Высшая инстанция

Понедельник, 4 ноября. Мужчина, одетый в рабочий комбинезон серого цвета с ярко-жёлтыми нашивками и надвинутую низко на лоб кепку, лениво разметал позаимствованной из сторожки метлой листья, засыпавшие аллейки кладбища в центре Берлина. Название на нашивках не совпадало с названием кладбища, но у мужчины не было более подходящей для слежки одежды, а эта очень кстати хоть отдалённо, да напоминала униформу здешних служителей. Вдобавок серый цвет позволял оставаться незамеченным, прячась за стволами деревьев. По традиции на кладбище отсутствовали ограды, лишь поставленные вертикально гранитные и мраморные надгробные плиты и стелы отмечали могилы. На этих памятниках не было портретов – их заменяли барельефы с изображением скорбящего ангела или инкрустированные металлом имена, словно написанные от руки. Липы, клёны и вязы, кусты сирени и калины, спиреи и жасмина росли повсюду, придавая кладбищу вид какого-то парка, постоянными обитателями которого, наряду с птицами и служителями, были усопшие. Мужчина в комбинезоне вёл наблюдение за девушкой, неторопливо шагавшей по одной из аллей, и старался не подходить близко. Та, за которой он следил, не теряла бдительности и по пути сюда проверялась, однако, не слишком умело. Понятное дело, она всё-таки не профессионал. Его подозрения окончательно оформились лишь вчера: неясные, неопределённые, но неуклонно точившие мысли собрались, наконец, в какое-то подобие единого целого. Может ли быть, что его, опытного агента, завлекли в ловушку, как и прочих персонажей разыгрываемого в Берлине спектакля? От этого становилось чрезвычайно неуютно и даже страшно. Странный телефонный разговор и не менее странный визит сюда. Свидание? Аллея повернула; отдалённый стук колёс поездов приблизился и стал отчётливее. Чёрный обелиск, у которого остановилась девушка – среднего роста брюнетка в тёплом пальто и вязаной шапочке - не украшал никакой барельеф, лишь имя и две даты, начертанные готическим шрифтом и разделённые четырёхконечным крестом. В правом нижнем углу гранитного основания виднелся небольшой вазон, куда можно было поставить цветы. И они там стояли: небольшой разноцветный букетик, явно принесённый не больше суток тому назад. Астры в букете даже не успели начать увядать. Девушка подошла к могиле и застыла, задумавшись о чём-то. Агент Вилли Джонс – а это был именно он – вынул мощный бинокль и прочёл надпись.

"Магда Мария Шмидт. 1919 – 1957".

Нет ничего удивительного в том, что дочь воспользовалась случаем и, даже будучи в бегах, навестила могилу матери, сказал себе Джонс. Может, она и раньше сюда приходила, когда он был на работе. Кто-то же принёс цветы… Как вдруг Габи наклонилась, выхватила цветы из вазона и, ожесточённо разорвав их, развеяла лепестки и стебли по ветру. Джонс застыл за деревом, приклеившись к биноклю. Что за непонятная дикость? Тем временем Габи повернулась к могиле и опустилась на колено, оперевшись левой рукой на верхушку обелиска. Возможно, она что-то при этом приговаривала, но ветер не доносил до Джонса ни звука. Пробыв там минут пять, Габи поднялась на ноги и, не оборачиваясь, быстро зашагала в сторону основной аллеи, параллельной улице Бремштрассе. А Вилли, провожая глазами девушку, остался. Свидания здесь, судя по всему, назначено не было, а ему надо было подумать. Это место подходило как никакое другое. Они познакомились в конспиративном логове ЦРУ неподалёку от штаб-квартиры в Западном Берлине, и сердце Вилли Джонса наперекор всему тронуло сочувствие к этой девушке. Втянутая в игры двух разведок, лишённая в одночасье всей прежней жизни, какой бы она ни была, растерянная и вместе с тем пытавшаяся защититься при помощи показной самоуверенности. Джонс подметил, что агент Соло обращался с ней со свойственной тому снисходительностью и позёрством. Джонс терпеть не мог этих замашек и отказывался понимать, с какой стати его называют "лучшим агентом". Нет, если бы в ЦРУ существовала высшая постельная лига, то этот молодчик точно