На Бейкер-стрит не спят

Спит. Видишь? Спит. Конечно, видишь, ты же на нее смотришь, не отрываясь — я тоже так делал, когда не засыпал раньше нее. А ведь это трудно, скажи? Она ведь вырубается только тогда, когда батарейка на нуле. А такого с ней почти никогда не бывает. Ты продолжаешь на нее смотреть, а она ерзает во сне. Ей никогда не спится спокойно, верно? Даже во сне не перебесится, что уж говорить о бодром состоянии. Повезло, что ты врач — только ты можешь обеспечить ей самую надежную защиту. Я не мог. Знаешь, когда ее впервые в жизни подстрелили, я даже не удивился. Только сидел в ее палате и ждал, пока она очнется, в то время как остальные родственники, услышав, что все хорошо, спокойно разбрелись по домам. Всего лишь задело руку, ничего серьезного, там скорее был удар по голове, но сам факт — пуля, да еще и в руку, да еще и в правую, а там и до легких вроде недалеко — дернулась бы не так, и все. Она тогда проснулась и заулыбалась. Она тогда была самым ярким солнышком, даже несмотря на то, что как и была, так и осталась занудой. Ты смотришь на нее — ты видишь то же, что и я? Скорее всего. Протягиваешь руку, касаешься ее скулы. Кажется, что об нее можно порезаться, верно? Я всегда дразнил ее. На самом деле, когда мы впервые встретились, ее скулы мне сразу понравились. И волосы. И глаза — они, кстати, тоже острые. Джон Ватсон, ты даже не представляешь, как я рад, что с ней случился именно ты. Пойми, что только ты ей нужен, потому что только в тебе есть та забота, которая ей нужна. Странно, верно? Самая умная женщина Британии катастрофически нуждается в заботе. Ты бережешь ее сон, так? Боишься, что с минуты на минуту она опять вскочит и спросонья побежит возиться с пробирками. У тебя завтра выходной, верно? Уверен, что утром ты ее не разбудишь и продолжишь смотреть. Ты излечил ее, клянусь всем, что у меня осталось, излечил — от боли, от смерти и от меня. Иногда я чувствую себя виноватым в том, что ее вообще пришлось лечить. Может, лучше бы мы и не встречались? Хотя нет, тогда наши старшие не нашли бы друг друга. С другой стороны, я мог просто дернуть ее тогда за косички, и она повесила бы на меня ярлык тривиального болвана, как делает всю жизнь. Оно было бы и к лучшему, наверное. Но что есть, то есть, верно? К тому же, у нее есть ты — панацея, дарованная судьбой. Ты ведь тоже лечишься ею, верно? Она — как подорожник: приложишь к больному, и рана затягивается. Только подорожник, если сорвать, быстро вянет. Интересно, на сколько ее еще хватит? И на сколько еще хватит тебя? Не кончайся, пожалуйста — она нужна миру, а ты нужен ей. Прости, что сделал ее такой. У меня не было сил больше оставаться с ней. А ведь должно было хватить еще на четыре месяца — удивительно, как может ошибаться медицина; только не обижайся, ничего личного, но я повидал за те три месяца многих врачей. Иногда боюсь, что она и тебя потеряет. Или ты потеряешь ее — тогда она вернется ко мне. Как Ромео и Джульетта — воссоединимся на небесах, если такие вообще есть. Эгоистично этого желать, не желать — выше моих сил. Прости. Просто береги ее, хорошо? Она нужна тебе больше, чем мне. Тучи сгущаются — завтра будет дождь. Не позволь ей забыть зонтик, хорошо? Она простудится и будет невыносимо ворчать, как всегда делает во время болезни. Ты укутаешь ее в тот милый плед, а она запричитает, что ты обращаешься с ней, как с ребенком. С другой стороны, она и есть ребенок. Ты отворачиваешься? Собираешься спать? Который это уже час? Хорошо. Только аккуратно, не задень ее, а то проснется. И, пожалуйста, не дай ей завтра забыть зонтик. Простудится.