***
Каору долго смотрела на мужа: смотрела на кровь, окрасившую его одежду и всё ещё вытекающую из трупа позади него. В этом месте дорога, видимо, шла чуть под гору, потому что кровь собиралась в ручейки, как после весенних дождей, увлекая за собой дорожную пыль. — Сестрёнка? Она машинально повернулась к Аямэ, ощущая покалывание в онемевшей от напряжения руке, всё ещё крепко стискивающей рукоять кинжала. Сёстры забились в уголок, крепко обнимая друг друга. Сузумэ спрятала лицо, уткнувшись в рукав Аямэ. Ничего удивительного: она ведь совсем ребёнок. Аямэ побледнела от испуга, но глаз не отводила, и Каору каким-то отдалённым уголком мозга решила, что нужно бы похвалить сестру за мужество. Когда кровь перестанет так реветь в ушах. Человек ведь не способен так двигаться. Будто молния или змея в броске... — Уже всё? — спросила Аямэ, и Каору улыбнулась. — Думаю, да, сестричка, — ответила она, осторожно выдвигая одну ногу из паланкина. Под сандалией влажно хлюпнуло. — Оставайся пока там, я пойду и проверю, ладно? — …л-ладно, — по голосу слышно, что девочка с трудом сдерживает слёзы, но всё же она крепилась. Господин Химура упал и завалился на бок. Длинные волосы попали в лужу крови. По слухам, они приобрели такой цвет из-за крови его жертв, но сейчас она вдруг поняла, что это неправда. Кровь совсем другого оттенка, намного темнее. Оттенок совсем другой. — …-ру! Госпожа Каору. Госпожа! Голос Широджо пробился наконец через шум в ушах, и она обернулась к нему, дыша резко, прерывисто. Мисао сдержала своё обещание: Широджо оказался в личной страже Каору уже на другой день после горячих источников. На другой день после того, как муж предложил ей свободу — во всяком случае насколько мог, — а она отказалась от его предложения. Почему она это сделала? Была причина... — Госпожа! — окликнул её Широджо так резко, как только осмелился. — Вы ранены? — …нет, — прошептала она, сглатывая. — Нет, — повторила уже громче и увереннее. Выпрямилась, вскинула голову, глядя на бойню за его спиной. Вокруг паланкина сломанными куклами лежали трупы мужчин, разрубленных на части. У них не было никаких шансов. Господин Химура пронёсся здесь лесным пожаром в пору засухи, а за ним стеной шёл кровавый дождь. Она опустила глаза — и вот он лежит у её ног без сил и без сознания. Такой невысокий, такой хрупкий. Как мог демон, которого она только что видела, быть тем же, кто путался в словах и вздрагивал, встречаясь с ней взглядом? Кто смотрел на неё так, будто она драгоценная, недостижимая и прекрасная? Каору сделала глубокий вдох, стараясь не замечать неприятного сладковатого запаха внутренностей и мозгов. — Господин Химура ранен, — сказала она твёрдо. — У одного из бандитов было ружьё. Господину нужен лекарь, и как можно скорее. — Сюда! — позвал Широджо остальных. — Быстрее! Господин ранен! К паланкину тут же ринулся народ. Бежали неорганизованно, даже побросали раненых. — Стойте! Мужчины проигнорировали её окрик. Она фыркнула, тут же ощутив знакомый прилив негодования — и хорошо, зато не растерялась, — и снова повернулась к Широджо. — Широджо, нельзя бросать раненых вот так. Бандиты могут вернуться. Нам нужно как можно скорее добраться до деревни. Он кивнул и сложил ладони рупором: — Эй! — завопил он. — Раненых не бросать! Готовимся выступать! Нам нужно в деревню! Ты, ты и ты, — прикрикнул он, указывая на трёх ближайших воинов, — помогите занести господина в паланкин! Госпожа Каору, — обратился он к ней, понизив голос, — боюсь, вам с сёстрами придётся идти пешком... — Ничего страшного, — отозвалась она, протягивая руку сестрам. — Аямэ, Сузумэ. Идите сюда. Нам нужно уступить паланкин господину Химуре. Сузумэ потрясла головой и только крепче обняла сестру. Аямэ беспомощно посмотрела на Каору. В глазах девочки блестели невыплаканные слёзы. — Сузумэ, — тихо позвала Каору, — ты ведь дочь самурая. — Нет! — выдохнула Сузумэ. — Не хотю. Не хотю! Аямэ и сама была на грани. Её нижняя губа заметно дрожала. Каору опустилась на колени, кровь пропитала кимоно. — Идите ко мне, — протянула она к ним руки, — уже всё. Всё в порядке. Сузумэ бросилась в объятия Каору и уткнулась лицом ей в плечо. Аямэ робко выползла из тёмного угла паланкина и крепко схватила Каору за руку, прежде чем выйти на дорогу, решительно глядя перед собой. Каору крепко сжала ладошку Аямэ, а другой рукой прижала к себе Сузумэ, поднимаясь с колен. Горячие слёзы малышки промочили ткань на плече. — Тише, тише, — пробормотала она, крепче прижимая к себе младшую сестру. — Тшшш. Всё хорошо. Ты дочь самурая, сестрёнка, не нужно бояться. — Сестричка? — ладошка Аямэ задрожала. Каору