оказался бы в тройке лидеров. Но это ещё не причина звать его "лучшим"! Они немного поговорили, пока Соло где-то носило вместе с Сандерсом. В их отсутствие Габи немного оттаяла и засыпала его вопросами – как и что. Джонс понял, насколько на самом деле она напугана предстоящим, и чертыхнулся про себя. Эта роза совсем не имела шипов. Вилли успокаивал тогда Габи, как мог, а сам думал - какому трижды идиоту пришла в голову идея задействовать гражданское лицо? Наверняка Соло постарался ухватить дельце, которое могло принести ему дополнительные очки, а на девушку ему наплевать. Второй раз он встретил Габи Теллер перед отлётом группы в Стамбул, когда по поручению Сандерса отвозил Соло материалы по будущему заданию. То, что с ней творилось, понравилось Вилли ещё меньше: несошедшие cиняки и ссадины, как и написанная на лице общая измученность, оптимизма не внушали, а когда рядом вдобавок замаячил этот чёртов русский из КГБ, Джонс окончательно понял – Габи надо выручать. Он долго размышлял над этим и так ничего конкретного и не надумал. Но однажды, после окончания миссии этой троицы в Стамбуле, Сандерс опять решил использовать его в качестве курьера. Тогда-то она и догнала его на узкой лондонской улице и затащила в какой-то подвал. - Мистер Джонс, Вилли, помогите мне, прошу, - шептала она, что есть сил вцепившись в него трясущимися руками. – Я больше не могу! Я не создана для этого. Оно … не по мне, понимаете? Как нельзя лучше понимаю. - Я бы помог, но что я могу сделать? - вслух спросил Джонс - Многое, - ответила Габи. – Я уже всё продумала. Если я просто попрошу освободить меня от этой работы, меня сразу вышлют обратно в ГДР. Штази… - Вилли, гладивший Габи по плечам, почувствовал, как её передёрнуло, - с радостью упрячет меня в тюрьму. Такой участи Джонс даже Соло не пожелал бы, несмотря на невысокое о нём мнение. - И что же ты надумала? - Я думаю, надо сделать так, чтобы нашу группу распустили. Вроде как я старалась изо всех сил, но мои напарники… "Ага! – сказал торжествующе Вилли. – А это мысль!" Вот так оно и началось – для него. Он больше ни словом не возражал, когда Сандерс "сдавал его в аренду", как тот с изрядным цинизмом выражался. Наоборот, услужливо опускался до роли курьера и всячески старался быть в курсе заданий агентов со странным позывным "Дядя". Умений ему было не занимать: он вскрывал конверты, прочитывал документы и старался вникнуть в смысл указаний, выискивая способ так подставить группу, чтобы Габи оказалась как бы ни причём. Их встречи были очень редкими, и Джонс понимал, почему: за ней бдили в четыре глаза. - Он не прекращает попыток затащить меня в постель, - Габи опустила глаза и поболтала ложечкой в стакане с чаем. Они сидели в привокзальном буфете в Брюгге – бойком местечке, куда девушке удалось отлучиться, по её словам, с немалым трудом. - Кто? Соло? – в душе Джонса вспыхнула ревность. Он уже считал Габи своей. - Нет, не Соло. Другой, - тихо проговорила та и подняла молящие глаза: – Я… боюсь, Вилли. Джонс сжал кулаки. Какие бы россказни ни ходили относительно Соло, насильником он не был, предпочитая соблазнение жёстким методам, но от этого урода с перекошенными мозгами можно ждать чего и когда угодно. - Продержись ещё немного, милая, - он накрыл дрожавшие пальцы своей ладонью. – Они за всё получат сполна, а ты будешь свободна, я обещаю. Долгое время подходящий момент не подворачивался. Однажды, когда они встретились в номере отельчика, используемого ЦРУ для конспиративных свиданий, он рассказал Габи о намечающейся миссии в предгорье Альп. Та от радости кинулась ему на шею и расцеловала. Всё произошло само собой и стало совсем хорошо. Идея использовать в качестве приманки легенду о третьем диске принадлежала Габи. Джулиана Дейстера по её просьбе нашёл Джонс, Габи же уговорила учёного выступить в качестве посредника. Как ей это удалось, Вилли до поры до времени не знал, но отдавал должное её смекалке: одна только мысль о наличии диска заставит все разведки мира