Возвращение и встречи

Дмитрий Арсентьев Подмосковье. Май 1955 год. С вечерней прогулки по озеру мы с Ивушкиным вернулись поздно. По дороге нам попался мой бывший подчинённый Юрий Данилович Старков, то есть — Юрий Андреевич Ларин, бывший представитель Торгсина во Франции. Но все ж люди, понимающие и разумеющие знали, что прикрытие Торгсина было одним из самых любимых не только у разведки СССР, но и других стран. Даже не кошерная бельгийская и та умудрялась что-то там чудить под вывеской торговцев, но им сам бог велел — они всю жизнь торгуют не хуже евреев. Ивушкин опять включил ревнивого идиота, что откровенно раздражало. Я ж прекрасно видел, что Ивушкин играет, причём, плохо играет. Да, конечно, после проверки как бывшего военнопленного, Ивушкин стал хитрее и свой характер не так показывает, как перед немцами в лагере. И всё же, всё же… Чувствую я, что Ивушкину не нравится постоянно приезжать ко мне, хоть и раз в полгода от силы, словно отдаёт какой-то долг. При желании, если мне или ему надо, мы видимся в Москве. Бываем в театрах и Николай нарочно приходит туда вместе с женой. Анна смирилась с его поведением, хоть и поначалу пыталась показывать характер. Образумила её, как ни странно, Вера — жена Старкова-Ларина. В тот зимний вечер никто из нас не планировал сталкиваться нос к носу на премьере в январе этого года в театре им. Ермоловой, но так случилось, что столкнулись мы в фойе: Юра с женой, чета Ивушкиных и я с Надей Котовой. (Ага, выводил я изредка Надю, которая прицепилась ко мне после войны, как банный лист. Ей известно буквально всё! И про арест отца и про его реабилитацию, даже про мой арест летом сорок третьего. Генерал-лейтенант Котов расписал в красках. Но Надя — девушка самостоятельная. Прошла войну медсестрой и на всё теперь имела своё мнение. А пять лет назад, аккурат на пятилетие победы Котова хватил удар и Надя осталась без отца уже навсегда. Именно она настояла на том, чтобы я пришёл на похороны, а потом иногда ходили друг к другу в гости. Просто ходили, никаких пошлостей. Её мать, жившая с Кириком и вторым ребёнком недалеко от Ленинграда, сначала возмущалась, пыталась ругаться, но спорить с дочерью-фронтовичкой было бесполезно. Поэтому теперь я был чем-то вроде запасного кавалера для выходов в люди. Надя, разумеется, пыталась навязаться ко мне в качестве жены, но я быстро пресёк это. Хватит с меня женщин марусиного семейства! Да и Наде кто-то помоложе нужен, а не я старый со своими психозами). Итак, едва мы столкнулись, как Анна не удержала гримасу недовольства на своём лице. Вера сразу поняла, в чём дело и взяла инициативу в свои руки, мгновенно уведя Анну куда-то в сторону, за ними увязалась и Надя. И она могла кое-что от себя добавить, особенно обо мне. Ивушкин нервно полез за папиросами, а Юра улыбался, как кот, объевшийся сметаны. Глядя на пытающегося прикурить Ивушкина, он не выдержал, отобрал у него папиросу и сказал: — Для начала — здесь не курят. Второе, успокойся! Моя жена умеет вправлять мозги, извини за вульгарность. — Что-то я не уверен, — выдыхает Ивушкин. — Не волнуйся или я Веру не знаю. — Если учесть, что вас Юрочка, она взяла измором — то, да, — не удержался и я. — Она умеет объяснять людям, что к чему. Юру лишь вежливо улыбнулся. Дамы вернулись минут через пятнадцать. Аня была бледна и оттого стала похожа на мраморную статую. Она бросила на меня странный взгляд, взяла мужа по руку и, попрощавшись, увела его в зал. — Что ты ей сказала? — спросил Юра. — Ничего, только рассказала о себе. Помнишь, вечером того дня, когда Дмитрий Андреевич пытался покончить с собой, ты был пьян? — (Юра кивнул), — Я столкнулась с тобой и увела к себе от греха подальше. Утром ты проспался и ушёл. Вот и всё. «Интересно!» — думаю я. — Всё? — Юрий нахмурился. — А что ты себе потом вообразила? — Женская натура — спасти заблудшую душу. — Получилось? — елейным голосом пропел Юрий. Вера поправила идеальную причёску и ответила: — Я всё ещё стараюсь. Юра закатил глаза и галантно поцеловал жене руку. Надя, стоявшая позади них, улыбалась. Как показало время и удивление Ивушкина, его жена как-то успокоилась после нашей случайной встречи в театре. Он рассказал об этом, внезапно приехав ко мне на дачу сегодня утром. Что ж, не пришлось искать встречи в Москве — для него как раз был сюрприз. Не знаю, насколько приятный, но отдать я его был должен. Это письмо от немецкого танкиста Клауса Ягера, переданное Ивушкину через наших нелегалов в ФРГ. Да, сначала Ягер, как и многие бывшие нацисты, оказался в Латинской Америке. Однако упёртый немец, едва встав на ноги (силы воли ему не занимать), вернулся в Европу. Разумеется, в Федеративной республике его ждали с распростёртыми объятиями, особенно немецкий отдел ЦРУ. Как рождённый в Гессене, что имеет частичный суверенитет, Ягер почти был недоступен для советский стороны. Однако офицеры Штази, натасканные моими коллегами, были на высоте. Клаус Ягер оказался под «колпаком» и мы с ним встретился ещё раз. В первые я его отыскал в Аргентине — мне нужно было, чтобы Ягер подтвердил показания Ивушкина для того, чтобы у второго больше не было проблем перед нашими органами, а то знаю я их. По итогу Ягера не тронули, но завербовали. Точнее, что от индивида с повреждённой спиной можно было потребовать, не знаю, но как у любой разведки — впрок. В ответ на это Ягер поставил условие — встречу с Ивушкиным, но для начала просил передать ему письмо. Не скрою, мне очень хотелось распечатать, но я дал себе слово не вскрывать конверт и не читать чужие письма. Я не сомневался в том, что Ягер подумал о вскрытии конверта и наверняка написал что-то обтекаемое, известное лишь ему и Ивушкину. Тут он мог не волноваться — я никогда не считал Николая предателем. Нашлось немало бывших военнопленных и угнанных в Германию рабочих, кроме бежавшего с Ивушкиным экипажа, подтвердивших его личность. Кроме того, обнаружились официальные документы из фашистских лагерей военнопленных, где зафиксировано поведение и переброска неизвестного советского солдата из одного лагеря в другой. Нудная проверка показала — это был Николай Ивушкин. Слова Ягера это окончательно подтвердили. Бывший немецкий танкист, вспоминая русского, светлел изуродованным шрамами лицом, а глаза задумчиво туманились. Но я не успел со своими доказательствами — Ивушкина выпустили благодаря вмешательству генерала авиации Василия Иосифовича Сталина. Оказывается, Анна Ярцева как-то смогла подобраться к сыну генералиссимуса Сталина и рассказать ему историю Ивушкина. Василий Сталин слыл человеком отчасти справедливым и хотя ему, как лётчику и командующему, не было никакого дела до бывшего военнопленного танкиста, — он вмешался. После войны, многие пленники фашистской Германии и просто люди, у которых возникали проблемы, этим пользовались, если хватало изворотливости и сил добраться до сына самого Сталина. Отчасти именно это и стало одним из основных обвинений — помощь всяким там странным личностям. Но это было ошибка — Василий никогда не вмешивался, если дело или человек ему не понравились. Так, я стал для Ивушкина врагом номер два. Первым был Клаус Ягер. Но Ягера Ивушкин, хоть и не простил, но уважал, как противника. А я так, ни рыба, ни мясо! Неудивительно, что встретив меня в бархатный сезон пятьдесят четвёртого года, Ивушкин сорвался, и дело едва не дошло до необратимых последствий. Хорошо, что нож тупой был и удар слабый, а так и я в могиле, и Коля в тюрьме. Дурак, ей-богу! Когда мы пришли ко мне на дачу, Коля остался на веранде, а я прошёл в дом. У себя в кабинете достал конверт с письмом, задумчиво постучал им по столу, принимая решение, и двинулся к Ивушкину. Тот обнаружился там же, где я его оставил — в плетёном кресле на веранде. Рядом с ним на столе в пепельнице дымилась пара окурков. — Хватит курить, Коля, — попросил я. — Тебе что за печаль? — ворчит он. — Твоё здоровье. Лёгкие ты и так повредил в плену, а ещё и куришь. Ивушкин ничего на это не сказал. — Это тебе, — продолжаю я и кладу перед ним запечатанный конверт. Ивушкин скашивает глаза на готически выписанные буквы. — Здесь по-немецки. — А внутри нет. Не поверишь, но Клаус Ягер выучил русский язык. Что ему ещё было делать, став инвалидом? Ивушкин вздрогнул, отдёргивая руку, словно не конверт перед ним был, а ядовитый скорпион. — Я не буду читать. — Почему? — А что мне это даст? — злиться он. — Для начала, ты перестанешь ломать передо мной комедию, — отрезал я. Ивушкин воззрился на меня своими невозможными голубыми глазищами. Да, каюсь, повёлся я на него именно из-за глаз. Нет, юрины тоже были голубые, но ледяные и взгляд постоянно вроде преданный, а отвернись — сожрёт и не поморщиться. Нет-нет, такой взгляд, как у Ивушкина, и цвет глаз были у Никиты Степанова — подчинённого Юры и друга Валерия Кузнецова. Парень застрелился и Валерий винил меня столь сильно, что рядом находится не мог. Мысленно обругав себя, я сдался и решил во чтобы то ни стало вытащить Николая Ивушкина из лап нашей системы. Но как-то не сложилось, но для Ивушкина всё закончилось хорошо и мне только оставалось наблюдать, как он, его экипаж и беременная Анна покидают Германию в эшелоне генерала авиации В.И. Сталина. — Какую комедию? — тем временем удивляется Ивушкин. — Николай, я знаю, что ты на самом деле хладнокровнее, чем пытаешься передо мной казаться. Не перебивай, — я жестом останавливаю открывшего рот Ивушкина. — То, что случилось осенью прошлого года — спишем на нервный срыв. Ничего, после плена иногда бывает у людей. Ивушкин выдохнул и преобразился. С его лица исчезло дурацкое выражение, оно стало умиротворённым. — Спасибо! Но письмо… — Да прочитай сначала! Я ж понимаю — первый серьёзный враг. Да ещё такой упрямый. Как-то тебя отыскал… — Он не искал — случайность. — Не уверен. Случайность — это доля закономерности. — Интересно, — Ивушкин взял конверт, словно жёг ему руки. Я тихо ушёл, чтобы не мешать ему. Знал, что после прочитанного он пойдёт не куда-нибудь, а к Борису Большакову. У того как-то удивительно ловко получалось давать дельные советы.