«Всякая истина проста. Разве это не двойная ложь?» — Фридрих Ницше
Она помнила, что все было примерно так: Как только они появились, туманные линии размытых фигур обрели ясные очертания. Было темно, и до их ушей доносился звук чернеющих морских волн, бившихся о скалы обрыва на берегу. Низко над землей висел туман, скрывая тусклый свет, что дурным предзнаменованием исходил от крепости вдали. Кто-то узнал. Она не сказала им, куда они идут, но теперь они поняли. — Нет… твою мать, — выдохнул знакомый мужской голос, и Гермиона увидела, как бледная рука потянулась к порталу, через который они пришли. Но она уже наложила соответствующее заклинание, запечатывая его. Он узнал, не так ли? Она окинула Малфоя тяжелым взглядом. Я тебя предупреждала. Он отдернул руку. У них был панический вид; лица белыми пятнами выделялись среди окутавшей их темноты. Гермиона заговорила тихим, спокойным голосом: — Я привела вас сюда, чтобы вы поняли. В наказании нет ничего чарующего — нет никакого яркого света прощения, потому что вы сделали то, что посчитали правильным. Есть лишь одиночество, безумие и, однажды, смерть. Это Азкабан, и вы сами видите, что здесь нет ничего кроме холода. Они все сделали коллективный шаг назад — это был единственный жест ужаса, что отразился на их лицах. Многие потянули руки к порталу — и обнаружили, что он не работает. Даже Вульпа выглядела испуганной, и взгляд ее темных глаз невольно метнулся к осыпавшемуся сооружению на холме. Гермиона задалась вопросом, что Вульпа ощущала, зная, что Беллатриса и Рудольфус выжили здесь. Прошедшее время этой мысли напомнило ей, что после войны родители Вульпы были казнены — Гермиона категорически возразила бы против этой варварской практики, будь на месте четы Лестрейндж кто-нибудь другой. Малфой стоял прямо, и на лице его было непроницаемое выражение. С его отцом так не поступили. — Я не пойду. Ты меня не заставишь, — прошептал Монтегю, широко распахнув глаза. — Плевать я хотел, зачем тебе это, Грейнджер, но я туда не пойду. Гермиона обратила на него печальный взгляд, но еще до этого решила не подталкивать их. Они должны были сделать это по собственной воле, и если кто-то решил не идти, им не придется — пока. — Я буду вынуждена сообщить об этом Министерству. — Плевать. — Ты будешь снят с уроков. И, вероятно, тебе придется предстать перед судом. — Плевать. — Ладно. — Она вытащила из кармана монету от портала и активировала его, после чего передала ему. Он тут же исчез. После этого Пьюси и Уоррингтон заявили, что они тоже не пойдут. Потом — Блетчли, Хиггс и Дафна. Она без лишних слов дала им всем по монете. Когда они ушли, вокруг сделалось очень тихо. — Мисс Грейнджер? И без того напуганная и взвинченная из-за столь тревожной обстановки, Гермиона тут же обернулась и увидела трех неповоротливых мужчин — на лице каждого была тень от ужасов увиденного и совершенного; они все были сторожами Азкабанами и ее провожатыми. — Да? — произнесла она, с удивлением обнаружив, что ее голос был тверд. — Я — Оуэн, а это вот Генри и Пит, — проговорил самый низкий из них, по очереди указывая на каждого своего товарища. Он говорил с сильным акцентом, определить который Гермиона затруднялась. — Мы — ваши провожатые. — А… — произнесла Гермиона, вежливо протягивая руку. Они осторожно пожали ее, словно боясь сломать ей косточки. Она улыбнулась. — Начнем? Мы хотели бы полную экскурсию. Когда трое мужчин повели их вверх по каменистому берегу — прямо к огромной крепости, что нависала над ними, — она коротко оглянулась через плечо и увидела, что ее ученики явно не были с ней согласны. Они шли молча, но по мере приближения все отчетливее слышали крики заключенных. Казалось, от здания перед ними исходил магический гул, и Гермиона буквально кожей почувствовала наличие самых надежных камер во всем волшебном мире, когда они вошли в помещение. Она не могла понять, были ли они причиной покалывания в задней части ее шеи или нечто иное. Было такое ощущение, что от самой темноты исходит какое-то зло. Конструкция здания имела, скорее, функциональную цель, нежели эстетическую. Большое и угловатое, оно