Возвращение и встречи

Юрий Старков Северный Кавказ, 1954 год. Я заприметил этого мужчину, чуть младше Кузнецова, как только он появился на пляже следом за Валерой. Невысокий, худощавый, волосы то ли светлые, то выгорели, а может и седые — война всё-таки была. Он, чтоб не привлекать к себе внимание, разделся и уселся на сложенную одежду, но делал это так деревянно, что я удивился тому, как невнимательны люди на этом пляже от ведомственного санатория. На неестественно ведущего себя человека никто не обратил внимания, даже Валерий. Впрочем, Валерий нервничал не по делу, что-то рассказывал о каком-то Радостине, сидевшим теперь в одной из колоний Рязанщины. До кучи приплёл и Николая Ивановича, а странный мужчина не сводил с нас мрачного взгляда. — Валера, — попросил я, — угомонись, ради бога! Что на тебя нашло? — Ничего, пытаюсь тебе что-то объяснить, — ворчит он в ответ, скидывая рубашку. Смотрю на него и думаю, сможет он, как когда-то, приподнять меня и впечатать в стену. Что за мысли в голову лезут? С другой стороны, Валера не намного выше меня, но сил в разы больше. Оторвавшись от созерцания валериного торса, спрашиваю: — Зачем? — Затем, чтобы помог. — Тебе уже помогли, — намекаю я на кузнецовского «дачника». — Тут нужен полный пересмотр дела, отмена первого приговора и восстановление всех прав и наград… Не многовато ли? — А так же места работы — ехидничаю я. — Да, — припечатал Валерий. Я ещё раз мазнул взглядом по незнакомцу, усиленно делавшему вид, что ему интересен старый пирс над нашими головами. — Скажи мне, Валерий Геннадьевич, кто этот мужчина твоих лет, худощавый, блондин, не сводящий с нас взгляда? Валера дёрнулся было обернуться, но я покачал головой. -Успеешь, — охолодил я его и, дождавшись, когда незнакомец демонстративно пойдёт в море, сказал. — А теперь можешь посмотреть ему вслед. Валера долго вглядывался в силуэт мужчины, а потом выматерился и прошипел: -Извини, Юр, я сейчас, — и рванул в сторону вещей незнакомца. Точнее для меня незнакомца, сам-то Кузнецов его узнал. Пришлось идти следом и влезать в их разговор, иначе слишком много народу вокруг. Кузнецов нас представил. Так вот ты, какой Борис Сергеевич Большаков, на чей допрос в июле сорок третьего ворвался Валерий. Что ж с тобой такое сотворил мой бывший подчинённый, раз теперь жилы из меня тянет, чтобы Радостина выпустить? Гляжу я на этого колючего Большакова, которому палец в рот не клади, и понимаю, что характером своим он на Никиту похож. Тот такой же был, но в душе оказался сентиментальным, как мимоза. Ладно, есть у меня связи. А Большаков и про меня знает, немного, но знает. Ладно, потом выясню у Кузнецова, что он ему наплёл. Когда вредный Кузнецов заикнулся про Радостина, Борис с лица спал и чуть не свалился нам под ноги, если б мы вовремя не подхватили. Ну, так я и думал — второй Никита. То-то Валерка вцепился в него, как клещ. Я сдался окончательно и потащил обоих врагов-друзей к себе в номер. Мне повезло. Кое-кто выбил для меня шикарный двухкомнатный номер с террасой. И вот когда мы очутились у дверей моего номера, и я открыл замок, в полутьме коридора, мимо нас к соседнему номеру прошёл очень знакомый мне и Валерке человек. «Здрастье, Дмитрий Андреевич!», — мелькнуло в голове. Да, его я здесь точно не ожидал увидеть. Думал, что он как всегда поедет в Крым. Впрочем, я-то ладно не ожидал, меня в этой ситуации больше беспокоил Валера. Он и так нервный становится, когда дело меня или Николая Ивановича касается, а уж из-за покончившего с собой в сороковом году Никиты и вовсе шею свернёт. «А при чём тут Дмитрий Андреевич?», — спросите вы. — «При том», — отвечу