посмотрела вниз и заметила, что девочка смотрит на господина Химуру: вокруг него толпились подданные, стараясь остановить кровотечение и отыскать другие раны. Не найдут. Будто его могли ранить мечом! — Господин братик поправится? — Конечно, — заверила Каору, хотя не знала наверняка. Если лекарь сумеет вытащить пулю, то может быть. А если нет, то начнется заражение крови и, скорее всего, она совсем скоро овдовеет. — Он очень сильный. Всё будет хорошо. Аямэ кивнула и прижалась к ноге Каору. Девушка осторожно увела сестёр с этого места, где её муж устроил кровавую резню. Пришлось перешагивать через трупы и разбросанные тут и там конечности. Лошадь господина Химуры безучастно паслась у края дороги. — Госпожа, — Широджо слегка поклонился, — мы схватили нескольких нападавших. Что с ними делать? — Что с ними?.. — машинально повторила она, но осеклась, поняв, о чём он спрашивает. — Кто они? Ронины? — Некоторые, — мужчина тяжко вздохнул, зная, что приносит дурную весть. — Но среди них много крестьян, госпожа. Полагаю… Думаю, что это крестьяне из Хито. Госпожа. Из Хито. Страшный смысл сказанного отрезвил, прорвавшись через пелену уже отступающих возбуждения и страха. Значит, это крестьяне Хито стали бандитами и напали на назначенного самим сёгуном нового господина провинции, которой до того многие годы управляли члены семьи Камия. Как это будет истолковано? Как восстание, разумеется. А господину Химуре как раз поручили предотвратить подобное восстание любыми средствами. Аямэ протестующе заскулила, когда Каору слишком сильно сжала её ладонь. Их нужно убить здесь и сейчас, прежде чем кто-нибудь сможет их опознать. Она это знала. Знала. Знала, какой приказ отдать. Хотя это её люди, которых ей на роду написано направлять и защищать... Если она отправит их дяде, тот устроит показательную казнь. Господин Химура, если дождаться его выздоровления, наверняка поступит так же. Чистая политика: они сами и вся их родня от мала до велика будут умирать долгой, мучительной, позорной смертью, чтобы другим было неповадно. И чтобы доказать, что иго Токугавы принято в провинции безоговорочно. Пощадить их теперь — просто переложить на других ответственность за их смерть, чтобы не пачкать рук... Отец говорил: «Вести за собой народ — это когда твоя жизнь не принадлежит одной тебе». Каору закрыла глаза и вздохнула, пропуская воздух через себя и медленно выдыхая. — Хоть эти ронины и без хозяина, они всё же самураи, — выговорила наконец она. — Дайте им возможность умереть достойно. Пусть им ассистируют воины. А крестьян… быстро. Безболезненно. Понимаешь? — Да, госпожа, — Широджо поклонился, так что она не успела заметить выражение его лица. И ушёл выполнять её приказы.***
До деревни было недалеко. Сама Каору пешком дошла бы без труда, но с ней же дети. Их она посадила верхом на одну из вьючных лошадей. Широджо вёл старую кобылу за поводья, а Каору шла рядом, время от времени похлопывая её по шее. Таэ не пострадала. Каору убедилась в этом заранее, задолго до того, как они снова пустились в путь. Таэ в порядке, не пострадала, и всё, как всегда, контролировала. На самом деле среди слуг раненых почти что и не было. В основном пострадали самураи. Кобылица господина Химуры не далась никому в руки, но в итоге вести её и не понадобилось. Она сама пошла за паланкином хозяина, время от времени бодая носильщиков в спины и весело фыркая: видимо, ей нравилось их пугать. А на беднягах и без того лиц не было, они дрожали с ног до головы: их всех чуть не казнили сгоряча на месте за то, что они бросили паланкин. Каору с трудом удалось убедить воинов, что носильщики выполняли приказ господина Химуры, который велел им спрятаться. Хотя если подумать — ей и самой оказалось сложно поверить в это. Как мог он проявлять такое внимание к нижайшим из своих слуг и всё же быть… кем вообще? И совершать такое?.. Он же убил с десяток людей за какое-то мгновение, она даже перевести дыхание не успела... Один знаменосец поехал вперёд, чтобы предупредить деревенских о приближении процессии. Остальные шли как можно быстрее, спеша оставить место кровопролития позади. Все нападавшие ронины избрали достойное самоубийство: большинство сумели его выполнить, не дрогнув. А крестьяне... Каору сжала гриву лошади в кулак. Так они умерли быстро и безболезненно. И их родственники уцелеют. Ведь всю семью предателя всегда постигала та же участь, что и самого предателя. Она приказала убить этих людей на месте, взяла на себя это бремя — и благодаря этому уцелеют их родные. На полпути к деревне к ним навстречу вышли местные с носилками для раненых. Господина Химуру отнесли в дом