«Быть может, я лучше всех знаю, почему только человек смеется: он один страдает так глубоко, что принужден был изобрести смех». — Фридрих Ницше
— Что ты сделала? Гермиона вперила взгляд в пол: — Я привела Драко Малфоя в свою квартиру. Он спал на моем диване, а потом ушел. Джинни сухо рассмеялась — вскинула руки в воздух и подняла глаза к небу, как бы прося его о чем-то, что хоть отдаленно напоминало бы вменяемость. — Конечно, ты привела, — вздохнула она. — Ну, когда ты вынуждаешь меня говорить об этом вот так, звучит еще хуже! — воскликнула Гермиона, предпринимая не слишком убедительную попытку защититься. — Видела бы ты его, Джинни. Он… — ее голос сорвался, а глаза потемнели, стоило ей вспомнить прошлую ночь. Он был потерян. Что-то внутри него было безнадежно сломано. Она продолжила негромко — мотнула головой, как если бы физически могла прогнать эти воспоминания из своей головы: — Ты бы сделала то же самое. — Это же Малфой. — Я знаю. — Это же Драко, мать его, Малфой, Гермиона. Помнишь такого? Тот мелкий прилизанный говнюк, который познакомил тебя с одним очаровательным словечком на букву «г», издевался над тобой и заставлял плакать в школе. Гнусный хорек, завербованный своими дружками-Пожирателями в качестве убийцы Дамблдора — блестящего лидера стороны Света. — Теперь в голосе рыжеволосой девушки сквозила легкая истерика, и Гермиона услышала, как та глубоко вздохнула, прежде чем возобновить свою тираду — более спокойным тоном: — Не могу поверить, что ты ему помогла. Гермиона, что сидела в плюшевом кресле Джинни, подтянула колени к груди и уперлась в них подбородком. — Джин, я не знаю, что он сделал бы, оставь я его одного. Бедняга лишь недавно увидел своего полоумного преступника-отца впервые за кто знает какое время. — Ну и? — Я не могла… — выдавила Гермиона, безуспешно пытаясь вложить в свои слова всю сложность своих чувств. — Я просто не могла. Джинни уставилась на нее пустым взглядом, и на лице ее ясно читался укор. Гермиону разозлило раздражение подруги; она уткнулась лбом в колени и горячо забормотала — прямо в поношенную ткань своих маггловских джинс: — Ну прости, что я иногда бываю слишком чуткой! Он казался таким… сломленным. Думаю, я ощутила себя немного виноватой. — Гермиона, он мог убить тебя во сне. Гермиона повернулась на бок, подняла голову и устремила на подругу усталый взгляд — у той был неумолимый вид. — Я правда верю, что он больше не такой, Джинни. Да и не думаю, что он когда-нибудь таким был. Что-то изменилось, и я тщетно пыталась выяснить, что именно. — Теперь в глазах Джинни мелькнула некая задумчивость, и перед тем, как заговорить снова, Гермиона поерзала. — Ты же не скажешь об этом Гарри? — Голос прозвучал тихо. Она не хотела думать о реакции своего друга, если бы тот вдруг узнал, что она помогла его заклятому врагу. Джинни какое-то время пристально смотрела на нее: выражение ее лица было нечитаемым — за исключением нервирующей подозрительности в глазах. Спустя минуту или около того она, наконец, ответила: — Разумеется, нет… Если ты этого не хочешь. — Какое-то время она колебалась, а потом растянула губы в улыбке, тут же сделавшей ее лицо светлее и, в то же самое время, мрачнее. — Представляешь, что сказал бы Рон? На этих словах черты Гермионы тут же застыли и сделались каменными, а лицо стало бесстрастным — не считая того проблеска печали, что мелькнул в уголках ее глаз. Она спросила себя, каким был бы ответ Рона на все это, и от этой мысли что-то в ее грудной клетке болезненно сжалось. Она пыталась не думать о том, сколько всего опустила, пока пересказывала Джинни историю прошлой ночи. Она не рассказала ей о выражении лица Малфоя, когда она прикоснулась к нему. Она не рассказала ей об объятии, которое, казалось, их обоих вернуло к чему-то реальному. Она не рассказала ей, что просыпалась несколько раз за ночь, чтобы убедиться, что он не попытался причинить себе вред; что, возможно, слишком долго смотрела на то, как свет ложится на его лицо, и что прислушивалась к тихим, вымученным звукам, которые он издавал во сне. Да, Рон однозначно был бы в ярости.___________________________
