Высшая инстанция

Одну бесконечную минуту никто не шевелился и не произносил ни слова - лишь шумно втянул воздух, внезапно сгустившийся в туман. “Нина?!” Из глубин памяти всплыло будто дождём размытое воспоминание: такой же прохладный день, только пахнет весной, а не прелыми листьями и пожухлой травой… Панин покидает веранду берлинского кафе, обменивается на прощание рукопожатием с Сандерсом… Наполеон бросил взгляд на напарника, и тот в ответ слегка прикрыл глаза - тоже вспомнил. В самом деле, трудно забыть то туманное утро полугодовой давности и их неординарное - со всех точек зрения - знакомство. А потом рука Сандерса упала, он подступил совсем близко к Эмметт и пристально всмотрелся в её лицо. Когда его голос нарушил гробовое молчание, то был настолько хриплым, что Соло еле разбирал сказанное. - У меня возникли определённые догадки насчёт того подвала, уж больно быстро исчезло оттуда твоё тело, - при этих словах Уэверли встрепенулся, - но…честное слово, вот ЭТОГО я не ждал. И уж никак не подумал бы, что ты вернёшься к прежнему... Полагал, тебя, возможно, в Берлине и вовсе нет, живёшь себе тихо-мирно где-нибудь подальше… Но он-то, - Эдриан кинул торжествующий взгляд на помрачневшего Олега, - непременно знал бы, где. Я думал, если ты в отставке, мы, наконец, сможем встретиться, старое вспомнить... Мне следовало бы и поумнеть. - Следовало бы, - спокойно ответила Эмметт. - Я давно не Нина Эмбер, ты не Чарльз Вайнер, и мы не союзники. Больше восемнадцати лет. Мне жаль, поверь. - Мне тоже. Она сложила руки в светлых перчатках поверх подхваченного поясом бежевого кейпа с меховым воротником; синяя шляпка с вуалеткой, тонкие чулки и дорогие туфли, как и этот кейп, придавали ей вид супруги какого-нибудь номенклатурного чиновника, которую водитель привёз навестить живущую на госдаче подругу. - Для женщины, пролежавшей в земле шесть лет, у вас исключительно здоровый вид, фрау Мосснер. Уэверли, обретя желанную возможность посмотреть на “кудесницу” Магду Шмидт, выглядел почему-то не довольным, а настороженным, и доза сарказма в его комплименте вплотную приблизилась к критической. Глухо простучали по настилу каблуки: Эмметт ступила на веранду, вовремя придержав за локоть шагнувшего к британцу Сандерса. - Для руководителя, прошедшего школу МИ-5, вы исключительно доброжелательны и снисходительны... Алекс, - улыбнувшись, мягко заметила она. – На меня начальство наседало жёстче… Ваши догадки, господа, в общем и целом верны. Мистер Соло, товарищ Курякин, ваш тандем поистине непревзойдённый, примите поздравления. Только в одном вы не правы, Илья. Я не устраивала на вас засаду на дьорском шоссе по той простой причине, что в тот момент ещё не была уверена, что Като жива. - А когда ты об этом догадалась? – тихо спросил Олег. - Слишком поздно, к сожалению, - развела руками Эмма. Наполеон поймал себя на мысли, что не может назвать её как-то иначе. Маргрете, Магда, Нина… это для других. Для Олега, для Сандерса, может статься, для Уэверли, но не для меня. – Мне будто глаза всё время кто-то отводил. Увидев у вас недостающую половину того фото… его мне прислал Удо, когда я с ним развелась... я, как и вы, решила, что дело в нём самом. Не в Като. Даже когда узнала здорово постаревшую Вильгельмину Хартманн, то и тогда, к своему стыду, ничего не поняла. Подумала, что бывший муж позаботился о её безопасности, отправив в Штаты, и только. - Это няня вашей дочери? – уточнил Илья. Эмма кивнула: - Дипломированная медсестра и в то же время протеже моего брата Рудольфа. Не то чтобы я знала тогда, какого рода "научными исследованиями" он занят, но она из семьи, фанатично преданной рейху. Я ничему не могла помешать, лишь с помощью Фёдора… прости, Олег… Тот махнул рукой. - Он пристроил в лечебницу своего человека. Вильгельмина действительно хорошо ухаживала за Като, учила её читать, рисовать… Но муж во что бы то ни стало хотел отправить