Возвращение и встречи

Ивушкин Подмосковье. Май 1955 После метания по двору, Виктор наконец уселся на крыльцо и буркнул, глядя на меня: — Дальше-то будешь рассказывать? В ответ я на некоторое время ничего не мог сказать. На меня нахлынули воспоминания, да и не мог сразу рассказать о том, чему не находил объяснения до сих пор. По сию пору Ягер выводил меня из себя, как враг, пришедший на нашу землю и убивавший людей. Лично он сам или кто-то из его окружения в сорок первом давили наших пленных недалеко от Москвы. Когда Ягер выбрался из подбитого мною танка, я не рассматривал его, лишь хотел умереть так, чтобы не было стыдно самому. Вопросы о Ягере, как офицере вермахта, а потом и СС, пришли позже, когда мы благополучно сбежали. Например, такие как, что было с Ягером, когда я сидел в плену и периодически устраивал побеги? Сколько времени лечился, на каком фронте после ранения сражался: восточном или западном? Как его, офицера вермахта, занесло в СС, наконец? (Как-то во время одной встречи он мгновенно открестился от своей формы с двумя молниями на петлицах.) Частично я что-то попытался объяснить себе сам, когда все беды были позади, мы с Аней приехали ко мне домой в Москву в сорок седьмом году. Родился Колька, Аня, едва сын подрос, пошла, работать в школу учительницей немецкого языка, а я доучивался в МАДИ и тоже работал. По газетам, книгам, рассказам других фронтовиков я узнал, что на западном фронте немцам было легче. На восточный фронт ссылали тех, кто сильно провинился перед верхушкой Третьего рейха. Поразмыслив так и этак, я решил, что Ягер после ранения воевал либо с нашими союзниками на Западе, либо просиживал штаны в Берлине, но уже в качестве эсэсовца. Второй вопрос, который очень интересовал после удачного побега: почему Ягер поехал именно в этот шталаг, куда меня доставили за две недели до его появления? Я сильно сомневался, что Ягер что-то знал обо мне до приезда в лагерь по своим делам. Чутьё или случайность? И наконец, третий вопрос: почему Ягер так странно ко мне относился? Вернее, я понял, что он от меня, вероятно, хотел, особенно если сравнивать его отношение ко мне и неугомонного Дмитрия Андреевича, желавшего от меня того же, но обозначивший свои желания несколько иначе. Тут другое. Штандартенфюрер СС Клаус Ягер своим положением ни разу не воспользовался за всё то время, пока мой экипаж чинил танк. Напротив, Ягер выполнял буквально все мои просьбы, даже самые дурацкие, вроде выпрошенного кофе с пирожным. Да и когда Ягер увидел меня в карцере, я едва мог двигаться, с трудом говорил, был грязен, как чёрт, вонюч и зарос так, что лица не видно, а ему было всё равно. Чтобы прикоснуться ко мне, он снял перчатки и встал настолько близко, что мне в нос ударил аромат его одеколона, оставшееся самым ярким воспоминанием. Я вдруг подумал об апельсиновых рощах, какие бывают на юге, но одновременно что-то охлаждающее, словно горные озёра. У меня даже голова слегка закружилась. С тех пор я стал замечать за собой одну странность — невольно искал этот аромат, как только оказываюсь вблизи парфюмерных магазинов. Дмитрий Андреевич, узнав об этом, даже предлагал привезти мне из ФРГ на выбор несколько марок одеколона, но я отказался. Мне не было известно название одеколона с тем ароматом, да и, может, его уже не выпускают, — зачем зря деньги переводить? Живя поблизости от известной парфюмерной фабрики, где работали наши соседи и мамины знакомые, я волей-неволей был в курсе того, какую линию сняли, а какую выпускается до сих пор. На Западе, надо думать, так же. Звук, словно кто-то барабанит, вывел меня из оцепенения. Борис демонстративно молчал, не глядя в мою сторону, но его пальцы выбивали какой-то ритм на столешнице. Виталий не сводил с меня мрачного взора. Я понимал, что они не отстанут, да и не целый же день быка за хвост тянуть? — Хорошо, я постараюсь максимально быстро и нейтрально рассказать обо всё, — проговорил я. — Выводы делайте сами. Борис слегка улыбнулся. Шталаг, апрель 1944 года Вошедшего офицера я видел смутно. Глаза слезились от боли, образ немца расплывался, словно сливочное масло на сковородке, да и лёжа на топчане в неудобной позе не особо и разглядишь. Офицер встал прямо передо мной на расстоянии двух метров и теперь, хоть и криво-косо, я всё-таки увидел на нём полевую форму СС. Немец пристально разглядывал меня, а потом что-то тихо сказал по-немецки. — Здравствуй, солдат! — быстро и бесстрастно перевел девичий голос. Я попытался повернуть голову в её сторону, но болевой спазм изменил моё решение. Немец задал другой вопрос, где прозвучало знакомое название — Нефёдово. Я ослышался или как? Девушка перевела: — Помнишь 27 ноября 1941 года? Бой у села Нефёдово? Значит, не ошибся! Фриц упоминал Нефёдово. От его вопроса во мне всё вскипело, потому что