явно множество раз реставрировалось с целью повышения эффективности. Самая недавняя секция целиком состояла из заколдованного металла — прочнейшего в мире, который был бесшовно скреплен с камнем вокруг. Гермиона задрожала, стоило ей вспомнить день массового побега из Азкабана, когда целая часть одной из стен тюрьмы оказалась снесена маггловской взрывчаткой. Что-то маггловское, подумала Гермиона с иронией. Что-то, что они ненавидели. Вскоре после этого тюрьма была модифицирована таким образом, чтобы быть защищенной как от волшебных, так и от маггловских приспособлений. Здание было колоссальных размеров: корпус был лишь один, но впечатляющим образом растянутым на всю территорию острова. После Последней Битвы к нему пришлось пристраивать множество коридоров и камер. Заключенных было слишком много. Она сомневалась, что сквозь облака, висевшие над островом, хоть иногда пробивался свет — а в тюрьму тем более. А еще было холодно. Теперь дементоров не было, но это место было полностью лишено тепла. Когда они подошли к грозным на вид запертым воротам, Гермиона обернулась и увидела, что все ее ученики дрожат от страха. Она пришла подготовленной и стала натягивать тяжелый пуховик — но, подумав, протянула его Пэнси: у Паркинсон был такой вид, словно она вот-вот либо упадет в обморок, либо ее стошнит. Казалось, Пэнси весьма удивил этот жест, но она нехотя кивнула в знак благодарности. Оуэн, Генри и Питт работали с замками на дверях; их было несчетное количество, и это требовало довольно много времени. Наконец, двери с низким, царапающим звуком поддались и распахнулись. Гермиона услышала, как кто-то за ее спиной захныкал. — Добро пожаловать в Азкабан, — ровным тоном произнес Оуэн: это больше походило на приговор, нежели на радушный прием. Они ступили во мрак и услышали крики осужденных, что раздавались вперемешку с глухими звуками их шагов._________________________
Камеры узников были чрезвычайно малы — может, пять шагов от стены до стены. Внутри совсем не было отверстий, а «дверь» была заколдована таким образом, что сливалась с прочими тремя стенами внутри комнаты. Снаружи можно было увидеть все. Она предположила, что это была стандартная мера безопасности, но все равно это ее напугало. Это была не камера — это была коробка. — Они могут нас слышать, но не могут увидеть, — сообщил Генри; лицо его ничего не выражало. — Когда к нашей группе примыкает какой-нибудь провожатый, его на день-два запирают в свободной камере, чтобы он понял, каково это. — А потом непроницаемая маска на его лице треснула, и во взгляде мелькнула тень. — Это пытка. После ухода дементоров стало только хуже. Сюда притащили какого-то волшебника-эксперта — он взмахнул палочкой, и все клетки уменьшились в размерах, а расстояние между стенами сократилось. Теперь здесь повсюду так темно. Гермиона медленно кивнула, по-прежнему храня молчание. Она заставила себя заглянуть в камеры, чтобы класс последовал ее примеру. Большинство узников выглядели как куча тряпья и плоти, неподвижно застывшие в углу своей камеры. Некоторые распластались, обнаженные, на холодном полу, и их впалые грудные клетки едва заметно вздымались и опускались. Многие бредили и шагали по комнате, разговаривая с невидимыми людьми вокруг и ожесточенно жестикулируя. Кто-то кричал до потери голоса. Кто-то плакал. В конце концов Пэнси потеряла сознание, и тогда Пит взял ее на руки, намереваясь тащить до тех пор, пока она не придет в себя. Вульпа была бледной как никогда; она шла, решительно устремив глаза в пол, и вздрагивала всякий раз, когда слышала речь, крики и плач заключенных. Блейз пытался сохранять непроницаемое выражение лица, но ему это не удвалось. А Малфой… Малфой выглядел так, будто вот-вот умрет. Гермиона ощутила, как по ее лицу текут слезы, и даже не попыталась их остановить. Она хотела протянуть руку, прикоснуться к нему — дать ему знать, что здесь есть кто-то еще. У него был такой вид, словно он не подозревал о существовании чего-то помимо узников в их камерах и высоких, отдающих горечью на языке стен вокруг них. Гермиона покачала головой и повернулась