их в безопасное место. Во всей Европе, по его мнению, такого места не было. В принципе он был прав - полыхала война, и в любую минуту она могла прийти в какой угодно город, постучаться в любую дверь! – голос взволнованно зазвенел. Так было всегда, когда речь заходила и о Габи, только я на это внимания не обратил. Слепец. - Потом мне стало ясно - стоит зазеваться, он вывезет в Штаты и Габи. Поэтому я держала её подальше от Германии. Родовой особняк Баттьяни в Буде, где жила моя мать, больше смахивал на крепость... - Но это тоже было опасно, - возразил Илья. – На вас ведь покушались? - Ещё бы! – пробормотал Олег. - Со временем вырабатывается привычка к выбору меньшего из двух зол, - Эмма грустно улыбнулась. – Я не имела права ставить под угрозу общее дело, за которое взялась. Просто старалась пореже выходить вместе с Габи, а Като навещать в чужом обличье. Мне всегда удавалось менять внешность. - Почему же ты… вы не сказали, что узнали Вилму? Зачем этот обман? – задал вопрос Наполеон. - Не хотелось вспоминать прошлое и пускаться в объяснения, это было бы весьма… болезненно, - ответила Эмма, впервые посмотрев в глаза недавнему любовнику. – И только разглядев на снимке, что у неведомого двойника пальцы искривлены, я подумала, что это может быть Като. Отец случайно прихлопнул ей пальцы дверцей машины, ей тогда годика три было, вот они и срослись немного криво… Совершенно невероятно, чтобы нашлась ещё одна молодая женщина с травмированной кистью левой руки, которая мстила бы за Удо Теллера. Такие совпадения уже относятся к области чудес! Давно я не переживала такого шока… У Эммы как-то судорожно дёрнулось горло, и она смолкла. И хотя он понимал, что отныне перед ним враг, не мог не думать о том, что это ещё и мать, связь которой с дочерью оборвали резко и насильно. Может быть, действительно было бы лучше, если б она позволила Олегу, носившему во времена войны псевдоним Фёдор, увезти Каталину в СССР? По крайней мере, мы не столкнулись бы сейчас с заговором, невинной целью которого оказалась Габриэла, а невинной жертвой – Каталина. - Габи сегодня отпустят, - опять заговорила Эмма, - и я приехала за вами, чтобы вы встретили её в "Ландсбергере". - Габи отпускают? – переспросил Уэверли уже гораздо менее ироничным тоном. - Кстати, как ты нас нашла? – одновременно спросил Олег. - Временно отпускают, - поправилась Эмма, - под мою ответственность. Это часть плана по задержанию Като. Надеюсь, после этого мы во всём окончательно разберёмся, и временно превратится в постоянно. Она не сказала "захвата" или "ареста". - А что касаемо этого места, то тут всё настолько просто, ты не поверишь, - усмехнулась Эмма и подошла к Илье: – Можно левую руку? Илья явно ничего не понял, но руку протянул. Эмма хмыкнула: - Надо сказать нашим инженерам, чтоб доработали механизм защёлки, а то не ровён час кто-нибудь так же влипнет! Крышка циферблата была чуть приподнята с одного края. У Ильи буквально челюсть отвисла. - Растяпа! – буркнул Наполеон. Выходит, их уже долго прослушивали. - Не знаю, как это вышло, - сокрушённо проговорил Илья. – Может, краем манжеты куртки подцепил. Я вообще про них забыл… Он сделал попытку расстегнуть браслет. - Подождите пока, - посоветовала Эмма. – Дело ещё не закончено, и если вы хотите быть в курсе… Она вдруг выхватила что-то из-под накидки и бросила Наполеону. Тот ловко поймал вторые часы. - Я ещё не рассказала про план. ***** Тот же день. Операция по задержанию Каталины Теллер, она же Мара Хайленд, была разработана в истинно шпионском духе. В наличии имелось всё: "подсадная утка", микрофоны, видеокамеры в дуплах деревьев, группа захвата, полностью сливавшаяся с местностью, тайник-закладка и условный сигнал. В роли тайника выступал вазон на могиле Магды Шмидт, в роли сигнала – поставленный туда и подобранный со смыслом букетик, в роли приманки – сама Магда/Эмма. Ей, как она когда-то и