***
Кеншин нагнал господина Хондо на выходе из зала и поинтересовался, когда ему смогут передать материалы расследования для изучения. — Через день, — с улыбкой предложил советник. В этой улыбке было что-то едва уловимое и вкрадчивое; Кеншин пристально вгляделся, но не разглядел злого умысла. — Простите за задержку, господин Химура, но потребуется некоторое время, чтобы собрать всех вовлечённых в одном месте. — Ничего страшного, — отозвался Кеншин. Неодобрение сёгуна Токугавы выведет из равновесия даже самую стойкую душу, поэтому вряд ли можно винить господина Хондо в том, что тот сейчас немного взвинчен. — Я с нетерпением жду возможности работать вместе с вами над скорейшим разрешением этого вопроса, — заключил он, кланяясь, как равный равному. — Как и я, господин Химура, — господин Хондо ответил на поклон всё с той же лёгкой улыбкой. Затем он удалился, а Кеншин направился домой. За ним следовала охрана, и он задумался, — уже не в первый раз — как абсурдно, что у него вообще есть охранники. Так полагалось по протоколу, этого требовал его статус, но факт остаётся фактом: в случае чего именно он с куда большей вероятностью защитит их. Стоял погожий ясный день. Редкие облака лениво плыли по сверкающему синему небу, следуя за ветром. Вокруг спешили по поручениям чьи-то слуги и вассалы: они низко кланялись, проходя мимо Кеншина под деревьями, обрамляющими аллею от крепости до широкой улицы, на которой жили самые именитые вассалы сёгуна. И Кеншин. Он ускорил шаг, проходя под последними воротами. Давненько он не радовался возвращению домой. Долгое время дом был всего лишь местом, где можно поесть и выспаться. А теперь здесь жила госпожа Каору и её сестры. Кеншин рассеянно потёр лоб, вспоминая. Её прикосновение до сих пор отзывалось в нём эхом удара в гонг: многогранное, глубокое, почти болезненное ощущение. Что-то случилось в тот день, после нападения. Перемирие между ними оставалось хрупким, ломким, как растущее птичье перо, но он чувствовал, что оно крепнет. Хотя госпожа не относилась к нему как к другу — во всяком случае, он не осмеливался на это надеяться, — но открыто говорила с ним о жизни, и они обсуждали итоги прошедшего дня. Он и не думал, что такое будет возможно. От раздумий его отвлекло какое-то столпотворение у поместья. Люди в ливреях его цветов боролись с мужчиной в одеянии странствующего мастера боевых искусств. Необычайно высоким мужчиной, как заметил Кеншин, подходя ближе, да ещё и с копной торчащих в разные стороны волос... — …Сано? — воскликнул он в замешательстве. Когда они в последний раз виделись, Сано собирался в Китай; Кеншин не ожидал встречи с ним ещё несколько лет. — Эй! Кеншин! — Сано оторвался от важного занятия: он как раз сталкивал лбами двух слуг Кеншина. Ещё несколько слуг буквально повисли у него на руках и спине, силясь свалить его на землю. — Может, уже отзовёшь их? — Всё в порядке! — Кеншин поспешил вмешаться, на ходу помогая подняться на ноги одному из своих людей. — Сано мой друг, вот так вот. — Ну, а я тебе что твердил, олух? — обратился в то же самое время Сано к кому-то, в ком Кеншин смутно угадал одного из своих капитанов, дежуривших посменно. Тот с опаской посмотрел на Сано, а затем поклонился Кеншину. — Прошу простить меня, господин, — решился уточнить капитан, — но неужели этот человек в самом деле?.. — Да, да, — успокаивающе помахал рукой Кеншин. — Это неожиданный визит, иначе я бы предупредил вас, что ожидаю гостя. Отпустите его, пожалуйста. Мужчины переглянулись, а затем медленно и осторожно отошли от Сано. Тот отряхнулся, буркнул на нападавших напоследок, для острастки — и сграбастал Кеншина в медвежьи объятия. — Кеншин, дружище, как я рад! — воскликнул он. — Как ты тут? — Сано, ты не мог бы… — ноги Кеншина комично болтались в воздухе. — А, извиняй, — Сано отпустил его. Кеншин принялся поправлять одежду, ощущая на себе потрясённые взгляды слуг. — Ты ж нынче большая шишка, ага? Моя промашка, с