Возвращение и встречи

Клаус Ягер Май 1955 г. Была суббота, когда я вылетел из Бонна в Москву. В ту самую Москву, которая нам так и не покорилась: ни сорок первом, ни в последующие годы. Всю дорогу я летел, сидя у иллюминатора, демонстративно отгородившись от пожилого соседа историческим журналом. И когда время полёта стало подходить к концу, свернул журнал трубкой и стал смотреть, как самолёт заходит на посадку в аэропорту столицы Советского Союза. Я видел эти места впервые за четырнадцать лет, кое-что узнавалось по топографическим картам (вон та речушка, например!). Правда, тогда в сорок первом, мне пришлось передвигаться на танке в составе 11-й дивизии вермахта, прозванной «Призрак» из-за особого знака на машинах — двойного силуэта с поднятым мечом. После вынужденного простоя в резерве под Киевом, когда город уже сдался, нас включили в 4-ю армию группы «Центр», нацеленной на захват Москвы, до которой армия почти беспрепятственно докатилась. Теперь же, в пятьдесят пятом году, я считаю, что мне повезло оказаться прикованному к госпитальной койке, в отличие от тех, кто замерзал в окопах близ Москвы. Рассказывали, что столицу большевиков видели в бинокль, но она так и осталась недостижимой целью для Третьего рейха. Самое смешное, в госпитале я оказался из-за вчерашнего выпускника ускоренных курсов танкового училища, сразу же попавшего в бой. Об этом я узнал совсем недавно. Его танковый экипаж и отделение пехотинцев оставили прикрывать отход штаба батальона и госпиталя. И надо сказать, у мальчишки получилось. Это был уникальный самородок, чистой воды бриллиант, которому не успели предать огранку. Сегодня небо над Москвой было ясное, наш самолёт спускался всё ниже и ниже, пролетая над полями и деревнями, что окружали город. Я старался разглядеть то самоё Нефёдово, где юный Ивушкин на раз разгромил мою танковую роту. Но то ли четырнадцать лет прошло и всё изменилось, то ли самолёт летел не над Нефёдово… Надо попросить кое-кого, чтобы свозил меня на место того самого танкового сражения. На мгновенье мне показалось, что я вижу знакомые очертания озера, что было обозначено на картах близ той деревни. Или всё-таки мне показалось? Тяжело вздохнув, я бросил бесполезное занятие рассматривать с высоты места бывших боёв вермахта и Красной Армии. Сидящий рядом со мной старик грустно улыбался. Сильно подозреваю, что тоже был где-нибудь тут же. Сосед словно прочёл мои мысли и тихо пояснил: — Под Москвой у меня погиб единственный сын. В декабре, во время наступления Красной Армии. — Сожалею о вашей утрате, а мне повезло, — со вздохом ответил я. — Меня тяжело ранили до того самого наступления. И больше мы не сказали друг другу ни слова до самого приземления. Когда самолёт приземлился, пошли к выходу. Пройдя пункт таможенного контроля, я очутился в зале, где меня встретил полноватый пожилой мужчина — Франц Бергер, один из представителей посольства занимающийся торговлей. Он что-то трещал мне про экскурсии по городу, потом о делах и прочее, а я спиной чувствовал, что за мной следят. Один раз мне показалось, что я смог выхватить из толпы неприметного мужчину, но не успел и глазом моргнуть, как он словно растворился. Покачав головой, под трескотню герра Бергера, я, прихрамывая и опираясь на трость, шёл к машине. Едва мы сели, вежливо попросил Франца Бергера помолчать, потому что перелёт меня утомил. Герр Бергер затих, состроив обиженное лицо, но я нисколько не обольщался на его счёт. Он был один из тех, кто, вовремя почуяв ветра перемен в сорок пятом, ловко переметнулся к американцам в начале весны. Столь ценный кадр был заслуженно отмечен, но он не захотел уезжать из Германии, поэтому его биографию постарались максимально подчистить и только после смерти Сталина Бергер решился-таки поехать красную большевистскую Россию. Неужели он надеялся, что русские простят его грехи? Мне не простили, но дали шанс. Главное, чтобы про этот шанс не узнали Бергер и моё руководство. В данный же момент, что вернее, я хотел в тишине проехаться от аэропорта до гостиницы «Москва», где мне был