На Бейкер-стрит не спят

Почему четверг так близко к пятнице, но пятница так далеко от четверга? Сирил Мэйсон, услышав этот шуточный вопрос когда-то в детстве, лишь пожал плечами: если вдуматься, пятница вовсе и не далеко от четверга. Да и в принципе такая постановка фразы некорректна: объекты могут быть расположены близко или далеко по отношению друг к другу, но и того, и другого в одночасье просто не может быть. Но он вырос и понял: еще как может. Особенно, если в роли «пятницы» выступает гениальная девушка, изначально относящаяся к «четвергу» предвзято. Не сказать, чтобы он у Луизы прямо жил. Не жил, конечно, хотя его зубная щетка лежала в ванной квартиры 221B уже давно — так, ночевал иногда. Или часто. Или даже слишком часто, не суть — все равно около четырех часов утра он всегда был вынужден уходить, чтобы заехать к себе домой, переодеться в свою одежду и поехать к себе на работу. На хронический недосып — плевать. Кофе сглаживает. Кофе и Луиза все могут сгладить. Двойной эспрессо начнет — стукнет по сердцу и по мозгам, заставив проснуться, а Луиза вечером закончит его дело, почти доведя одним своим присутствием рядом до сердечного приступа. Адреналин, все дела — как тут не сгладиться? Это, наверное, гены ненаглядного папочки: обычные отношения — скука, нужно запасть на ту, кто тебя почти презирает, и каждый вечер переться к ней для того, чтобы она потом с каменным лицом выставила тебя за дверь. Чего греха таить, это лицо и каменным просто восхитительно. Тем вечером Луиза никак не реагирует на открывшуюся дверь и продолжает с непроницаемым видом играть на старой маминой скрипке, читая текст с нотного листа. Сирил улавливает вверху страницы выведенное лаконичным почерком имя «Ирэн». Перед ним следует предлог — видимо, «для», но в силу своего ухудшающегося зрения он не был уверен. Холмс-Ватсон еще пару месяцев назад нашла несколько папок с композициями, которые в свое время писала Шерлок. Кто такая Ирэн, Мэйсон не знал и знать, по сути, не мог, но в мелодии было столько боли, что он почти готов был допустить, что когда-то эта самая Ирэн разбила великому детективу сердце. Впрочем, он знал, что звучание мелодии зависит от исполнителя. У Луизы что-то случилось, в этом не было сомнений: она выглядела уставшей, волосы, которые она пару дней назад остригла под каре, сбились и закрывали пол-лица; а еще звук, извлекаемый из старого инструмента ее умелыми пальцами, слегка дрожал. — У тебя руки трясутся, — растерянно констатировал мужчина вместо приветствия. Мелодия оборвалась. — Это называется вибрато, — тихо и грубо ответила Луиза, будто сомневаясь, откладывать скрипку или нет. Затем все-таки вздохнула и положила ее вместе со смычком в футляр. Сирил был уверен, что, не держи Лу своеобразную дипломатию, она обязательно добавила бы «болван». Но девушка лишь прошла в кухню, даже на него не взглянув, достала из шкафа виски и разлила по двум стаканам. Дальше молчали. На Бейкер-стрит опустился осенний вечер. Было темно, холодно и очень, очень тихо — видимо, ему так показалось из-за абсолютной тишины в его голове при взгляде на плотно сжатые губы девушки и ее пальцы, медленно вращающие стоящий на столе стакан. Что у нее произошло? Что она сказала бы ему, сложись все чуть-чуть иначе? Поссорились с братом? Тоска по родителям? День паршивый? Сирил мог строить лишь смутные догадки о том, что хотел бы знать даже больше, чем ответ на извечный вопрос «за что». И вправду, за что? За то, что у, с позволения сказать, отца в свое время сдали тормоза? Или за то, что он, руководствуясь мыслями о преемнике, фактически содержал их с матерью, тем не менее, заставляя сына считать себя наполовину сиротой? Или за то, что он объявился, а уже подросший Сирил покрутил пальцем у виска: псих какой-то! Даже если он и говорит правду, с какой бы стати Мэйсону, выросшему в заботе и получившему хорошее воспитание, продолжать его темные делишки? Или за то, что назло всем поступил на юрфак и сейчас успешно выгораживает в суде невиновных (хоть и не без помощи некоторых доставшихся по наследству связей в подполье — разузнать, что надо и у кого надо, никогда лишним не будет)? Наверное. Шут его знает. За что-то. Но ведь и встреча с Луизой тоже за что-то. И те пара месяцев, которые они провели, встречаясь, как нормальные люди, тоже за что-то. И то, что она, уже лежа в постели, грустно утыкается носом ему в шею, тоже за что-то. За все хорошее, наверное.