я. — «Он косвенно причастен к самоубийству Никиты». Так и знал, Валерка, едва завидев в затемнённом коридоре не по возрасту поджарый силуэт Дмитрия Андреевича Арсентьева, непроизвольно рванул вперёд. Зверское выражение лица прилагалось. — Валерий Геннадьевич, держите себя в руках! — грозно сказал я. Дмитрий Андреевич остановился, обернулся и сухо поприветствовал: — Здравствуйте, Юрочка. Как признал-то? Я закатил глаза, а наш новый знакомый непроизвольно фыркнул. Валера стоял рядом со мной и сжимал-разжимал кулаки, а невозмутимый Дмитрий Андреевич с тонкой ноткой ехидства спросил: — Дорогой мой, а ваш протеже всегда столь сильно нервничает? Могу порекомендовать отличные процедуры. Ещё бы ему и не порекомендовать! Лечился, млин! Валера раскрыл было рот для достойного ответа, но к моему удивлению Большаков вдруг наклонился к его уху и шикнул:  — Тише! Успокойся. Валера резко выдохнул и ничего не сказал. Так, это уже интереснее. Чем же ты зацепил-то Кузнецова, а, Борис? Мне бы пора вмешаться, если честно. — Дмитрий Андреевич, я сам разберусь, — цежу я и бросаю Кузнецову. — Валерий Геннадьевич, идите в номер. — А что происходит? — спокойно спросил Борис, выжидающе смотря на меня и Арсентьева. — Ничего особенного, Борис Сергеевич. Уведите лучше Валерия Геннадьевича. Я сам поговорю с нашим соседом. — Да, пожалуйста, — пожимает плечами Борис и, мягко взяв Валерия за запястья, сначала смотрит на него долгим взглядом, а потом буквально затаскивает его в мой номер. Можно выдохнуть. — Нервный он у вас, Юрочка, — Дмитрий Андреевич по-прежнему находился в тени, но я чувствовал, что он улыбается своей хитрой улыбкой. — Не боитесь, что его у вас уведут? — Кто? Большаков? Не думаю. У него своих проблем хватает. Дмитрий Андреевич снисходительно уточняет: — Юрочка, он очень похож на его друга. Никита, кажется? И как ты догадался, хотелось бы знать? Но я делаю вид, что мне неинтересно и стараюсь перевести разговор в нужное мне русло: — Я ещё раз повторяю, Борису бы со своим разобраться. Арсентьев хмыкает: — Как всё запущено, Юрочка. — Прекратите называть меня «Юрочкой», Дмитрий Андреевич, — прошу я. Арсентьев пожимает плечами с видом «ну раз вы так просите — пожалуйста». — Что касается нервозности моего бывшего подчинённого, то не забывайте, что всё это случилось по вашей вине. Косвенно, — уточнил я, видя, что Арсентьев собирается мне возразить. — Но именно я нашёл вас в ванной, если вы не забыли. Кузнецов со Степановым прибежали позже, когда карета «скорой помощи» стояла во дворе, а врачи выносили вас на носилках. Да, я был не в лучшем состоянии тогда и сдуру рассказал о вашей попытке самоубийства, да ещё добавил, что это хороший способ сохранить все тайны. Именно из-за того, что с вами произошло, стало примером для другого моего подчинённого и друга Валерия. — Из вашего рассказа, Юрий, я слышу лишь то, что виноваты вы, а не я. Кузнецов никогда этого не признает вслух, потому что вы ему дороги. — Я знаю, но переубедить Кузнецова очень сложно. Арсентьев открыл свою дверь и спросил: — Так что вы от меня хотите? — Прошу вас, постарайтесь лишний раз не попадаться Валерию на глаза. Арсентьев, наконец, выплыл из затемнённого угла коридора и сказал: — Это будет затруднительно, Юрий Данилович. — Андреевич, — ласково поправил я. — Юрий Данилович Старков расстрелян в сорок первом году. — Неужели? Впрочем, — губы Арсентьева иронично изогнулись, но тёмные глаза, совсем как у Валерки, были холодны словно айсберг. — Действительно, мне кто-то говорил об этом. Я хотел сказать — завтраки, обеды и ужины в одно время у всех, а я привык приходить вовремя. — Я учту, — и с