Возвращение и встречи

ИВУШКИН Подмосковье, май 1955 г. Явление Ягера народу, то бишь мне, было сильнейшим потрясением. Разумеется, я уже с год знал, что он жив, а сегодня мне сообщили, что он приехал в Москву, но… Но увидеть его здесь, на подмосковной даче работника МГБ, не ожидал. Едва справился с собой. Правда, сердце колотилось, как бешенное. Пытаясь привести дыхание в норму, я отодвинулся в тень и от нечего делать (ну кто мне сейчас даст выяснить отношения? хотя, если попросить… ай, всё потом!), в наглую, стал рассматривать немца. Ничего не скажешь — хорош! Годы почти не изменили его, только он стал ещё более худым, черты лица вообще напоминали бритву. С ним только Юрий Данилович, то бишь, Андреевич, мог сравниться, да и то на лице последнего причиной была игра теней. Шрамы на правой щеке немца разгладились и теперь напоминали причудливый узор веток на морозном стекле. Поначалу все как-то притихли из-за появления среди нас настоящего эсесовца, а потом разговоры вспыхнули с новой силой. Каждый хотел что-то узнать о других, но старался смолчать о себе, где это было возможно. Лишь один Николай Иванович помалкивал, да делал вид, что ему интересна недельной давности «Правда». Не знаю, сколько времени прошло с момента приезда Ягера на дачу, но я чувствовал себя как на иголках, с трудом сдерживаясь, чтобы не убежать прочь. Удерживало только одно — всё это будет выглядеть либо по-детски, либо дешёвой мелодрамой, где в качестве романтичной особы буду выступать исключительно я. Немец, несмотря на своё тяжёлое ранение и трость, выглядит куда презентабельнее меня. Остаётся лишь сверлить его взглядом. Ягер, надо отдать ему должное, терпит мой назойливый взор. А тут ещё новоиспечённый знакомый Виталий Радостин внезапно решил расставить точки над «ё» и принялся вещать о том, что все вроде и так знали, но кое-что и не знали. Чисто импульсивно я вступился за Бориса, догадываясь какой участи избежал сам. И тогда и сейчас, отлично понимаю, что если бы не мой дерзкий побег (плана не было и в помине, если уж совсем честно, просто я умудрился надавить на болевые точки своего экипажа, а там как получится), Ягер всё равно бы своего добился. В этом случае я мог избежать насилия только умерев. И выход был один — самоубийство. Невольно потёр рукой шею, представляя как бы на ней затянулась петля и покосился на Бориса. Тот умудрился выдержать в лагере то, от чего я сбежал. Хрясь! Я вздрагиваю и оборачиваюсь на звук — окровавленные осколки рюмки Бориса живописно валяются на деревянном полу веранды. Ягер смотрит туда же, затем внезапно достаёт идеально белый носовой платок и протягивает Борису. Почему-то мне показалось, что Ягер в этот момент подумал обо мне. Встряхиваю головой: «Ещё чего не хватало!». Бориса уводит вглубь веранды Юрий Андреевич. Борис морщится, потом отмахивается и его мгновенно перехватывает из рук Юрия Андреевича Радостин. Минуты две всё таращатся в разные стороны, лишь бы не смотреть на Бориса и Виталия. Первый замечает наши потуги и силой отправляет Радостина на его место. Виталий каким-то мёртвым голосом продолжает свои умозаключения. Его слова теперь касались того, что Кузнецов и Старков часто бывали дома у профессора Аристархова, иногда там оказывался и Борис. Как я теперь понимаю, Борис в те года старался не попадаться на глаза работникам с Лубянки. Радостин соизволил подытожить свою речь словами: «Значит так, там все друг друга узнали, но промолчали». И слава богу! Ещё чуть-чуть и я бы точно не сдержался — монотонный голос буквально долбил виски. Тут же встревает полковник Грачёв, обвиняя Кузнецова: — С вашей стороны, Валерий Геннадьевич, это было похоже на сокрытие информации. Если вы думаете, что Кузнецов смутился, то ничуть не бывало. Он довольно резковато заявил, что их со Старковым посещения профессора в конце тридцатых годов совершенно не касались дела Большакова и добавил: — Я тогда был занят большей частью товарищем Арсентьевым. Дмитрий Андреевич во второй раз пытался на тот свет уйти. «Когда тогда-то?» — подумал я, а потом