Возвращение и встречи

АННА ЯРЦЕВА-ИВУШКИНА Москва, май 1955 год Как же хорошо сегодня начинался день! Коля с вечера уехал на дачу к знакомому, сын ещё с раннего утра ушёл в поход с классом. У них там что-то вроде маршрута по местам боёв за Москву. Тема нужная, как раз десять лет прошло со дня Победы. Я вечером собиралась в театр — в Большом шли последние спектакли сезона. Очень хотела сходить на «Спящую красавицу» и внезапно товарищ Арсентьев добыл мне два билета. Разумеется, Коля не пошёл. Он терпеть не мог балет и оперу. Предпочитал спектакли. Со мной пошла Татьяна Большакова. Балет был изумителен и после завершения спектакля мы пошли прогуляться в Александровский сад. Были почти сумерки, когда мы обошли сад по второму кругу и вдруг мой взор что-то царапнуло. Я остановилась и присмотрелась. Неправда! Коля сказал мне, что Он погиб! С такой высоты упасть с танком в реку — никто не бы не выжил. Может, ошиблась и это всего лишь просто какой-то человек. Но чем дольше я всматривалась, тем яснее видела, что не ошиблась — напротив меня на скамье сидел Клаус Ягер собственной персоной. Вот, зараза, он меня заметил! Ну конечно, так смотреть, как я — любой поймет. Из Александровского сада я буквально сбежала, оставив там недоумевающую Татьяну. Едва войдя в квартиру, начала расхаживать по пустой квартире и со злости швырять вещи на пол. Может и лучше, что Коля уехал к этому хр… Хлыщу с Лубянки! Да, пропади он пропадом! Нисколько не лучше! В эту минуту Коля был мне нужен здесь и сейчас, а он… Даже думать не хочу, на что моего мужа склоняет Арсентьев, едва муж переступает порог его дачи. Господи, какое счастье, что в конце сорок пятого мне удалось вырвать Николая из рук всё того же Дмитрия Арсентьева. Мне тогда чертовски повезло, что я смогла добраться до сына самого товарища Сталина. Впрочем, об этом после. Сейчас меня волновало то, что Ягер оказался живым и даже не полным инвалидом. Ненавижу! Правда, кого конкретно я ненавижу, было неясно: то ли Арсентьева с его барскими замашками, то ли внезапно выскочившего, как чёртик из табакерки Ягера. Нет, конечно, бывший штандартенфюрер СС Клаус Ягер со своими манерами и в подмётки не годился высокомерному Арсентьеву. Немец был солдат до мозга костей с попытками играть в рыцаря, но получалось плохо. Конечно, я уже после войны поняла, что Ягеру был нужен Коля как объект грязной страсти, а вовсе не я, когда он неуклюже пытался сделать меня своей любовницей в концлагере. В итоге мне пришлось катализатором, но не того, чего хотел Ягер, а окончательного решения бежать не только парням, но и мне из проклятого места. Концлагерь. Апрель 1944 г. Впервые я увидела Николая на перроне, на который прибывали поезда с пленными. Случалось это не так часто, но комендант лагеря Вальтер Гримм всегда устраивал из этого целое представление, перемежая библейские истины с грязными делами. Вот и в ту дождливую ночь (вечно у этих фашистов не всё, как у людей!), когда из товарных крытых вагонов высыпали пленные, точнее те, кто ещё мог сам ходить, комендант дал знак и заиграл оркестр. Я по привычке дивилась, как под проливным дождём духовые инструменты издавали хоть какие-то звуки. Впрочем, если бы музыканты не играли, как положено, комендант быстро нашел бы им замену, так как недостатка в людях, к сожалению, не было. В последнее время переводчиком его речей новоприбывшим пленным он таскал меня, хотя среди угнанных, знавших немецкий язык, были и мужчины и женщины постарше. Гримм наверное думал, что девичий голос больше способствует повиновению среди новых пленных. Вот и сейчас я жалась под проливным дождём, но чётко и громко переводила слова Гримма и старалась не нести отсебятину. Кое-кто из немцев, знавших русский, или из пленных, желавших устроить получше, могли запросто донести о моих вольностях. Когда после слов коменданта, о том надо лечь в грязь, большинство пленных подчинилось, но осталось стоять человек восемь-десять. Я точно не считала. Боялась лишний раз повернуть голову в