***

А на следующий день Луизы дома не оказывается. Не оказывается и все. И Сирил не осуждает ее: у нее были дела — она ушла. С чего бы вдруг нет? Но потом его взгляд цепляется за какой-то предмет, блеснувший на столе в предзакатных сумерках. — Инспектор Холмс-Ватсон? — У телефона, — отзывается уставший голос Освальда. — Кто это? — Вы меня не знаете. Я… друг вашей сестры. — Тот друг, который к ней полтора года по вечерам ходит? — Год и два месяца, если быть точным. Мне кажется, она в опасности. Я пришел в обычное время, и ее не было дома. Дверь была заперта, я открыл ее своим ключом… — Это все? — Нет. Перевернута лампа, сдвинуто кресло… — До свидания. — Жетоны. — Что? — Жетоны. Она оставила жетоны.

***

— Лу, положи! Кто разрешил тебе лазить в вещах папы? Если родители узнают, они нас убьют. — Ну-ка, ну-ка, и за что это мы вас убьем? Поведайте, мне интересно. — Мам, а что это за штуки? — Ах, это… Луиза, а где ты их нашла? Шарила у нас в комоде? — Извини… — Не стоит этого делать. Еще один раз — и мне придется тебя наказать. — Хорошо, мамочка, я больше не буду, честно-честно. — Отлично. Что до них… армейские жетоны вашего отца. Видите? «Джон Х. Ватсон». — А это что? — Это группа крови, пчелка. На случай, если бы папу ранили и он потерял много крови, и нужно было бы ее переливать. У всех людей кровь разная, и если в одну кровь влить слишком непохожую, человеку станет еще хуже. Например, тебе нельзя вливать мою кровь, а Освальду — можно. — А чью мне кровь можно? — Папину, дяди Майкрофта. Не переживай, у тебя такая кровь, которая много у кого есть. А вот нам с Освальдом и Шарлоттой сложнее. — У Шарлотты такая же кровь, как у вас? — Да. Однажды мне пришлось даже отдать ей немного. Но это не лучшая тема для обсуждения. — А зачем еще нужны жетоны? — Ну… на войне люди иногда умирают, и, если их найдут, нужно знать, как их звали и где они жили, чтобы потом отдать их родным. — Папа мог умереть? — Мог, к сожалению. Но не умер. — А можно я их себе заберу? — Жетоны? Зачем? — Я буду их носить, чтобы смотреть и радоваться, что папа с нами. — Не думаю, что он будет рад такой инициативе с твоей стороны… Но, наверное, можно. Только никому их не показывай. Сейчас можешь просто носить их с собой, а на шее сможешь носить, когда подрастешь. Если захочешь, конечно.

***

— Жетоны? Вы уверены? — Я держу их в руках. — Но она их почти не снимает! И на улицу без них не выходит уже пятнадцать лет! — Именно поэтому я и звоню. Неожиданное исчезновение, следы борьбы, жетоны. — Черт… — Просто скажите мне, что это может быть. — Мы работали над одним делом. Наркоторговцы… Она что-то нашла, но не сказала, что. Глупая девчонка! — Не время. Где она может быть? — Две базы… предполагаемых. Заводы. Заброшенные. — Вышлите мне координаты одного. — Постойте! — Мне она дорога так же, как и вам. Так будет быстрее. Вышлите. — С какой стати я должен вам верить? — Ни с какой.