говорила, предстояло перевоплотиться в собственную дочь Габриэлу. Настоящая Габриэла запротестовала, но Эмма одним взглядом прекратила эти протесты. - Даже не думай. С тебя довольно. Кроме того, я до сих пор не знаю, рассказал ли что-нибудь мой деверь, он-то ведь мог знать от Герберта, что я жива. В итоге кого будет ждать Като, меня или тебя, и с какими намерениями, мы тоже не знаем. Создание двойника происходило в номере, который раньше занимала Габи, и по окончании работы женщины стали неотличимы. Несколько более женственную фигуру Эммы прикрывала длинная свободная мужская куртка, в которой ходила Габи с тех пор, как позаимствовала её в гардеробе госпиталя. Светлые волосы скрылись под париком, грим замаскировал шрам и уравнял брови, накладки из специальной массы, имитирующей человеческую кожу, изменили форму носа и линию челюсти, придали округлость щекам. - Почему ты не пришла к нам, когда получила то фото? – спросил у Габи Илья. – Почему так долго молчала, я могу понять, но неужели мы не заслужили твоего доверия? - А я, я ваше заслужила? - ответила Габи. Упрёка в её голосе не было – лишь горечь. - Думаешь, я не понимаю? Вы оба помните, что из-за меня Наполеон угодил на электрический стул, а тебя чуть собаки не разорвали. Что бы ты тогда не говорил о том, что поступил бы также, но не смог ни забыть, ни до конца простить… - Тогда у тебя было не больше оснований доверять нам, чем у нас - доверять тебе или друг другу, - вмешался Соло. - Но ведь времена изменились. - Не в этом случае, - сказала Габи, взглянув на мать. - Что такого особенного в данном случае? – поддержал его Илья. – Нам часто придётся сталкиваться с угрозами, и если мы будем по-прежнему действовать в одиночку… - Причём здесь это? Я не могла ставить под удар то, что задумано не мной. Сначала я обязана была понять, как поступить, что можно говорить, что - нет. Кроме того… это касалось только мамы. Девушка сидела на диване рядом с похожей на неё как две капли воды Эммой. Наполеон поёжился: всё это напоминало какой-то паноптикум. Он отметил, что за время пребывания в изоляторе Штази Габи похудела, лицо её осунулось. Она как-то нервно теребила прядь волос и не желала оставаться одна. Однако он не заметил в ней каких-либо признаков неприязни к матери. Даже наоборот. Узнав, что Илья привёз из Будапешта томик Гейне и вторую половинку фото, она немедленно вытребовала и то, и другое, и постоянно держала при себе. Словно опасалась, что отнимут. Эмма нахмурилась: - Тебе угрожают, а касается лишь меня? Это как так? Габи посмотрела по очереди на Соло и Илью: - Помните тот день, когда мы были на острове? Оба кивнули. - Когда отец решил подменить линзу, я нарочно опрокинула поднос с каким-то инструментом, чтобы отвлечь внимание. Все, кто был рядом, кинулись помочь мне его подобрать. Куча незнакомых людей в халатах, некоторые даже в масках… - Габи замолкла, явно вновь переживая ту ситуацию. - И что? - Тогда я и внимания не обратила, - продолжала она, - на то, что у кого-то, кто мне помог, кривые пальцы. Просто мысли были заняты другим. Но когда нашла то фото… на нём ведь Като, а не я… тут меня как громом поразило. Ночь не спала, всё пыталась припомнить поточнее, не почудились ли мне эти пальцы. Мне плохо становилось при одной мысли, что Каталина жива. Мы столько лет о ней даже не заговаривали, это запретная тема в нашей семье! А когда Дейстер начал пытаться меня убить, я заподозрила, что это месть такая, и я только навлеку опасность на всех. Мама единственная могла бы в этом разобраться, потому я и сбежала. - О Като мало кто знал, - вздохнула Эмма. – Так получилось, что девочки родились, когда я гостила у матери. Тогда это была Австро-Венгерская империя. Слабенькие, как это часто случается с близнецами. К году они окрепли, и я могла бы перевезти их в наш дом в Германии или во Франции, но началась война. Ну а потом Като заболела... В конце войны доктор