Следующей ночью Гермионе приснилась очень странная вещь. Ей снились не воспоминания, что обычно мелькали под закрытыми веками подобно ужасающему предзнаменованию — вместо этого она проснулась, глубоко дыша, и ее кожу почему-то покалывало от ощущения чего-то знакомого и горячего, что скользило по вершине ее бедер — и от образов чего-то бледного, прекрасного и сломленного. Она не стала себя обманывать, пытаясь поверить в то, что не узнала лицо в своем сне. Она не засыпала куда дольше, чем требовалось, чтобы узел внизу ее живота рассосался, и ее распахнутые глаза сияли в темноте, пока она думала о своем страхе и о том, что жаждала чего-то запретного.___________________________
Гермионе трудно было свыкнуться с мыслью, что шесть ее уроков почти подошли к концу. Пять недель назад это задание казалось ей невероятно сложной задачей, преодолевать которое, как она думала, придется сквозь зубы. Это была почти революция; она так долго жила, погруженная в размышления о планах урока, что теперь не знала, что ей делать. Больше не будет сотрудничества с Министерством, не будет размышлений о том, не сломаются ли ее ученики и не наложат ли на нее заклинание забвения. Она множество раз тщательно продумывала последний урок своих шестинедельных курсов и знала своих учеников достаточно хорошо, чтобы понимать, что они вряд ли прибегнут к физическому насилию. И поэтому, чтобы отогнать скуку и праздные мысли на запретную тему, она совершала прогулки и навещала своих немногих оставшихся друзей. На этой неделе она трижды поужинала с Гарри и Джинни и один раз наведалась к Уизли. Она пригласила Люпина и Тонкс на обед, и все трое смеялись, вспоминая выражения лиц потенциальных Пожирателей, когда те обходили Национальную галерею. Она ежедневно ходила в огромный парк рядом со своей квартирой и читала, сидя у затхлого пруда, пока не становилось слишком темно. Как-то раз ей почудилось, будто она увидела его лицо в толпе. Тот потерянный, отчаянный взгляд, который она вспоминала чаще, чем ей хотелось думать. После второго взгляда на него — и быстрого поворота головы, от которого что-то в ее шее неприятно хрустнуло, — она снова вернулась к своим мыслям и продолжила путь. Это было глупо, думала она — но что-то в ней все равно менялось, и она ненавидела себя за то, что не могла это контролировать.___________________________
Гермиона не смотрела на Драко, когда тот сел за свою парту — вдалеке, приютившись в углу — так, чтобы вместо нее видеть стену, подумала она. А еще он, казалось, снова вернулся к своему прежнему состоянию… пока она не заговорила; после этого она постоянно ощущала на себе его взгляд. Она решительно игнорировала это — как и отсутствие шести своих учеников, что явной пустотой выделялось в контрасте с прочими присутствующими: те наполовину испуганными, наполовину любопытными взглядами время от времени скользили по пустующим местам. Гермиона в самом деле сообщила Министерству, что эти шесть учеников отказались идти в Азкабан, как она того потребовала, но она также объяснила обстоятельства отказа и понадеялась на лояльность Министерства. Она не обратила никакого внимания на тихие перешептывания, что разнеслись по классу, и когда все устроились на своих местах, заговорила своим обычным, невозмутимым тоном: — Сегодня мы здесь ненадолго, и вы все это уже слышали, так что оставим любезности. — В ответ на это брови нескольких учеников взлетели вверх — что она, как они и предсказывали, проигнорировала. — Как я предполагаю, вы все рады, что это наш последний оставшийся урок? — Гермиона заметила, что эти слова вызвали у некоторых людей улыбку, и она слабо улыбнулась им в ответ. — Ммм. Что ж, боюсь, еще не все трудности для вас позади. За последние шесть недель вы прочитали кое-что из маггловской литературы, изучили одного из маггловских философов, рассмотрели, пожалуй, темнейший