старосты, где уже ждал лекарь. Мышастая кобыла наконец позволила себя поймать и отвести на конюшню. Широджо снял девочек с лошади и отогнал её туда же. Каору с сёстрами остались стоять во дворе дома старосты. Сузумэ совсем измучилась и безвольно прижималась к Каору, Аямэ едва держалась на ногах. Каору посмотрела на младшую сестру и отрешённо отметила, что кимоно всё заляпано кровью. Нужно вымыться. И одежду эту сжечь. Смрад смерти и в волосы наверняка впитался... — Моя госпожа, — Таэ подошла и аккуратно забрала у Каору Сузумэ. Она говорила спокойно и ласково, и Каору без возражений передала ребёнка с рук на руки, — О-цуки проводит вас в купальню. Я позабочусь о девочках. Вы испачкались. — Я... да, — Каору потрясла головой, пытаясь собраться с мыслями. Таэ всё сделает. Таэ всегда всё делает. — Конечно. О-цуки — одна из младших горничных. Бледная, потрясённая и напуганная, она всё же старалась не терять лица, когда вела Каору к купальне. Но Каору чувствовала, что что-то не так, что-то подспудно тревожило её. Вот только непонятно, что именно: всё вокруг было каким-то искажённым, как будто под водой. Ноги гудели от ходьбы, а голова — от сдерживаемых слёз. Она не смогла наблюдать за казнью. Хотя должна была смотреть им в глаза, ведь они умирали по её приказу. Но кровь запятнала одежду и сандалии, вокруг валялись трупы с выпавшими наружу внутренностями, и она не смогла: отвернулась и ушла. Ванна оказалась большой, вода — горячей, и Каору позволила горничной раздеть себя, отмыть и помочь в неё забраться. Горячая вода расслабляла мышцы, успокаивала. И тут она подскочила, разом придя в себя. — Девочки! — Госпожа! — попыталась остановить её О-цуки. Но Каору уже с плеском вышла из ванны и накинула чистую юкату, которую ей выдала жена старосты, злясь на Таэ за то, что та снова нянчится с ней… и на себя за то, что позволила это. Она выбежала из купальни, не обращая внимания на окликающую её О-цуки, и отправилась на поиски сестёр. Стражники, служанки, какая-то женщина в одежде подороже — наверное, как раз жена старосты, — все потрясённо провожали взглядами бегущую по коридорам жену господина Химуры. Схватив одну из горничных за рукав, она потребовала доложить, где разместили её сестёр. Женщина показала дорогу, и Каору побежала в указанном направлении, с бешено колотящимся сердцем рванув на себя сёдзи. Аямэ и Сузумэ мирно лежали на футоне, крепко обнявшись. Таэ стояла рядом на коленях и что-то тихо напевала. Каору вздохнула с облегчением. — Что-то не так, госпожа? — спросила Таэ. Каору сердито посмотрела на неё. — Я уже не ребёнок, знаешь ли, — коротко бросила она, заходя в комнату и задвигая за собой сёдзи. — Нечего со мной носиться, будто курица с яйцом! Таэ молча улыбнулась в ответ на этот выпад. Каору опустилась на колени рядом с сёстрами, погладила их по головам. Прядь волос Сузумэ прилипла к заплаканным щекам, и девушка смахнула её. — Теперь я за них отвечаю, — тихо проговорила она. — Я должна о них заботиться. — Вы и сами ещё почти ребёнок, госпожа, — отозвалась Таэ с ласковым юмором в голосе. — Я замужняя женщина. — …это так, — вздохнула Таэ. — Лекарь всё ещё у господина Химуры. — Что говорят? — Исход может быть любым, — няня посмотрела Каору прямо в глаза и долго не отводила взгляд, осторожно подбирая слова. — Было бы ужасно так скоро остаться вдовой, да, госпожа? Невинные слова, на случай, если у стен есть уши, но смысл их очевиден. Яркий полуденный свет проникал через бумажные стены, золотя воздух. — Мы здесь уже ничем не поможем, — сказала Каору. — Остаётся лишь молиться. — Верно, — Таэ вдруг протянула руку, передавая что-то Каору. Бумажный кулёк царапнул ладонь и скользнул в рукав. Лёгкий, в такие обычно заворачивают лекарства. Вот только девушка прекрасно понимала, что Таэ предлагает вовсе не лекарство. — Мы все будем молиться, госпожа. — Мне нужно пойти к нему, — оцепенело выговорила она. Кулёк казался свинцовым грузом: выбор за ней. Больше такой возможности не представится. Сузумэ фыркнула во сне. — Лекарь может и не разрешить сегодня видеть господина, — предупредила Таэ. — Меня он впустит, — мрачно улыбнулась Каору. — Я ведь законная жена.***
