Сказочник

В отличие от добродушного правителя королевства Пак, принявшего Хосока, как второго своего ребёнка, король Чон скептически отнёсся к единению семей через обоюдное замужество сыновей. Непростительно было королю обречь королевство на осмеивание нескольких поколений, только потому что парнишка поклялся в любви его отпрыску, на что тот согласился как слепой юнец, нашедший спустя год тягостных странствий недостающую частицу своей души. Изначальная ошибка или судьба — объяснения противоречивые от двух спорящих сторон, где липовая принцесса — молчаливый наблюдатель. Король беспрекословно оказался против свадьбы, предоставив лишь ночлег и компромисс, что Чимин может быть в их королевстве почётным гостем. Смеркалось совершенно не по-сказочному: наляпистые облака закрывали собой небо и огромный солнечный диск у кромки горизонта растекался густым оранжевым цветом, как желток. Сквозь занавески гостевых покоев проклевывался приставучий сырой ветерок, срывающий лепестки полевых лютиков в вазе на прикроватном столике. У Чимина почти нет личных вещей, которые он мог взять из своего королевства, лишь фамильный перстень и воспоминание ночи, где луна стала свидетелем близости, оставив честь и целомудрие в старых сказках. А теперь его слёзы впитываются в шелка холодных простыней и ногти скребут по своей же руке, чтобы раздражающая боль не дала заснуть с ощущением одиночества. Огромные напольные часы у дальней стены коридора поднимают раскатом глухого эха пыль и вырывают из лап унылой дрёмы. Чимин отсчитывает удары с невозможно длинными интервалами, замечая, что в заточении время шло быстрее и пропускалось через кожу менее болезненно. С окончанием боя курантов повисает звенящая тишина, словно мир остановился, заточив пленников во времени в невозможно узком пространстве без воздуха и с половиной сердца за стеной. Чувствуя себя опустошённым и непринятым, Чимин зарывается с головой в подушку, чтобы не слышать громкого тиканья часов, напоминанием о разлуке врезающегося в голову, словно многочисленные порезы бумагой. Скука уничтожает. Короткий стук по окну будто тонким голоском призывает вздрогнуть, после чего повторяется настойчиво, прорываясь сквозь стекло. Для птицы слишком глупо врезаться и не настолько Чимин суеверен, чтобы поверить в плохую новость, когда надежда в нём никогда не умирает, сделав его терпеливым и благодарным за любые приятные мелочи, а тем временем стук повторяется звонче. С уступа балкона, ведущего из опочивальни, виднеется макушка цветущей кроны магнолии. На Чимине длинная белая туника, а внутри — сосущее под ложечкой беспокойство, когда сзади его накрывают чьи-то руки, закрывая ладонью рот. Какой глупый конец сказки – быть сброшенным в одной рубашке под окном своего возлюбленного. Чимин чувствует спиной, как грудь, прижатая к нему, вздымается и горячее дыхание на шее жжёт и крадётся к уху, приобретая звуки тихих слов. – Не думал, что к тебе приставят охрану. Чимин переводит дыхание, обмякая в теперь уже объятиях под едва слышимый успокаивающий шёпот. Хосок напугал, ох, знал бы он, как испугал трясущегося от ночной прохлады Чимина. Они прячутся в тени колонны, плотно прижатые друг к другу и каменным балконным перилам, с которых свисает спутанная занавеска – видимо, это и был путь Хосока наверх, отчего Чимин становится совсем мягким и податливым романтической атмосфере. – Король боится, что я тебя испорчу, – застенчиво предполагает Чимин. В его глазах тёмно-синее отражение неба и улыбка сердцем Хосока, пленительно приковывающая взор к губам. Они доступны, однако Чимин борется с смущением. – Он неплохой, – оставив время на решимость, принц оправдывает отца, – просто беспокоится за наследников. У него ещё нет внуков, должно быть, это удручает, когда на кону будущее королевства и смена престола. Прости его и меня, что не смогу обрадовать тебя первенцем. Чимин теребит край рубашки, нерешительно кусая изнутри щеку. В его голове принятие серьёзных решений и предложение, которое не может быть оправданно жертвой ради сделки и всё же он старается быть участливым в проблеме, если такова она для королевства Чон. – Он вроде как демон, – прочистив