тобой теперь так нельзя, видать... — Да, наверное, — пробормотал Кеншин. — А почему ты не в Китае? — Ну, я малость отвлёкся, то да сё, в итоге пришлось срочно искать первый попавшийся корабль из Шанхая. Он как раз направлялся сюда, так что я решил, раз уж всё равно буду неподалёку... — Вот как, — Кеншин закончил приводить одежду в более-менее надлежащий вид, беспомощно улыбаясь: Сано такой Сано. Человек высокого положения не должен выказывать эмоции на публике, но как же Кеншин скучал по этому сумасброду! — Как бы там ни было, я рад тебя видеть. Надолго ты к нам? — Пока не знаю, — глаза Сано хитро блеснули. — А я тут услыхал, что ты снова женился, это что за новости? — А. Да. Ну, видишь ли, у твоего покорного слуги не то чтобы был выбор… — Кеншин опустил голову и потёр шею. — Эта госпожа — дочь покойного господина из рода Камия, земли которого мне передали. — ...Ясно-понятно, — Сано протяжно выдохнул и взъерошил волосы ещё сильнее. — Твою ж, Кеншин, хорош уже позволять ему так с тобой обращаться! — Покорный слуга не мог бы отказаться… Сано фыркнул, перебив его: — Мне-то эту чушь не впаривай, — он недовольно скрестил руки на груди. — Мог, ясное дело, и сам это знаешь. Ты просто слишком мягкий, сечёшь? Ты, конечно, хороший и всё такое, но за себя надо уметь постоять. — Сано! — Кеншин оборвал тираду друга жёстче, чем ему бы хотелось, но за ними всё ещё пристально наблюдали слуги. Да и место тут проходное. Хоть Сано пока не называл имён, но с него станется. А критиковать сёгуна в его собственном дворце... не самое умное занятие. — Не здесь, прошу. Зайдём внутрь. И ты же знаешь, что мы можем продолжать этот спор, пока тебе не надоест, но это ничего не изменит. — Лады, лады, — отмахнулся Сано. — Она хоть симпатичная? — Сано! Сано хохотнул и последовал за Кеншином, присвистнув, когда перед ними раскинулась территория поместья. — Роскошно устроился! — Это ты ещё сам дворец не видел, — не без иронии отозвался Кеншин, подзывая одну из служанок. — Хотя я не в состоянии уяснить, зачем хоть кому-то столько места… — Послушай, — это Кеншин уже обращался к девушке. Та была совсем молоденькой, и присутствие Кеншина явно её нервировало, — где госпожа Каору? — Она вы-вышла, господин, — служанка прижала руки к груди и низко поклонилась. — Сама госпожа Камэ вызвала её, пока господин был на совете, и пригласила в театр. — Вот как… дочь господина Токугавы? — служанка кивнула, и он продолжил, несколько растерявшись. — Что ж, хорошо. А её сёстры? — Учатся, господин, — девушка смущенно взглянула на Сано, но тут же опустила взгляд. У того на лице застыло странное выражение: нечто среднее между изумлением и раздражением. — Служанки у него и всё такое, — неверяще и с сожалением потряс он головой. — Эво как тебя занесло, мужик, пока меня не было. — Я к этому не стремился, — слабо запротестовал Кеншин, чувствуя необходимость оправдаться. Сано никогда не скрывал своей неприязни к аристократам. Он считал, что низкое происхождение Кеншина и то, как Токугава ловко всех обманул — отличный розыгрыш. А сейчас, когда этот розыгрыш становится чем-то настоящим… неизвестно, как Сано это воспримет. — Да ясное дело, — голос Сано звучал весело. Он приобнял Кеншина за плечи и обратился к девушке. — Эй, малышка, принеси-ка нам саке, лады? Мне с этим дурнем многое обсудить нужно. — А… Слу-слушаюсь, господин, — служанка снова поклонилась и убежала. Они уселись в одной из малых комнат, откуда можно было любоваться садом камней. Внешние двери в комнатах были открыты, чтобы впустить чистый летний воздух, так что Кеншин смутно слышал звонкие голоса малышек с другой стороны дома: они повторяли что-то нараспев. Сано, с небывалой для него тактичностью, подождал, пока принесут саке, и лишь после этого скрестил ноги и уронил подбородок на локти, пристально глядя на Кеншина. — Так-с. И что, всё как в прошлый раз? — ему не было нужды уточнять, что он имеет в виду: лишь один «прошлый раз» мог