Каору опустилась на колени рядом с раненым мужем. В голове билась только одна мысль: он слишком молод. Она знала, что ему почти тридцать, и это было заметно, когда он бодрствовал: он двигался выверено, продумано, без лишних движений. Но сейчас, без сознания, лихорадочно вздрагивающий в болезненной дрёме, он казался гораздо моложе. Сейчас ему едва дашь лет двадцать: он будто слишком быстро состарился. Такой низкорослый и худой. До сих пор она не осознавала этого. Ей казалось, что он высокий и властный — просто потому, что она себе это внушила заранее. Но сейчас он лежал в постели, меч его покоился у изголовья, а через повязку на плече сочилась живая кровь. Такой маленький, хрупкий, беззащитный. И если бы она не знала — если бы не видела — эта уязвимость вызвала бы в ней жалость. Вот только он совсем не беззащитный. Теперь, когда она увидела, как он сражается, она даже не была уверена в том, что он вообще человек. Призванный из преисподней демон сёгуна... С десяток мужчин погибли за пару ударов сердца. Она даже не видела его движений — только то, как падали наземь бандиты и отлетали куски их тел. Неудивительно, что Западная армия потерпела поражение. Как можно выстоять против такого? Это всё равно, что бороться с ураганом или пытаться повернуть вспять волны прилива... Господин Химура сражался при Сэкигахаре. И отец тоже. Отец погиб там. Должно быть, он видел, как господин Химура ураганом проносится по полю боя, вырубая целые просеки среди людей, что опытный плотник, валящий сухую древесину. Должно быть, отец понимал, как безнадежно пытаться ему противостоять. Дядя сказал, что отец погиб, защищая своего господина. Послали ли его заткнуть брешь в строю? Попал ли он в эту ужасную воронку стали и гибнущих соратников? Столкнулся ли вообще с демоном сёгуна или принял смерть от других рук? Ответит ли ей господин Химура, если спросить прямо? Вспомнит ли вообще? Наверное нет. Вряд ли он успевал рассматривать лица тех, кого убивал. На лбу, вдоль линии его волос, алела кровь. Его переодели и отмыли, но эту одну, тонкую полоску, пропустили: и она почувствовала благодарность за этот штрих. Значит, ей не померещилось, это всё было наяву, а не приснилось ей в ночном кошмаре. Она вышла замуж не за человека. Он вдруг издал протестующий гортанный звук, будто услышал её мысли и силился ответить. Лекарь вытащил пулю, промыл рану сакэ и обложил лекарственными травами. По его торжественному заверению, господину Химуре повезло. Пуля прошла навылет. Часто такие пули расщепляются уже в теле, и тогда удалить их полностью невозможно, а осколки металла попадают в кровь. Смерть при этом может наступить внезапно через несколько дней или даже недель после видимого выздоровления. Но скорее всего, всё образуется, поспешил он успокоить её. Если господин Химура переживёт эту ночь, то наверняка оправится. Так он сказал — и оставил её у одра раненого с чайником чая. Если. Если переживёт. Она сидела у постели мужа, церемонно сложив руки на коленях, и кулёк, который вручила ей Таэ, обжигал ладони. Нужно всего-то растворить содержимое в чае, приподнять его голову и помочь проглотить — и всё будет кончено, и никто не сможет обвинить её или её род. Все бандиты мертвы, опознать их не успели. Трагедия — случайная и страшная, и сёгун наверняка назначит кого-то ещё управлять провинцией, а ей придётся снова выйти замуж, а если и не ей, то одной из двоюродных сестёр… или, может, они заставят одну из её родных сестёр укрепить союз, выйдя за сына нового господина — но кто угодно лучше, чем чудовище. Она согласилась вернуться с ним в Эдо. Отчасти потому, что иначе нельзя было. Брак должен быть успешным: любой признак того, что это не так, что он не слишком доволен ею и хочет отказаться от неё, поставил бы под угрозу то немногое влияние, каким ещё пользовались члены семьи Камия. Она обязана была как-то угодить ему. Если ему нравится её улыбка, придётся научиться притворяться. И если ему будет приятно верить в её любовь, придётся… Но дело ведь не только в чувстве долга. То, как он смотрел на неё... как человек, вышедший на яркий солнечный свет после долгого пребывания во тьме, ошеломлённый, изголодавшийся. Как человек, перед которым разложили всё самое желанное на свете, но он не смеет прикоснуться к этому, лишь жадно наблюдает, как всё это исчезает, ускользает из рук. Она верила тому, что сказала Мисао: даже сейчас, в глубине души, всё же верила. Он никогда не сделает ей больно. Не сможет причинить ей боль, пока смотрит на неё вот так. Он ведь ничего не должен ей, не обязан даже уважать её достоинство, но за всё это время попросил лишь о том, чтобы она иногда составляла ему компанию за едой. Он разыскал мастера Огуни — а тот ни за что не вернулся бы, если бы счёл, что господин Химура недобрый человек, никогда, — и даже позволил ей продолжить следовать пути меча. Поэтому она рискнула: умерила ожесточение, принесла ему чай и попыталась завести разговор, будто он был обычным мужчиной. Потому что он не вёл себя как враг, даже в брачную ночь, и она чувствовала — она должна дать ему шанс проявить