период в истории как маггловского, так и волшебного мира, и увидели несколько самых известных произведений искусства. Вы побывали в Азкабане. По классу пробежала ощутимая коллективная дрожь. Глаза Драко были прикованы к ее лицу, и она увидела, как он вздрогнул — лишь на мгновение. — Однако сегодня мы поговорим о науке. Ох, эта их растерянность. В ответ на приподнятые брови большинства и косые взгляды в сторону соседа Гермиона растянула губы в улыбке. Она знала наверняка, что большинство чистокровных очень мало что слышали о маггловской науке в течение своей жизни; неудивительно, что они были слегка озадачены. — А она-то тут причем, Грейнджер? Разве «наука» — не просто кучка глупых магглов, носящихся со своими колбочками и мигроспоками? — спросила Пэнси, и ее чуть приплюснутое лицо недоуменно сморщилось. — Микроскопами, — поправила ее Гермиона, хитро ухмыльнувшись. — И, да, полагаю, можно сказать и так — только без слова «глупый». Ученые однозначно не глупые — точнее, большинство из них. И в их распоряжении есть куда больше, чем колбочки и микроскопы. — С этими словами она развернулась и взяла мензурку, в которой содержалась прозрачная вязкая субстанция, и небольшую стеклянную мерную палочку. Осторожно помешав содержимое мензурки, она твердой рукой и с максимальной аккуратностью вытащила из нее стеклянную палочку, демонстрируя несколько мизерных прозрачных волокон вещества, что на несколько дюймов тянулись от поверхности мензурки до стекла мерной палочки. Волокна чуть поблескивали на солнце, а само вещество словно было заколдовано и продолжало висеть в воздухе. Теперь в глазах Гермионы засиял взволнованный, трепетный блеск, и она перевела взгляд со своей мензурки на свой класс. — Вам очень повезло, что в моей маггловской школе была биология — потому что это потрясающее зрелище. Это, — начала она, нахмурившись, когда волокна на пару секунд сломались, — Дезоксирибонуклеиновая кислота — ДНК. Кто-нибудь знает, что такое ДНК? Две руки. Две.___________________________
Гермиону так и подмывало спросить Вульпу — она знала, что та даст достаточно четкий ответ на ее вопрос. Вместо этого она собралась с духом и указала на единственную оставшуюся руку Миллисент Булстроуд. Когда та ответила неуверенно («Это что-то типа… заклинания или зелья, которое говорит телу, как ему выполнять все свои функции, правильно?»), Гермиона насмешливо фыркнула и объяснила: — Эмм… что-то вроде того. ДНК — это тонкие нитеобразные молекулы, которые содержатся в нуклеусе — центре каждой клетки нашего тела. Наши тела состоят из клеток. Они чем-то напоминают спиралевидную лестницу и состоят из одного сахарофосфатного остова и четырех оснований. Порядок этих оснований диктует, какие белки произведет наше тело — что, в свою очередь, определяет цвет нашей кожи, функции органов, гормонов, которые мы производим, определяет то, будем ли мы здоровы или будем иметь генетическое заболевание, и, в некоторой степени, нашу личность — хоть это и спорный вопрос и зависит от ваших собственных убеждений. В целом же порядок этих четырех оснований определяет нашу внешность и все остальное в нашем организме. Это невероятно простой, но гениальный способ контролировать наше тело, формировавшееся и развивавшееся на протяжении шести миллиардов лет эволюции. Как нам известно, все живые существа на Земле имеют ДНК. — Гермиона замолкла, оглядывая своих едва ли впечатленных учеников. — Волшебник вы или нет, чистокровный или какой-то другой, в теле каждого из нас есть ДНК, и она работает одним и тем же образом. — На самом деле, это довольно просто. Сложности начинают возникать, когда система дает сбой. ДНК реплицирует с целью создания новых клеток, но иногда случаются ошибки. Изменение в порядке чьих-то оснований способно вызвать все — от генетического заболевания, убивающего детей к моменту достижения двух лет, вплоть до ничего. — В Париже есть особая группа волшебников, которые в своих исследованиях используют смесь маггловской