***

Канат оборвался. Луиза пыталась, искренне пыталась — ведь у мамы всегда получалось разобраться самой, максимум — с папиной помощью! Так почему же у Луизы не выйдет? Потому что она глупее Освальда? Уж увольте, это совершенно не так, и Лу твердо решила это доказать. У нее почти получилось. Все решила секунда, на которую задержались ее еще не до конца выработанные рефлексы. Мама бы не испугалась, верно? Мама придумала бы способ выбраться, а не забилась бы в угол, как было приказано, и не сидела бы, давясь рыданиями и судорожно закрывая голову руками? Разумеется. Вот, кто она. Трусиха. Испугалась пушки. Не справилась с обыкновенным бандюгой. В ее углу холодно и сыро, но тут хотя бы есть вероятность, что не тронут. На этом заводе должна состояться сделка — обмен большой партии наркотиков на деньги. Быть уверенными, что Лу не разболтала о том, что знает, они не могли, и на случай приезда полиции решили оставить Холмс-Ватсон у себя в заложниках. Впрочем, сделка происходит не в том зале, где сидит Луиза — ближе к глубине здания, и стережет ее лишь один человек — беззаботно курящий жирдяй, непрестанно нацеливающий на нее пистолет («И как у него только выдержки хватает?»). Девушка чувствует себя маленьким ребенком, не сделавшим домашнее задание. А плата-то — не двойка, а ее жизнь, крохотный прожитый кусок которой Луиза сама отправила в топку, потому что была не с теми людьми не в тех местах. Канат оборвался, и оставалось лишь камнем лететь вниз, в холодную безмолвную темноту. А тишина прерывается звуком снятия пистолета с предохранителя. — Опускай инструмент медленно и нежно. Если ты не сделаешь этого на счет «три», я выстрелю. — Голос… такой родной голос… которого здесь просто не может быть. — Инспектор Холмс-Ватсон, она здесь. Не одна. И их даже не двое, верно? Я у тебя спрашиваю, если не понял, отброс современного общества. — Нихрена вы мне не сделаете. Копы не убивают. — А я не коп. Я сын величайшего криминального ума нашего времени. Но ты прав, убить я тебя не убью, это противоречит моему кодексу чести… — Удар. Звук падения тела и стула. — А вот дать в морду вполне могу. И даже до полусмерти могу избить. Только что ты получил за то, что обидел Луизу. — Еще один удар. — И это за Луизу. — Еще один. — И это тоже за Луизу. Последний удар был «за все остальное». Лу боялась поднять голову, боялась издать звук, боялась хоть пошевелиться — этого всего просто не могло быть, не могло, не могло… Толстяк что-то сдавленно промямлил, и Сирил — он же? Дай Бог, чтобы он! — утвердительно повторил за ним в трубку. И голос… Освальда? Никогда этот голос еще не был таким желанным! Голос Освальда тихо ответил, что они уже в пути. Как ее укутали в пальто и как подняли на руки, она почти не заметила. — Лу, солнышко мое любимое, как же ты… Что же ты натворила, глупая? У тебя что-то болит? Ты можешь идти сама? — Девушка, кажется, утвердительно качнула головой, потому что мужчина осторожно опустил ее на ноги, переняв на себя большую часть ее веса. — Уходим быстро, хорошо? Они сюда не зайдут, но мало ли… Твой брат скоро будет здесь с подкреплением и возьмет этих негодяев. Слышишь, солнышко? Все будет хорошо. Луиза впервые за все это время посмотрела на своего спасителя. Так и есть — Сирил. Глаза широко раскрыты, рот растянут в чуть истеричной улыбке, русые волосы растрепаны — испугался за нее. За нее испугался. Как всегда, идиот, все для нее… Луиза кивнула и в полуобморочном состоянии, но отчего-то и вправду очень быстро каким-то образом покинула вместе с Сирилом здание, села в машину, — с трудом: девушка никак не хотела отцепляться от Мэйсона, которому нужно было садиться на водительское сиденье, — и окончательно отключилась, как только автомобиль тронулся.