иметь значение. — …в некотором роде, — ответил Кеншин, подливая Сано саке. — Думаешь, эта тоже тебя прикончить собирается? — Сано вскинул бровь, побуждая Кеншина опровергнуть замечание. Кеншин прикрыл глаза. В груди заныла старая рана. Он не винил бы жену, если бы она в самом деле хотела его убить: ведь если бы не он, господин Токугава мог бы и проиграть, и её семья всё ещё управляла бы этим уделом. Если бы он не вручил Токугаве свой меч много лет и кровавых дождей назад… Она ненавидела его и боялась... вначале. Теперь не боится, но всё ещё гневается — и этот гнев, возможно, останется в ней до конца её дней. Гнев на сёгуна. И гнев на него, ведь сёгун далеко. Да, она с достоинством приняла свою участь, но никогда ей не обрести счастья… с ним. — Нет, — тихо проронил он. Сано задумчиво помычал. — А ты уже в неё влюбился? Кеншин перестал наливать саке и осторожно поставил кувшинчик. Руки немного дрожали. Она тогда протянула чистую, незапятнанную ладонь и утёрла его кровь, а он жаждал её, тянулся ей навстречу, как жалкий дождевой червь тянется к солнцу. Она дотронулась до него так нежно, так легко. Бесстрашно. Он сглотнул и посмотрел на Сано — своего первого, самого давнего, единственного друга. Сано ответил необычайно серьёзным взглядом и поднялся на ноги. — Так, — провозгласил он, хлопая в ладоши, будто давая понять, что тема закрыта, — планы меняются. Пошли прошвырнёмся. — Но, Сано, — разом встревожась, попытался возразить Кеншин, — помнишь, что было в последний раз? Твой покорный слуга слишком узнаваем... — Да не кипишуй, у меня есть идея. — Правда? — тревога только усилилась. — И что же это за идея, позволю спросить? Сано ухмыльнулся. — Ты будешь в восторге.***
— И из раздора… — нараспев провозгласила пожилая женщина, медленно поводя руками в воздухе и рисуя ими полукруг, — может явиться спасение. — Ибо что зовётся злом… — пропел в ответ служка, протягивая руки в жесте приветствия и принятия. — ...суть также благо, — заключила она, складывая руки на посохе и опуская голову на грудь. Сгорбленная, она двигалась медленно, с трудом, вызванным старостью, подёргиваясь от нервического тика безумия, но на удивление сохраняя при этом благородное достоинство. — А страсти, привязывающие нас к миру... — добавил жрец, присоединяясь к своему прислужнику и также признавая мудрость старухи. — ...служат и избавлением, — актёр, игравший старуху, склонил голову ниже. Игра света и теней на маске передала смену эмоции: от созерцательной задумчивости к глубокой печали. Всего на миг. — Ибо спасение нельзя посадить, словно дерево, — запели актёры все вместе, застыв на сцене, — а зерцало души висит в пустоте. — Всё нереально! — вступил хор. — Нет разницы между человеком и Буддой. Словом священным своим он обещал и невежд, и мудрейших спасти. И страшный проступок даже может к спасенью вести! Каору сморгнула слёзы. Музыка пронзала её, резонируя в самом центре существа. Госпожа Камэ смотрела на сцену сияющими глазами, разделяя восторг Каору. Визит её и приглашение в театр стали неожиданностью: хотя Каору сделалась женой одного из самых доверенных вассалов господина Токугавы, она не думала, что дочь сёгуна попытается завязать с ней знакомство. Старуха на сцене оказалась Оно-но Комати: когда-то величайшая поэтесса своего времени, ныне, во время действия пьесы — древняя, полубезумная развалина, одержимая духом неудачливого поклонника, которого она презирала. Дух вселился в её тело и пел, рассказывая свою историю. Он обожал Оно-но Комати и жаждал быть с ней, но надменная красавица с усмешкой поставила ему условие: он должен приходить и стоять у её дверей сто ночей подряд, оставляя зарубки — тогда и только тогда она станет его. — Ни разу я даже не видел её, — воскликнул актер, и мужской голос духа пугающе контрастировал с женской маской, — но всё же приходил изо дня в день, несмотря на непогоду! Верный обещанию, я оставлял зарубки, являясь пред дверями её, словно петух, неустанно возвещающий рассвет нового дня. Сотню раз я должен был прийти… Мне не хватило одного лишь раза! Актёр вскрикнул и рухнул, разыгрывая смерть замёрзшего на девяносто девятую ночь поклонника. Барабаны неумолимо стучали, голос флейты возносился к небу. Затем, на самой высокой и надрывной ноте, музыка разом смолкла. Тишина. Жрец и служка молча смотрели на распростёртую у их ног фигуру. Но вот хор снова вступил, медленно, печально, и старуха — одно воспоминание о великой красавице Комати, — медленно поднялась на ноги. — ...