обратно к заключенным, но слезы не прекратились. Она вдруг увидела знакомое лицо в одной из камер и резко остановилась. — Ох… Нотт, — выдохнула она, и голова каждого ученика метнулась сперва к ней, а потом к связанному узнику, сидевшему в углу своей камеры. Теодор Нотт был самым злым и активно задействованным в войне Пожирателем своего поколения. Его богатство и дар убеждения не спасли его от пожизненного заключения в отличие от большинства ее учеников. Она увидела, как их передернуло от осознания того, что такое могло случиться с каждым из них. Все они могли оказаться на месте Нотта. — Пошли, — тихо сказала им Гермиона. — Ну же. — Теперь она почувствовала к ним жалость. Они продолжили идти, медленно ковыляя по извилистым тоннелям и тюремным коридорам. Казалось, они шли в полной тишине целый час, пока она не услышала незабываемый голос. Аристократические интонации — а еще мягкий, какой-то проникающий тембр. И злобный тон. Нет. Она схватила Оуэна за руку. — Давайте повернем назад. Пожалуйста… — горячо зашептала она, оглянувшись на Малфоя; его лицо было белым как простыня. Провожатый, явно растерявшись, взглянул на нее. — Здесь нет другого выхода, мисс Грейнджер — если вы и дальше хотите идти наиболее безопасным путем. — Что? — громко воскликнула она, ощущая приступ легкой паники. Понизив тон, она продолжила: — Я сказала Министерству… — …Нарцисса, я говорил домовым эльфам, что хочу, чтобы моя мантия была безупречным образом отглажена, а… Гермиона тут же замолкла и резко повернулась к Малфою. Его губы были сжаты в тонкую линию, а сам он двигался словно на автомате. — Ты не обязан, Малфой. Ты можешь… — …этот дурак Альбус из Хогвартса… — …остановиться и подождать. Ты не обязан этого делать, — быстро договорила Гермиона, схватив его за плечо: он отказывался смотреть на нее, а взгляд его широко распахнутых глаз был таким пустым, что она испугалась. — …Темный Лорд хочет, чтобы мы все были там к девяти часам, Драко. Что, по-твоему, я ему скажу, а? Что ты просто слишком ленив… Наконец, Малфой обратил взгляд на нее, и в его серой радужке вдруг заплясали искры ненависти. — Ты разве не слышала охранника, Гермиона? Я должен… Они свернули за угол, и он тут же замолк. Гермиона, все еще шокированная тем, что он назвал ее по имени, не успела подготовиться. Люциус Малфой был тенью себя прежнего. Его волосы, которые Гермиона некогда назвала бы красивыми, принадлежи они кому-нибудь другому, были настолько облеплены грязью, что казались черными. Его внушительная осанка и телосложение рассыпались, отчего он теперь казался почти что скелетом. Глаза с виду были широко распахнутыми и внимательными, но если бы кто-то всмотрелся прямо в их глубину, то разглядел бы безумие, окрасившее его лицо. Он был одним из тех, кто бредил. Он разговаривал с людьми, которых никто больше не видел, и лихорадочно ходил по своей камере, резко дергая головой всякий раз, как говорил. — Цисси, дорогая, ты же знаешь — Драко должен это сделать… Нет! Прошу простить меня, мой Лорд. Да, я понимаю. Постой, Добби, что я тебе говорил? Картины должны быть повешены вот так. Это будет стоить тебе одежды, если ты еще раз меня ослушаешься. Прочь с моих глаз! — А потом его голос сделался тихим и зловещим: — Драко, что, я говорил, произойдет, если ты подведешь меня? Ты знал, что Азкабан будет взорван вскоре после выполения тобой задания. Ты думал, что я не найду тебя? Ты забываешь, сын, что Северус куда более предан мне, чем тебе… Да, разумеется, он должен быть наказан. Хвост, я еще никогда не встречал столь неумелого существа, как ты. Темный Лорд узнает об этом, могу тебя заверить… хочет ее живой! Не используй Авада Кедавру, Эйвери. Если ты меня ослушаешься… И это продолжалось — пошатнувшийся разум Люциуса перескакивал с одного момента его жизни на другой. Гермиона перевела взгляд на Малфоя: тот остановился и в ужасе уставился на эту оболочку своего отца. — Пошли, — громко сказала Гермиона, пытаясь перекричать вопли и утонченный монолог Малфоя-старшего, но никто ее не слушал. Драко попятился, пока его плечи не уперлись в противоположную стену коридора; лицо