На Бейкер-стрит не спят

В доме Майкрофта было две комнаты, в которые Кэтрин не было ходу: его кабинет — из-за хранящихся там секретных материалов: «Ты и так подвергаешься опасности, живя здесь, так хоть напрямую не подставляйся», — и еще одно помещение, дверь в которое просто была заперта. На вопросы Холмс в своей манере отмахивался и отшучивался, как умел. Любопытство мучило Кэтрин, но не настолько, чтобы полноценно докапываться: у него тоже должно быть личное пространство, в конце концов. Проснувшись одним воскресным утром в полном одиночестве, Кэтрин даже немного расстроилась: Майкрофт обещал провести с ней целый день, а вместо этого опять улетел куда-то. Записка в кухне подтвердила ее догадку — написанная сбивчиво, что свидетельствовало о не свойственной Холмсу спешке: «Кэтрин, мои подчиненные — идиоты. Вся чертова Британия идиоты. Прости. Обещаю вернуться рано и пройтись с тобой, куда захочешь. МХ» Китти рассмеялась и закинула на плечо съехавшую со сна лямку майки, отметив, что зря выбрала позавчера в магазине пижаму на размер больше нужной. Пока кипел чайник, Кэтрин решила быстренько обойти свои владения и осмотреть их на предмет чего-нибудь, оброненного Майкрофтом в спешке — такое бывало редко, как северное сияние, и радовало ее, потому что собой доказывало принадлежность Холмса-старшего к человеческой расе. Оброненных вещей не обнаружилось, но обнаружилась отпертой дверь, которая всегда заперта. В щелку ничего не было видно, но тонкий лучик света из нее так и манил: ну же, Китти, войди, ничего тебе не будет, что там может быть такого страшного? Женщина переминалась с ноги на ногу, в нерешительности теребя косу. Природное любопытство взяло свое, когда легкий ветерок из заветной комнаты приотворил дверь еще чуть-чуть. Сначала она абсолютно не удивилась. Комната большая, белая, залитая солнцем из окон, полностью занимавших одну стену; почти без мебели — с одним стулом и несколькими шкафами по углам, которые, казалось, почти не занимали пространство. На стенах были развешены картины разного формата, еще картины выстроились на полу под ними. Неужели Холмс втайне приходит сюда любоваться живописью и настолько ею дорожит, что даже не хочет делиться? А потом Кэтрин присмотрелась. На большинстве картин была изображена одна и та же женщина. И, вглядевшись, Китти узнала в ней… себя. Лишь затем она заметила стоящий посередине комнаты мольберт — интересно, как она не обратила внимания раньше? До нее медленно, но верно начало доходить. С немного сумасшедшей улыбкой и широко раскрытыми глазами женщина переходила от полотна к полотну, всматриваясь в собственные размытые, но все же узнаваемые черты. На очень многих картинах она спала: иногда — улыбаясь, иногда — хмурясь; свернувшись калачиком или, наоборот, разметавшись по постели, как она, к собственному стыду, иногда делает, почти сталкивая Майкрофта с кровати. Почему-то постоянно она была изображена в профиль, только на одной картинке — маленькой, размером где-то с лист А4, — был ее портрет — на нем она улыбалась, и особенно ярко отчего-то были выделены веснушки на ее щеках. У Китти перехватывало дыхание, потому что она не могла даже предположить, что ее любят… настолько. Любая другая женщина перепугалась бы, — самая настоящая мания! — и была бы абсолютно права, но не Кэтрин, прекрасно знавшая, что этот человек не может быть одержим чем-либо вообще. Он может просто любить и постоянно думать, этого не показывая. Но кроме Кэтрин на картинах была еще и Шерлок. Ее было не так много, но она была, и почти не улыбалась. Вот она играет на скрипке, закрыв глаза; вот — просто смотрит в окно, и на ней — смутно знакомый Китти из беззаботной юности детектива голубой сарафан. Шерлок вообще любила когда-то и платья, и сарафаны. И если изображения Китти были реалистичны — в основном написаны, очевидно, по памяти, то с Шерлок полотна были более символичными. Было две картины, буквально выбивших из Мистлтоу дух. На первой две Шерлок стояли друг напротив друга; одна, с распущенными волосами, легко улыбающаяся, в льняном платье до земли, подавала руку другой — та была немного выше, волосы ее были собраны в высокий хвост, а вместо платья на ней были давно привычные окружающим брюки и рубашка. В отличие от другой версии себя, она смотрела в сторону, а руки спрятала за спину. На картине, стоявшей рядом, была изображена Шерлок в свадебном платье, лежащая на мокром асфальте и смотрящая в глаза своему отражению в луже. И столько отчаяния было в ее взгляде, в букете из ландышей, лежащем в самом углу полотна, в фате, успевшей стать серой от грязи, и в до мелочей прорисованных предплечьях, содранных в кровь падением — что Кэтрин еле сдержала себя в руках. Вот, куда теряется Майкрофтова душа, которой часто не заметно: в портреты его любимых женщин. И ни одного портрета кого-то еще, ни одного пейзажа или натюрморта (по крайней мере, не на виду). Видимо, Майкрофт не умеет писать о чем-либо другом, как многие не могут слагать стихи о том, к чему не питают чувств. Неужели все чувства Майкрофта и вправду заняты ею и Шерлок? Наверное, все-таки да. Прежде, чем выйти из святая святых Холмса-старшего, Кэтрин обратила внимание на мольберт — там уже было почти завершенное полотно, опять ее же, опять спящей. И, судя по тому, что на этой картине на ней была та же пижама, что и сейчас, и, опять-таки, слезшая с плеча, он писал его в последние два дня. Когда успел?.. Китти взглянула сначала на свое плечо, потом на плечо своего портрета. Узор веснушек почти тот же. Неужели этот засранец фотографировал ее, пока она спала? Убедившись, что ничего не передвинула и что ее волос не упал на пол, Мистлтоу в последний раз улыбнулась комнате с раскрытой тайной и вышла, не прикрывая дверь полностью, чтобы все оставить, как было, а затем, подумав, закрыла ее плотно: Майкрофт знал, что она не допустила бы сквозняка в доме.