этими словами мы разошлись и я вошёл в номер. Валеры в номере не оказалось. — Где он? — внутренне холодея, спросил я. — На вашем роскошном балконе, — усмехнулся развалившийся в кресле Борис. — Уверен? — Нет, но я обещаю, что глупостей он не наделает. — Ты не знаешь Кузнецова. В ответ Борис лишь пожал плечами, закидывая руки за голову. Валера действительно был на балконе. Он стоял у перил и нервно дымил сигаретой. Я принюхался. Надо же, одна из известных британских марок. — Где ж ты, Валерочка, такие сигареты нашёл? — спросил я, стараясь увести разговор в иное русло. — Никиту я ему не прощу никогда, — не оборачиваясь, сказал Валерий. — Понятно. Твоё право, но устраивать вендетту я тебе не позволю, иначе Николай Иванович меня со свету сживёт. И потом, это же не он виноват, а я. — Нет, виноват он. Ваше состояние в тот день я долго не мог забыть и Никита тоже. Я не успеваю ответить, как меня перебивает голос Бориса: — А кто такой Никита? Мы с Валерием молчим. Я зашёл в номер, достал из шкафчика бутылку коньяка, бокалы и вернулся на балкон. Расставив бокалы на плетёном столике, налил всем. — Если я вас обидел вопросом, Валерий Геннадьевич, — Борис взял бокал и стал греть его в руках. — Извините. — Всё в порядке, — Валера затушил окурок в пепельнице. — Никита Степанов — это мой друг. Мы вместе пришли работать на площадь Дзержинского. Нас взял себе под крыло Юрий тогда ещё Данилович Старков. — Это сильно сказано «взял под крыло», — горько усмехаюсь я. — Мне в тот момент как раз только вас и не хватало. У самого нервы ни к чёрту были. — И что Никита? — упрямо спросил Борис. — А Никита в сороковом застрелился, — мрачно ответил Валерий. Борис отставил бокал и уточнился: — Ещё раз! Никита застрелился и в этом виноват сосед Юрия Андреевича? — выразительный жест большим пальцем в сторону соседнего балкона. — Это Валера так считает, — вздыхаю я. — А то нет! — взорвался Кузнецов. — Напомнить ещё раз, в каком состоянии вы были, когда этого нашли в ванной? Удивлённо-приподнятые брови Бориса давали понять, что ему ничего не ясно. — Дмитрий Андреевич вены вскрыл после ареста комдива Котова, — уточнил я — Угу, вены, — Борис почесал в затылке и задал ещё вопрос. — А когда был арест? — В тридцать шестом. — Тогда Никита здесь с какого боку? — изумлённый возглас. Ответить Валерий не успел, так как раздался шум, словно кто-то что-то разбил, а затем очень громкие голоса из соседнего номера. Мы все трое удивлённо переглянулись. Я точно знал, что Дмитрий Андреевич предпочитал отдыхать один, даже в довоенные годы. Причина была в молодой жене комдива Котова. Когда-то она и Арсентьев любили друг друга, но мелкая подлость со стороны комдива уничтожила юношеские чувства. Да, месть Арсентьева спустя годы выглядела мерзко и мелочно, но он не смог отказать себе в удовольствии арестовать Котова. Правда, потом на него навалилось внезапное раскаяние, и он прям в одежде забрался в налитую ванну, полоснул острой бритвой по венам. Чёрт меня дёрнул в тот день пойти к нему домой! МОСКВА. ЛЕТО 1936 ГОДА. Дмитрий Андреевич Арсентьев не появился на работе после выходных. Обычно он приходил очень рано и я забеспокоился. Только что заступивший на должность наркома внутренних дел Николай Иванович Ежов удивлялся, где же Арсентьев. Комдив Котов, за которым он поехал, находился в камере внутренней тюрьмы. А где сам исполнитель? Едва закончилось совещание, как я не удержался и помчался к Арсентьеву домой. Несмотря на жёсткость, в глубине души он оставался таким же воспитанником дворянской семьи, к которой принадлежала жена Котова Мария. Добравшись до его дома, бегом поднялся на этаж, заколотил