было совершенно бескровным. Гермиона разглядела бисеринки пота, что выступили на его лбу и над верхней губой, и не упустила из виду то, как затряслись его руки, когда он принялся сжимать их и разжимать. — Отец? — произнес он очень тихо — и его голос так напомнил его самого в более юном возрасте, что Гермиона рванулась вперед и встала перед ним, даже несмотря на свой небольшой рост пытаясь закрыть обзор на бредящего мужчину. Непрерывный поток болтовни тут же прекратился, и Люциус Малфой очень медленно повернул голову на звуки голоса, который, судя по всему, узнавал. Его ноздри затрепетали, и он потянул носом воздух, а потом еще раз — словно каким-то извращенным образом почуяв присутствие своего сына. — Мой Лорд, кажется, у нас гость. Да, это мой блудный сын, за которого, я полагаю, мне следует в очередной раз извиниться. Он был наказан в соответствии со своей вопиющей бездарностью, уверяю вас. Да, да… самым строгим членом семьи, разумеется. — Пауза. — Как и всегда, мой Лорд, вы проявили впечатляющую проницательность и ум, раз предсказали такой итог. Драко больше не является частью рода Малфоев. Он отрекся, и поэтому будет сражаться за вас в качестве Пожирателя смерти самого низшего ранга из всех возможных. Конечно, такая судьба однозначно… Во время этого сумасшедшего монолога своего отца Драко закрыл глаза и всем своим телом привалился к стене. Гермиона не сомневалась, что он, как и его отец, снова переживал ту ночь, которая наверняка закончилась весьма болезненно. А потом, — увидев, каким сделалось лицо Малфоя, когда Люциус продолжил о нем говорить, — она вдруг поняла, что с нее достаточно. Не зная, что еще сделать, она резко повернулась к бормочущему узнику и всем телом прижалась к невидимой перегородке, разделявшей камеру и коридор. — ЗАТКНИСЬ, ЛЮЦИУС! Ее голос громко и отчетливо огласил коридор, перекрывая весь тот непрерывный поток, что исходил от узников. Люциус тут же смолк и с силой сжал челюсти, чуть ли не со страхом уставившись на то, что ему казалось кричавшей каменной стеной. И тут же дернулся в противоположную сторону камеры и сжался в комок, подтянув колени к груди и больше не раскрывая рта. Тяжело дыша, Гермиона обернулась и увидела, что взгляды всех присутствующих прикованы к ней. Она проигнорировала их и подошла к Драко; тот не шевельнулся. Его глаза были все еще закрыты. — Малфой. — Она попыталась снова: — Малфой. Драко. Он распахнул глаза и сфокусировал взгляд на ней. Гермиона, завороженная и испуганная одновременно, попыталась не всматриваться в таившуюся в них боль. Вместо этого она опустила глаза и произнесла коротко: — Ладно, пойдем. — И зашагала вперед._______________________________
Гермиона пустым, равнодушным взглядом смотрела на то, как последняя группа учеников касается портала и исчезает, словно сливаясь с мрачной темнотой вокруг них. Она не собиралась возвращаться — пока нет. Ей еще кое-что нужно было сделать. — Ты ведь идешь повидать Северуса, не так ли? От неожиданности она подскочила и так сильно вздрогнула, что чуть не упала. Малфой резко выбросил руку вперед и подхватил ее за талию, почти тут же отпуская. Гермиона молча кивнула и потерла кожу — она болела от его касания. Его хватка была железной. — Я думала, ты ушел. Он покачал головой и опустил глаза. Когда он снова поднял голову, его взгляд был очень свирепым. — Я тебя ненавижу, — тихо произнес он — низким, царапающим голосом. Она увидела на его лице до боли знакомое выражение; то же выражение было у Гарри после какого-нибудь крупного сражения во время войны, у миссис Уизли, когда она каждый вечер за ужином ставила на стол три пустые тарелки. Она видела его в зеркале, когда брала в руки старую футболку Рона и предавалась воспоминаниям. — Поверить не могу… — и смолк, впиваясь в нее прямым неморгающим взглядом. От него не исходила агрессия, и поэтому Гермиона не почувствовала страх. Он просто был зол и печален одновремено, и смотреть на него такого было больно. Никогда прежде она не представляла себе Драко Малфоя таким. А еще было очень, очень холодно. Гермионе снова захотелось плакать. — Я знаю, Драко. — В