технологии и магии. Они изучили разницу между ДНК магглов и волшебников и в прошлом году изложили свои взгляды на тему порядка обоих типов. Они также обнаружили, что именно делает волшебников отличными от магглов и наоборот. В ноябре они опубликовали свои открытия: то, что отличает волшебника от маггла — это порядок «ступеней» в «лестнице» ДНК, а также пара аденин-тимина вместо гуанин-цитозина. Одна пара. Это приводит к мутации гормона, которая, в свою очередь, активирует обычно спящую часть мозга, которая создает и контролирует магию. После этих слов Гермиона замолкла — сделала глубокий вздох, пытаясь унять свое головокружение. Она ощущала жар и неустойчивость в теле, а еще вздрогнула на секунду, стоило ей встретиться глазами с Малфоем — тот все это время напряженно смотрел на нее. Она быстро отвела взгляд и продолжила: — Все мы являемся волшебниками и волшебницами по причине генетической мутации. Мы — это ненормально; магглы — вот, что нормально. Это вызвало несколько протестующих возгласов, раздавшихся в разных уголках класса, и Гермиона терпеливо дождалась, пока они утихнут; выражение ее лица оставалось пугающе спокойным. — Но как ты можешь знать, что не наоборот? — Это была Вульпа, и у нее был такой заинтересованный вид, будто она наслаждалась как вызовом Гермионы, так и мрачными протестами своих приятелей. Гермиона улыбнулась, и в ее глазах заплясали веселые искорки: — Хороший вопрос. Наши друзья-ученые тоже об этом думали. Их заключение является наиболее очевидным — учитывая то, сколько в мире магглорожденных. Они также обнаружили, что эта мутация преобладает, а, значит, передается по наследству почти непрерывно; если оба ваших родителя являются волшебниками, вы, скорее всего, тоже будете волшебником. Если один родитель — волшебник, а второй — маггл, то есть 50-100-процентная вероятность того, что вы родитесь с магическими способностями — зависит от того, является ли родитель-волшебник чистокровным или полукровным. Но они обдумали и другие варианты. Самый разумный способ рассмотреть противоположную теорию — это изучить сквибов. Может, подумали они, это сквибы — результат мутации в геноме волшебника, а магглы — результат отклонения от нормы? В итоге они установили, что сквибы появились позже вследствие неисправности при создании гормона в процессе расшифровки сообщения РНК — во что мы не будем углубляться, чтобы вы не запутались еще больше. Короче говоря, в целом сквибы являются продуктом совершенно иной мутации, которая частично объясняет их редкость. Магглорожденные же, наоборот, очень распространены. Этот факт указывает на то, что именно волшебники — результат мутации, — а, значит, нет такого понятия, как чистокровный, потому что все семьи когда-то должны были произойти от магглов. Просто это произошло так давно, что никто не помнит. С секунду Гермиона колебалась, пристально изучая выражения на лицах своих учеников (от шокированного и скептического до откровенного неверящего) и вслушиваясь в тишину, что царила в классе. Гермиона непроизвольно метнула взгляд в сторону молчавшего ученика в углу и заговорила — более резким тоном, чем раньше: — Драко, сколько поколений может проследить твоя семья в своей родословной, чисто из любопытства? Он резко вскинул голову, и стоило их взглядам встретиться, как его глаза подозрительно сузились. Тем не менее, когда он заговорил, его голос был предельно невозмутим — монотонный тенор, при звуках которого Гермиона вздрогнула. — Сорок или около того, я полагаю. — А кто был первым зарегистрированным членом семьи, не помнишь? — ее голос дрожал, и ее это бесило. — Александр Феррагнус дю Малфой, — его акцент был безупречен, — родился в 1032 году н.