сообразил, что речь идёт об июле сорок третьего. Ну вот, пока одни (я, то есть) пытались побеги из плена совершать — у других шла какая-то интересная возня, связанная со шпионажем. — Я вас как-то об этом не просил. Вы мне только так и не сказали, как вам это удалось? Вот всегда удивляюсь быстрой реакции Арсентьева. Не успел Кузнецов рот закрыть, как тот тут же высказался. По губам Кузнецова тут же зазмеилась улыбка и он ответил: — Я тут не причём. Николая Ивановича благодарите. Мне остаётся только отвернуться, чтобы не видели мою довольную ухмылку. Наконец-то всё разрешилось. Теперь я мог спокойно жить, не таскаться на дачу Арсентьева или на встречи с ним где-то в Москве. Оставалось только узнать планы Ягера. С другой стороны, какое мне до этого дело? «Кого ты обманываешь?» — тут же мелькнула в голове ехидная мысль, озвученная почему-то голосом Арсентьева. — «Как раз тебе и есть до этого дело». Тем временем, Борис успокоился и вернулся на своё место. Усевшись, он как-то лениво спросил у Кузнецова, что он, мол, так внезапно смылся из Москвы из-за дела Арсентьева. Но не так-то просто было смутить бывшего смершевца. Он лишь пожал плечами и ответил: — Да нет, не из-за этого. Из другого дела, ты знаешь, — и слегка угрожающе напомнил. — А вот то, что ты дачу нашёл… Борис невозмутимо отрезал, что он следил за Кузнецовым, а на даче поджидал сюрприз — бывший нарком внутренних дел, да ещё и живой. Украдкой кинув взгляд на бывшего наркома, я увидел, как он кривит губы в подобии улыбки. Голос Радостина повышается на полтона. Добрались до тяжёлого ранения Бориса, который немедленно отреагировал ехидным вопросом про то, как его вернули в сознание. Едва Борис закрыл рот, как уже не выдержал я. Видел, как чувства бурлили в нём, как вода в кипящем чайнике. Сурово, как мне казалось, смотрю на Бориса с Виталием. Первый затихарился, а второй шумно выдохнул и постарался успокоиться. И всё бы хорошо, но неожиданно молчавший до сих пор Ежов ехидно спросил у Юрия Андреевича: — Юра, это кажется твой любимый способ или валерин? Возмущённые ответы выпаливаются одновременно: — Ты тогда был в сознании! — Я его даже не трогал! «Мой» немец пытается сообразить, о чём идёт речь и почему-то смотрит на меня, словно я обязан ему ответить. Ну что ж, хочет — получит. Я как можно театральнее изображаю тяжкий вздох и Ягер внезапно понимает, что тут все пытаются друг другу сказать. Немец позволяет себе лёгкую усмешку. Так бы и треснул, честное слово! Виталий всё-таки гнёт своё и внезапно упоминает про заговор в Третьем рейхе по поводу убийства Гитлера. Судя по ранее сказанным словам Юрия Андреевича, заговоры плелись постоянно, но проклятому фюреру везло и он всегда оставался в живых. Так случилось и 20 июля 1944 года, когда группа военных пыталась взорвать Гитлера в бункере. И у них снова ничего не получилось. Хм, а Ягер-то считает, что действовавший тогда в Германии под именем Георга Кёнинга Старков-Ларин причастен к тому, что операция «Валькирия» сорвалась. Неужели и вправду Ягер был одним из заговорщиков? Тогда получается, что его идея с обучением танкистов из гитлерюгенда имела под собой совсем иные цели, а я своим побегом спутал все карты? «Значит, надо было лучше намекать!» — раздражённо подумалось мне. С другой стороны, если честно, вряд бы я поверил и отказался от побега. На меня и так с ненавистью косилась половина лагеря, потому считали, что я продался. Если бы не Стёпа, мой мехвод, неизвестно, чем бы дело кончилось. Несмотря на свои мысли, не утерпел и высказал Ягеру о его молчании про заговор. На что тот хмуро ответил: — Ты мне верить, Николай? Уел, нечего сказать! Поверить в то, что эсесовец хотел сместить фюрера? Нет и ещё раз нет! В сорок четвёртом точно не поверил бы. Тру лицо ладонями. Вижу, как к нам подходит Тихонов и начинает подпирать собой дверной косяк. Отвлекаюсь от Тихонова и снова погружаюсь в свои мысли. После откровений про заговор, точно знаю, что про снаряды Ягеру было прекрасно известно. — Идиот! — устало выдохнул на все открытые мне