На Бейкер-стрит не спят

Джон хотел сделать их годовщину самой-самой. С учётом того, что за год, проведённый «вместе» — ну, то есть, уже формально, а не как раньше — тут взгляд, там взгляд, лёгкое прикосновение — не считается, — произошло так много странного и страшного, вполне естественным было хотеть… Переломить. Чтобы следующий год был уже другим — лучше, добрее, светлее, легче, и вообще чтобы не перенял в себя… Все это. Просто это. За месяц до заветного августовского дня Джон уговорил Шерлок сорваться в отпуск. Неважно, куда — в Испанию, в Антарктиду, в Дартмор — ловить ещё каких-нибудь монстров. Шерлок выбрала Вустершир. Они жили у его мамы две недели — солнечные, тёплые, абсолютно спокойные. Гуляли по улочкам. Улыбались людям. Ходили в лес неподалёку. Шерлок вообще было не узнать — на третий день она уже будто изнутри светилась. Джон любил её такой. То есть, любой, но вот такой — особенно. Страшно было осознавать, что из-за дыры в душе с ней такое теперь случается редко, и не в его власти это изменить. Он просыпался раньше неё — не по будильнику, так, по внутреннему предчувствию, брал из незаметного кармашка своей дорожной сумки маркер, осторожно вынимал ладонь спящей женщины из-под одеяла и писал какие-то глупости — по фразе за раз. «Солнышко моё». «Ты же знаешь, что ты самая красивая умная женщина этой планеты?» (Он вовсе не забыл про «и», имея в виду, что умных может быть и много, а такая восхитительная она одна). «У тебя милые кудряшки». «Я так рад, что ты со мной». Это позже она разрешит ему произносить такие сопливые глупости вслух — пока остаётся только тишина, многозначительные взгляды, сдержанные восторги и маркер по утрам, который она после пробуждения незамедлительно смоет, улыбнувшись не Джону, но раковине в ванной. Раковине, наверное, проще. Пока что. Когда они ссорятся — громко, с надрывом и почти пафосом, Джон в итоге идёт спать, а Шерлок приходит позже. Джон понимает, что она знает — он не спит, но всё равно не двигается. Его ладони легко касаются жёсткие подушечки её левой руки, в то время как правой детектив что-то пишет по коже ручкой — почти больно. Потом уходит — судя по звуку, в сторону ванной. «Ты кошмарный идиот. Но я люблю тебя. Правда». Потом они летят к её родителям, и каждый день женщина находит в самых неожиданных местах жёлтые тюльпаны. Возможно, потому, что знает, где их искать. Шерлок чувствует себя почти плохо, потому что не знает, что дать взамен, и принимает решение просто вести себя, как примерная девочка. Джон настораживается на третий день, и от затеи приходится отказаться. * — Помнишь? Они стоят на лестнице Бейкер-стрит 221B и чувствуют себя немного неловко. Шерлок улыбается: — Помню. Джон берёт её за руку и ведёт наверх, к двери. — Господи, — со смехом произносит женщина, — я тогда разбила вазу… Даже стыдно. — Ты была в истерике. — Безосновательной. Я догадывалась, что братец не умер. Он не мог. — И тем не менее. — И тем не менее, — пожала Шерлок плечами. Они прошли к её (теперь их) комнате и задержались в проёме. — Помнишь? — Ты грозился выбить дверь. — Что ты тогда чувствовала? — Не знаю. Сам сказал, я была в истерике. Ты так… Ну, мне казалось, что ты меня и убить можешь в таком состоянии. Не то чтобы я сильно этого боялась, но… Приятнее, когда ты мной восхищаешься, чем когда ненавидишь. — Я не умею тебя ненавидеть, Шерлок. Хочу, чтобы ты это знала. Джон провёл Шерлок внутрь и поставил в середину. — А тут? Тут ты что чувствовала? Шерлок приняла правила игры — безоговорочно, безмолвно: — Было страшно. Всё ещё. Ты был так… — Близко? Джон обнял её талию и прижал тем самым женщину к себе. — Я хотела сказать «зол»… Но это точнее, да. Ты был близко. И… Спасибо. — За что? — За то, что был близко именно настолько. И доктор Ватсон улыбнулся. Он не ответил, да и не надо было. Он и сам понимал, как важно быть близко. Не важно, где — в постели, на месте преступления, во время просмотра телевизора, в кухне, на ступеньках, когда один из них в истерике, пусть и безосновательной. В ссоре, в мире — молча, но близко. Потому что его исцелило именно это «близко». А то, что Шерлок это «близко» когда-то убило — пускай. Оно останется там, где было. Они лежат в постели, а за окном сгущаются августовские сумерки. В вазе на столе стоит двадцать девять жёлтых тюльпанов, чудом переживших перелёт в наполовину заполненной сумке. Они лежат. Близко. — Я всё ещё тебе нужен? — Всегда нужен. А я тебе? — Необходима. И, наверное, это было самое правильное, что можно было сказать в этот день — их первую годовщину.