их сторону. Гримм немедленно вздыбил усы, достал свой револьвер и пошёл вдоль вагонов, целясь в пленных. Тем самым он заставлял их ему подчиниться. Люди мрачно смотрели на него и оставались при своём. Оглушающие звуки выстрелов и падающих тел били набатом по голове даже под проливным дождём. Наконец Вальтер Гримм и я, семенящая за ним след в след, приблизились к закутанному в тряпьё, наподобие старинных плащей, мужчине. Я не удержалась и осторожно посмотрела на него. Он был очень молод, несмотря на жуткую бороду и грязь. Почему-то сразу напомнил мне Иисуса Христа на картинках в немецкой Библии. Особенно меня поразили его яркие голубые глаза, словно летнее небо. Он старался стоять прямо и гордо, но было видно, что Его шатает от усталости и болезней. Молодой мужчина не сводил с коменданта взгляда, полного насмешливого превосходства над ним. — Немедленно лягте, — прошипела я, кидая обеспокоенный взгляд на парня. Никакой реакции с его стороны, словно я пустое место. Отлично! Помочь же, дураку, хочу. Тем временем Вальтер Гримм нажал на курок. Я втянула голову в плечи, жалея про себя глупого парня. Но случилось чудо — безотказный револьвер коменданта дал осечку! Впервые такое вижу за три года. Гримм, распаляясь, снова нажал на курок и опять осечка! Поняв, что будет глупо выглядеть со стороны в глазах подчинённых, Гримм ударил парня рукояткой револьвера по лицу, а когда тот упал, рявкнул: — Тащите его в карцер. Содрогнулась от слов коменданта. Из карцера, где Гримм собственноручно пытал пленных, редко кто уходил живым, точнее, выползал. В следующий раз мне удалось увидеть того пленного, когда в лагерь прибыл штандартенфюрер СС Клаус Ягер. Это подтянутый молодцеватый немец с необычными шрамами на лице, что напоминали ветви деревьев, казалось внёс какую-то живую струю в закостенелое «царство» Гримма. Не знаю, что за идеи у штандартенфюрера были, но меня вновь привлекли к делу. Я поразилась, когда узнала, что прибывший из Берлина офицер тащит меня в тот самый карцер, куда вход был разрешён лишь коменданту и тем немногим, кому он позволял. Но Ягеру было плевать. Он не подчинялся Гримму. В карцере было холодно и сыро. Тот самый парень на удивление оказался живым и даже попытался подняться при виде Ягера. — Здравствуй, солдат! — чётко произнёс германский офицер на своём языке. У меня хватило ума не уставиться на него во все глаза. Вместо этого монотонным голосом перевела для пленного слова немца. — Помнишь, деревню Нефёдово, 26 ноября 1941 года, — меж тем продолжил немец. Ну, ничего себе! Я едва не присвистнула. Чем же так зацепил этого берлинского выскочку в новенькой форме танковых войск СС русский пленный? А, главное, как он его запомнил? Когда нас угоняли в Германию, лиц-то рядом стоящих не помнишь, а под Москвой был бой. Танковый, как я понимаю. Удивительно! Упрямый пленный решил сесть на нары, на которых лежал, но не мог подняться. По знаку фрица я бросилась помогать, но видимо как-то неудачно подхватила тело пленного, который громко застонал боли. Я шарахнулась, незаметно вытирая ладони о свой халат. Липкая сукровица измазала все пальцы. И чем дальше развивался диалог между пленным и немецким офицером, тем больше я понимала, что их связывает один единственный бой под Москвой, после которого советский танкист попал в плен, а немец получил свои оригинальные ожоги на лице. На предложение немца стать кем-то вроде танкового гладиатора, пленный предсказуемо отказался. Я не удивилась этому, особенно если вспомнить, как он себя вёл перед Гриммом на перроне. Последствия от отказа не заставили себя ждать — немец вынул из кобуры револьвер и демонстративно наставил его дулом на меня. Каюсь, я сильно испугалась. Очень хотелось жить, потому что хотела дождаться прихода Красной армии. В душе я ругалась с упрямым пленным, жалела его и себя, которому как раз не было плевать не только свою жизнь, но и мою. Животный инстинкт в нём напрочь отсутствовал. — Один… Два… Три, — ровным голосом считал немец, а я тупо