какой-то момент, когда они были в тюрьме, она стала думать о нем иначе, нежели как просто о Малфое, и его имя с неожиданной легкостью соскочило с ее губ. Она решила не зацикливаться на этом. — Мне ж… — горло сдавило, и она подождала с секунду перед тем, как продолжить: — Мне жаль. Я пыталась это прекратить, правда пыталась. Я вовсе не хотела… — Она не знала, что еще сказать. Он отвернул от нее лицо и какое-то время всматривался в бушующее море. Гермиона, за неименимем ничего более нормального, установила на земле последний портал и молча зашагала обратно туда, где меньше всего хотела бы оказаться. У входа в тюрьму ее ждал Оуэн. Она должна была увидеть своего бывшего учителя, потому что ей необходимо было знать, почему. Его посадили в тюрьму буквально сразу после того, как он был схвачен мракоборцами. Посреди войны — когда все, казалось, было потеряно, — Министерство решило аннулировать право на справедливое судебное разбирательсво по отношению к истинным «темным», против чего Гермиона по сей день протестовала несмотря на свою активную позицию в войне. У Снейпа даже не было возможности оспорить свой приговор. Но Гермиона не испытывала к нему сочувствия. Ей нужно было знать, почему он предал того, кто так сильно помог ему, и почему не убил Гарри, когда у него была такая возможность — и еще столько всяких вопросов, что она едва ли могла удержать их всех в голове. Ей нужно было логическое завершение. — Я иду с тобой, — произнес хрипловатый голос за ее спиной. Гермиона остановилась и вздохнула. — Нет, не идешь. Тебе надо держаться подальше от этого места. — Заткнись, нахрен, Грейнджер. — Ладно._______________________________
Она ни о чем его не спрашивала, пока они петляли по узким тюремным коридорам, а сам он не предлагал никакого объяснения. Но она и сама догадывалась, почему он захотел пойти. Он испытывал вину, злость и усталость от своего незнания. Молчание становилось неловким, так что она заговорила, и на фоне прочего шума заключенных ее голос прозвучал очень тихо: — Тебе еще снятся сны? О войне, в смысле. Гарри рассказывал мне о том, что случилось той ночью на нашем шестом курсе. Ты правда… — Я не хочу об этом говорить. Гермиона, удивленная тем, насколько ровным был его голос, подняла на него взгляд — и обнаружила, что он смотрит прямо перед собой в спину Оуэна, но на самом деле не видит. После этого она больше не заговаривала. Снейп не бредил и не болтал, и Гермиона была бесконечно этому рада. Она бы не смогла говорить со своим бывшим учителем зелий, если бы он повторял рецепты своим обнаглевшим первокурсникам, которых здесь не было, или взывал бы к несуществующему Темному Лорду. Он просто молча сидел, и на его землистом лице было пустое выражение. К ее удивлению, первым голос подал Драко. — Северус? Казалось, Снейп заставил себя выйти из ступора и медленно — так, словно у него не гнулась шея, — повернул голову к источнику знакомого голоса. Теперь попыталась Гермиона. — Профессор? — она была шокирована, обнаружив, как сильно ее вопросительный тон был похож на ее же голос в пятнадцать лет, когда она задавала учителю вопросы о свойствах шкурки бумсланга. Снейп сел, и его взгляд сделался очень живым. — Драко? Выражение лица Драко стало жестким. — Да. Вы в норме? Что-то в лице ее учителя дернулось, и он дважды моргнул перед тем, как заговорить. — Более или менее. Что… что ты здесь делаешь? — У Грейнджер есть вопросы. Я хотел послушать. — Грейнджер? — отстраненно повторил Снейп, словно пытаясь выудить воспоминание из прошлой жизни — что, подумала Гермиона, было вполне логичным допущением. Гермиона окинула Драко пристальным, цепким взглядом. Она очень сомневалась, что он просто хотел послушать их разговор, но все-таки продолжила: — Да… — проговорила она нервно. — Вы помните меня? Я — подруга Гарри Поттера. — А… Та смышленая. Она непроизвольно сделала шаг назад, удивившись первому комплименту, когда-либо полученному от своего угрюмого преподавателя. Бывшего преподавателя, напомнила она себе. Ее также удивило и то, насколько вменяемым он выглядел; в подобном месте это нервировало. — Эмм… да. У