э., умер в 1081 году. — У него был несколько возмущенный вид из-за расспросов о его семье, а сам он смотрел на нее спокойным, тяжелым взглядом. — Оу. — Гермиона нашла довольно причудливым тот факт, что он это знал, но не стала озвучивать свою реакцию. — Что ж, предположим, что первый… эмм… Малфой на самом деле родился за сто лет до этого, но к тому моменту, как кто-то додумался записывать историю семьи, он мог вспомнить лишь своего деда. Тебе не кажется вполне вероятным, что первый Малфой мог появиться на свет от родителей-магглов? — Она не смогла разобрать реакцию Малфоя, поэтому оторвала от него взгляд и принялась наблюдать за реакцией всех остальных. — Это лишь допущение, заметьте. А теперь — решите вы принимать это близко к сердцу или нет, — пожалуйста, попытайтесь понять, что кровь — вопреки тому, что могли говорить вам ваши родители, — в нашем мире не имеет никакой разницы. Маглорожденные так же хорошо существуют в обществе, так же умны и имеют те же способности к магии, как так называемые «чистокровные». Выразительное молчание. — Как я и сказала, мы здесь ненадолго. Я не стану говорить вам, как вам прожить вашу жизнь. Я даже не призываю вас что-то менять. Единственное, о чем я вас прошу — подумать над тем, что мы обсуждали на этих занятиях. Подумать о Ницше и его вере в то, что сверхчеловек — столь совершенный и стоящий выше морали, — мог бы, по сути, истребить среднестатистическое большинство людей. Подумать о том, какое отношение это имеет к Волан-де-Морту. Подумать об Адольфе Гитлере и о миллионе жертв — и о том, какой могла бы быть война. Помнить о том, что маггловское общество имеет свои ценности и обычаи. Обдумать то, что мы физически отличаемся от магглов вследствие мутации — чего-то столь же непредсказуемого, как шанс, и что термин «чистокровный» может оказаться не более чем фикцией, созданной, чтобы делить людей по группам, порождающим жестокость и предубеждение. — Гермиона неровно выдохнула, крепко сцепляя перед собой руки — с такой силой, что побелели костяшки. Я должна заставить их увидеть. Все, что они знают — обман. Не успела она осознать, что это плохо, что это не то, что ей следует делать, как она подошла к последнему месту, где хотела бы оказаться, схватила его за руку и рывком заставила подняться на ноги. А потом потащила его в переднюю часть класса и задрала его левый рукав вверх, к локтю. Он смотрел на нее с каменным выражением на лице; губы были сжаты в тонкую линию. Никакого сопротивления. Позволяя ей это сделать. Позволяя ей показать. Большая часть класса отпрянули на своих стульях — они не привыкли видеть одного из своих (столь юного, столь неподготовленного) помеченным этой горящей чернотой. Гермиона показала им на его бледное предплечье, впиваясь пальцами в его плоть. Его мышцы под ее ладонями были твердыми (что ты делаешь, глупая девчонка?), а кожа пылала. Она тяжело дышала, а сердце слабо трепетало в груди, пока сама она боролась с внезапным приступом головокружения. Она не могла на нее смотреть. Не могла. — Это не символ славы, власти или верности! — она почти закричала — настолько захлестнутая собственной яростью и собственным горем, что ощущала, как эта волна вот-вот снесет ее. Драко дрожал. Хотя это вполне могла оказаться она: ее трясло, а еще хотелось орать, потому что эти люди, казалось, не понимали. Я должна заставить их увидеть. — Это символ ненависти, жестокости… и… и… гребаной бесчеловечности! Это не… — И тогда она почувствовала, что слабеет; ее охватила такая боль, что она почти использовала помеченного молодого человека рядом в качестве опоры - она с такой силой вцепилась в его руку. Она испустила вздох и выпрямилась. — Это не то, чем можно гордиться. А потом она отпустила его и захотела сказать что-то (прости?), но не сделала этого. Он какую-то долгую секунду смотрел на нее — смотрел на ту сторону ее лица, которая была отвернута от него, потому что она не хотела видеть, — а потом вернулся к своему месту и раскатал рукав, скрывая метку и красные отметины от ее пальцев. Гермиону не волновало, что у нее случился срыв, о котором ее все предупреждали. Она просто продолжила: — Просто… думайте за себя сами. Помните, какими могут быть последствия предрассудков. И, ради Бога, никогда не забывайте тех, кого мы потеряли