себя. Доказать, что все эти истории — неправда. А он сегодня доказал их правдивость. «Не двигайтесь с места», — холодно приказал он ей, и глаза его тоже были пустыми и холодными, как зимние поля, и светились каким-то потусторонним пламенем. Он выпотрошил их... Каору закрыла глаза. А ведь почти сработало. Она почти поверила, почти дала себя одурачить. Но теперь узнала наверняка, кто он такой: демон сёгуна. Если и есть в нём что-то человеческое, то лишь эхо, оболочка. Господин Химура её враг. Враг. Она приказала убить людей, которые долгие годы обращались к её семье за руководством и защитой, и всё это из-за него, потому что он помог Токугаве победить, потому что захватил принадлежащую им провинцию и не оставил им выбора. Да, он был добр к ней — и что? Разве это как-то перевешивает всё остальное? Разве это оправдывает гибель отца, нарушенное им обещание, потерю родных, дома, бесчестие от того, что находишься на стороне проигравших? Никакая доброта не вернёт ей отнятого. Даже его попытки... Он снова зашевелился и протестующе застонал. Она крепче сжала бумажный кулёк, когда он медленно открыл глаза. — …достопочтенная жена, — выдохнул он с выражением, похожим на трепет. Ей вдруг захотелось выцарапать эти красивые глаза, которыми он так смотрел — будто имел право желать её. — Господин мой, — отозвалась она ровным тоном. — Вы здесь, — он смотрел ошарашенно, потрясённо, и она с трудом удержалась от того, чтобы влепить ему пощёчину, потрясти, закричать на него, чтобы он понял, что она никогда, никогда, никогда… Он, кажется, ждал ответа. Каору сглотнула, ещё острее чувствуя кожей линии сложенной под ладонью бумаги. Одна доза. Просто дать ему то, что в кульке, и всё закончится… — Ну, — отозвалась она наконец, — я ведь ваша супруга, не так ли? Господин Химура светло улыбнулся и попытался сесть, но вздрогнул и схватился за плечо. — Лежите, — остановила она его. — Лекарь сказал, что вам нельзя напрягаться. Она повернулась так, чтобы он не видел, наполнила пиалу и разорвала бумагу, высыпая смертоносный порошок в тёплый чай. Помешала пальцем, чтобы всё растворилось. — Как ваши сёстры? — тихо спросил вдруг он, и она от неожиданности чуть не разлила всё. — ...они... спят, господин. — Они?.. — он умолк, подбирая слова, и она, даже не оборачиваясь, легко могла представить выражение его лица: нерешительно нахмуренные брови человека, жизнь которого зависит от дальнейших слов. Последние несколько дней, с тех пор, как между ними установилось это шаткое перемирие, он только так и выглядел, заговаривая с ней. — Они сильно испугались? — закончил наконец он свою мысль после долгой паузы, и в голосе звучало отчаянное беспокойство. — …они — из рода самураев, достопочтенный муж, — прошептала она, поборов вспышку стыда: он посмел спрашивать такое! — А… — теперь голос грустный, — верно... тогда... Я должен был спросить иначе — они ведь храбро держались? Рука дёрнулась, разбрызгивая чай по лакированной доске для чаепития. Несколько капель упало на татами. Она прижала кулак к груди, невольно вспоминая. Ей тогда едва исполнилось десять. И она была такой самоуверенной! Родители много раз говорили ей, чтобы она не уходила далеко в лес и не сходила с просеки. Она, разумеется, сделала всё наоборот, и наткнулась на медведицу, вышедшую из зимней спячки. Как ей тогда удалось убежать — непонятно. Помнилось только, как бешено колотилось сердце под рёбрами, когда она бежала и бежала прочь, боясь перевести дух, а медведица злобно ревела за спиной, с треском проламываясь через подлесок. Отец нашёл её потом в одной из гостевых комнат, где она забилась в уголок и рыдала. Захлёбываясь слезами, она попыталась объяснить, что плачет не потому, что на неё накричали и отправили спать без ужина, а потому что она, дочь самурая, испугалась! Отец опустился на колени рядом с ней и обнял её, ласково укачивая. «Только дураки никогда не боятся, — тихо сказал он, поглаживая её по голове. — Вопрос не в том, боишься ли ты, а в том, была ли ты храброй, несмотря на страх. Ты была храброй, малышка Каору?» «Не знаю, — выла она, всхлипывая. — Я же убежала!» «Разве? — он смотрел тепло и ласково, как всегда, и уголки глаз лучились улыбкой. — От медведя убежала, да, и это было разумно. Но ты же не стала лгать о случившемся, ты честно во всём призналась. Это тоже смелый поступок: принять последствия своих ошибок. Храбрым можно быть по-разному». Солнце залило комнату и осветило их, отражаясь на полированных деревянных столбах. В её воспоминаниях всегда светит солнце: даже дождливые дни вспоминаются солнечными. Сегодня оно тоже светит, слишком ярко, слишком