слететься как мухи на мёд, куда им скажут, и Джонс с этим соглашался. До тех пор, пока в вечер приезда группы в Берлин случайно не увидел их вместе – Габи и этого учёного. Тот сиял от счастья, как свежеотчеканенная монета в четверть доллара, и прижимал руки девушки к губам. Джонса немного покоробил такой способ "искать союзников", но тогда он ещё ничего такого не заподозрил. Однако подспудный ход мыслей набирал скорость, подобно катящемуся под уклон локомотиву, и вскоре вопросы начали множиться, как кролики весной. А если легенда про третью копию никакая не легенда? То, что Джонс успел узнать о миссии Соло, Курякина и Теллер в Риме, давало повод к такому толкованию. Откуда у Габи Теллер такие связи, чтобы раздобыть подлинные документы, позволившие ему въехать в ГДР под именем поляка Ладислава Малиновского? Кто нашёл для них ту маленькую квартиру в людском муравейнике - районе Марцан, застраивавшимся на советский лад панельными пятиэтажками? Она сказала: "Знакомый", но какой знакомый стал бы так рисковать, дав приют беглянке? Когда она выучилась стрелять настолько метко, чтобы влепить Джулиану пулю в лоб? И такому цинизму, кстати. Он задал ей этот вопрос, как спросил бы любой на его месте. Ответ: "Курякин выучил", – дела совершенно не прояснил. Джонс сделал вид, будто не помнит о том, что Габи фактически обвиняла русского в намерении взять её силой. Его чутьё хорошего оперативника находило, что нестыковок набирается слишком уж много. И вот теперь ещё странный поступок с цветами, оставленными кем-то на могиле матери. Кем же? Как рассказывала ему Габи, единственным близким человеком был её отчим, Герберт Шмидт, но он скончался больше года назад. Не призрак же, в конце концов, принёс сюда букет?! Задумавшийся Джонс стоял неподвижно, прислонившись к облюбованной им липе. Официально он, Ладислав, работал в большом универмаге "Каухофф" на Франкфуртер Аллее и уговорил сегодня поменяться сменами другого служащего, чтобы высвободить день и последить за любовницей. Он глянул на часы. На работу ему к 20-00 и до начала смены оставалось почти пять часов. Время ещё есть, и Джонс решил пойти к местному сторожу и аккуратно навести у того справки. Собираясь выйти из укрытия, он автоматически окинул взглядом окрестности. По дорожке кто-то шёл, и Джонс решил немного повременить. В следующий момент он застыл от изумления, разглядев посетителя – это была Габи. Зачем она вернулась? Поставить свой букет взамен выброшенного? Однако в руках у Габи ничего не было. К тому же она зачем-то сменила пальто на свободную куртку с капюшоном, из-под которого в беспорядке выбивались тёмные пряди, и впридачу нацепила солнцезащитные очки, хотя денёк выдался не только дождливый, но и пасмурный. Джонс поднёс к глазам бинокль и напряжённо наблюдал за своей сообщницей. На этот раз та подошла к могиле с другой стороны. При виде пустого вазона её лицо озарила такая радостная улыбка, что Джонс вообще перестал что-либо понимать. Дальнейшее изумило ещё больше. Габи откинула капюшон и опустилась на колени у могилы; она беспрестанно гладила раскрытой ладонью имя на памятнике, старательно обходя выбитые даты, и в заключение приложила пальцы левой руки к губам и коснулась ими первой буквы имени "Магда". Никогда Джонс не слышал от Габи восторженных слов в адрес матери или иного выражения дочерней любви, а тут она словно разговаривала с памятником как с живым человеком… И в эту секунду его будто ошпарило кипятком. Он поспешно отрегулировал бинокль и пристальнее вгляделся в коленопреклонённую фигуру. На безымянном пальце левой руки отсутствовало кольцо, месяц назад привезённое им из Штатов. Простое серебряное колечко в виде двух сцепленных рук. Такое, какое Габи могла бы купить себе сама и смело надевать, не боясь, что дороговизна или вычурность привлекут к нему внимание её коллег. Джонс выбрал его в лавке, торгующей греческими и финикийскими безделушками, среди целого моря прочих, лежавших на подносе, и ещё тогда заметил, что среди них нет