переводила, но в конце-концов не выдержала и разрыдалась, закрывшись руками и опустившись на корточки. — Да хорош издеваться! — вдруг слышу я сиплый голос пленного. — Я согласен. «Он согласен! Я буду жить!», — отупело думала я и разревелась ещё больше. — Это можете не переводить, — равнодушно бросил немец. Дура, дура, дура! Испугалась какого-то немца и парня заставила поступиться своими принципами. Шмыгаю носом и из-подлобья наблюдаю, как немец осторожно подошёл к пленному и очень нежно касается его лица рукой без перчатки. Вот это да! Не, я, конечно, знала кое-что о нравственном падении некоторых не только офицеров, но и солдат фашистской армии, которые принуждали наиболее красивых пленных спать с ними. Я думала, что это всё от скуки и вседозволенности в мирке Вальтера Гриммма. Ан, нет! Не только в лагере происходит подобное. Как же хотелось в эту минуту броситься к немцу и вцепиться ему в глотку с криком: «Не трогай его, гад!», — но, разумеется, я ничего такого не сделала. Мечты, мечты… — Имя? Звание? — тем временем вопрошал офицер, не обращая на меня ни малейшего внимания. — Младший лейтенант Ивушкин, — хрипит пленный, с ненавистью глядя на фашиста. Ну вот, теперь знаю хотя бы его фамилию. «Иву-ушки-ин», — мысленно тяну звуки этой фамилии, напомнившей мне родной дом. Тем временем офицер пошёл к выходу и знаком велел мне идти следом. Я кинула на Ивушкина сочувствующий взгляд и бегом бросилась к выходу. Не успели я и Ягер со своим адъютантом выйти на улицу, как перед нами на вороном жеребце возник комендант Гримм. Злющий, как не знаю кто! Интересно, кто уже успел доложить? Впрочем, прихвостней много. Штандартенфюрер приехал из Берлина и обратно уехал, а подчинённым коменданта ещё тут оставаться и служить дальше. Так же как и мне, если доживу, конечно. Уставившись в носки своих тяжёлых ботинок, я слушала как орал Гримм. — Немедленно повесить ост-шлюху в центре лагеря, чтоб другие видели! — Гримм ударил меня рукоятью плётки и я рухнула на землю, отбив себе бок. Сглотнула комок в горле и попрощалась с жизнью. Вряд ли берлинский выскочка станет за меня заступаться. Переводчиков и без меня полно. Но внезапно случилось чудо! На привыкшего к полной власти коменданта нашлась управа — это был штандартенфюрер танковых войск СС Ягер. Он, тоном, не терпящим возражений, сказал Гримму, что пленный из карцера и я теперь работают с ним. — Вы же желаете победы Третьему рейху, не так ли, Вальтер? — вкрадчиво уточнил Ягер. Что-то было в его словах или голосе такое, что заставило меня, несмотря на кровь и боль, украдкой кинуть на него взгляд. Ягер стоял прямо, заложив руки за спину и был невозмутим, словно скала. Злющий, но растерянный комендант как-то сник и согласился, что рейхсфюрер Гимлер плохого не поддержит. А тем временем бедный ягеровский адъютант разрывался между желанием мне помочь и разрешением на помощь от Ягера. Когда Ягер озвучил своё желание работать со мной, как с переводчиком, адъютант немедленно поднял меня с земли и даже украдкой сунул в карман платок. Меня посели в домик для прислуги. Какое же это счастье спать на матрасе, хоть он и бугристый! Где-то через дня два, штандартенфюрер Ягер вызвал меня к себе во время собственного обеда. Ловко орудуя вилкой, он расспрашивал меня о том, откуда я так хорошо знаю немецкий язык. Глотая слюни от запахов еды, отвечаю, что всё благодаря бабушке. Моя бабушка обожала немецкую литературу и поэзию и поэтому, по возможности, провела молодые годы в Германии. Да и когда образовался СССР, у неё была возможность выезжать в Германию или встречаться с немецкими товарищами у нас, во Пскове. Ягер кивал головой и чему-то улыбался. По правде, меня несколько смущали расспросы Ягера. Он отличался от других немцев. Гримму, например, было глубоко плевать, как и почему я знаю язык великой арийской расы. Главное, чтобы пленным было понятно, что от них хотят. А этот нет. Порой в его взгляде мелькало нечто, напоминающее участие, но я старалась себя не обманывать. Совершенно