и почему мы их потеряли, — прошептала она в конце, снова обессиленно опускаясь за свой стол и совсем не заботясь о том, что по ее лицу текут слезы (ты столько плачешь, глупая девчонка). Она позабыла смущение. Она расколола свою грудь и обнажила им всем свое сердце, но совсем забыла застыдиться. Класс полностью стих, в удивлении глядя на эту сломленную, опечаленную девушку. Она ощутила жар, что плескался в глазах Драко, и подняла на него взгляд: было что-то несказанное и потаенное в этом взгляде. Она увидела решимость на его лице и почувствовала, как внизу живота шевелится страх или нечто иное. Она отвела взгляд. Рон, мне не хватает тебя. Она не знала, почему именно тогда эта мысль пронеслась в ее голове, но это придало ей сил. Сделав глубокий, сдавленный вздох, она заговорила вновь — четко и теперь без слез, как-то бесстрастно: — Я хочу поблагодарить вас всех за сотрудничество в течение этих шести недель; это значительно облегчило мне работу. Надеюсь, я внесла какой-то вклад в вашу жизнь. Вы все можете идти. Пока они собирали свои сумки и украдкой бросали робкие взгляды в ее сторону, Гермиона вспомнила еще кое-что — последнее: — Можете оставить себе экземпляры Преступления и Наказания. В качестве сувенира, назовем это так. Ответом на это ей стали несколько сухих взглядов. Кое-кто коснулся ее руки, при выходе из класса — в знак благодарности или утешения. Она не знала точно.___________________________
Они все ушли, и она осталась сидеть, обхватив голову руками и глубоко дыша. Вдох-выдох, снова и снова. — Знаешь, мне следовало бы злиться на тебя. — Она знала этот голос. Она не подняла головы, но медленно покачала ей, а потом опустила взгляд в пол. — Я знаю. Знаю. Мне так жаль, Драко. Я поступила… плохо. Пауза. И после молчания: — Ты так облажалась, Гермиона Грейнджер. Она в удивлении уставилась на него — это что, улыбка, что изогнула его губы? Что-то внутри нее затрепетало. — Как и ты, лицемер. Не надо меня опекать, — произнесла она холодно. Это некое подобие улыбки исчезло. — Я просто… — он смолк, словно ему сделалось больно, а потом попытался снова: — Хотел поблагодарить тебя. Она чуть не упала. — Ч-что? — За прошлую неделю. — А-а. И снова молчание, только не такое желанное. — Почему ты такой… другой, Драко? — спросила она, как только ее слезы высохли, а сама она почувствовала, что все вновь начинает приходить в норму. Он так долго не отвечал — лишь смотрел на нее, и все было написано на его заостренном лице: — Мерлин, Грейнджер. Неужели ты еще не поняла? А теперь было самое время ей взорваться. Она была так растеряна. — Нет! Черт возьми, нет! Дело в войне? Волан-де-Морт пытал твою мать, пока у нее мозги из ушей не вытекли? Да, она была в курсе этого. В конце концов, она читала газеты. Он вздрогнул, и у него сделался такой вид, будто он хотел заткнуть ее с помощью рук или чего-то другого. Он сделал шаг к ней. — Грейнджер… — Нет! Ты не станешь снова этого делать! Ну же, Драко, расскажи мне — потому что я уже на пределе. Господи, я ненавижу тебя! Это из-за твоего отца? Из-за чертового пустого дома, в котором ты живешь? Ты не должен быть вежливым! Ты должен быть заносчивым мерзавцем, который звал меня грязнокровкой и убил бы Дамблдора, не будь ты таким долбаным трусом! Ты не должен быть… — она не смогла продолжить. Ее лицо сморщилось, но она не заплакала. Он снова шагнул к ней, схватил ее за плечи и хорошенько встряхнул, потому что ей, возможно, — так подумали они оба, — было это нужно. Прядь ее волос выпала из общей массы и коснулась его руки, а ее прическа развалилась и тяжелой копной обрушилась на спину. Когда он заговорил, его голос был очень тихим, а тело напряглось от усилий ее контролировать. — Заткнись, идиотка, и не говори о том, чего не понимаешь. — Ты прав, Драко, я не понимаю! — она крикнула это ему в лицо, заколотив ему в грудь своими жалкими, дурацкими кулаками. — Так что, пожалуйста, просто скажи мне что-нибудь, чтобы я не была так чертовски растеряна! Хватка