двух одинаковых. И сам надел колечко ей на палец – его не волновал небольшой физический недостаток девушки. Ещё утром… да что там – час назад он видел его там. И было ещё что-то в этой руке… привычно-непривычное, что ли… Он вдруг вспомнил ту ночь, когда познакомился с Габи. Как они коротали время в маленькой кухне: девушка, кутавшаяся в одеяло, чтобы унять непроизвольную дрожь, и он - за столом напротив. Как заваривал ей чай и почти насильно всовывал кружку в руку, уговаривая согреться, а она потом сидела, обхватив кружку ладонями… Один добавочный взгляд – и Джонс перестал сомневаться. От невероятной догадки у него даже виски заломило: перед ним иная Габи Теллер, именно она и была настоящей. Кто же тогда столь скрупулёзно воссоздавал её облик для него, Джонса? Он вдруг подумал о том, что никогда не видел свою "Габи" при ярком дневном свете – всегда в вечерней полутьме или приглушенном освещении. Со вчерашнего дня они делили квартиру и постель, но утром она спала, и теперь Джонс начал подозревать, что она специально дожидалась его ухода. И любовью они занимались в полумраке; он списывал это на воспитание за "железным занавесом" и не давил, надеясь постепенно завоевать её доверие. Он ещё не полностью понимал всех целей этого маскарада, но одно знал совершенно точно: прежде всего, надо предупредить Наполеона Соло. Агент Вилли Джонс презирал, почти возненавидел своего коллегу и желал его краха. Он сам подгадывал удачный момент, сдавал краплёные карты дьяволу. Он изменил эту позицию, потому что осознал – это с ним играли, как кошка с мышью, и он не заметил, как превратился в предателя. Предателей агент Джонс презирал куда больше, нежели агента Соло. ***** За время обеда погода нисколько не улучшилась: всё тот же порывистый ветер, крутивший опавшие листья, и летевшие в лицо холодные капли воды. Соло плотнее запахнул плащ, а Уэверли поднял повыше воротник и надвинул шляпу поглубже. Один Курякин вёл себя так, словно подобная погодка ему привычна и комфортна – куртка расстёгнута, кепка лихо сдвинута на затылок. Он даже зажмурился от наслаждения, подставляя лицо ветру и дождику. Наполеон вспомнил, как легко напарник переносил аравийскую жару. Вот пример совершенной терморегуляции. Большие часы на фонарном столбе показывали 14 часов 42 минуты. Закусочная снова приобрела обычный вид, и в неё торопливо заскакивали люди. По-видимому, временное закрытие на таинственное "спецобслуживание" воспринималось всеми как нечто абсолютно естественное. - А ну-ка отдайте мне на время подарки, - потребовал Уэверли, как только они отошли подальше. – Постарайтесь как можно незаметнее. Не то чтоб я думал, будто там взрывное устройство, но проверить не мешает. Вдруг прослушка или маяк работают постоянно. Агенты безропотно расстались с часами. Судя по всему, шеф опять собирался наведаться в Западный Берлин. - А мы с тобой, ковбой, тем временем пройдёмся. Подышим свежим воздухом, поразмыслим, - предложил Курякин. Соло недовольно воззрился на напарника: желание рассматривать берлинские красоты отсутствовало напрочь. - Мы неделю только и делаем, что размышляем и дедуцируем, - буркнул он. – И только что закончили очередной этап, если ты заметил. Я чувствую себя Шерлоком недо-Холмсом. У меня от Этой Женщины мозг вскипел! - Ну, теперь ОН ваш главный рабочий инструмент, берегите его, - последовал провокационный комментарий шефа. – Derzhi golovu v holode. Так ведь у вас говорят, мистер Курякин? - Примерно так, - обречённо кивнул тот. Уэверли направился в сторону Фридрихштрассе, а мужчины не спеша зашагали по широкому бульвару Унтер-ден-Линден к Бранденбургским воротам, когда Соло вдруг обратил внимание на одну странность. - Стой, угроза, - он схватил напарника за рукав куртки, - по-моему, мы идём в противоположную сторону. - Само собой, - невозмутимо ответил тот. – Мне любопытно, увяжется кто-нибудь за нами или нет. Наполеон незаметно оглянулся. Насколько он видел, прохожие спешили по своим делам, норовя поскорее оказаться в