не хотелось попасть в мышеловку обаяния этого фрица, а оно, грех скрывать, было невероятным. Это только потом я поняла, что стала частью его игры ради упёртого младшего лейтенанта Ивушкина. Напоследок Ягер попросил-приказал докладывать ему обо всех разговорах среди танкистов. Ну что я говорила? Мягко стелет, да больно падать. Едва Ивушкин встал на ноги, как его немедленно привели в канцелярию, где были собраны дела пленных. Лейтенант-танкист, опираясь на трость, тяжело шагнул на порог. Ягер просто расцвел, что даже мне неловко стало, а танкист сразу взял быка за рога: — Кофе можно? И пирожное. Я перевела, хотя с трудом сдерживала смех. Чует, паразит, что ничего ему не сделают, так как находится под защитой берлинского выскочки Ягера. Потом Ивушкин перевёл взгляд на меня и сухо спросил: — Кто это вас так? — Вам нельзя разговаривать, — бубню я в ответ, разглядывая его трость. — А-а-а, вы ж под немцами, — язвит парень. Вот зараза! — Вы тоже! — шиплю разъярённой кошкой, как мне кажется. Тем временем, Ягер принялся трещать о своих делах и приказал подать Ивушкину кофе с пирожным. Видели бы вы выражение лица адъютанта, да и остальных тоже. Все, кроме Ягера, рассматривали Ивушкина, словно он был какой-то экзотикой. Что-то вроде аборигена с океанских островов, которого впервые видят колонизаторы. Впрочем, Ивушкин делал вид, что ему всё равно. Он быстро засунул в рот принесённое пирожное и запил кофе, бубня с набитым ртом: — Щас подкреплюсь и займусь делом. Так и хотелось треснуть! Неужели продался? Время тянулось тягуче медленно, пока Ивушкин не сообщил, словно нехотя, что выбрал десяток ребят, но надо посмотреть вживую. Ягер дал согласие. Что ж он добрый-то такой? Чем же Ивушкин зацепил его? Что произошло в конце ноября сорок первого под Москвой, что Ягер готов растелиться перед советским танкистом? Итак, ради Ивушкина выстроили весь лагерь, кроме десятка человек. Комендант Вальтер Гримм, как всегда, произнёс речь в своём стиле. На сей раз переводила не я, а противный словно крыса, мужичонка, который ради себя подставить кого угодно. С ним всегда приходилось держать ухо востро. Ивушкин, прихрамывая на ногу, вышел из-за ворот. Я прям почувствовала, как в воздухе разлились разочарование и злость. Неудивительно! Его ж считали героем, а тут вон что — с эсесовцем снюхался. Ивушкин выбрал троих, один из которых был похож на блаженного и сказал мне: — Эти подойдут. Я кивнула головой и побежала к стоящим на импровизированном постаменте офицерам. — Эти подойдут! — выпалила на немецком. Самодовольная физиономия Ягера вызывала зуд в ладонях врезать как следует. Наутро среди пленных прокатился слух, что ночью Ивушкина едва не убили. Вмешался один из выбранных им людей. После обеда Ягер, его адъютант, я и четверо пленных танкистов стояли перед огромным советским танком. Едва с него сняли брезент, как противное амбре, которое только угадывалось, превратилось в ужасную вонь. Где-то в сознании мелькнула мысль, что это от неубранных тел наших ребят. Руки, которые я дальновидно спрятала с карман, невольно сжались в кулики. Ягер опять принялся раздавать указания. Ивушкин смотрел куда-то мимо него, но заупрямившихся ребят приструнил быстро. Врождённый командир. Забравшись в танк при таком амбрэ, Ивушкин на удивление долго в нём задержался. Я бросила косой взгляд в сторону Ягера и невольно застыла: на лице немца играла какая-то странная ухмылка, которую он старательно прятал ото всех, делая вид, что курит трубку. Его бедный адъютант был бледен и едва сдерживался, чтобы не броситься прочь отсюда. В этот момент Ивушкин выбрался и хрипло закричал, махая руками: — Нельзя! Нужна дезинфекция. Мне показалось или Ягер понимающе ухмыльнулся? Как я и думала, в танке действительно были тела советских воинов. Будущие танковые гладиаторы осторожно вынимали, завёрнутые в брезент тела из танка и как-то воровато оглядывались. Я всмотрелась и застыла: там нос снаряда торчит или как? Вон, рыжий парень быстро поправил брезент. Значит, не