горло, говорит Чимин, а на лице Хосока тут же возникает беспокойство, – и он рассказывал, что, лишившись после смерти души, при жизни можно быть кем угодно: правителем или бескрайним морем. Юнги говорил, как призвать нужного демона, – выдержав паузу, Чимин делает глубокий вдох. – Юнги? Хосок выражает крайнюю озадаченность и прежде сказанное Чимином его порядком злит, не потому что в нём ничуть не наигранное отчаяние, а из-за угождения его отцу, а не ему, Хосоку. И ещё он ревнует. – Юнги какое-то время жил в башне, думаю, он должен был стать кем-то вроде дракона, которого ты должен был сразить, но оказался слишком занят и взвинчен для закрытого пространства. Поэтому поставил блок, из которого я мог выйти только с тобой. – Что-то это определённо объясняет, и всё же другое Хосок хотел услышать, хотя знал наперёд вскоре сказанное Чимином. – Он мог бы помочь нам с детьми, думаю. – Чимини, – останавливает Хосок касанием пальца к губам юноши, – у отца ещё пятеро детей, предполагаю, кто-то из них пойдёт по верному пути и подарит ему замечательных внуков. И правда, Хосок не гнался за короной, его любили и уважали в этом королевстве и уже признали в королевстве Пак, нарекая земли вместе с будущим правителем. Ответственность росла. – Что нам делать? – Мы сбежим, – не раздумывая, отвечает Хосок и окольцовывает хрупкие запястья Чимина в свои руки, перекладывая их с точёного камня на свои плечи, – к Тэхёну. Уверен, он что-нибудь придумает. Они передвигаются бесшумно, путаясь ногами в спешных шагах, переступают порог и жмутся к окну, оставляя на нём испарину горячего дыхания и смазанные отпечатки горячих ладоней. Хрупкие пуговки чиминовой рубашки сыплются на пол, несколько раз подпрыгивают и катятся под кровать. Лёгкий шифон скользит по плечам, спускается ниже, оставаясь болтаться на локтях и прозрачный путь скольжения ткани повторяется россыпью невинных поцелуев, обещающих остаться фантомными ожогами. Чимин пахнет цветами и родниковой водой, в его волосах земляника, и губы пропитаны яблочным соком, снимаемым бережно языком. Хосок подводит к широкой кровати, их падение поднимает кверху простыни и оставляет жалостливый скрип деревянных ножек, принявших вес переплетённых тел. За окном цикады вторят шумному дыханию, отдалённая гроза подбирает стыдливый стон, укрывая его отголоском грома от посторонних ушей. Чимин открывается и себя доверяет Хосоку, покладисто следуя за его касаниями, выгибаясь и закрывая глаза так сильно, что под веками разрываются звёзды. – Старый извращенец, – Чонгук жуёт спинку сушёной рыбы, когда подходит к нависшему над картой Юнги, бессовестно подглядывающему за молодыми людьми в весьма интимной обстановке. – Их эмоции и чувства достаточно питательны, чтобы не воротить носом. – Ты самое мерзкое существо, которое я знаю. Ктулху приятнее будет, знаешь, даже если пронзит меня через все дыры щупальцами, – запрыгнув на краешек стола рядом с картой, Чонгук бросает поверх её марлю, что закрывала серо-зелёные плесневые настойки. – Даже в этом случае будет простительна моя рано загубленная молодость. – В чём проблема? – всё равно Юнги рассматривает сквозь редкое сплетение нитей пикантное действие с дрожащим на коленях Хосока Чимином. – Между прочим, ты осуждаешь мою жизнь, которой я не был бы так рад, если бы совсем не существовал, однако, вот я здесь и способы выживания критичны для такой брюзги как ты. – Избавь меня от этого, – Чонгук хлопает по руке Юнги, прижимая её насильно к столу. – Нет, что ты, – подперев свободной рукой голову, Юнги закрывает глаза, как будто бы считывая воспоминания с обратной стороны век, – я продолжу. – Глаза открываются, и в них смоляная чернота, не то, что он показывает Тэхёну, оттого что тот изнежен и часто теряет сознание от всякого проявления потусторонней мистики. – Я видел тебя на озере с сельской девицей. – Ты не посмеешь, – грозно выпаливает Чонгук, но в мгновение успокаивается, так как это эмоции, а кормить ими Юнги он не намерен. – Ещё как посмею, – облизывается Юнги, собирая с губ липкое напряжение, осевшее с воздухом. – Будь у Тэхёна такая грудь, я бы с ним вовсе не церемонился. Чонгуки, – восклицает демон с