в дверь, которая вдруг с ужасающим скрипом отворилась, и я медленно вошёл в квартиру. — Дмитрий Андреевич! Тишина. — Дмитрий Андреевич! Товарищ Арсентьев! Снова тишина. Только где-то капала вода. Я прошёл дальше. Звук капель доносился со стороны ванной. Вздохнув, распахнул дверь. То, что я там увидел, преследовало меня потом ночами — огромная ванна была до краёв наполнена красной водой, а Дмитрий Андреевич, бледный и ужасно красивый, лежал с закрытыми глазами… Северный Кавказ, 1954 год. Из воспоминаний меня выдернул чей-то вскрик, потом стон и на балкон соседнего номера, где жил Арсентьев, выскочил какой-то мужчина. Увидев нас, он замер, а потом попытался сбежать, но Валера оказался проворнее. Он одним прыжком преодолев перила на соседний балкон, ударом кулака свалил замешкавшегося незнакомца. Нам с Борисом ничего не оставалось делать, как последовать кузнецовскому примеру и перелезть через препятствие. Удерживая незнакомца, Валерий проворчал: — Юрий Андреевич, я бы открыл бы вам дверь. — Не такой уж я старый, чтобы не одолеть эту высоту. — Вы… — Ладно, что тут произошло и кого мы поймали? — перебил я Валеру. — Понятия не имею. Интересно, наш сосед ещё жив? — невинно высказался Кузнецов. — Валерий! — рявкнул я. — Да молчу, — отмахнулся Валера и обратился к удерживаемому в захвате мужчине. — Как тебя зовут-то? — Пошёл ты, — незнакомец дёрнулся и при свете луны на небе и фонаря на нашем балконе блеснули голубые глаза, полные ненависти. — Стой! — Кузнецов усилил захват. Мужчина застонал. Да, зря он пытался вырваться. Валеркин захват ни один диверсант выдержать не мог, как мне рассказывали. Я прошёл в номер и увидел, что у стены, на полу, сидит Арсентьев и держится руками за бок. Пальцы были красными от крови. — Твою ж ты мать! — ругнулся я и подскочил к нему. — Ничего страшного, Юра, — слабо улыбнулся Арсентьев. — Жить буду, наверное. Позади меня тяжело вздохнул зашедший вслед за нами Валерка и буквально швырнул пойманного мужчину в кресло. — Только дёрнись! — пригрозил он и спросил. — Где аптечка? — В ванной, — прошептал Дмитрий Андреевич. — Я принесу, — сказал Борис, вошедший последним, и скрылся из виду. Я, убрав руки Арсентьева от раны, теперь сам зажимал её руками. — Юрий Андреевич, сядьте уже! Я сам, — проворчал Валерий, отгоняя меня прочь, сунув в руки салфетку. Толку от неё было чуть. Она мгновенно стала красной от крови и мне пришлось швырнуть её на столик, на котором стояла ваза с фруктами. — Не дай бог, ты его сейчас убьёшь, — начал я. — Да пусть убьёт! Давно пора, — подал хриплый голос незнакомец в кресле. Надеюсь, мой взгляд хоть немного подпалил шкуру этого мерзавца. Взяв ещё пару салфеток, я сел на диван. — Как тебя звать-то, народный мститель? — сардонически спрашиваю я, разглядывая кто передо мной. В кресле сидел среднего роста мужчина, худой, как тростинка, а на вид — ровесник Валеры. Русоволосый, приятной внешности и только глаза какие-то пустые, несмотря на яркий оттенок неба. Один рукав рубашки задрался и обнажил изуродованное запястье, словно мужчину всю жизнь в кандалах держали. Заметив, куда я смотрю, незнакомец как-то сжался и опустил рукав. Из ванной вышел Борис и, проходя мимо с аптечкой в руках, спросил как бы, между прочим: — Сколько вы в плену провели? — и выразительно поглядел на незнакомца. — И имя назовите, пожалуйста. — Николай Ивушкин, — буркнул незнакомец. — Плен с сорок первого по сорок четвёртый. А как вы догадались? — Догадался, как видишь. Ивушкин тяжко вздохнул и тихо спросил: — А вы сколько в плену были? — О! — усмехнулся Борис, передавая аптечку Валере. — Гораздо меньше, чем вы. Меньше года, но