Теллер сообщил мне, что она скончалась, и говорить кому-либо о ней стало незачем. Только те, кто остался в Венгрии, знали правду. И хозяева Удо, конечно, знали. Знали – и оттачивали этот кинжал, преследуя собственные цели. - И на следующее же утро я купила тот букет, - докончила Габи. - Игольчатые астры и веточки мирта. "Срочно. Дело идёт о жизни и смерти". - А кто придумал эти знаки с цветами? - Мама, - не задумываясь, ответила Габи. Эмма слегка, чтобы не портить грим, улыбнулась: - По вашему вопросу, Илья, сразу видно, что его задал мужчина. Знаете, раньше был популярен язык цветов. Каждый цветок что-то значил. Жёлтый тюльпан, кажется, означал безнадёжную любовь, многолетняя астра — ревность, гербера – тайну, георгин – обман, орхидеи… – Взываю к вашей благосклонности, - подхватила Габи. - Вот-вот. Так и родился наш код. Но мой муж и деверь не знали подробностей, что и как надо сочетать, чтобы сказать нечто определённое. Они лишь покупали цветы в одной лавочке по заказу и ставили их в вазу. Или это делали мы сами, а они принимали сигнал, то есть уносили букет домой. Так мы назначали встречи друг другу, не только здесь, в Германии, но и в Венгрии. - Тогда почему Каталина разорвала в клочья букет Габи, если знала, что это сигнал? Почему не дождалась того, кто его снимет? – спросил Уэверли, занявший самое удобное место – в большом кресле рядом с журнальным столиком – и успевавший наслаждаться принесённым Эммой чаем. Та подалась к нему, и Уэверли отчётливо вздрогнул. Глаза женщины под линзами изменили цвет и стали шоколадно-карими, но взгляд остался прежним, спокойным и немного ироничным. Взгляд неисправимо взрослой женщины, прошедшей нелёгкий жизненный путь с шипами и терниями, на лице молодой девушки. Если повезёт, пройдёт немало лет, прежде чем у Габи будет такой же. - Думаю, в тот момент ей двигали лишь эмоции, и она не отдавала себе отчёт в том, что это не просто букет. Но моя мать, Аранка, Вильгельмина – все они одного поколения, одного воспитания, если и не одного круга. Они знали язык цветов. Аранка научила ему Габи, а Вильгельмина, я в этом не сомневаюсь, развлекала им Като. В ней должны были зародиться сомнения! Именно за этим она пришла в "Осткрейц" и за этим же явилась в Будапешт… Эмма смолкла. Разумеется, Илья рассказал ей о гибели мадам Моники, но Соло, присутствовавший при этом, ничего не смог прочесть по лицу женщины. Мосснер надела прежнюю непрошибаемую броню, и Наполеон сознавал: сейчас бесполезно даже пытаться флиртовать и очаровывать. Если откровенно, и не хотелось бы этого делать ни за какие… kovrigki, да. - Она сообразила, что у Габи есть какой-то контакт, о котором никому ничего неизвестно. Есть кто-то, на чью помощь можно рассчитывать. И она искала и ищет способ раскрыть эту тайну, сама или потому, что это интересует кого-то ещё, - Эмма справилась с волнением и продолжала, как ни в чём ни бывало. – С какой-то точки зрения контакт Габи это контакт агентства А.Н.К.Л. Она вздохнула и посмотрела на запястье: - До намеченного времени час. Она должна прийти засветло, потому что в темноте… Эмма осеклась и бросила взгляд на Габи. "…стрелять неудобно". Габи вскинула голову и побледнела ещё больше – она тоже поняла. - Всё обойдётся, - ободряюще заметила Эмма, и в этот миг еле слышно пискнули часы на её руке. – Объект виден, - коротко доложил мужской голос. - Начали, - ответила Эмма и опустила крышку: - Слушайте новости, господа. ***** Видеокамеры устанавливали прошлой ночью, после нескольких часов терпеливого наблюдения; Эмма допускала, что за кладбищем Фридрихсфельде следят. Не заметив ничего подозрительного, всё равно выбрали такой подход, чтобы не попасть в поле зрения верхних этажей домов в отдалении. Теоретически следить могли только оттуда, а на отработку всех жильцов времени не было. Кроме того, нельзя вспугивать объект. Эмметт не спеша шла по аллее в сторону собственной