь разницу?! Советую и тебе попробовать, кайфовое чувство! — Ты ставишь мне в упрек то, что я не отрекаюсь от своих родителей?! Сестричка, да ты сама себя не слышишь! — А, может, это у кого-то здесь устаревшая система ценностей?! — А, может, здесь кому-то стоит пересмотреть приоритеты?! Шарлотта, мы тебе нужны! Мы все! И ты нам тоже нужна, слышишь?! Ты можешь говорить что угодно, но мы примем тебя! Черт, Шарлотта, у тебя же есть высшее образование! — отчаянно прибавил он. — К чертям образование! Тебя отец послал, верно? — с отвращением фыркнула женщина, опускаясь обратно на шаткий стул. — Твой отец сказал, что это — твой осознанный выбор и что отныне ты по собственному же решению выходишь в открытое плавание. Но, веришь, при следующей нашей встрече седины у него на голове стало гораздо больше. — Его кузина поморщилась. Освальд сделал глубокий вдох и выдох. Успокойся, Холмс-Ватсон, просто успокойся. Это же Шарлотта. Всеми любимое солнышко Шарлотта, которая в средней школе подсказывала, как ухаживать за девчонками, и которая помогала готовиться к экзаменам, несмотря на то, что должна была готовиться к своим. Шарлотта, с которой вы воровали конфеты из кухонного шкафа, когда ночевали вместе. Шарлотта, которая была тебе лучшим другом с самого мальства. «Шарлотта, милая Шарлотта, ты сама потом будешь об этом жалеть…» Освальд сделал пару шагов, застыл перед кузиной, посмотрев прямо в ее затуманенные злостью и капелькой алкоголя глаза, и уперся кулаком в стол. — Я просто хочу сказать. Шарлотта, я зол на тебя за сказанное сейчас… — Речь давалась с трудом, и он чеканил слова, при этом мягко поднимая и опуская кулак на столешницу, борясь с желанием, видимо, ударить. — Но ты должна знать, что ты все равно моя плоть и кровь, и я люблю тебя. Можешь не звонить родителям, никому, но, Шарлотта. Послушай. Если что-то будет нужно. Если вдруг передумаешь. Если просто захочешь поговорить, ты… Ты знаешь мой номер телефона. Просто позвони. В любое время дня и ночи. Хорошо? — Отлично, — сквозь зубы процедила женщина, которую его речь, казалось, не тронула. Освальд кивнул, скупо ей улыбнулся, развернулся и ушел из гримерной, оставив дверь неприкрытой.

***

— Алло? — Оз… Оз, пожалуйста… — Шарлотта? Шарлотта, ты плачешь? — Да. Не обращай внимания. Забери… меня отсюда. Умоляю. — Откуда? Шарлотта, что произошло?! — Клуб. Все тот же… Просто забери, хорошо?.. — Тебя кто-то обидел? Я уже в пути, скоро буду! — Все… хорошо. То есть, все плохо, но физически все хорошо… Освальд, ты даже не представляешь, насколько я это ценю. — При встрече обязательно расскажешь. Только не вешай трубку. — Хорошо… Спасибо, дорогой полуродственник.