показалось. Наконец все тела сложили перед танком и стало как-то тревожно-тихо. Я стянула с головы платок. Немцы молчали. Спустя минуту Ивушкин выпросил у Ягера разрешение на достойные похороны наших танкистов. Тот пожал плечами и согласился. Ремонт танка занял недели две. За это время я и Коля успели ближе узнать друг друга, а меня всю дорогу не отпускала мысль, что ребята затеяли дерзкий побег. Очень хотелось бежать с ними, но я понимала, что могу стать обузой. Например, а что если не получится вовремя уйти из лагеря, воспользовавшись своим правом, или ещё что? Да и вообще, как то неловко напрашиваться с пустыми руками. Я начала усиленно прислушиваться к немецким офицерам. Наступил тот день, когда Ивушкин и его экипаж смогли показать ходовые возможности танка. Я светилась от гордости и радости за ребят. И как раз в этот момент услышала, как Ягер буркнул своему адъютанту: — Поставьте мины возле лагеря. Та-ак! Началось. Всё хвалённое благородство и рыцарство Ягера улетучилось, как только он сообразил, что ребята могут выкинуть номер. Вечером Ягер позвал меня и Колю к себе в апартаменты. Пока мы шли, успели разговориться. Николай внезапно выдал несколько неловких комплиментов, а у меня сердце замирало от восторга и страха за него. Наконец пришли. Ягер жил в двух смежных комнатах, одна из которых одновременно исполняла роль спальни и кабинета. Принял он нас в гостиной, стоя в распахнутом кителе. Узнав, что Ивушкина зовут Николаем, Ягер восторженно воскликнул: — Так мы тёзки. Я — Никлаус, но можешь звать меня Клаус. Коля едва заметно поморщился, но одновременно он как-то внутренне раздухарился и потом вёл себя весьма нахально. Мне нравилось его поведение, но я боялась, что у Ягера лопнет терпение и он прикажет запереть Колю в карцер до начала учебного боя. Однако Ягер упорно не замечал нагловатости Николая и предложил коньяк. Надо было видеть с каким выражением лица Коля брал бокал. Я украдкой наблюдала, как он пытался взять его не касаясь пальцев немца и ему как-то это удалось. Вот фокусник! На лице Ягера мелькнуло лёгкое разочарование, но справился с собой, достал карту и принялся объяснять позицию танка Николая в завтрашнем учебном бою. Но Коля от выпитого коньяка осмелел совсем и теперь таращился на меня своими голубыми глазищами и никак не реагировал на слова немца. От такого пристального взгляда я застопорилась и почти перестала переводить. Клаус Ягер, поняв, что мы выпали из действительности, тихо вздохнул и убрал карту, уточнив у Николая, понял ли он свою роль. Тот кивнул и проследил за убранной картой с тоской в глазах. Я мгновенно поняла, как мне теперь напроситься с ребятами в побег — украду карту. Но для начала нужно сделать дубликат ключа, а для этого мне нужен кусок хлеба. Желательно не сухарь. Вот чёрт, придётся просить у повара на кухне! Главное, соврать поубедительнее. Мы с Колей ушли с разрешения Ягера, но не прошло и часа, как Клаус велел меня вернуться. Когда я вошла в его комнаты, он сидел за столом, на котором стоял почти пустой графин с коньяком. Немец был пьян и принялся задавать крайне неудобные вопросы обо мне и моих чувствах. Был ли у меня муж, а жених и не хочу ли я стать «фрау Ягер»? Кровь бросилась мне в лицо, но я старалась говорить предельно нейтрально и одновременно дать понять, что туплю по страшному. Нет, я понимала, что если Ягеру приспичит — меня ничто не спасёт. Мне как-то удавалось за три года плена остаться относительно чистой, не считая лишь отвратительной попытки изнасилования, когда нас привезли в Германию. Меня тогда спасло только чудо, но я потом считала себя грязной. В чувство меня привела одна из таких же угнанных женщин, которая рявкнула, чтобы я перестала себя жалеть. Что поделать — такова бабья доля в любой войне. Я не могу сказать, что Клаус мне не нравился. Он выгодно отличался от всех ранее виденных мною немцев. Да и сейчас он всего лишь разговоры разговаривает, а не тащит меня в койку, что говорило о многом. Под конец разговора он лишь