меня есть несколько вопросов. — У вас всегда есть вопросы, — ответил Снейп через несколько секунд, будто бы вслушиваясь в звуки ее голоса. — Почему вы предали Дамблдора? Он помог вам… спас вас от Азкабана. Почему вы причинили ему боль? — начав, она уже не могла остановить тот поток вопросов, что так и сыпался из ее рта беспорядочной массой. — Предал? — повторил Снейп, мрачно хмыкнув. — Вот, что все говорят, да? — Предали! — воскликнула Гермиона громче, чем намеревалась — теперь в ее голосе слышалась какая-то злость. Она скорее почувствовала, чем увидела, как Драко, стоявший рядом с ней, чуть от нее отодвинулся. — Нет, я никогда его не предавал. Вам бы следовало освоить искусство легилименции, девочка. Или Гарри Поттеру. Он никогда ни в чем особо не блистал, не так ли? Нет. Не было никакого предательства. Никогда. Гермиона взглянула на Драко — тот выглядел совсем чуточку менее растерянным, чем она себя ощущала. — Ну, да, — упорствовала она. — Почему вы не убили Гарри, если всегда были тайно преданы Волан-де-Морту? — Вы не слушаете, — тут же произнес Снейп — а потом вдруг впал в совершенно иное, нежели первоначальное, состояние. — Дамблдор сказал, он так сказал. — Гермиона испугалась, услышав, как голос ее учителя сорвался и задрожал. Гермиона боковым зрением увидела, как Драко прижал обе свои ладони к невидимой стене и зашептал — с такой горячностью, что она чуть не отпрянула. — Зачем вы выполнили Непреложный обет? Каким образом это вообще могло вам помочь? — Вы двое не слушаете. Я должен был…должен был выполнить поручение. Я должен был выглядеть идеально. Я должен был помочь…должен был… И после этого он не говорил ни с кем кроме себя самого._______________________________
Они вместе трансгрессировали в пустой министерский класс — все прочие ученики давно разошлись. Их обоих трясло, но Драко даже больше, как показалось Гермионе. Он прислонился к одной из парт — ноги словно не держали его. Он был бледен и дрожал после воздействия этого места — этой пытки. Гермиона ощутила острую потребность уйти. — У-увидимся на следующей неделе, — сбивчиво пролепетала она и понеслась по направлению к выходу. И тогда он на нее посмотрел. Он был потерян. Что-то внутри безнадежно сломалось. Светлые волосы падали на его глаза, в которых сквозила какая-то затравленность, а узкая кривая челка повторяла болезненный изгиб его позвоночника. Она видела, как опускались и поднимались его плечи — слишком быстро. Слишком быстро. Ее ноги онемели, но она тут же оказалась перед ним. Он молча смотрел на нее, чуть склонив лицо книзу — будто бы пытаясь его скрыть. Она произнесла единственную вещь, которая показалась ей подходящей. — Я тебя предупреждала. Она увидела, как дернулись и заходили его желваки. — Нет, не предупреждала. Ты ничего мне не сказала, — прорычал он, и тогда она поднесла ладонь к его щеке и накрыла ею его лицо, мягко поглаживая пальцами линии его угловатых скул и кожу у глаз. Его трепещущие веки прикрылись, и он испустил долгий вздох. Она позволила своему теплу перетечь в его тело, и когда увидела, что этого недостаточно, придвинулась ближе, привстала на цыпочки и обвила его руками. Какую-то секунду он стоял, застыв, словно его мышцы стянуло напряжение, но потом наклонился и крепко прижался к ней, зарываясь лицом куда-то в сгиб ее шеи. Она шептала ему — говорила, что все хорошо, — а потом трансгрессировала в свою квартиру._________________________
Она уложила его на свой диван, и он тут же заснул, даже не сняв туфли. Она оставила их на нем, не желая дальше вмешиваться во все это, и ушла в свою комнату, закрыв за собой дверь. Она должна была это сделать. Она не хотела думать о том, что он совершил бы, оставь она его одного. Сейчас он был сломлен. Она его сломала. Гермиона долго смотрела на себя в зеркало, висевшее над комодом. По ее щеке покатилась слеза, и тогда она почувствовала ненависть к себе. Когда утром она проснулась, его уже не было. Она помнила, что все было примерно так — и что это было началом чего-то.«За бессмертие приходится очень дорого платить — несколько раз умирать еще при жизни». — Фридрих Ницше