мне хватило с лихвой! А фамилия у вас хорошая, Николай, русская. Валера лишь скривил губы и занялся раненым. Дмитрий Андреевич что-то шипел сквозь зубы, закатывал глаза, а лицо покрылось испариной. Невозмутимый Борис смочил водой из графина полотенце и осторожно промокнул лицо Арсентьева. Валера тем временем что-то колдовал над раной. — Руки у него подержи, — попросил он Бориса. Я аж шею вытянул — не дай бог! — Да ничего я не сделаю, — снова ворчит Валера, заметив мой манёвр. — Он выживет? — тихо спрашивает Ивушкин. — Выживу, Коля, не волнуйся, — шепчет Дмитрий Андреевич, сквозь сжатые зубы. В какой-то момент он едва не вскрикнул, но вовремя прикусил до крови нижнюю губу и в изнеможении откинул голову на плечо Бориса. Тот как-то бездумно коснулся губами его лба и снова вытер пот. Этого хватило, чтобы глаза Ивушкина сверкнули нехорошим огнём. Я иронически улыбался. Заметив мою улыбку, Ивушкин проворчал: — Что? У меня были причины. — Для чего? — попросил уточнить я. — Для убийства или для ревности? Валерий обернулся, бросил на меня выразительный взгляд и снова занялся Арсентьевым. Тот невольно дёрнулся. — Лежите спокойно, Дмитрий Андреевич, — резко попросил Кузнецов. Но Арсентьева понесло на исповеди: — Знаете, Валерий Геннадьевич, я понятия не имел, что ваш друг покончил с собой. Я сижу, словно аршин проглотил. Боюсь дальнейшего развития событий — Знаю, — глухо ответил Валерий. — Тогда почему вы вините меня? «Нашёл время!» — подумалось мне. — Никита вспоминал вас и то, в каком состоянии был в тот день Старков, решил, что если покончит с собой, то не сможет навредить ему. Отговорить его мне не удалось. Внезапно Ивушкин выпрямляется в кресле и бурчит: — Арсентьев, как омут — сначала заманит, а потом бросает, словно ненужную вещь. И замкнулся, прожигая взглядом Бориса, который словно нарочно что-то шептал на ухо бледному Арсентьеву. Наконец Кузнецов закончил и попросил меня помочь ему и Борису положить Арсентьева на диван, что мы втроём и сделали. Порывавшегося было помочь Ивушкина, отбрил сам раненый, чем вызвал очередную обиду. Валера настаивал на том, чтобы вызвать врача и милицию, но Дмитрий Андреевич не согласился. Махнув рукой, Валерий вместе с Борисом скрылся в ванной. Зашумела вода. Первым вышел Борис, вытирая руки, потом он откинул полотенце, облокотился на спинку кресла и спокойно сказал: — Ивушкин, вы были в плену, потом бежали и, судя по всему, оказались на заметке у НКВД, так? — Так, — тяжко вздохнул Ивушкин, хлопая своими длинными ресницами. — У меня восемь побегов. Удачным, как вы понимаете, только последний. А вы разве не бежали? Борис навис над ним тёмной тучей. — А я не сбегал. Я — диверсант. Ивушкин буквально прошипел: — Так вы фашистский прихвостень?! — Ух, как громко! — усмехнулся Борис, но глаза стали пустые-пустые. — Хуже, подстилка. Ивушкин покраснел и с мольбой посмотрел на меня, как бы спрашивая, врёт ли Большаков? Ничем помочь не мог, новость и меня из колеи выбила. Кем-кем он был? Один Кузнецов, который вышел из ванной, молча подошёл к Большакову, дёрнул на себя и процедил сквозь зубы: — Прекрати! Ты не виноват, понимаешь? — А я не уверен! — в голосе Бориса послышались нотки истерики. Даже Арсентьев перестал изображать умирающего лебедя и заинтересовано посмотрел в нашу сторону. — То, что твой бывший сослуживец кинул тебя, как подачку, гитлеровцам, не означает, что ты виновен. — Надо было решиться на побег, — вяло сказал Борис. — Но пока я думал, тех, кто хотел сбежать раскрыли. Фашисты их буквально на куски растерзали. Ивушкин сглотнул и тихо сказал: — Я сбегал, но… Да, травили пару раз собаками, на дыбе