я вспомнил ребят, с которыми был знаком меньше суток и которые погибли в неравном бою с ротой фашистских танков. Собрав остатки сил, попытался сесть, но не смог — спина настолько омертвела, что стал заваливаться обратно. Эсэсовец подал какой-то знак и худенькая девушка со знакомым лицом, кинулась мне помогать. Лучше б она этого не делала. Меня словно током пронзило и я вскрикнул. Девушка тут же шарахнулась в сторону, но благодаря её неловкой помощи, я смог сесть. — Так это твою роту я разбил? — шепчу я в ответ, стараясь сидеть прямо и не шататься, но меня сильно знобило. Девушка перевела на немецкий. На удивление немец усмехнулся одними губами, а я, видя его отношение к моим словам, продолжил наглеть (а что мне было терять?): — Хорошо выглядишь, — намекаю на изуродованную часть его лица. Кстати, надо заметить рубцы от ожогов его не портили. Они как-то органично смотрелись на его лице, а вкупе с прозрачными голубыми, словно байкальский лёд, глазами фриц производил впечатление красавца. О чём это я вообще думаю?! Ещё больше я удивился, завидев на лице немца смущённую улыбку, которая тут же пропала. Мы перебрасывались вопросами-ответами, пока немец не предложил мне подбирать танкистов и, по сути, стать пушечным мясом для юных немецких курсантов. Если выживу, буду набирать дальше. Ещё чего! Разумеется, отказался. Ягер тяжело вздохнул, пошёл к двери, а потом резко достал пистолет и наставил на девушку. Та, со слезами в голосе, старалась переводить, но силы оставили её и она с рыданиями сползла вдоль стены на корточки, закрываясь руками от пистолета. Я бы мог и дальше демонстрировать свою несгибаемость, но я устал. Правда, очень устал. И девушка была бы не единственная, кого на моих глазах отправили бы на тот свет. Многое видел. Знал наверняка, что из-за моих побегов страдали и умирали люди, и мне вовсе было не всё равно. Бежал-то я не один в большинстве случаев. А сейчас силы иссякли. У каждого есть предел прочности. Мой был почти на пределе. Разумеется, я приму предложение этого гада, но с надеждой на побег. Ещё один побег, может даже и последний, но стоило попробовать сделать ещё рывок. Поэтому я крикнул: — Да хорош издеваться! Я согласен. Несмотря на то, что до пяти немец досчитал, курок так и не нажал. Странный он какой-то, подумалось мне. Немец сказал что-то, бросая косой взгляд на девушку, а потом, убрав пистолет, подошёл ко мне почти вплотную, аккуратно встал, стараясь не задевать моих израненных ног, и тихо спросил: — Имя? Звание? Девушка продолжала рыдать в углу, но я знал и без перевода, что спрашивали. Слишком часто я слышал этот вопрос от фрицев. — Младший лейтенант Ивушкин, — хрипло ответил я. — Хорошо, — ответил офицер по-немецки. Аромат одеколона фрица действовал просто одуряющее. Меня как-будто унесло на юг, где весной цветут апельсиновые деревья и одурманивающий запах цветов висит в воздухе. Мгновенье и словно ныряю в ледяную воду. Вздрагиваю, поскольку меня вдруг пробрал озноб. Я трясусь словно в лихорадке, но стараюсь смотреть прямо на немца. Фриц как-то странно улыбнулся, снял перчатку и коснулся ладонью моей щеки. После холода карцера его рука казалось обжигающей. Я чувствовал, что он хотел погладить моё лицо большим пальцем, но сдержался. Вместо этого потрепал по волосам. Я дёрнулся, потому что был грязный, а этот холёный эсэсовец словно не замечал всего этого. Он ушёл, забрав с собой всхлипывающую переводчицу. Я ещё долго не мог не придти в себя после странного поведения немца, но сил иссякли, заставив провалиться в забытье. Перемены начались для меня сразу же, не прошло и дня. За мной пришли, очень аккуратно подняли и перенесли в лазарет при лагере, где врачи из числа военнопленных принялись что-то там колдовать над моей спиной. Боль была такой, что я не мог даже потерять сознание. Но потом всё-таки утихающая боль позволила задремать. Очнулся в лазарете и сразу же попытался встать, словно что-то толкало. Куда собрался, зачем, не знаю, но чувствовал — мне нужно встать с этой чертовой кровати и пойти искать немецкого гада. Но слабость сказала своё слово и я едва не рухнул на пол, если бы меня не поддержал какой-то мужчина. — Эй, ты куда? — пожурил он, подхватывая и усаживая на кровать. — Воды… Мне подали кружку с водой и пока я пил, сосед по лазарету спросил: — А ты откуда такой, что с тобой как писаной торбой носятся? — Из Кисловодска, проездом, — усмехнулся я, отставляя кружку. Мне отдали самодельную трость с намёком, что мне, мол, больше нужна, и я попросил: — Будь ласков, позови доктора. Из головы не выходил холёный эсэсовец со шрамами на правой щеке и его предложение. Нет, я вовсе не сдался, но мне нужно было время, а ещё проверка на прочность немца. Я собирался наглеть до известной точки, чтобы понять, куда можно соваться, а куда нет.