могилы, дерзко вскинув голову и укоротив шаг, подражая походке Габи и её манере держаться. Уже шесть лет приходила она сюда, но так и не привыкла видеть своё имя, начертанное на памятнике. Да и было ли оно её, теперь и это представлялось сомнительным. Двадцать лет, семнадцать документов прикрытия, две настоящие личности. Кто она, Маргрете-Магда? Или Нина, Ада, Кристин, Синтия, Гертруда, Ивонн, Эмметт? Каждой она дарила что-то личное. Магде – изворотливость, Нине – выдержку, Ивонн – раскованность, Гертруде – аккуратность и незаменимость, Эмметт – незаметность, Синтии – умение рисковать на грани фола и не сорваться. Разве смогла бы она прожить столько жизней, если б осталась всего лишь женой доктора Теллера и матерью его детей? Ни одна женщина рода Баттьяни не смогла бы. Кровь бывших воинов, разбойников и авантюристов гонит нас из домашней клетки, даже если прутья в ней из чистого золота, и мы добираем жизни, где и как можем. Участвуем в охоте и скачках, водим автомобили, самолёты и вертолёты, руководим семейным бизнесом или теми, кто им руководит, получаем высшее образование, занимаемся медициной и наукой, журналистикой и писательством, фотографией и коллекционированием, путешествуем по таким диким уголкам, куда не всякий доберётся… Все мы гении. Но если судить рыбу по её способности взбираться на дерево, она так и проживёт всю жизнь, искренне считая себя дурой. Молодая Маргрете Теллер пошла на сотрудничество с советским агентом Фёдором, влекомая ненавистью к идеологии, осмеливающейся сомневаться, достойна ли она звания полноценного человека, и в равной степени желанием испытать себя. Как любил повторять вслед за мудрецами древности начальник советской военной разведки Ян Берзин по прозвищу “Старик”: “Кто хочет, того судьба ведёт, кто не хочет, того тащит”. Она полагала, что это разовое задание, а вышло так, что оно стало делом всей жизни. Что такое счастье в профессиональной деятельности разведчиков? Если считать, что счастье есть не что иное, как постоянное удовольствие, то у шпионов всех мастей его нет и быть не может. Каким бы ни было это чувство, что бы его ни вызывало - полезность делу, которому служишь, или честолюбивое стремление совершать то, что другие не могут, - оно порой требует ой как много жертв и далеко не доставляет удовольствия. Удовольствие не единственное мерило счастья. За право прожить такую жизнь, какую хотела, она заплатила недёшево. Не осмелилась вмешаться в планы Удо перевезти дочь в Америку, чтобы не ставить под угрозу работу, и потеряла её. Не уберегла мать от тяжёлой травмы, из-за которой та на всю жизнь осталась инвалидом. Позволила Габи - и Монике - три месяца думать, что её нет в живых. В мирное время работа разведчика не опаснее вождения автомобиля – система сдержек и противовесов, как правило, спасает от чужого смертного приговора. Но возможные палачи не всегда служат государству. В Гамбурге, сидя на стуле со связанными за спиной руками и глядя в безумные глаза своего, она полагала, что это последний ход королевы – подкованным носком туфли в пах. Всё равно через секунду раздался бы выстрел, и её мозг разлетелся бы по бетонированному бункеру. Парень рефлекторно скорчился от удара, рука дёрнулась и раздался выстрел … а потом на палача кинулся тоже связанный Мартин и боднул его головой, как баран рогами. От боли она почти ничего не сознавала и лишь потом узнала: отчаянный поступок Мартина дал ей шанс, но не оставил ни одного ему самому. Впрочем, у него, как и у неё, его так и так не было. Она могла бы истечь кровью, если б не спецназ. Она могла бы скончаться от шока. Она могла бы до конца дней не смотреться в зеркало, потому что первый раз оттуда на неё глянула ведьма с перекошенным лицом. Однако через восемь месяцев вышла из лучшей швейцарской клиники – спасибо Мильке - со шрамом, правда, но даже немного помолодела: чтобы максимально выровнять лицо, пластические