жарко. Летние дожди станут благословением небес. Она глубоко вздохнула, сжав пиалу с отравленным чаем. — Да, достопочтенный муж, — и пусть даже он заметит её уязвимость, услышит дрожь в голосе: какая уже разница? Скоро всё закончится, — они держались очень храбро. — А. «Повернись, — уговаривала она саму себя, — повернись и подай ему чай». Он выпьет. Он доверяет ей. Он выпьет, уснёт и больше не проснётся. Пулевые ранения опасны, от них умирают по-разному. Никто ничего не заподозрит, а даже если заподозрит — доказательств не найдут. Никаких. Это будет так просто. — Кажется, — снова заговорил он. Голос дрогнул, и он откашлялся перед тем, как продолжить, — вашему покорному слуге следует попросить прощения у госпожи и жены моей. Она сидела спиной, но знала, какой у него сейчас взгляд. Жадный, умоляющий. — Прощения? У меня? — Ваш покорный слуга знал, что в этом районе есть бандиты, — ей показалось, что он нервно сглотнул. — Нужно было… Наверняка можно было как-то предотвратить случившееся. Вы и ваши сёстры подвергались такой опасности… Она резко выдохнула, едва удержавшись от истерического смешка. Отрава дрожала в пиале. Господин Химура сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. — Ваш покорный слуга никогда больше такого не допустит… — произнёс он тихо, веско и напряжённо, и она медленно обернулась, ощущая кожей его тяжёлый взгляд. Он смотрел жарко, страстно, в глазах горело то самое пламя, которое она заметила тогда в саду и позже, в зале для фехтования. И теперь, как и тогда, она не могла понять, спалит ли это пламя её дотла или будет согревать всю жизнь. — Больше никогда, достопочтенная жена. Я сделаю для этого всё, что в моих силах. Он побледнел от слабости, говорить ему явно было тяжело. Полоска крови на лбу стала ещё заметнее — штрих красной туши на рисовой бумаге. «Не двигайтесь с места», — сказал он тогда. А теперь смотрел на неё так, будто желал только одного: уберечь её... Ведомая внезапным порывом, она протянула руку, чтобы стереть кровь с его лба. Он замер под её ладонью, вцепившись в одеяло. Его била дрожь, дыхание стало отрывистым и резким. Такая тёплая кожа. Не лихорадочно горячая, как она ожидала. Просто тёплая, как нагретый солнцем пятачок на крыльце у дома или камень в поле в погожий летний день. Когда она отняла руку, он потянулся за ней, будто желая продлить прикосновение, и вздохнул. — Чай остыл, — вдруг сказала она, поднимаясь на ноги. — Я принесу свежий. Отдыхайте, достопочтенный муж. Она покинула комнату прежде, чем он успел ответить, и вылила яд, проклиная себя за глупость.***
Каору задвинула сёдзи за спиной, опустив голову. Таэ оторвала взгляд от шитья: сама безмятежность. Аямэ и Сузумэ ещё спали. — Как поживает господин и муж ваш, госпожа? — невинно спросила она. Со стороны — служанка, проявляющая должную заботу о своём хозяине. Каору присела рядом с сестричками и получше укрыла их одеялом. — Его чай остыл, — сказала она тихо и неуверенно. На душе было пусто. — Я... я принесла ему свежий. — Наверняка он благодарен вам за это, — Таэ нахмурилась, и Каору догадалась, о чём она думает: что Каору не похожа на женщину, наконец получившую свободу. — Думаете, вы могли сделать что-то ещё? — Нет, — Каору подняла подбородок, наконец встретившись взглядом с Таэ, — уверена, что я сделала всё, что нужно. — Госпожа?.. — Таэ вглядывалась в её лицо, пытаясь отыскать подтверждение тому, чего не было. — Прошу прощения, — окликнули их из-за двери. — Госпожа, вы позволите вашему скромному слуге войти? У меня есть новости для вас. Голос Широджо. Его силуэт темнел на фоне бумажной перегородки. — Входи, — пригласила Каору. Он отодвинул сёдзи и кивнул Таэ: так один мастер признаёт мастерство другого. Служанка вскинула бровь и криво улыбнулась в ответ. — Мы можем говорить свободно, — Широджо уселся по другую сторону от женщин, образуя третью вершину треугольника, и отбросил игру в самурая. — Никто не подслушивает. Таэ долго смотрела на него и наконец кивнула, сжав губы. — Значит, госпожа, — она снова перевела вопросительный взгляд на Каору, — так вы?.. — Нет, — ответила Каору, поправляя непослушные локоны Аямэ. Вечно просыпается такой всклокоченной... — Почему? — Таэ отложила шитьё в сторону. — Помешал лекарь? Я могу отвлечь его. — Нет. Я не... мы не будем этого делать. Совсем. Широджо переводил удивлённый взгляд с одной на другую: — Я что-то пропустил? — Видимо, как и наша госпожа, — сердито отрезала Таэ: такой сердитой Каору её раньше никогда не видела. Каору удержалась от ответа, переплетя пальцы рук. — Такая возможность! Лучше может и не быть... — Нет, Таэ, мы не будем, — повторила