некой обидой в голосе, – ты мужик или нет? Очевидно же она не против оказаться под тобой. Так скажи мне, с каких пор ты встал на путь праведный и поёшь фальцетом, будто был евнухом в нескольких поколениях? – Я не хочу с тобой об этом говорить. – Ну же, не стесняйся, – подталкивает локтем Юнги, высвобождая руку из-под чонгуковой. Меняется местами с Чонгуком едва ли не насильно, вынуждая стыдиться действия на пергаменте. – Смотри и учись, а я перекушу твоей стыдобой и раздражением, потому что мой ужин где-то шляется. – Он пошёл за Намджуном, – вовремя вставляет Чонгук и закрывает свиток, пока Юнги в замешательстве принимает информацию. С королевским магом у него особые отношения. – Откуда тебе знать? – принимая незаинтересованный вид, невзначай спрашивает Юнги, но его сутулые плечи выдают напряжение. – Возможно, – подталкивает наружу ставню, прикрывающую окно, чтобы стереть с лица демона неверующую ухмылку, – Тэхён возвращается именно с ним. Или… может быть, это кузнец, но нет. Как считаешь: кузнецы ходят в атласных мантиях? Это Намджун. И до того, как дверь вскоре распахивается и в сенях появляются братья Ким, Чонгук обращается в кота, предательски оставив Юнги одного на этих волшебных двоих. – Добрый вечер? Тэхён и Юнги сжигают себя обоюдно ненавистными взглядами, и лишь Намджун не может перестать громко, задыхаясь, смеяться, останавливаться, чтобы лёгкие не лопнули, с новой силой выпуская из себя удушливый гогот. И был ли он вызван жалобной просьбой Тэхёна избавиться от демона самым жесточайшим способом, потому что его руки не способны на насилие, или же от того, что Юнги стал бледнее бледного тех столетий, которые провёл под землёй. Намджуна не забавляет ни то, ни другое. Это его защитная реакция в оправдание того, что он собственноручно подсунул Тэхёну испорченную карту, а замешанные в этом все в сборе. – Он украл карту у Джина еще прошлой весной, – когда приходит время объяснений, маг делает всем чай, чтобы как-то разрядить обстановку. – Хотел всучить королю Черногорья для его неперспективного прыщавого отпрыска, взамен на страдания целой деревни у подножья вулкана. Такого допустить мы не могли и начали действовать непосредственно как герои, вошедшие в сказку через портал, что позже и сделал Юнги. Формально, я и Джин тоже её персонажи, и выйти из неё мы не можем, как и окончить сказку самим, пока парни не обручатся и история не будет завершена. Поэтому свиток продолжил ты. Хосока на карте изначально не было, а принцессу пришлось подменить Чимином, оправдывая себя тем, что королевство откажется от помолвки с мужчиной, хотя, вероятнее всего, его казнили бы, всё же варварские земли. Мы нашли свиток, эм-м, на Севере? – Намджун делает паузу, а Юнги согласно кивает, сильнее вжимаясь в спинку кресла. – Да, на Севере! Спустя год погони и без следа демона, а когда Джин его нашёл и прислал его мне в засмолённой бочке, я ему случайно сломал позвоночник. – Ты наступил на меня совершенно не случайно. – Я извинился! – возражает Намджун, привставая со своего места. – И на всякий случай искал местечко, чтобы надёжнее прикопать тебя, его, – указывает пальцем на Юнги, – но из жалости предложил присмотреть за Чимином в башне, но тот выходил его и позволил сбежать. Карта изменилась до неузнаваемости и перед вручением её тебе пришлось приложить немало усилий для добавления нового главного персонажа. Предположу, Хосок был очень напуган, однако отнёсся к бремени ответственно. Ты тоже молодец. Похвалу Тэхён игнорирует, сквозь скрипящие зубы пропуская воздух. – С самого начала ты знал, что Чимин парень? – набрасывается на Юнги Тэхён, колотя его по спине и рукам, которыми тот отбивается. – Кто-нибудь вообще был не был в курсе, кроме меня и Хосока? – Пожалуй, отец Хосока. Тэхён долго и протяжно воет, стекая обречённой на вечные муки раскисшей лужей, как раз в тон тем, что застоялись с ночи во дворе. – Кстати о Хосоке, – внезапно подаёт голос Чонгук, вернув свой человеческий облик. – Кажется, к утру у нас будут гости. А Тэхён, позабыв о своём хвалёном гостеприимстве, почти рыдает на коленях брата, откровенно не понимая, с каких пор его дом стал обобщённым понятием «у нас».