местах, где не так дуло; вокруг не было ни одного праздношатающегося – никто не читал газет и не считал ворон. И тем не менее, идея прогуляться смысла не лишена. У Берлина, с его девятьюстами квадратными километрами, поделёнными на два государства, много разных лиц. Однако в 1963 году, да и много, много позже центр города, если подбирать аналогии с лицом человека, носил явный отпечаток угрюмости. Шрамы войны затягиваться не торопились. После бомбардировок союзников поблизости от Бранденбургских ворот не уцелело ни одного строения, кроме, собственно, самих ворот и частично Рейхстага. И в этом районе можно было наткнуться на пустыри, обнесённые заборами, здания, выглядевшие так, словно со дня окончания пресловутых бомбардировок минуло не восемнадцать лет, а восемнадцать дней. Неуютности добавляли улицы, ведущие в никуда и обрубленные Стеной. На Унтер-ден-Линден не сохранилось ни одной липы; их место занимали пока стихийно выросшие клёны и тополя. Квартал Фридрихсхайн, где поселили агентов А.Н.К.Л., и то выгодно отличался. Прямо напротив гостиницы, только улицу перейти, раскинулся парк – один из тех, что занимали треть всей территории Берлина. Вчера вечером, например, выйдя на балкон, Наполеон своими глазами видел двух косуль, бредущих куда-то по своим делам. Может, они совершали вечерний моцион? Соло выпустил Илью и засунул руки в карманы, пытаясь согреться. - Слушай, а ты знаешь Отдел ХХ? Илья помолчал и внезапно распрямил высокий ворот свитера, пряча подбородок. - Знаю, - раздался тихий голос, ещё больше приглушённый воротом. – Идеология. Наполеон подавил желание встать как вкопанный, продолжая ногой расшвыривать листья клёнов, засыпавшие бульвар. Какие следователи в отделе идеологии? Удостоверение поддельное? - Нет, - Илья угадал его мысли. – Я его хорошо разглядел. Пять уровней допуска видел? По-видимому, он намекал на ряд синеватых штампиков по правому верхнему краю "корочки". Наполеон тоже обратил на них внимание, однако не знал, что они означают. - Только глава МГБ Эрих Мильке и его замы имеют все шесть. Причём последнее совсем свежее, по цвету краски видать. Очень интересно, подумал Соло. Кто же такая на самом деле Эмметт Мосснер? - Ты лучше знаешь их структуру, - доверительно обратился он к напарнику. – В каком подразделении может работать человек с таким уровнем допуска? - Только в центральном аппарате, - уверенно ответил Илья. – Где-то очень близко к руководству, с правом прямого выхода на него. Это как раз пятый уровень. Дойдя до монументального строения, декоративно обработанного камнем, а у подножия облицованного гранитом, Соло невольно бросил взгляд на высокую башню. Посольство СССР было выдержано строго в стиле "советского ампира". Как рассказывали, Сталин лично утверждал архитектурные планы и контролировал ход строительства. Наполеон в это верил - он имел возможность лично оценить беспримерную роскошь внутренней отделки. В единственно подходящем здании не раз проводились международные встречи, переговоры и приёмы. Секторальная граница проходила всего в трёхстах метрах от посольства. - Давай так, - решился Соло. – Хоть кое-кто и не считает мой мозг рабочим инструментом… - Только основным, - встрял Илья. - Ладно, пусть так. Короче, я начну, а ты, мастер словесности, подхватывай. Итак, - Соло отогнул от сжатой в кулак руки один палец, - маскировка и грим. Хороший английский, нарочито очищенный от каких-либо лингвистических корней, - он продолжил отгибать пальцы. - Команда подчинённых с оружием. Масса сведений о нас, притом свежих. Допуск высшего уровня, о чём ты только что сказал. У меня пальцы закончились. Про что я забыл? - Про очки, например, - усмехнулся Илья. – И советую закутать рот шарфом. Сам же указал на возможное наблюдение сурдопереводчика! - А что не так с очками, кроме того, что они ей не идут? – сварливо спросил Соло, вытаскивая кашне и поёживаясь, словно совсем замёрз. На самом деле ему, наоборот, стало жарко. – Чёрт, очень неудобно беседовать с человеком, глаз