операции делали на обеих сторонах. В конце концов, она могла бы уйти в отставку в 1957 году как списанный агент, получать приличную пенсию и вязать носки – или что там делают на заслуженном отдыхе. Но она не чувствовала, что заслужила его. Ещё нет. Окончательно придя в сознание, она узнала о фальшивых похоронах и о том, для чего это понадобилось. И вздохнула с облегчением, а Эрих Мильке усмехнулся: - Я знал, что на самом деле такие люди, как ты, не выходят на пенсию. Они просто не могут и не умеют этого делать. Сами того не зная, они рождаются агентами и умирают ими, даже если давно не числятся ни в чьих картотеках. Они вполголоса беседовали в палате госпиталя, и заходящее солнце покрывало золотом лепестки роз, принесённых для неё Мильке. - Они сникают от отсутствия волнений и настоящего дела. А то дело, что я вам предлагаю, капитан… не знаю пока, как вас будут звать, если вы согласитесь. Она согласилась, добившись в ответ разрешения сообщить Габи и Герберту (о матери она умолчала), что жива, но не разглашать смысла работы. Никаких трудностей Эмметт – такое имя она себе выбрала, соединив инициалы М.М.Т. – не видела: Габи исполнилось девятнадцать, и она давно догадалась, каков профиль деятельности матери, что означают её таинственные "командировки", длившиеся иногда не по одному месяцу. Не говоря уж о муже, имевшем опыт двойной жизни. Смена документов мало что добавляла к этим догадкам. Гораздо тяжелее далось убеждение, что ради безопасности следует уничтожить весь личный архив. Фотографии, письма и памятные записочки, открытки и книги с дарственными надписями – всё должно было пойти под нож. Никто не должен установить связь между простой работницей идеологического отдела, систематизирующей донесения, и опытной разведчицей, погибшей при исполнении. Эту связь не удалось бы скрыть только от Олега. Не стоило даже пытаться – учитывая тесные связи КГБ и Штази, рано или поздно они бы встретились, и он узнал бы её под любой маской, со шрамом, без шрама, косую, одноглазую, с горбом… Как узнавал всегда и везде по одному взгляду, по звуку голоса. По прикосновению руки. Но ещё до того, как обнять, наконец, Габи, она узнала, что дочь решила круто изменить жизнь. Покончила с балетом, попросила у отчима рекомендацию в школу вождения при заводе БМВ в Айзенахе и записалась в стрелковый клуб команды "Динамо". Этот клуб, как было известно в ГДР всем от мала до велика, снискал особую любовь министра Эриха Мильке, и не без причины. Эмметт поняла, что ради блага Габи этот процесс надо взять под свой личный, однако удалённый, контроль. Столь сложную задачу она решила с блеском – к тому времени управление ситуациями давалось ей легко. За одним исключением. Наполеон Соло. Расчёт был холодным и точным: неприступность – и намёк на то, что крепость может сдаться, сближение, когда он этого не ждёт - и прохладный (но ни в коем случае не ледяной!) душ, когда ждёт. Заманивание, раскачка – "шаг вперёд и два назад". И оказался верным. В эту игру можно играть до бесконечности, и оттого, что партнёру известны её правила, менее интересной она не становится. Наоборот, можно выбирать, где и когда сдаться, можно проверять, насколько увяз коготок птички. Но дальше ситуация сложилась так, как она ещё никогда не складывалась. Не приходилось ей ни разу прятать у себя дома и лечить врага, ухаживать за ним и читать ему "Потерянный рай". Она и не поняла, когда же перевесило материнское чувство ответственности, желание уберечь и защитить. И до сих пор не приходилось ей встречать мужчину, с такой лёгкостью выбившего у неё из рук оружие и обратившего его против неё же самой. Мужчину, главное преимущество которого – искренность в проявлении чувств. Чересчур проницательный, слишком интуитивный, он превратил себя в антенну, настроенную чётко на её волну. И чем с ним сражаться – той же искренностью? Она не могла. Шесть лет я не замечаю собственного