заказан номер. Я специально попросил заказать мне номер в одной из самых помпезных гостиниц, чтобы под моими ногами не путались работники посольства. Но нисколько не сомневался, что герр Бергер и кое-кто из ЦРУ будут следить за моими передвижениями по Москве, да и не только они. Наша машина выехала на широкий проспект, который Бергер назвал Ленинградским, и покатила по нему, а он указал на высокий кованный чугунный забор и такие же массивные ворота с пятиконечной звездой. — Знаете, кто сидел вон в том здании, что виднеется в глубине аллеи? — Кто же? — Сын Сталина — генерал авиации. После смерти отца его арестовали. Кажется, сидит где-то на востоке. Потом машина выехала на другую улицу, где вдали виднелись красные звёзды Кремля, и Бергер снова не утерпел: — Это улица Горького. Переименована из Тверской в честь писателя Максима Горького. Он хоть и большевистский писатель, но со странностями. И да, улицу расширяли. — Что расширяли? — от неожиданности перестаю набивать трубку и недоверчиво уточняюсь. — Улицу? — Да, переносили даже дома, представляете. Сумасшедшие люди! Я оглядел массивные дома, в которых угадывались высокие потолки, витрины магазинов, вдоль которых вот прям сейчас мог проходить Николай Ивушкин. Попытался вглядеться в лица прохожих. Ничего. Ещё раз окинув взглядом дома на улице Горького, подивился русским. От назойливого Бергера мне удалось отделаться лишь в гостинице. Получив ключ, я вежливо попросил Франца меня оставить. Он сделал это с видимым неудовольствием. Да пошёл он! Всё завтра, а лучше в понедельник. Очутившись в номере, я с радостью снял с себя шляпу, растянул узел галстука и подошёл к окну. Гостиница «Москва» располагалась весьма удачно, из моих окон открывался изумительный вид на столицу русских. Что и говорить, этот народ знал толк в постройке городов. На мгновенье представил на этих улицах имперские знаки: чёрные кресты и орлов. Поёжился. Нет, конечно, я не был сентиментален, но есть такие места, которые никогда не будут принадлежать тебе. Приняв душ, я сел в кресло, настроил радио и, под бормотание диктора, на меня нахлынули воспоминания о войне. С июня 1941 г. по март 1944 г. От самой границы большевистской России мы двигались на удивление быстро. Да, простояли в резерве под Киевом, потому что русские Иваны упорно сопротивлялись. Киев сдался лишь 19 сентября сорок первого года. Почти три месяца потеряли, но потом нашу дивизию присоединили к армиям группы «Центр» и мы нацелились на Москву. Наши генералы были уверены, что большевики сдадут столицу к ноябрю. Ну, это в Берлине могли верить во что угодно и убеждать в этом фюрера. Здесь же, в России, у нас шли жестокие бои под Ржевом и возле Вязьмы, где Иваны сражались на совесть, несмотря на большое количество погибших и взятых в плен. Любое наше наступление грозилось завязнуть на несколько дней, а то и недель, но русские даже отступая, огрызались. Планы фюрера взять столицу большевиков до 7 ноября и самому проехать в этот день по Красной площади на белом жеребце, провалились. Лично мне уже самому надоело мёрзнуть в этой дыре! Я отрастил бороду, ибо бриться было некогда, а ещё поспорил на мои швейцарские часы, что первым въеду в Москву на своём танке. Теперь, главное было добраться до столицы большевиков. Честное слово, как город-призрак, в бинокль видишь, а добраться не можешь! Против нас было всё, даже погода. Танки, если вовремя не прогреть, могли не завестись. Самое лучшее было держать моторы всегда теплыми, но на эту роскошь уходило слишком много топлива на таком-то морозе. Стали заметны перебои с горючим и продуктами питания. Многие из нас грабили под чистую русские деревни, а не согласных жителей расстреливали на месте. У одного из танков моей роты, к башне, постоянно была прицеплена то половина туши свиньи, то нога коровы. Весело, ничего не скажешь! Про командование 11-й дивизии вообще молчу. С начала войны с большевиками оно менялось трижды и сейчас верховодил генерал-лейтенант Вальтер Шеллер. Проблема с пленными тоже существовала. Куда их было девать, неизвестно. Разумеется, часть