Каору, копируя властный тон собственной матери, — ничего такого предпринимать. — А почему нет? — Таэ снова посмотрела ей прямо в глаза, но Каору не увидела в них злобы: вызов, да, но не ярость. — Значит, ты примешь иго Токугавы, как твой дядя? «Чем скорее ты примешь свою карму, тем скорее обретёшь покой». Каору напряглась, сердце беспокойно забилось в горле. Таэ всё буравила её взглядом, будто оценивая. — Нет, — Каору тяжело сглотнула, — но и травить из мести беспомощного человека я не стану. — Так он всё-таки человек? — не отставала Таэ. — Вы так уверены в этом? — …нет, — прошептала Каору. — Но… он не причинил мне вреда. Никому из нас не сделал ничего плохого, кроме того, что... — Что он союзник вашего врага, — негромко закончила за неё Таэ. Каору склонила голову, не зная, как выразить словами свои чувства. — Что ж, — сказала Таэ, поворачиваясь к Широджо, — а ты что думаешь? Он побледнел и вскинул руки, будто защищаясь. — Ну нет, это не моё дело, — быстро ответил он. — Я здесь только для того, чтобы защищать госпожу и помогать ей со всем, о чём она попросит. Таэ не то фыркнула, не то усмехнулась. — По крайней мере, ты знаешь своё место, — подытожила она, явно забавляясь. Широджо только пожал плечами. — Заговоры — это прерогатива господина Аоши, — он ухмыльнулся так задорно, что Каору даже захотелось улыбнуться в ответ. — Я во всей этой политике вообще не смыслю. Но господин, кажется, тоже не считал, что убийство в этом случае поможет. — Почему же? — Таэ снова взялась за шитьё. Она шила новую юкату. Наверняка для Сузумэ: девочка так быстро растёт. Широджо пожал плечами. — Это ведь ничего не изменит. Сёгун просто пришлёт другого. — Более известного, — заметила Таэ, отделяя нить от мотка, — а не появившегося из ниоткуда пятнадцать лет назад. Кого-то, кого мы сумеем контролировать. — Да, но ведь нет никаких гарантий... — Это не имеет значения, — перебила Каору. Они снова обратили на неё внимание, и девушка вскинула подбородок, больно прикусив нижнюю губу, чтобы справиться с неуверенностью и страхом, заполняющими голову шумом ветра и не дающими нормально дышать. — Мы не будем убивать его, даже если выпадает ещё одна такая возможность. Он… Она сделала глубокий вдох, чувствуя, как пульсирует в венах кровь. Кровь на пыльной дороге, кровь на одежде мужа, кровь впитывается в сандалии. «Не двигайтесь с места», — и кровавый дождь обрушился на него, когда он стоял перед паланкином, защищая её. Защищая её сестер. — Он союзник нашего врага. Это не значит, что он наш враг — мой враг. Он... я видела, как и вы, на что он способен. Но он никогда... если он хоть раз сделал что-то, чтобы причинить вред провинции Хито, семье Камия и нашим людям с тех пор, как стал нашим новым господином, то скажите мне. Потому что я не знаю о таких случаях. — Госпожа... — подала голос Таэ. Каору закрыла глаза ладонью, чувствуя, как кровь стучит уже и в висках. — Не надо, — попросила она. — Не начинай. Мне… мне хотелось бы, чтобы он был чудовищем! — воскликнула она едва не в полный голос. — Хотелось бы, чтобы он не… Ненавижу его за то, что он так добр... но он добр, Таэ! Он не совершил ничего дурного, он лишь верный вассал своего господина. А Токугава победил. Может, этого не случилось бы, не будь моего мужа на его стороне, но он был там, и они победили. Война окончена. Мы проиграли. — Это так, — тихо согласилась Таэ. — С этим не поспоришь, госпожа. — И… я не знаю… Что это даст? — слабо закончила Каору. — Если станет известно, что в провинции Хито зреет смута... — Ты говоришь совсем как твой дядя, — негромко обронила Таэ, и Каору чуть не ударила её. — Э-э… — Широджо решил вмешаться, — гм... Ну, господин Камия в этом вопросе… не то чтобы не прав, знаете ли. Борьба до последнего хороша для красивых легенд, но в жизни эта позиция редко доводит до добра. Я понимаю, что госпожа любит своего отца... — Никогда не порочь, — прорычала Каору, чувствуя, как стынет от злости кровь в жилах, — память моего отца! — Прощения прошу, — он быстро поклонился. — Простите мою вольность. Но... я о том толкую, госпожа Таэ, госпожа Каору, что, может, лучше пока залечь на дно, пока всё не утрясётся? Понимаете? Господин Аоши, насколько я знаю, тоже не собирается ничего предпринимать, пока не получит всю информацию о новом господине, он только приказал оберегать вас. — Но переходный период — лучшее время, — сказала Таэ. — Если мы промедлим, Токугава лишь укрепит свои позиции... — Хватит! — Каору потёрла виски. Во рту совсем пересохло. — Мы не собираемся его убивать, и это окончательное решение. Пока… пока не… — выдохнула она, снова кусая нижнюю губу, и