на ее плечах стала жестче, и она поняла, что на следующий день там будет пять отметин в форме его пальцев. Он смотрел на нее, и его взгляд метался туда и обратно, изучая ее глаза — а потом на секунду опустился на ее губы. — Ты хочешь ответов, Грейнджер? Она опустила голову, и ее волосы упали ей на лицо — она так устала. — Просто помоги мне справиться с растерянностью, Драко. Я лишь хочу, чтобы все снова пришло в норму. — Ты предпочтешь, чтобы я тебя ненавидел, обзывал обидными словами и убивал, мать твою, людей? — Я не знаю. — Ты предпочтешь, чтобы мне было мерзко прикасаться к тебе? — его хватка ослабла, став почти ласковой, и он повел пальцем вниз по ее шее — вдоль неглубокой впадинки, от чего ее бросило в дрожь. — Я не знаю. — Ты не знаешь. Она подняла взгляд на него, всматриваясь прямо в эти серые глаза, в которых таилось что-то, что напугало ее. Она подскочила. — Дело во мне? И тогда он рассмеялся. Запрокинул голову и расхохотался, по-прежнему не убирая от нее своих рук. — Дело во всем! — прошипел он, и его смех резко, неестественно оборвался. Он наклонился к ней, почти касаясь щекой ее щеки, и прошептал ей в ухо: — Ты входишь в этот класс и говоришь, что все, что нам известно, неверно. Входишь с этой своей чертовой уверенностью, скрывающей, как ты на самом деле подавлена, — и в этой маггловской одежде, с этими волосами и мыслью, что ты настолько умна, что никто не сможет поспорить с тобой. Ты называешь наших родителей расистскими свиньями, которые даже Азкабана не заслуживают, а потом улыбаешься и говоришь нам, что все, чего ты от нас хочешь — это чтобы мы думали. Ты говоришь, что Волан-де-Морт — наставник моего чокнутого папаши, — был мошенником, не стоившим и мизинца. Ты говоришь, что нет никакой разницы между грязнокровками и такими, как я. Ты говоришь, что магглы — такие же… как… мы. И ты хочешь ответов? Так вот они. Гермиона стояла, не шевелясь — ее кожа горела, а губы дрожали. — Я с-сказала так, потому что это правда, Драко. Наконец, он отступил от нее — с таким напряжением в глазах, что у нее чуть не подогнулись колени. — Черт возьми, Грейнджер, ты такая тугодумная. Причина, по которой я изменился — это потому что я, мать твою, все это знаю. Она открыла рот, но не произнесла ни слова. Наконец, смогла выдавить из себя тихое: «о-о». — Помнишь музей — когда я сказал, что все потерял? — начал он, с силой сжав кулаки и прижав их к телу — словно пытаясь тем самым снова к ней не прикоснуться. — Я сказал так, потому что так оно и есть. Потому что ты разорвала в клочья все, что я знал с рождения, будто для тебя это было так просто. И я не могу… ненавидеть тебя за это. Теперь она сделала шаг к нему, желая смягчить дрожь в его челюсти — и это тихое отчаяние, о котором говорила вся его поза. — Мне это было нелегко. Он повернулся к ней, схватил ее за запястья и толкнул назад, отчего она уперлась в парту, а потом прижался к ней. Но это ее не напугало. — О, да? — резко проговорил он, довольно сильно стискивая ее запястья — так, что у нее неприятно заныли косточки. Гермиона скривилась. — Что ж, а выглядело. Ты все разрушила, Грейнджер, а теперь улыбаешься нам, будто ничего и не было. И тогда она снова заплакала. — Но это не так! Я знала, какую боль это причинит вам всем, но я должна была это сделать! — Правда? И почему же ты «должна» была это сделать, лицемерная ты сука? Кто тебя заставлял? — Я сделала это, потому что так было правильно! — сказала она надломанным голосом, и что-то в ее груди вздрогнуло, когда он опустил лицо одновременно с ней и уронил голову, чуть ли не касаясь ее; его хватка на ее запястьях ослабла. Она увидела влагу на его щеках, и он, наконец, спрятал лицо на ее плече. — Мерлин, Грейнджер. Поимей хоть немного милосердия. Каждый раз, как ты заговариваешь, ты меня уничтожаешь. И тогда он поцеловал ее — сломленную, глупую девчонку.«Иррациональность чего-либо не есть аргумент против его существования, но есть условие его существования». — Фридрих Ницше