из них отвозили в лагеря, но всё равно пленных было много. На хрена, спрашивается, надо было брать в плен? Почему нельзя было убить солдат на поле боя? На кой чёрт их тащить сюда, где они мрут, как мухи, потому что жратвы элементарно самим не всегда хватало, а тут ещё пленных кормить. Данная проблема, разумеется, сваливалась на головы тех, чьи солдаты по дурости захватывали пленных. Проблему надо было как-то решать и её решили радикальными мерами. В период с 14 по 18 ноября 11-я танковая дивизия вела бой в районе разъезда Дубосеково с дивизией какого-то генерала Панфилова (наши радисты перехватили несколько радиограмм противника). Русские Иваны сражались отчаянно. От дивизии Панфилова фактически ничего не осталось. Только какая-то жалкая кучка солдат обороняла подступы к большевистской столице. Мы разъезжали на своих танках между Дубосеково и Крюково, где русские дрались так, что солдаты фюрера буквально вязли в каждом метре земли. Уже даже не помню, кто первым предложил использовать пленных для устрашения русских. — Это как использовать? — удивился я. — Расстрелять на холме, чтобы большевик видел их расстрел в бинокль? — А это уже на ваше усмотрение, — усмехнулся командующий. Замечательно! На наше усмотрение! Разумеется, генерал и его штаб умыли руки, а расхлёбывать нам. Я решил сделать вид, что приказ не совсем ясен и исчез в очередной рейд по тылам русских. Но чем больше я бегал от проблемы с пленными, тем сильнее она меня ударила. Ещё раз повторяю, я не страдал в те годы сентиментальностью. Как говорится, ты солдат вермахта и эмоции тебе чужды. Но это на словах, а на деле всё было иначе. Некоторые из нас хорохорились для вида, а кто-то и впрямь делал то, что ему прикажут и не разменивался на угрызения совести. Какая жалость может быть к недочеловекам?! Опять вру самому себе. Просто я с ними как-то не сталкивался в бою лицом к лицу — сидя в танке всё видится по-другому. В один из дней, в сумерках, когда моя танковая рота возвращалась с очередного сражения с красными дьяволами, недалеко деревни Нефёдово мой механик-водитель Вольф на что-то наехал, да так неаккуратно, что я ударился головой о люк. Угораздило же залезть в танк! А по-другому как? Иваны всегда могут выстрелить из-за любого дерева или куста, и ты будешь в лучшем случае ранен, а в худшем мёртв. — Господи, Вольф, смотри куда едешь! — Ещё б тут было видно куда, — ворчит Вольф в ответ. — Снаружи не так темно, — отрезал я, открыл люк, выбрался и обернулся посмотреть на что же наехал танк. Не на что, а на кого. На земле лежали тела русских военнопленных, по которым и проехался мой танк. И судя по всему, не он один. Смотреть на кровавое месиво из тел не было сил. Я отвёл глаза и дрожащими руками нащупал динамик. — Берите левее, метра два, — просипел я в микрофон, стараясь сдерживать рвотные позывы. — А если мины? — влез один умник. — Нет там мин! Левее, я сказал. Меня послушались и машины прошли мимо танка. — Что там? — крикнул Вольф. — Всё нормально. Жди меня и не вылезай. — А… — Жди меня, — прошипел я, выбираясь на броню танка. Спрыгнув на землю, убедился, что на гусеницы танка намотались неприятные на вид ошмётки внутренностей. Всё-таки меня вырвало. Не успел я отдышаться, как короткая автоматная очередь разорвала зловещую тишину и заставила меня пригнуться. Из танка что-то крикнул Вольф, но я его не расслышал. Рука выхватила из кобуры пистолет, но воспользоваться им не пришлось. Выстрелов больше не последовало, но зато появилось ощущение, что на меня с ненавистью смотрят несколько глаз. Чтобы больше не искушать судьбу, я быстро взобрался в танк и велел Вольфу двигаться. — Что там было? — обеспокоено спрашивал Вольф, нажимая на рычаги. — Мы проехались по телам пленных русских. — Они были живые? — напрягся Вольф. — Нет, кто-то раздавил их до нас. Вольф больше ничего не спрашивал и с удвоенной энергией направил танк к нашим позициям. С тоской думаю, что гусеницы придётся чистить. Не слишком приятное занятие, но другого выхода нет. Этим же вечером Вольф напился. Хорошо, что в очередной