намекнул, что будет ждать, если я поменяю решение. Выскочила из комнаты Ягера, душой понимая, что я тут не причём. Он думал о ком-то другом. Где-то через сутки, я всё-таки смогла уговорить Николая взять меня с собой, намекнув, что могу достать карту. Тот помялся для начала, но согласился. Правда, основным катализатором согласия был, как бы вскользь, намёк на желание Ягера сделать меня временной любовницей. Узнав об этом, Коля посуровел и сам решил, что мне лучше бежать с ними. Места в танке хватит. Мы разработали с ним план. Главное, добыть карту и уйти из лагеря. Один раз в стуки я имела права на это право. Наступил день учебного боя. Пока немецкие офицеры, включая прибывших из Берлина, оккупировали смотровую башню, а Коля с экипажем забирали снаряды, я направилась в комнаты Ягера. Едва достала карту из ящика стола, как в замке заворочался ключ. Испугалась сильно, но быстро сообразила, что делать. Схватив со стола ключ и карту, я приспустила платье с плеч, сдёрнула косынку и забралась в неубранную постель Ягера. От подушки, на которой он спал, исходил тонкий аромат, словно это апельсин. Я зажмурила глаза и постаралась унять колотившееся сердце. Раздались тихие шаги и приглушённый возглас: — О, Господи! Я узнала голос адъютанта Тилике. Чёрт! Что он тут забыл? — Господи, господи, — тем временем повторял Тилике, что-то беря со стола. Судя по звукам, он ходил на цыпочках. Наверное, подумал, что Ягеру всё-таки удалось сделать из меня временную любовницу и было ясно, что расспрашивать обожаемого командира он не будет. Повезло, что не сам Ягер вернулся. Едва закрылась дверь, резко встала и поправила платье. Соблюдая предосторожность, летела прочь отсюда, как на крыльях. Удача сегодня была со мной! Спокойно ушла из лагеря. Охранник из предателей что-то бурчал, но выпустил. Я всегда была послушной. Он не сомневался, что вернусь обратно точно вовремя. А меня уже ноги несли в сторону сельской автобусной остановки. Подойдя, увидела трёх пожилых фрау, которые косились на меня, как на прокажённую. Плевать! Стояла и вслушивалась в звуки и, наконец, заслышала рокот танка. Наша «тридцатьчетверка» выплыла из-за поворота и остановилась ровно у остановки. Из люка выбрался Коля и радостно крикнул: — До Праги подбросить? Я с восторгом показала добытую карту, сняла свой дурацкий серый платок и выкинула прочь. Мне помогли забраться на машину и я радостно прокричала: — До свиданья, дамы! Коля, глядя на меня, тоже крикнул что-то подобное и мы забрались внутрь. Там мне выдали единственный шлемофон и наш танк помчался в сторону Чехословакии. По дороге была пара приключений, где нам удалось раздобыть гражданскую одежду, но самым страшным было то, что нам пришлось разделиться: Коля собирался остановить погоню немцев за нами, а мне предстояло ждать ребят на поляне. Если не придут, то двигаться дальше в сторону границы. Очень не хотелось расставаться, но Коля был неумолим. Ждала до последнего весь день и вечер. Солнце почти скрылось за горизонтом, когда в закатном мареве я увидела три медленно бредущие фигуры. Сердце ёкнуло от страха, но потом увидела, что Коля идёт впереди и кого-то вместе с Василёнком тащит на брезенте. Я сорвалась с места и бросилась им навстречу. Москва, май 1955 г. Из воспоминаний меня выдернул дверной звонок. Недоумевая, кто бы это мог быть, я открыла дверь На пороге стояла Татьяна Большакова. Что-то в её взгляде заставило меня впустить её. С другой стороны, я ж её бросила, ничего не объяснив. — Я тебя понимаю, — неожиданно сказала она вместо приветствия. — Да что ты можешь понимать? — отмахнулась я невежливо. — Всё. У нас с Борисом такая же история. Да и не только у меня. Вера и Юрий Андреевич… Господи, у нас что тут за странные семьи?! — Ты думаешь, почему вчера вечером мой муж так же сорвался загород? — невозмутимо продолжила Татьяна. — Ты вроде говорила, что должен был приехать его знакомый? — Ну, почти, — усмехнулась Татьяна и глядя на меня, фыркнула. — Доставай, что-нибудь выпить. Расскажу.