тайны. — Э-э-э-э, что? — не понял Ягер. Прибью, честное слово, прибью, когда никто не видит! Теперь мой черёд раскрывать тайны: — Говорю, что ещё тогда догадался о твоих манёврах, Ягер. Разумеется влезает Арсентьев со своим воспитанием манер: — Николай, ведите себя прилично. Нудный Радостин возвращает нас всех у нужную ему тему беседы. Вскоре я окончательно узнал, кому точно обязан своим освобождением и снятием обвинений в шпионаже против Родины — это Клаус Ягер и Валерий Кузнецов. Впрочем, не отметаю и помощь Василия Иосифовича. Вряд ли бы кто в те годы стал идти поперёк просьбы сына Верховного главнокомандующего. Сейчас можно только позавидовать жизненной энергии Ягера, умудрившегося выжить после падения с моста. Поэтому-то живого Ягера и отыскал в Берлине Кузнецов. Отыскал, чтобы получить нужные показания. Да, сейчас я понимал, что Кузнецов старался не для меня? Кто я ему? Сколько таких как и я, вернувшихся из плена было в фильтрационных лагерях? Сотни, тысячи, десятки тысяч? Нет, Кузнецов помог мне исключительно из-за своих меркантильных целей. С другой стороны, кто я такой, чтобы вообще кого-то судить? В конце-концов, каждый получил своё. Только вот насчёт себя или Ягера у меня не было уверенности. Всё это как-то неправильно! Мои философские мысли прервал вопрос, который задал молчавший до сих пор Тихонов: — Юрий… Андреевич, а что послужило причиной вашего тяжёлого ранения или кто? Смею ли предположить, что это было связано с бумагами главы абвера? Невозмутимый, словно индейский вождь, Юрий «Андреевич» вперил свои прозрачные глазищи в Тихонова и ответил: — Бывший глава абвера на момент моего ранения был уже почти месяц, как мёртв. Тихонов театрально вздохнул и, не обращая внимания на удивлённого Грачёва, вкрадчиво уточнил: — Я спрашивал конкретно про АРХИВ адмирала, а не про него самого. На какое-то мгновение на веранде повисла тишина, было слышно, как где-то жужжат назойливые комары. Тишину прервал вопрос Старкова: — А могу ли я узнать, какое вам дело до личных бумаг адмирала? Тихонов потёр рукой шею, затем поднялся на крыльцо и ответил: — Потому что я случайно нашёл в нашем архиве документы, связанные и с архивом адмирала, и с тем, как вас, Юрий Данилович Старков, перевозили из Франции в СССР в сорок пятом году. — А что вы делали в секретном отделе архива? — с подозрением в голосе уточнил Старков. — Искал кое-что по просьбе товарища полковника. Явная насмешка слышалась в голосе Тихонова. Я предпринял попытку ретироваться, но моё плечо с силой сжал Большаков. Пришлось смириться. Тем временем, Старков удивлённо смотрел на Грачёва. Тот досадливо отмахнулся: — Ваш Кузнецов просил дополнительные бумаги по поводу дела Виталия. Мне пришлось схитрить, иначе… — Иначе бы я не вышел? — зло уточнился Радостин. — Вышли бы, — усмехнулся Кузнецов, раскуривая папиросу. — Но чуть позже и без восстановления всех прав. — А вы думаете, что я так жажду работать под вашим началом? — не утерпел Радостин. «Началось!» — подумалось мне. — У тебя нет выхода, — Кузнецов лениво выпустил струю дыма под потолок. — Конечно нет. Долги-то надо отдавать, — злился Виталий. Кузнецов хотел было что-то возразить, но на обоих шикнул Старков. Наступила тишина, которую прервал неугомонный Тихонов: — Так что там с вашим ранением, Юрий Андреевич? — Ничего. Кое-то кто из тех, кто бежал через Испанию в Латинскую Америку, — многозначительный взгляд в сторону Ягера, — посчитал, что я предатель. Они, разумеется, оказались правы. Ошиблись только с выбором места и способа моего устранения. — А что насчёт архива? — не унимается Тихонов. — Какую роль он сыграл в вашем ранении? — Дался вам этот архив, товарищ Тихонов, — поморщился Старков. — Что вам с него? — Да как вам сказать, Юрий Андреевич, я ж не один обо всём догадался, так ведь Виталий Иванович? — Тихонов в упор смотрит на Радостина. Тот выдохнул и, не обращая внимания на изумлённый взгляд Бориса, медленно ответил: — Не один. Я теперь точно знаю, кто стрелял в Бориса. Тот уставился на него, как на призрака. — Что?! — Я бы указал