раз где-то застряли машины с горючим и поэтому пришлось перекраивать весь наш план для наступления на позиции русских. Вольф пришёл в себя быстрее, чем я ожидал. Потом оба делали вид, что ничего не было и нам всё привиделось. В один из ноябрьских дней, а точнее двадцать шестого, возвращаясь после боя, я заприметил русскую грузовую машину со смешной печкой на буксире. Ладно, сделаем так, что русские не получат своей каши. Пока я поворачивал башню, мимо на скорости промчалась та самая машина. Н-да, либо это опытный и наблюдательный водитель, либо самоубийца. Однако водитель дважды ловко уводил машину от моих снарядов, пока до меня не дошло, что там за рулём тот, кто знает характеристики немецкого танка и пользуется этим. Мой обманный манёвр с третьим якобы выстрелом подтвердил догадку. Грузовик же тем временем мчался в сторону телеграфных столбов. Несмотря не на что, водитель в третий раз меня перехитрил и снаряд попал в столб. Ну, хоть что-то! Ладно, пусть Иваны получат свой горячий паёк. А завтра мы ещё посмотрим, кто кого. Я почесал бороду и выбрался наружу. Дымовой след от машины ещё долго висел в морозном воздухе. На следующий день, едва рассвело, моя танковая рота с артиллерией и пехотой стояла близ села Нефёдово. Вольф, у которого каким-то чудом всегда имелось при себе кофе, несмотря на перебои с поставками продуктов, предложил мне глоток. Я отказался. — Когда ты побреешь свою бороду? — поинтересовался он. — Ты стал похож на Ивана. — Когда возьмем Москву, — отвечал я, всматриваясь вдаль. Потом достал часы на цепочке и сказал: — Я поставил эти часы на то, что мы будет на Красной площади первые. Вольф хмыкнул, как бы продолжая мои слова, что для начала хорошо бы туда ещё попасть. Сопротивление русских невероятно сильное. Наконец я дал приказ выдвигаться в сторону Нефёдово, но чем ближе мы подъезжали, тем явственнее я ощущал тревогу. Мне не нравилось, что над крышами домов нет дыма, не слышно лая собак и других признаков жизнедеятельности. Село словно вымерло. Я велел остановиться и стал рассматривать дома в бинокль. Внезапно моё ухо уловило скрип доски. В щели показалось дуло артиллерийской пушки. Немедленно отдал приказ двум танкам уничтожить пушку. Те жахнули сразу из двух стволов и покатили в сторону овина. Когда встали на одной линии, раздался характерный звук выстрела русского танка и его снаряд без труда пробил обе машины. Блять, я потерял два танка! Как такое могло случиться? Проследил траекторию выстрела и увидел торчащее в стогу дуло танка. У них ещё остались танки?! Командующей другой танковой ротой Вильке хвастался, что уничтожил все. Хорошо же он их уничтожил! — Русский танк на один час! — рявкнул я. Русский танк задним ходом выбрался из стога сена и моя рота поредела ещё на одну машину. Да твою ж мать! А бой тем временем продолжался и чем дольше я сражался, тем сильнее убеждался в том, что у меня внезапно появился сильный и достойный противник. Помимо русского танка, под гусеницами наших машин и ногами пехоты путались несколько солдат в ватниках. Но они знали своё дело, хоть и погибли все, как один. Самый последний успел подорвать орудийную башню одного из танков. Мой же танк со всего маху въехал в деревянное здание, оказавшееся местной школой на один-два класса. Со стен попадали портреты писателей, а вот изображение вождя большевиков находилось аккурат напротив дула моего танка. Сильнейшее желание жахнуть по портрету останавливал лишь неугомонный экипаж русского танка, засевшего в конюшне. И, несмотря на неразорвавшийся снаряд, торчавший из брони, экипаж русских продолжал вести бой. И всё-таки я подбил этот чёртов танк, но, похоже, потерял Вольфа или мне так показалось. Моё лицо горело от того, что я приложился правой щекой к раскалённому от огня боку башни. Боль была такая, что с трудом нашёл в себе силы выбраться наружу и первое, кого я увидел, едва пелена спала с глаз, это русского танкиста, который волок по земле кого-то из своего экипажа. Так и не поняв, почему бестолковый танкист тащит раненого в мою сторону, я достал пистолет и