На Бейкер-стрит не спят

Насупленная Шерлок сидела в кабинете. Ее брат тем временем вел беседу с классным руководителем, стараясь держать беспристрастный вид. — Мистер Холмс, вы же понимаете, что это неприемлемо… — Увечья нанесли моей сестре, а не наоборот. — Да, но она сама полезла в драку! — Думаю, у нее был для этого повод. — Мистер Холмс, насилие не оправдывается никакими поводами! — Кажется, мы снова возвращаемся к тому, что это моя сестра в итоге попала в травмпункт. За этим увлекательным диалогом мужчины не заметили, как девочка с тихим утробным рыком встала с места и вышла из комнаты. Пустой коридор, пустая гардеробная. Быстро кое-как натянув на себя черную ветровку с фирменной нашивкой «City of London school for girls», юная Холмс вылезла через окно — не столько из необходимости, сколько из чистого бунтарства. Вечерний город встретил влажными тротуарами и запахом дождя. Шерлок это все, конечно, любила — изморось, бьющую в нос ночную свежесть, но сейчас она злилась настолько, что вместо того, чтобы по привычке заглянуть в глаза своему отражению в луже, с яростью ударила по воде ногой. Как же ее все это бесит. Люди, школа — все. Какого черта она вообще должна учиться с этими отсталыми вещам, которые и без того прекрасно знает (даже несмотря на то, что учится классом старше, чем предписывал возраст). Какого черта они вообще к ней лезут. Какого черта даже взрослые не могут ее понять, и какого черта звонят ее родителям и ей выносят выговор, хотя на самом деле она является пострадавшей. Где-то спустя полчаса быстрого шага Холмс доходит до станции метро «Кэннон-стрит» и проходит внутрь, чтобы сесть на желтую линию и ехать, пока хватит нервов. Какого хрена, думает она, какого хрена надо выслушивать нотации о том, что бить людей нельзя. Почему нельзя, в сущности? Почему ты не можешь бить тех, кто не вызывает у тебя никаких эмоций, кроме ярости и отвращения? Конечно, только психи бьют тех, кто им безразличен, и только твари дерутся с теми, кто делает им добро, но если эти ублюдки уже много лет не дают ей жизни — почему бы и ей не причинить им боль? «Относись к людям так, как хочешь, чтобы они относились к тебе», — строго наставляет мамочка, а Шерлок внутри вскипает: ну так, конечно! Если человек тебе не нравится, значит, одно его существование заставляет тебя страдать, так? Значит, ты имеешь право отплатить тем же, и никто не помешает ему ударить в ответ. Как этим выродкам, которые ее поколотили, например. Правильно сделали, отмечает Шерлок, с чего бы вдруг им не дать сдачи зазнайке, бросившейся на них с кулаками? Людей в вагоне мало, и все они абсолютно тривиальны. Клерк, находящийся на грани развода с женой — впрочем, это временный кризис и до суда не дойдет, тем более, что у них трое детей. Учительница математики, у которой на днях умер кот — бедняжка в трауре, вон, и сейчас, увидев на социальной рекламе худенького, несчастного представителя усато-полосатого семейства полезла в сумочку за бумажными платочками. Старшеклассник, который едет на позднее свидание с девушкой, пытающийся показаться круче, чем он есть. Бесит. Все бесит. Шерлок выходит на какой-то станции, — ей плевать, на какой, — и шагает по улице туда, где, насколько помнится, должен находиться парк. В парке холодно, безлюдно и тихо, только вода в канале плещется. Очень и очень этот пейзаж гармонирует с настроением юной Холмс, и она некоторое время стоит на арочном мостике, впитывая это промозглое одиночество в себя. Ей же с этим всю жизнь быть, верно? С одиночеством. Ей многие говорят, что она гений, а гении всегда одиноки — об этом Шерлок читала в книжках. Но Майкрофт тоже гений. А он, кажется, не одинок. Или все-таки да? Поди, разберись. Вскоре парк ей наскучивает, и она быстро идет по улице обратно. Там меланхолия отступает и опять накрывает злость. Сколько она бродит? Час? Майкрофт уже, наверное, хватился. Злится. Пускай злится, ему только на пользу пойдет. А что эти мрази? Дома, наверное. Спят, может быть. Или хрустят какой-то гадостью у телевизора за просмотром своих деградационных телешоу. А она бродит в этой дурацкой форменной ветровке по холодному, безразличному городу. Ярость захватывает настолько, что она опять рычит и бьет ногами первую попавшуюся дверь, сопровождая каждый удар тихим: — Ненавижу школу, ненавижу тупых подростков, ненавижу общество, ненавижу! А дверь внезапно распахивается. Пожилая женщина на пороге кажется довольно приятной, правда, она явно злится: — Юная леди, чем вам не угодила моя дверь? — Она под горячую руку попала, — фыркает Холмс. — Извините. — Может, тебе нужна помощь? — Мне никто не поможет уже. Такое не лечится. — Моя покойная бабушка говаривала, что чай лечит все. Проходи, если никуда не торопишься, мне все равно не хватает общения. Еще и бедро разболелось… И уже вскоре, выслушав за чашкой ароматного «Эрл Грея» сетование женщины на свое бедро, Шерлок расскажет о своей проблеме и сама — а кому еще-то? — Дорогая, тебе не стоит быть к ним такой строгой, — отмечает доброжелательница, отхлебнув еще своих травок из чашки. — Они всего лишь подростки. — Они ублюдки! — отрезает Холмс в свою очередь. — Это же были дети, миссис Хадсон! Заспиртованные! Которые могли бы быть живыми! Понимаете? Могли бы прожить жизнь! Родить еще детей! Но стоят заспиртованными на этой чертовой анатомической кафедре! Как можно над этим шутить?! — У этих мальчишек не такая тонкая душевная организация, как у тебя. Они толстокожие и не понимают того, что понимаешь ты. Да какая там тонкая душевная организация, отмахивается Шерлок в мыслях. Она и сама не понимает, как так вышло, почему ее чувства из-за такого пустяка вышли из-под контроля. Ведь так не должно быть! Это ее эмоции, и они должны слушаться ее и только ее! Раздражает просто безумно. Какого черта ее вообще беспокоят какие-то дети с какой-то анатомической кафедры? — Позвони брату — и можешь остаться ночевать. Разговор с Майкрофтом проходит быстро и бессодержательно: по сути, Шерлок просто дала ему понять, что жива и расплывчато — что домой сегодня не пойдет. Что думает братец об этой ситуации, она не знает и знать не хочет. И полчаса спустя девочка будет лежать на кровати в квартире наверху — на той стороне, которая ближе к окну, чтобы видеть свет уличного фонаря. Шерлок не знает, что именно в этой комнате именно на этой стороне кровати каких-то там десять лет спустя она будет обнимать одеяло, чтобы заглушить ноющую пустоту внутри. И что еще пять лет спустя именно тут она, завернувшись в простыню, будет приходить в себя от внезапного сближения с одним прелюбопытным военврачом. И что еще позже именно на этой половине кровати именно в этой квартирке каждое утро она будет просыпаться рядом с самым любимым мужчиной на свете — или, по крайней мере, зная, что он тут совсем недавно был и что очень скоро опять сюда вернется. А пока что ей в полудреме чудится, что она стоит на палубе огромного корабля с абсолютно живым ребенком на руках и говорит: «Тебя не заспиртуют, обещаю. Я не отпущу». И что бы этот сон значил?