***

Снился оборванный канат и немного затянувшийся полет в черноту. «Ну же, ну, давай, расплющи меня в лепешку», — уже подумала она с раздражением и тут же приземлилась, но почему-то на мягкую подушку, а на нее сверху кто-то положил теплое одеяло. Проснулась от яркого света, бьющего в глаза, и почти сразу сообразила, что к чему. Тело чувствовало себя отлично, остальное — хреново. Комната чистая, светлая и, по всей видимости, большую часть времени не жилая. Вазон какой-то зеленый у дубовой двери, стены кремовые — как в дурке, почему-то подумалось ей. Видимо, Сирил привез ее к себе. От осознания сего сердце девушки ухнуло куда-то вниз. Так, ладно, потом разберемся. Но почему так неудобно? Черт, одежда! Блузка в обтяжку и брюки, да еще и пропахшие заводской сыростью и еще какой-то зловонной дрянью. Срочно снять. Тут должна же быть где-то одежда? На нетвердых ногах встает и выходит в коридор — ничего необычного: стены такие же кремовые, ковролин серый. Скучно. Видимо, он тут не так много времени проводит. Это явно двухэтажный дом, видимо, на окраине; только бы хозяйскую спальню найти… Вот. Слегка примятая постель, небрежно задернутые синие шторы и открытый шкаф — то, что нужно. Рубашка. Просторная мужская рубашка — и все. Сойдет. Лишь бы что-то накинуть. Чего Сирил там не видел, в конце концов? Мамины гены дают себя знать, как бы выразился Освальд. Что он, кстати? Взял? Нет? Так, ладно, не сейчас. Босыми ногами по коридору, по ступенькам; по запаху оладьев находим кухню. Сирил. В полурасстегнутой рубашке и с синим галстуком через плечо, с сосредоточенным видом переворачивающий оладушки на сковороде. Сердце снова ухает вниз. — Доброе утро, спящая красавица. Черт. Смотрит. Так по-доброму, как всегда, смотрит, и мысли путаются, и отводить взгляд не хочется… — Доброе. — Ты взяла мою рубашку? — Да. Извини. — Ничего страшного. Тебе… идет. Насмехается? Черт с ним.  — Извини еще за все это… ты… — Не надо, Лу. Все нормально. Я же вроде рыцарь, нет? Спас даму своего сердца, как подобает. Твой брат ждет встречи с тобой на Бейкер-стрит. Можешь уйти, как только захочешь. И ни слова о своих чувствах и пожеланиях. — А не уходить можно? Сирил замирает, а затем удивленно подводит на нее глаза. — В каком смысле? Черт, не стоило. Не стоило, не стоило, не стоило. — Ну, знаешь, я… вообще удобна в бытовой эксплуатации. Питаюсь автономно, к приличиям приучена, места много не занимаю. Могу даже сбавить пару фунтов, если сильно стесню. Ошарашенный таким заявлением Сирил сначала судорожно заморгал, а затем растерянно улыбнулся: — Только нужно руководство пользователя. А то, знаешь, первый опыт немного… провалился. — Номер телефона службы поддержки ты, как выяснилось, знаешь. К тому же, вчера были изменены некоторые… настройки. — Какие же? — Ручку «Принятие своих чувств», например, покрутили в нужную сторону в кои-то веки. Довольно легко то же самое проделать с тумблерами «Женственность» и «Забота». — Знаешь… давай оставим, как сейчас. Мне… нравится. — Берешь? — А цена? — Любить, кормить и никогда не бросать. — Готов пожизненно выплачивать кредит.

***

— Освальд! Мужчина, дремавший в кресле, резко вздрагивает и поднимается на ноги, и девушка тут же бросается ему на шею. — Луиза, ты просто… ты идиотка! — сквозь радостный смех сетует сестре Оз. — Как можно было додуматься? Самой! На что ты рассчитывала, пчелка? — Да, да, идиотка, идиотка, знаю, больше не буду, обещаю! Я люблю, Освальд! Мужчина отстраняется и недоуменно моргает. — Кого? — Да какая разница! Солнце, небо, клумбы, людей, тебя, жизнь люблю! Ты даже не представляешь, сколько времени я уже не любила! Просто люблю, понимаешь? Освальд не понимал и подозрительно скосился на нее: — Это этот «друг» тебя так? — Он не друг, — легко ответила Луиза, вырываясь и запрыгивая на диван. — Он… мой… парень! — выпалила она в такт своим прыжкам на многостраданном предмете мебели. — И его я тоже люблю! Больше всех! Освальд снисходительно хмыкнул. — Напомни своему парню, что у твоего старшего брата есть пистолет. — Обязательно! Черт, я же зашла только за вещами! Быстро, быстро собрать!

***

В кино это тот момент, когда все идет не так. Когда радостную героиню по дороге сбивает машина, или когда она находит труп своего возлюбленного на кухне по возвращении. Но автомобилей на дорогах почти нет, а Сирил встречает ее в дверях — абсолютно живой, все еще в полурасстегнутой рубашке и так и не завязанном галстуке; он тут же забирает сумку у нее из рук, откидывает куда-то и накрывает губы девушки недвусмысленным поцелуем. Луиза, тем не менее, с улыбкой отстраняется: — Стой-стой-стой… успеется. И Сирил смеется: — Извини… привык. — Отучайся. Пошли, поедим твоих оладушек, а ты мне расскажешь про тот процесс, который ты выиграл на прошлой неделе. — Тебе правда интересно?.. — Мне всегда было интересно. Иначе почему бы я вообще помнила, что ты выиграл тот процесс на прошлой неделе? — И правда… Лу, я… — Я тоже. Пятница и четверг наконец заняли логичные позиции относительно друг друга.