сердца. Уж и не знаю даже, есть ли у меня оно... Профессионализм давно взял верх над непосредственностью. Она могла сыграть всё, что угодно, но над реакциями тела не властен никто. Он раскусил бы её на второй же секунде. Она предпочла оставить поле битвы, и оставила бы, но вечером 7 ноября всё обернулось по его воле. Её тело откликнулось на зов и вспомнило гораздо раньше, чем её же голова, удивив этим донельзя. Но плоха та женщина, которая не сумеет из преподнесённых судьбой лимонов сделать лимонад... Проходящий поезд свистнул, оторвав от размышлений. Эмметт свернула с аллеи на узкую дорожку, стараясь держаться так, словно не чувствует на себе чьего-то упорного взгляда, не ощущает холодок, бегущий вверх по позвоночнику. Сколько бы ни твердили учёные об отсутствии шестого чувства, любой оперативник, агент или шпион мысленно посылал их доводы… обратно в стерильные лаборатории, где они и зародились. Впрочем, для этого несуществующего чувства было и другое, вполне научное, объяснение: сплав интуиции и опыта. Подойдя к могиле, она увидела, что вазон пуст. Букет убрали, чтобы посмотреть, что произойдёт дальше. Эмметт ещё успела сказать себе, что теперь можно пускать оперативников по следу контролируемой утечки информации об освобождении Габи. Отследить канал труда не составит. И в этот момент позади раздался женский голос. Ну, слава Богу, не пуля в спину. - Вот лицемерная тварь! - издевательски сказал голос. – Вздумала навестить маму? Как трогательно… Эмметт думала, что от голоса родной дочери что-то в душе дрогнет или радостно забъётся материнское сердце, но она ошиблась. Не произошло ни того, ни другого. Мысленно считая до пяти, она повернулась. Молодая женщина стояла метрах в трёх у большой гранитной стелы, увенчанной орлом. У неё были лицо и фигура Габи, а, кроме того, чёрные перчатки и пистолет "ТТ", нацеленный прямо в грудь Эмметт. - Kedves lány! Örömmel látlak, Kato. Kiagyalt, hogy megfeleljen a húgával? Itt az ideje. * Тёмные брови нахмурились, глаза сверкнули, вглядываясь пристальнее. А затем на лице женщины отразился такой ужас, который без слов сказал: что бы ни выдал под пытками Хорст, правду о воскрешении Магды Шмидт он унёс с собой в могилу. Эмметт шагнула вперёд, перехватывая инициативу. - Как ты узнала, что Габи отпустили? – требовательно спросила она. - Мне сказал… - Като резко замолкла. – Ты кто такая? Тебя я не знаю! Не приближайся, не то выстрелю! - На твоём месте я бы такой глупости не допускала. Кладбище оцеплено. Всё кончено. - В том, что оцеплено, я не сомневаюсь, - Каталина говорила медленно, жадно разглядывая загримированную Эмму. – А насчёт того, что кончено… увидим. Она демонстративно подняла кверху руку с пистолетом, движением большого пальца сбрасывая обойму, произвела контрольный спуск и отбросила оружие. - Сдаюсь! – крикнула она с вызовом и тихо добавила, глядя в глаза матери: - Пока. Дело можно было считать раскрытым, однако долгожданное чувство облегчения никак не желало наступать. Что она задумала, спрашивала себя Эмметт, глядя вслед Каталине. Невзирая на наручники, та шла между конвоирами так, словно её не в следственный изолятор Штази везли, а вежливо провожали к роскошному лимузину. Эмметт по-прежнему с трудом осваивалась с мыслью, что это её же собственная дочь - Като казалась незнакомкой, зачем-то надевшей личину Габи, - но готова была ручаться чем угодно: эта незнакомка припрятала джокера. Ничего ещё не кончилось, ничего. Когда Эмметт окончательно потеряла Като, то посчитала, что, каков бы ни был её долг, расплатилась она сполна. Но с той поры, как осознала, кто на самом деле их непосредственный противник, не могла отогнать страх перед исходом этой ожесточённой схватки. Чутьё матери, как и опыт агента Штази, предупреждали: исход этот близок и неминуемо будет ужасен. Потому что это её дочери, её кровь. Потому что ей, в конце концов, придётся принимать решение.