на него, но хочу чтобы этот человек признался сам. В этот момент Ягер соизволил-таки нормально посмотреть в мою сторону. Я пожал плечами в ответ на него взгляд. В этот момент влез Арсентьев: — Молодые люди, для начала разъясните мне один неясный момент: причём тут архив адмирала, сам адмирал и ранение Юры в сорок пятом? До кучи добавил и Борис: — Действительно, Виталий. В меня стрелял тот, кого я вычислил. Я поднял взгляд к потолку веранды. Моё движение не укрылось от остальных, но должного впечатления не произвело. Можно было догадаться, что всем до чертиков надоел этот разговор и все бы спокойно разошлись, но требовалось разобраться в некоторых вопросах. На слова Бориса о том, что в него стрелял предатель, Радостин покачал головой и уточнил: — Нет, Борис, ты ошибаешься. У меня было много времени для раздумий и теперь я понимаю, что он просто не успел выстрелить. Его убил другой человек и сейчас… — Хватит! — вдруг крикнул Борис, затем налил себе оставшийся коньяк, залпом выпил его. — То есть? — удивился Виталий. — Я не хочу ничего знать, — прошипел Борис. — Да почему? — возмутился Виталий. — Неужели ты позволишь… Однако его речь внезапно прервал шорок сминаемой газетной бумаги. Виталий захлебнулся воздухом и посмотрел на источник шума. Да-да, вы не ошиблись, терпение бывшего наркома подошло к концу. — Значит так, дорогие товарищи, — шипению Ежова змея бы обзавидовалась. –Пора прекращать балаган. Итак, товарищ Тихонов, для чего вам нужно знать про личный архив начальника вражеской разведки? — Да не сколько про архив, — озадачено ответил Тихонов. — Интересно просто, с чего вдруг разведчик-нелегал решает для всех умереть, хотя сам при этом живой? — Проще простого, — пожимает в ответ на вопрос Старков-Ларин. — Жить устал. — Меня только спросить забыл, — тихо проворчал Кузнецов. — А зачем? Официально меня расстреляли осенью сорок первого. Когда очнулся, Берия предложил стать инее этаким нелегальным камикадзе, если брать японскую терминологию. Как говорится, если провалюсь — сам виноват. — Вы такой не один были, — проворчал Грачёв. — Не один. Нас было много и все знали, чем всё закончится, если не соблюдать осторожность. Однако был нюанс — большинство разведчиков работали дольше меня на нелегальном положении и опыт был выше. А а так, почти самоучка. — Не прибедняйся, — тихо сказал Кузнецов. Ягер улыбнулся уголком рта. Кажется, я чего-то всё-таки не знаю. — А ранение? — спросил упрямый Тихонов. — Что ж вы как репейник-то прицепились, товарищ Тихонов, — ворчит Юрий Андреевич. — Дался вам этот личный архив! Хорошо, перед казнью адмирал понял, что я вовсе не немец и сообщил, что со мной свяжется один человек. Человек действительно со мной связался, но кое-кто кое-что узнал и меня пытались убить. если бы не связной адмирала, вряд ли бы я выжил. Никто бы и не узнал, где лежит моё тело. — Адмирал его вам назвал? — вопрос, как выстрел, прозвучал внезапно от Арсентьева. — Нет. — Но как тогда… Юрий Данилович хитро улыбнулся. Арсентьев поморщился, а сидевший рядом с ним Ежов твёрдо сказал: — Этот тебя знал, Юра. Старков загадочно улыбнулся. Николай Иванович проворчал: — Можешь не говорить кто он, я знаю, о ком идёт речь. Кузнецов уткнулся носом в плечо Юрия Андреевича. Его плечи вздрагивали от беззвучного смеха. Однако Радостину, несмотря на фамилию, было совсем не смешно. Он шумно выдохнул, но опять вмешался Арсентьев: — Виталий Иванович, всё гораздо проще. Понимаю, о ком эти двое говорят. Вы его не знаете, но думаю, я видел этого человека на аэродроме, когда перевозили бессознательного Юрия. Радостин, поджав губы, сверлил взглядом Юрия Андреевича. Рядом грозно молчал Тихонов. Старков, оглядев их, сухо пояснил: — Он бывший офицер российского императорского флота. — И? — не понял отмерший Тихонов. — Канарис тоже морской офицер, хотя сражались они в разных частях света и до тридцатых годов не пересекались. Потом Юрий Андреевич бросил на меня и Ягера странный взгляд и выдал: — Николай, мне кажется вам пора заняться вашим гостем. Кем я должен заняться?!