Этот путь пусть начнется из тревоги, с пылью проселочной дороги, и согреется в снегах. С горных рек с ладони утоливший жажду — каждый шаг отныне важен, каждый колосок в полях. Этот день пусть запомнится молитвой — в церковь дверь всегда открыта, есть места для новых свеч. Голоса — ты слышишь? — просят обернуться и назад зовут вернуться, но этот путь — для новых встреч. На ночлег у костра под звездным небом, позабыв былые беды и согревшись коньячком, там, на краю, за чертой Вселенской карты, спутник спросит тихо: «Как ты? Как хорошо, что мы вдвоем». © Друзья Гагарина, «Спутник»
Дело шло к вечеру, и воздух становился холоднее. На краю обрыва стояла блондинка, наблюдая за тем, как меняется палитра красок на горизонте. Она нервно заламывала пальцы и кусала губы, иногда поправляя бежевое пальто. Вскоре, будто внезапно разозлившись, потянула себя за волосы — стянула парик, и сняла со своих настоящих волос сетку: по плечам тут же рассыпались темные кудри. Шерлок Холмс заправила волосы за уши и продолжила смотреть на обрыв. Не часто в последнее время ей выдавалась возможность так просто постоять, созерцая то, что происходит вокруг, не для дела, а для себя. Просто насладиться видом. Что уж там — Морирати лишил ее возможности даже оставаться собой. Она только-только начала разбираться с его сетью, но уже безумно устала от беготни и тайн. Это только попервой от вечной погони получаешь кайф, а три страны спустя уже хочется просто завалиться в теплое кресло на Бейкер-стрит и пить заваренный Джоном чай. Но двери Бейкер-стрит для нее отныне закрыты — неизвестно, навек ли. Может, она никогда и не узнает, как ее близкие справились с потерей. Сейчас Майкрофт не говорит — «Забудь о сантиментах, сестра», и Шерлок скрепя сердце соглашается: нельзя отвлекаться. Но так хочется, Господи! Хочется послушать про бедро миссис Хадсон, про пациентов Джона, поворчать о тупости Джорджа (Грема? Грима?), умолчав о том, что он, вообще говоря, почти подобрался к разгадке и сам. Хочется своей любимой, нормальной, «скучной» жизни рядом с людьми, которых она только сейчас начала ценить. А как теперь радостно слышать голос брата в трубке — не передать словами. Он почти всегда держит официоз, будто она — просто его агент, но иногда в его голосе проскальзывает что-то такое теплое, братское, чего она не слышала уже годы. Пару раз он посоветовал ей «надеть шапку, а то простудишься неровен час»; «одеться полегче — будет неожиданно жарко, вспотеешь — будет неловко»; «надеть то черное платье с тем рыжим париком — они сочетаются». Ей эти советы ни к чему, она сама все прекрасно знает, но он пытается выразить свою заботу, как может, глупый старший братец. — Я… знаешь, я понимаю… знаешь, сходи сегодня на обрыв, он от тебя в миле пути всего. — Зачем? — Вид будет превосходный. Знаешь… «Чувствам в одиночестве вольней», а там совсем безлюдно. — Да ты Шекспира стал цитировать, братец. — Что ж, больше не буду. Сходи на обрыв, сестренка. Не забудь завтрашний план действий. До связи. И она пошла — сама не зная, зачем. Да и к Дьяволу логику сейчас, потому что и брат, и Шекспир правы — «чувствам в одиночестве вольней». Шерлок распахивает пальто, подходит к краю и раскидывает руки. — Ну что, Вселенная, довольна? Я стою перед тобой одна, без защиты и злого умысла. Забрала сначала одного, а потом решила и вовсе добить? Что ж, твое право. Смысл сопротивляться, раз так? Не вернусь на Бейкер-стрит, сдохну, не попрощавшись ни с кем, от рук какого-то подонка с пушкой и более быстрой, чем у меня, реакцией? Как скажешь! Остаток жизни буду несчастна — хорошо! Все равно мне не судьба встретить человека, который сможет сделать мою жизнь нормальной. Ты убила единственного, верно? Хотя тебе видней — может, я как всегда, чего-то не понимаю. Так объясни же мне, я готова слушать! Теперь у меня есть вечность — видишь? Абсолютная вечность, не доступная больше никому, потому что я мертва. Как иронично — если я мертва, а других мертвых рядом нет, значит, Рая не существует. Или я в Аду? Тогда логично, что никого из тех, кого ожидала, я не увидела. Конечно, какой же мне Рай — я слишком мерзкий человек для чего-то большего. Но тогда лучше забери меня сейчас! Зачем мучить? Моя жизнь больше не будет такой, какой я хочу ее видеть, так не проще ли просто меня поглотить и не издеваться? Почему ты молчишь? Дай мне знак, ну же, я жду! Всю чертову жизнь жду, а ты присылаешь только посылки — и ни одной внятной записки, объясняющей, чем я заслужила такие «подарки»! Может, тебя стоит как-то встряхнуть?! Ну, давай же, давай, а то я могу! Молчишь?! Хорошо! Шерлок выхватила из-за пазухи пистолет и в каком-то непонятном порыве выстрелила в небо. Потом еще раз, и еще — контрольный. Она стояла, приходя в себя, когда со дна обрыва, оттуда, где лес, донесся мужской крик на местном языке: — Дамочка, вы, надеюсь, не в себя выстрелили?! Шерлок на секунду задумалась, а потом на автомате выдала: — Не твое дело! — Ты, может, к нам спускайся? У нас тут костер, гитара, бухлишко — красота! Сразу забудешь и про Рай, и про Ад, и про прочую лабуду! — Пожалуй, воздержусь! — А зря! Не бывает проблем, которые не разрешит костер и водочка! Поверь мне! Шерлок фыркнула и развернулась, чтобы уйти, но почему-то развернулась обратно. Затем натянула парик. — Тут лестница есть?! — Да, где-то от тебя недалеко!***
Этот вечер Шерлок провела теплее, чем все предыдущие за полгода, а то и год — под гитару и полупьяные утешения, мол, «все будет хорошо у тебя, не переживай, вон, красивая какая, умная, и мужа себе найдешь, и на работу устроишься». Компания состояла из трех женатых пар, цивилизованно пьющих и болтающих о всякой ерунде. В конце концов, когда Холмс собралась уходить, тот, что играл на гитаре прокашлялся и провозгласил, что сейчас будет «песня для уходящей от нашего шалаша». Что-то про путь, начавшийся из тревоги, про молитву и новые встречи, коньячок, костер под звездным небом на отшибе мира и спутника, который тихо скажет, что раз мы здесь, то все уже неплохо. И Шерлок улыбнется перед сном, улегшись в свою постель в местном хостеле, ведь, если верить песне, в итоге все пути кончатся тем, что ты будешь сидеть у костра с тем, кто тебе дорог — и ей и вправду хотелось в это верить.