попытался прицелиться. Танкист услышал звук затвора и медленно повернулся. Он стоял передо мной прямо, одетый в тулуп, с непокрытой головой и лишь яркие голубые глаза выделялись на грязном от копоти лице. Сквозь туман в глазах его черты лица показались мне особо запоминающимися, но я всё равно нажал на курок, уже теряя сознание. Очнулся в госпитале. Что случилось с русским танкистом, я не знал, но одно могу сказать, за всё время войны мне ещё ни разу не попадался столь интересный экземпляр. Нет, бывали всякие, чего греха таить, но чтобы почти с ювелирной точностью уходить с траектории выстрелов танков — это впервые. Хороший командир был у экипажа русского танка и я втайне надеялся, что это был именно этот голубоглазый солдат, что бесстрашно смотрел мне в лицо. Только гораздо позже мне сообщили, что русские танкисты у Нефёдово выжили и их отправили в разные лагеря. Сам я восстанавливался на удивление долго и когда меня почти выписали из госпиталя, пришло предложение убыть на Западный фронт, а точнее в Африку, под командование Эрвина Роммеля — «Лиса пустыни». Усмехнулся про себя, вспоминая, что часть танков из корпуса генерала Роммеля была под Москвой. Из-за того, что их не успели перекрасить, когда везли из Африки, они чаще других подбивались русскими. Я дал согласие. Англосаксов громить было гораздо веселее, чем русских. Почти год мы гоняли англичан и американцев по пустыням Африки, но генерал Роммель к началу сорок третьего года всё больше становился похожим на свою тень, чем на себя самого. Лишь былая слава окружала его и на этом держался весь авторитет. Перед отбытием в Берлин, куда его вызвали, он пригласил меня к себе и, прямо глядя в глаза, спросил: — Дорогой Клаус, а вы не хотите перейти в дивизию СС? — Куда? Зачем? — Мне кажется, вам стоит подумать над моими словами. Я чувствую, что даже здесь, в Африке, война бесполезна, а вы словно в вечном поиске. Я хотел возразить, но Роммель не дал мне вставить и слово, спросив следующее: — Кого вы ищите, Клаус? — Ищу достойного противника, господин генерал, — чётко ответил я. — У меня такое чувство, что вы уже с ним встречались, — усмехнулся Роммель, наливая себе и мне бордо. — Встречался, но не здесь. — Восточный фронт, — понимающе ухмыльнулся Роммель. Я взял бокал и ответил: — Всё верно, Восточный фронт. Ноябрь сорок первого. — Жаль, что мои танки не помогли армии «Центр», Клаус. — Они бы не помогли, поверьте мне на слово, господин генерал. Для начала танки вашего корпуса были того же цвета, что и здесь. Поверьте, в лесах близ Москвы это было сродни самоубийству. Роммель хмыкнул и вновь попросил меня подумать над его предложением перейти в танковые войска СС и вскоре отбыл в Берлин на лечение. После его отъезда, я думал не долго и принял решение до того, как в середине мая сорок третьего года объединённые германо-итальянские силы сдались англичанам. Двести тысяч человек! Слабаки! Вот их всех на Восточный фронт. Меня взяли в СС по протекции и оставили сидеть в Берлине. Я лишь изредка выезжал куда-то с инспекцией, да и то в западном направлении. Гениальная, как мне казалась идея, пришла в голову неожиданно. От кого-то я услышал, что неопытные птенцы Геринга учатся на пленных лётчиках. В основном из числа тех, кого взяли в плен на Восточном фронте, но попадаются и англичане с французами, но таких мало. Я же решил, что почему бы не использовать ту же идею на курсантах-танкистах из Гитлерюгенда. Гиммлеру идея понравилась, а у меня было желание заехать ему по морде. С трудом вытерпел короткий приём, зиговать тоже желания не было, но я делал то, чего от меня ждали. Взамен на свою лояльность (а рейхсфюреру наверняка было известно о моих настроениях) я получил полный карт-бланш на все действия. И для начала мне был нужен новейший русский танк, а к нему, желательно, в качестве командира тот наглый, но умелый парень, что сражался у Нефёдово. Только где это чудо искать?! Москва 1955 год. Я оторвался от воспоминаний и посмотрел на часы. Уже полвосьмого вечера. Пора бы и отужинать. С этими мыслями я спустился в ресторан.