которого нельзя видеть… - Да хотя бы то, что зрение у неё наверняка нормальное, линзы без диоптриев. Но смотри. За короткое время она успела вывернуть плащ, стереть с лица грим, снять джемпер, парик, тёплые чулки и переобуться, но оставила очки. А ведь их-то поменять три секунды! Наверное, аттракцион в женском туалете был захватывающий. Действительно. Позаботиться о тонких чулках, подходящих к дорогим кожаным туфлям, и не обратить внимания на очки в роговой оправе. Ошибка, забывчивость или…? - Пари держу, какая-то техника вроде часов, – отрывисто бросил Наполеон, зарываясь глубже в шарф. - А я даже принимать его не буду. Зеркальное точечное напыление – изнутри. И достаточно широкие дужки, чтобы встроить туда микрофон, - Илья склонился к самому уху Наполеона, делая вид, будто поправляет воротник плаща. – Будь осторожнее, ковбой. - Ты к чему это говоришь? – пробурчал тот, хотя прекрасно знал ответ. - Я видел твои манёвры вокруг Мосснер, - голос Ильи опасно понизился. Соло знал этот тон; он появлялся всегда, когда что-то шло не по плану. – Ты затеваешь игру с огнём. Это тебе не девочка из приёмной Уэверли и не скучающая миллионерша. Это опытный оперативник очень высокого ранга. Соло поднял глаза: на лице напарника явно мелькнуло выражение тревоги. Раньше угроза никогда не позволял себе пересекать невидимую границу, отделявшую частное от профессионального. До начала истории с диском они вполне довольствовались тем доверием, которое уже установилось между ними со времени миссии в Риме, и не давали друг другу советов личного характера, не откровенничали о сексуальных похождениях. Хотя Соло думал, что Илье в этом отношении похвастаться нечем – даже начавшийся роман с Габи затух, так и не развившись. В глубине души он поблагодарил напарника за проявленное беспокойство, однако не хватало ещё, чтобы его учили тому, как надо и как не надо обращаться с женщинами! - Начинаю опасаться за твое душевное равновесие, угроза, - так же тихо ответил он, постаравшись вложить в голос побольше интимности, - но, поверь, я могу о себе позаботиться. Илья резко отпрянул и обвёл Наполеона таким многозначительным взглядом, что тот ощутил укол досады. - Виктория была нам врагом изначально, не забывай! А Эмметт… она профессионал, сомнений нет, но также и нет пока оснований зачислять её в те ряды. - А ты не забывай, что тогда нашими врагами оказались почти все, даже та, кого мы считали своей, - ответил Курякин. – Я вхожу в твои личные дела лишь постольку, поскольку они могут отразиться на нашем общем задании. Соло выпрямился и вздёрнул подбородок – упрёков в непрофессиональном поведении он не заслуживал. Илья пояснил: - Я не хотел бы, чтобы в следующий раз, когда она тебя отошьёт более решительно, ты потерял интерес к делу и послал миссию к чертям. Не родилась ещё та женщина, ради которой я это сделаю. Он слишком ценил свою репутацию самого эффективного агента – как и независимость - чтобы рисковать ими. Однако от мысли покороче познакомиться с Эмметт Соло отказываться не собирался. Женщина всегда остаётся женщиной, от горничной до агента Моссад, как он не раз убеждался, и фрау Мосснер не исключение. ***** Вернувшись в гостиницу, Наполеон полез в горячую ванну – реанимировать застывшие от холода органы чувств, как он пояснил. Илья, в подобном не нуждавшийся, растянулся на кровати, закинув руки за голову и меланхолично разглядывая потолок. К тому моменту, как стало окончательно ясно, что Габи не похитили, в нём уже окрепло неясное интуитивное ощущение: контроль над операцией у них отобрали. Разумеется, такого понятия, как миссия, прошедшая строго в соответствии с разработанным планом, не существовало, однако в Берлине всё пошло каким-то совсем уж диким фарватером. Теперь казалось более вероятным, что диск доктора Теллера всего лишь приманка, чтобы заманить их туда, куда кто-то и хотел их заманить. В конце концов, Дейстера могли купить, запугать или обмануть. В связи с этим отпал вопрос о причастности Соло к появлению