***

— Ненавижу понедельники, — надула губы Луиза, кутаясь в пальто. — Ненавижу больницы, реабилитационные центры — тем более. Не-на-ви-жу. — Чем тебе успели реабилитационные центры насолить? — усмехнулся Освальд, шагая навстречу автоматическим дверям. Лу пожала плечами и догнала его. — Там все такие из себя, делают вид, что несут добро в этот бренный мир. Фу. — Ты тоже несешь добро в этот бренный мир, — отметил мужчина, и они вошли внутрь, тут же натыкаясь на нечто вроде вежливой и красивой регистратуры. — Здравствуйте, — очаровательно улыбнулся Холмс-Ватсон девушке за стойкой. — Мы пришли проведать пациентку. — Назовите ее полное имя, пожалуйста, — сверкнула белоснежной улыбкой сотрудница в ответ. — Шарлотта Шерлок Холмс. — Так, посмотрим… Шарлотта… Шерлок… Да, числится. А это… — она снизила голос до полушепота. — Это совпадение?.. — Нет, — грубо ответила нахмуренная Лу. — Нам можно пройти? — Да, если ваши имена есть в списке. Продиктуйте, будьте добры. — Освальд… Чарльз… Холмс-Ватсон. — Глаза девушки округлились, но она решила воздержаться от комментариев, лишь вписав имя в строку поиска. — Да, есть. Удостоверение личности? — Права. — Отлично. Леди? «Леди» закатила глаза и начала диктовать, видимо, пытаясь скосить под французский манер: — Люи-иза… — но тут же получила пинок от старшего брата и протараторила нормальным тоном: — Луиза Люси Холмс-Ватсон, в базе числюсь, Бога ради, просто пропустите меня к старшей сестре, пока я никого тут не убила на ночь глядя! Позже Оз, буквально волоча ее по коридору, повторит в очередной раз: — Правило номер семь: никогда не грозись убить кого-нибудь в государственных учреждениях! — Посмотрим, — бесцветно отозвалась девушка и, видимо, хотела сказать что-то еще, но увиденное впереди тут же отвлекло ее внимание. Освальд расцвел в улыбке: — О наипрекраснейшая рода Холмс, почем не освещают твои ясны очи сей темный коридор? Отчего невесела, и власы твои утратили огонь? Шарлотта в больничной коляске, на которую крепилась капельница, рассмеялась: — Да что-то давеча супостаты заморские забавой сочли пронзить тонкое тело девичье металла куском до большущей скорости разогнанным, вот и не светится, касатик, не горится, родный. Луиза, наблюдавшая за этим безобразием, меланхолично подытожила, подпирая стеночку: — Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Шарлотте… и… — взгляд на многозначительно вскинувшего брови Освальда, — ком-то там еще. Все трое рассмеялись; брат и сестра Холмс-Ватсоны подскочили к кузине, обнимая ее по мере физических возможностей. — Ну, как ты? — сочувственно поинтересовалась Лу, улыбаясь. Шарлотта отмахнулась: — Чувствую себя инвалидом. Ничего-ничего, прорвемся, мы, Холмсы, народ живучий… — Весь центр в себя влюбила? — лукаво, но абсолютно беззлобно поинтересовался Оз, перенявший на себя управление коляской. Рыжая театрально вздохнула: — Пока только треть. Но еще не вечер! Мне тут еще месяц минимум торчать, а там… кхм… и огонь… власам… вернется… черт, братец, как же ты хреново это сказал. — Знаю, — улыбнулся Освальд. — Не сомневался, что ты оценишь уровень хреновости моего мастерства стихосложения. Куда? — Сто тридцать пятая. Почто явились, Холмс-Ватсоны? Ужто с делом не справляетесь? — Мы не можем просто хотеть тебя проведать? — вскинула брови Лу. — Я здесь уже две недели, и ни слуху ни духу, а тут — прямо всем скопом. Не снизойдете же до пострадавшей, пока не понадобится. — Не неси чепухи, — отфыркнулась девушка, протягивая кузине папку. — На, глянь, что думаешь. Шарлотта с ухмылкой закатила глаза. — Все-таки не справились… так-так-так… — Ее лицо из веселого тут же стало сосредоточенным, и Холмс-Ватсоны смогли увидеть, насколько же она все-таки, и вправду, плохо выглядит: землистый цвет кожи, круги под глазами, усталость в движениях. Листая материалы по делу, она тихо прибавила: — Если прямо по правде, то я не знаю, сколько мне еще тут торчать… и это меня беспокоит, и даже, прямо скажем, далеко не «чуть-чуть». — Старший инспектор Холмс, Ярд от вас, смею заверить, никуда не денется, — задорно ответил Освальд, которого ее серьезность немного покоробила. Шарлотта невесело хихикнула: — А вот до старшего инспектора мне еще жить и жить, братишка, жить и жить… Холмс-Ватсон неловко поморщился. — Ну, э-э… Женщина нахмурилась, а затем перевела на него удивленный взгляд: — Что — «э-э»? — В общем, дожила. — Чего-чего? — Ты теперь старший инспектор Холмс, вот, «чего». Нас сюда поэтому так срочно в шею и погнали… Ты, типа, доблесть проявила, заслуги, блестящий ум, все дела. Поздравляю. Шарлотта на секунду застыла в прострации. — То есть… эм… я… «над тобой» теперь? — Что-то вроде. Холмс расплылась в улыбке и сделала победный жест: — Наконец я буду гонять тебя за кофе! Прекрасно! Восхитительно! Папочка будет в ярости! — Твой папочка был в ярости, когда ты в клубе пела, — вставила свои не в меру прямолинейные пять копеек Луиза. — А сейчас он на седьмом небе. А Оза грозится со свету сжить, потому что этот безответственный позволил тебе словить пулю. — Лу-Лу, иногда лучше жевать, чем говорить, — хохотнула Шарлотта. — Отличная идея, кстати. Питаться охота, этот умник меня на расследования таскает, как на работу… — Вот только не заливай, что тебе не нравится. — Какая разница, нравится ли мне, если это не отменяет того факта, что я недоедаю и недосыпаю? И троица, смеясь, задвигалась по коридору к кафетерию. Они, конечно, могут говорить что угодно, и сетовать друг на друга, и грубить, и даже стучать друг перед другом по столу в затхлой гримерке задрыпанного клубешника, но, как бы там ни было, все избранные дороги приведут их сюда — в место, где братья и сестры, потерянные и отбившиеся, забытые и уничтоженные, сходятся опять, чтобы снова быть, как и годится, одной семьей. И весь вечер Шарлотта, до того подыхавшая от боли и скуки, будет смеяться над шутками своих «полуродственников»; Луиза ненадолго забудет и о странной, «неправильной» любви, и о том, что потеряла родителей, о своем призрачном канате — обо всем. Освальд же, который хоть и не по возрасту, но по ответственности всегда был самым старшим, не сможет нарадоваться: его девчонки, которых так бросала жизнь, здесь, а, значит, все будет хорошо. И все будет.