На Бейкер-стрит не спят

Мой век — это век, когда за одним стоит другой человек; мы не помним, откуда, не знаем друг друга, ходим по кругу из отсека в отсек. Мой след — это след на снегу: зима не скажет мне «нет»; ты кричишь из пещеры, ты на пике карьеры: убьешь время, чтоб уйти на обед. ©

Майкрофт очень плохо спит. Конечно, попробуй, поспи, когда в твоей голове ежесекундно обрабатывается такое количество информации, какое не снилось самому крутому компьютеру. Кэтрин засыпает довольно быстро — усталость от целого дня изнурительных тренировок почти всегда одолевает сразу же, как голова женщины касается подушки. И Майкрофт не жалеет, что не спит. Можно, например, очень-очень долго рассматривать веснушки на ее плечах и щеках, находя все новые и новые геометрические закономерности — даже к такому романтичному делу, как восхищение кожей любимой женщины, Холмс привлек рационализм. Все должно быть логично и связано, Вселенная не бывает ленивой, заключая каждую чертову деталь в систему с остальными. Возможно, именно поэтому Майкрофт и мечтал с детства пойти в Правительство: в науке и политике явнее всего проявляются связи между наименьшими деталями и глобальными происшествиями. Хотя закономерность, наверное, даже ему не разгадать. Или можно пойти в мастерскую и вновь рисовать — конечно же, опять — единственную, что вызывает у него теплые чувства, которые, по идее, он должен питать ко всему человечеству. Так в школе, по крайней мере, учили. И каждый раз ему не нравится, каждый раз — не то, не так, глаза не слишком живые, улыбка не слишком искренняя, волосы, черт их побери, не слишком рыжие, а ведь хочется малого — совершенства, абсолютного сходства, которое, казалось бы, должна обеспечить его идеальная техника. Но что толку от техники, когда нет души? Душу он давным-давно продал – видимо, тому из Дьяволов, которые одурманивают запахом славы, но благоразумно умалчивают, что перед Адом, который Пекло, будет следовать Ад, который жизнь. Или, например, можно смотреть в окно. Довольно тривиальное занятие, скорее достойное его сестры-сангвиника, чем его самого, злостного флегматика (или, по крайней мере, пытающегося казаться таковым). Тут обычно в это время никто не ходит, только собаки бегают бездомные, и Майкрофт в основном задумывается: а не завести ли собаку? В конце концов, они ведь буквально дождутся еще пары долгих анализов и решатся на ребенка. Китти уже возмущается, мол, ну кто же делает такую кучу исследований, а Майкрофт невозмутимо отвечает, что «вот найдут у меня, например, болезнь Гентингтона, которая по наследству передается. Обречешь своего ребенка на муки впоследствии?», ну, и прочую пургу о том, что беременность должна быть тщательно обдуманной и запланированной. Кэтрин легко закатывает глаза и отмахивается — как знаешь. Она, видимо, уже и не верит, что он сможет отважиться. А он уже отважился, просто видит слишком много негативных вариантов исхода — впрочем, как и всегда. Так вот, он задумывается: а не взять ли собаку? Малыш будет с самого раннего детства учиться уважать все живое. А если собака будет еще и научена защищать, отгонит каких-нибудь неприятных типов лишний раз. А потом, когда ребенок подрастет, они вместе эту собаку выдрессируют. Майкрофт прямо слышал детский картавый голосок, несмело, но весело повторяющий «Апорт», пока большой лохматый пес не сообразит, что от него хотят. От таких мыслей он тайно улыбается — правда, не доведи Господь, чтобы его застала за такими «неподобающими» мыслями Кэтрин. Обычно женщина в конечном итоге начинает сквозь сон пытаться нашарить теплое тело рядом, но, наткнувшись на пустоту, просыпается и недоуменно осматривается по сторонам, щурясь. В конце концов Майкрофта почти силком возвращают в кровать, и даже аргумент «да я же просто воздухом подышать» не действует. И он откладывает кисти или закрывает окно, ложится рядом с еще по инерции ворчащей Китти и думает: не в этом ли счастье, в конце-то концов, если есть, кому среди ночи вернуть тебя в кровать? Наверное, в этом, потому что до появления такого человека в его жизни он был точно не счастлив. И он засыпает.