третьей копии материалов, и Илья вздохнул с изрядным облегчением. Подозревать напарника ему очень не хотелось. Но почему Берлин? Почему не попытались отомстить в Эр-Рияде, где они проторчали лишнюю неделю, или в Брюгге? В Тунисе? Илья чувствовал – если они поймут это, они поймут и всё остальное. В ванной послышался плеск воды и голос Наполеона, с большим воодушевлением исполнявшего арию Тореадора. В ванной он пел в двух случаях – после удачного свидания и в предвкушении оного. Поскольку первое совершенно исключено, то нетрудно догадаться, что ковбой настраивался на обольщение Мосснер. Илья про себя усмехнулся. Он очень удивился бы, если б дело выгорело, несмотря на то, что не раз видел убойное воздействие обаяния напарника. Возможно, он зря нарушил свой же зарок никогда не смотреть на напарников как на друзей. Привязанность, заинтересованность, сочувствие вели к личной вовлечённости, беспокойству и возможности принять неправильное решение; подобному не место на работе. Тем более, что изображать сладкую парочку или супругов, как ему казалось, гораздо легче в отсутствие всамделишных романтических чувств. Но обстоятельства сначала вынужденного, а затем добровольного сотрудничества с Габи и Наполеоном несколько нарушили устоявшийся порядок. Их совместная работа продолжалась уже пять месяцев, и перспектива её прекращения заставила Илью осознать, как много она стала для него значить. Он догадывался, почему получившая грозное послание Габи не пришла к ним и не поделилась своими страхами и опасениями. И проблема заключалась не в том, что Теллер была женщиной, во всяком случае, не для Ильи – ему довелось сталкиваться с несколькими бывшими разведчицами-нелегалками, и он хорошо знал, что на этом поприще пол значения не имеет. Просто до сих пор в их группе существовало какое-то негласное разделение, условная черта, отделявшая "профессионалов" от "неизвестно что тут делающей". Это сказывалось на их отношении к напарнице, на том, как они с Соло частенько вполголоса прорабатывали детали миссий, посвящая Габи только в то, что касалось непосредственно её функций. Он вспоминал, как обижало иногда девушку такое отношение, хоть она и старалась не показывать вида. Но, с другой стороны, по мере сил пыталась доказать, что достойна занимаемого места. В характере Габи присутствовала изрядная доза честолюбия; оно, вероятно, и удержало её руку от того, чтобы постучать к ним в номер. Я со всем справлюсь сама. Илья не верил в генетику так, как верил в неё Уэверли, но кровь женщин рода Баттьяни, так или иначе, давала о себе знать. Или материнское воспитание. Магда Шмидт явно была женщиной незаурядной. Чему она успела научить свою дочь, прежде чем погибла шесть лет назад? Ковбой вышел из ванной через полчаса раскрасневшийся, в любимом полосатом халате и с тщательной укладкой. - Немного бренди – и мне больше нечего желать в данный конкретный момент, - провозгласил он. – У нас остался бренди, угроза? Илья нехотя вытащил руку из-под головы и махнул ею в сторону низкого журнального столика у дивана в гостиной. - Всё, что вы ночью с Уэверли не вылакали, там, - ответил он. Соло исчез из виду. Послышалось звякание горлышка о стакан. - Тебе предлагали, ты не стал, - отпарировал Наполеон, появляясь в дверном проёме с бокалом в руке, и отсалютовал напарнику. – Будем здоровы. Хотя если этот климат тебя не пронимает, то тебе уже ничего не страшно. - Неженка, - буркнул Илья. - Медведь толстошкурый, - Соло медленно смаковал бренди. – Но, знаешь, приятно сознавать, что ты исключил меня из списка подозреваемых. Скажи честно, ведь ты думал, что сброс на рынок материалов доктора Теллера моих рук дело? - Думал, - кивнул Илья. – До определённого времени. Не сомневаюсь, что ты мог бы задумать сколь угодно изощрённый план, ковбой, но личная месть и твоя натура две вещи несовместные. - Твоя правда, - пожал плечами Соло. – Покарание из каких-то высших соображений не по моей части, не говоря уж о том, что Удо Теллер мне глубоко безразличен. Если