***

Майкрофт ожидал вечером чего угодно: досадного цыканья зубом, осуждающего взгляда, даже ссоры, но никак не свечей, вина и ласковой улыбки. — Доброго вечера, — поприветствовал он, присаживаясь рядом с женщиной на диван. — И тебе привет, — отозвалась Кэтрин, легко поцеловав его губы. — Я тут подумала и решила, что ты мне сегодняшний день компенсируешь ночью. И твоя усталость — не аргумент. — Да я же и не возражал. И тогда Кэтрин предложила ему сделать то, чего они не делали давно, и то, что было для них сокровеннее и интимнее чего угодно на этом свете. Кэтрин предложила пересмотреть «Гарри Поттера». Все части. Потому что это была первая серия фильмов, которую они в свое время посмотрели вдвоем — еще тыщу лет назад, будучи подростками, они включили тогда еще единственную часть, «Гарри Поттер и Философский Камень», и на каждой саркастичной реплике Китти тыкала тогда еще друга в бок: «Выруби логику, просто наслаждайся. Слышишь музыку? Красиво же? А монтаж? Посмотри, какой прекрасный монтаж!» И Майкрофт, скрепя сердце, наслаждался монтажом, пока сам не втянулся. На пятую часть, например, он уже тащил девушку чуть ли не силой. Эти магические фильмы помогали достичь того, чего порой Кэтрин не удавалось, как ни крути: они выключали в Холмсе критика. И сейчас, целуясь с любимым мужчиной под аккомпанемент наизусть выученных фраз, она отстранилась и прошептала: — Нарисуй это. — Что? — переспросил Майкрофт, не открывая глаз. — Это. Нас. Вечер. Свечи. «Гарри Поттера». Нарисуй. Мы сможем повесить то, что получится, вместо одного из тех странных людей, имена которых я никогда не запомню. И Майкрофт лишь кивнул, улыбаясь и вновь увлекая ее в поцелуй. — Маслом? — Что?.. — Написать маслом? — Хоть гуашью, хоть бензином. И они оба рассмеялись. Снимая со стены портрет Уильяма Кавендиша, Майкрофт ничуть не жалел.