подвешивали… — Руки ломали, так? — Борис вывернулся из объятий Валерия. — Да, — Ивушкин посильнее потянул рукава вниз. В этот самый момент, глядя на него и Бориса, я невольно подумал, как они похожи, а вместе с тем и на Никиту. Мои мысли слабым голосом озвучил Арсентьев, разрядив удушающую атмосферу воспоминаний о лагерях военнопленных: — Вот гляжу я на тех двоих и думаю: что они, что Никита — один типаж. Да и вы, Юрочка, недалеко ушли. — Спасибо! — с сарказмом говорю я, кидая взор на Валеру. Несмотря ни на что, у Арсентьева получилось. Борис потёр ладоням лицо и дал понять, что он в порядке. Тем временем, Ивушкин смотрит на меня изучающим взглядом. Я молчу. Да, вот как-то собрались в одной комнате трое светловолосых и два брюнета. Блондины — все как на подбор с глазами цвета неба. Только мои прозрачные, словно лёд в Арктике (это так Валера высказался однажды, за что получил по голове), а вот у Бориса и Ивушкина цвет глаз яркий, словно незабудки по весне. Кузнецов с Арсентьевым были обладателями карих, как спелая черешня, очей. Да и вообще, Валерка — вылитый казак. Шашку в руки и на коня! А вот утончённые черты лица Арсентьева многих обманывали. Под приятной внешностью и безупречными манерами скрывался настоящий хищник — матёрый, злой и хитрый. Правда, сейчас этот хищник больше был похож на побитую собаку. Он возлежал на диване, белый как полотно и едва сдерживал стоны от боли. Ивушкин то и дело порывался встать и пойти к нему, но Борис, придя в себя, мягко пресекал любое его действие. Наконец Ивушкин взорвался: — Да что вы меня останавливаете? Ничего у вас не выйдет! — В каком смысле? — удивился Борис, но потом до него дошло. Что хотел сказать Ивушкин и он проворчал. — У меня своя головная боль есть, не волнуйтесь. — Я что-то пропустил? — Валерий изучал содержимое бара в номере. — С каких пор Радостин для вас головная боль, Борис Сергеевич? — Есть другие варианты? — отмахнулся Борис, ища по карманам сигареты. Не нашёл и плюхнулся в соседнее кресло. Освободившись от его опеки, Ивушкин мгновенно перебрался к дивану, рухнул на колени и, схватив руками ладонь Арсентьева, горячо зашептал: — Прости-прости-прости! — Коля, Коля, ты как дитё малое, честное слово, — тяжко сказал Арсентьев. — Ты ж никогда и никого не слушал. Скажи спасибо, твой немецкий танковый ас, сбежавший в Аргентину, подтвердил твои слова. — Так он живой?! — вытаращил глаза Ивушкин. — Мы с ребятами своими глазами видели, как он с моста вместе с танком рухнул. — Повезло ему, Ивушкин, — с иронией проговорил Арсентьев. — Выжил чудом. Ивушкин покусал губы, его лицо сделалось таким несчастным, что я невольно пожалел парня. Валерий, глядя на них, прятал улыбку в бокале с коньяком. Один Борис был мрачен, как грозовая туча. Кузнецов молча подвинул ему бокал с коньяком. «Лучше б водку», — пробурчал Борис, но коньяк выпил. Залпом. — А… А вы, что, в Аргентину ездили? — удивлённо шептал Ивушкин, плюхнувшись задницей на пол. — Тогда, да? — Тогда. Ты же договорить не дал — сразу орать начал ничего не слушая. Не ездил, а летал. У тебя сколько по географии-то было? — Какая разница! — отмахнулся Ивушкин и без всякого перехода, прожигая Бориса глазами. — Зачем вы так беспокоилось о нём? — Можете не ревновать, слышал же — у меня свой есть. — Не скажите, Дмитрий Андреевич умеет быть обаятельным. — Особенно, когда на смертном одре находится, — отбил подачу Борис и с иронией добавил. — Мне, Ивушкин, известен более сильный предмет обожания, возле которого двое кружат и отпускать не собираются или он их. Ещё не разобрал. Мы с Валеркой, не сговариваясь, уставились на Бориса. Ивушкин прыснул в кулак.