интересно, тебя подозревать я даже не думал, что бы за инсинуации не высказывал тогда Уэверли. Я просто с досады тебя поддеть хотел. Если есть где-нибудь на свете всецело преданный своей стране, какой бы она ни была, человек, это ты. Да и не потащил бы ты нас ради этого на свою территорию, а подставил бы где-нибудь на виду всего мира, если бы тебе это нужно было, - он выжидал с минуту. Илья не сводил глаз с лепного потолочного карниза. - Ну? Спасибо сказать не хочешь? - Любишь ты, ковбой, когда тобой восхищаются, - произнёс Илья. – Так уж и быть. Считай, я восхитился. Доволен? - Вполне, угроза. Что ж, дождёмся возвращения Уэверли. - Или с нами свяжется Мосснер, - Илья потянулся. – Если я правильно оценил эту даму, она не станет даром время терять и, возможно, уже направила кого-то в эту гостиницу опрашивать персонал. Немецкая вышколенность и исполнительность иногда на руку. Уэверли вернулся через час, и первыми его словами были: - Судя по всполошенным лицам администраторов и двоим в штатском, наша новая коллега взяла персонал в… как по-русски spiky gloves? * - Что…? Какие-какие перчатки? – переспросил Соло. – Это что, здешняя пытка? Илья поморщился. Страсть их начальника коллекционировать русские идиомы и просторечные выражения могла соперничать лишь с его же стремлением к цитатам. - Yezhovie rukavitzy, сэр. - А что это такое? – спросил Соло, жаждавший докопаться до правды. - Примерно tight grip. Брови Наполеона от изумления встали домиком, и внезапно он от души расхохотался. - Бог ты мой! До чего ж образен русский язык… - Вам виднее, - заметил Уэверли и достал из атташе-кейса обе коробочки и кассету. – Вот досье Габриэлы, а вот ваши тревожные кнопки. Специалисты изучили их с применением рентгена и в изолированной от магнитного излучения камере. Всё в порядке, можете пользоваться. Помех тоже не будет, наши маячки работают на другой частоте. Он захлопнул кейс и направился к выходу, но на полдороге остановился: - Занятные штучки. Было бы неплохо, если б один экземпляр, м-м-м, утонул в Шпрее, что ли. Разумеется, без владельца. Напарники переглянулись. - Ну и задачки вы задаёте, сэр, но мы постараемся, - ответил за обоих Соло. – Постараемся изо всех сил. Шеф удалился. Илья вынул из коробки часы и заметил: - Скоро нас увешают маячками как собак блохами. Эти, по крайней мере, НА руке, а не В руке. - Давай их испытаем, - Соло тоже достал свои. Довольно толстый стальной корпус увенчивал круглый циферблат с римскими цифрами и делениями на минуты, обрамлённый странной пупырчатой окантовкой. Маленькая зелёная точка слегка смещалась по окантовке, словно конец стрелки, отмечающей север. Под выпуклым стеклом виднелось цифровое табло и два указателя поменьше. Никаких фаз Луны или времени в Токио они не показывали. – Ты куда дел жучки с последней проверки? - В унитаз спустил, - ответил Илья, пожалевший сейчас о своей поспешности. – Может, посмотрим в номере Габи? Там мы ничего не обсуждали, и его я вообще не проверял. Предусмотрительно запертая ночью дверь поддалась легко. Илья зажёг свет. В номере всё оставалось как вчера, но постель была расправлена, а мусор из корзины, заботливо перебранный агентами, выброшен. Соло с видом учёного-экспериментатора надавил на стекло часов. Что-то пискнуло, и над цифрой ХII загорелся яркий зелёный огонёк. Напарники завороженно наблюдали, как он стремительно побежал по кругу, вспыхнул два или три раза и погас. Вместо него на ободке остались гореть три маленькие красные точки, указывая направления, откуда шли сигналы. - Первый на один час и примерно десять минут, - азартно воскликнул Наполеон. – Ну-ка, ну-ка… Жучок нашёлся под подставкой прикроватной лампы. Илья осторожно извлёк крошечное устройство и победно вскинул руку: - Есть! Следующий? - Восемь и три четверти. Вешалка? - Точно, - через минуту-другую отчитался Илья, нашедший засунутый между вешалкой и стеной жучок. – Третий? - Стой! – поднял палец Соло. – Мне мерещится или у нас в номере трезвонит телефон?