следующие слова дались ей неожиданно легко. — Пока я не узнаю, действительно ли он мой враг. Действительно ли он... заслуживает смерти. До тех пор... когда я узнаю, тогда и сделаю выбор. Не раньше. Потому что сейчас я не знаю. Она посмотрела на Таэ, взглядом упрашивая её понять. — Я не знаю наверняка. И не могу... действовать... пока не знаю. «Даже если вы из-за этого сочтёте меня слабой», — хотелось ей добавить. Даже если это опозорит память отца: даже если это значит, что она становится похожа на дядю, забывшего о чести в погоне за подачками от Токугавы. И голос отца, спустя столько лет: «храброй можно быть по-разному». — Таков мой приказ, — постановила она, и слова эхом отозвались в душе, пугая окончательностью. — Вы поняли? — Да, госпожа, — немедленно отозвался Широджо. Таэ поколебалась какое-то время, но затем медленно кивнула. — Я поняла, — сказала она, и это было заметно, — госпожа. — Значит, решено, — упрёк в глазах няни Каору решила проигнорировать. — Широджо, ты хотел мне что-то сообщить или это был просто предлог? — Ах да, — он покачал головой и улыбнулся, но как-то скованно, — только вам не понравится. — Можно подумать… — проворчала она. — Выкладывай. — Ваш двоюродный брат… сын вашего дяди… здесь. Каору заморгала. Комната покачнулась. — Что-о-о?! Широджо дёрнулся и невольно пригнулся, закрываясь руками. — Я не знаю, как это случилось! Но он выдаёт себя за помощника конюха и, надо признаться, работает неплохо... — Я убью его, — прошипела Каору, трясясь от ярости. Она вскочила на ноги. — Свяжу и утоплю в пруду, чтобы Гинко его сожрала! Поверить не могу… — Эй, эй, спокойнее, — Широджо тоже поднялся на ноги. — Погодите. Обдумайте всё сперва. Она угрожающе нависла над ним, и он побледнел, втянул голову в плечи, но не отступил. — Смотрите. Ваш дядя одержим идеей поставить своего сына на службу господину Химуре, так? До такой степени, что послал паренька аж в Эдо… Господину Химуре придётся теперь принять его к себе в услужение, верно? Если я верно понимаю ситуацию, — быстро добавил он. — Иначе это будет воспринято как оскорбление. Кроме того, госпоже ведь хочется узнать побольше о господине? Так что... — Я не буду, — гнев звенел в голосе предупреждением: так предупреждает гремучая змея, — использовать Яхико в своих целях. И если ты ещё хоть раз… — Ваш дядя в любом случае собирается использовать паренька, чтобы втереться в доверие к Токугаве, — без обиняков заявил Широджо. — Не выйдет приставить его ко двору господина Химуры — отправит его к кому-то ещё. Госпожа предпочла бы, чтобы её брат попал неизвестно куда и к кому или чтобы он всё-таки остался рядом, а она могла бы присматривать за ним? Каору застыла. Широджо осторожно поднял голову. Девушка медленно отстранилась, крепко сжав руки на груди. «Яхико...». Раз уж дядя связал её жизнь с монстром, кем ещё готов он пожертвовать? Она слышала о таких историях, да все слышали, хотя открыто говорить об этом не принято: что некоторые извращают давние традиции любви и привязанности учителя и ученика, превращая их во что-то безобразное и унизительное. Это неправильно: подобное допустимо только если ученик достаточно взрослый, и только по его согласию — но жестоких и развращённых людей хватает, и кто остановит богатого и власть имущего, если тот достаточно осторожен? Если Яхико отправят куда-то далеко от неё... — …отвечаешь за него головой, — сумела выговорить она омертвевшими губами. — Если ему причинят хоть какой-то вред — я заставлю тебя страдать. Ясно? И она посмотрела Шоджиро прямо в глаза. Он побледнел ещё сильнее и кивнул, нервно сглатывая. — Понимаю, госпожа. Буду беречь его, как родного брата. — Уж постарайся, — припечатала она. И вздохнула. — Вам следует отдохнуть, госпожа, — заметила Таэ, не поднимая глаз от юкаты. Каору вдруг почувствовала себя совершенно измотанной: тяжесть сегодняшнего дня разом навалилась на неё, а сказанные слова и совершённые поступки ощущались так, будто на ней до сих пор грязная одежда. Всего лишь полдень, а ей уже хотелось просто свернуться калачиком в постели, притворяясь, что всё по-прежнему. — Да, — вполголоса призналась она. — Но сначала отнесу мужу чай.***
Господин Химура снова спал, когда она вернулась к нему. Некоторое время она наблюдала: как размеренно опускается и поднимается грудная клетка в такт дыханию, как подрагивают веки. И снова её поразило, каким маленьким он кажется, каким беспомощным выглядит... если не знать. Если не довелось увидеть. — …кто же ты? — прошептала она. Он не мог ей ответить, а когда она попыталась отыскать ответ в своём сердце, ей вспомнился лишь его голодный, умоляющий взгляд.