ужели дух влюблённого в меня мной овладел? — в изумлении пропела она. — Ужели яростью его мой разум помутился? Так о спасении взмолюсь! Сложу в молитве камни. Цветы души моей я Будде принесу и, может, искупления сподоблюсь! Позвольте праведным путём идти! Путём добра и истины! Спектакль закончился под шквал барабанного боя. Актёры по одному уходили со сцены под рукоплескания публики. Госпожа Камэ глубоко вздохнула. — Ах! Разве не изысканное зрелище, госпожа Каору? Как нам повезло наблюдать за таким представлением! — Согласна, — отозвалась Каору. — Для меня большая честь, что вы пригласили меня. Я очень благодарна. Она говорила искренне. Даже если всё это часть какого-то плана, придворных интриг, — а Каору была уверена, что так оно и было, — ей сделали необыкновенный подарок. Она глубоко вздохнула, наполненная до краёв красотой представления и насыщенной, сладостной грустью истории, задевшей самые потаённые струны её души. Госпожа Камэ улыбнулась и промокнула глаза платком. — Уже не могу дождаться следующего спектакля, — радостно прощебетала она. — Будут показывать другую часть истории о Комати, знаете, о её последних днях в Секидере. — В самом деле? — Каору нервно погладила веер. — Я слышала об этой пьесе. Вроде бы её считают самой лучшей? — Так и есть. Разве не здорово будет посмотреть? Её так редко ставят… — дочь сёгуна подозвала одну из фрейлин. Та заторопилась к ним от тканевых стен, возведённых вокруг сцены. Сцена находилась на открытом воздухе, как того требовала традиция, и зрители сидели на разложенных на траве подушках. Было поздно, и светлое небо уже начало набухать вечерней синевой. — Да, моя госпожа? — Принесите мне и госпоже Каору по коробке с обедом, — госпожа Камэ вопросительно взглянула на Каору, словно спрашивая разрешения. Каору кивнула. Фрейлина почтительно поклонилась и поспешила туда, где в театре продавались коробочные обеды. Она оказалась не единственной служанкой в очереди, но, так как она служила высокопоставленной госпоже, многие уступили ей место, пропустив вперёд. Госпожа Камэ снова вздохнула. — Так здорово выбраться ненадолго из дворца, — мечтательно сказала она. — Надеюсь, вам понравился сегодняшний день, госпожа Каору. Я знаю, насколько трудным бывает переход к семейной жизни... а вы, наверное, ещё и никого не знаете здесь, в Эдо? — К сожалению, нет, — вежливо ответила Каору. Прелесть момента заставила её забыться. А теперь вездесущее горе просачивалось обратно в разум, и чувство вины преследовало его по пятам. Как она могла забыть, пусть и на мгновение?.. — Очень мило с вашей стороны так заботиться о моём настроении, — продолжила Каору, надеясь выудить истинные мотивы собеседницы. — Да, мы ведь только что встретились… — госпожа Камэ застенчиво отвела взгляд и слегка покраснела. — Но я правда надеюсь, что мы подружимся. Знаете, ваш муж — близкий друг моего отца. — Вот как? — Каору едва слышно втянула воздух. Они вернулись в Эдо вчера, всего через неделю после нападения. Господин Химура был в состоянии отправиться в путь уже через два дня, но настоял на том, чтобы остаться, пока не сможет в полной мере действовать рукой. Хотя ранена оказалась не ведущая рука, он объяснил, что не хочет рисковать безопасностью Каору и её сестёр. Кроме того, пока он восстанавливается, его люди за эти несколько дней смогут прочесать местность в поисках уцелевших бандитов. «Ваш покорный слуга просит прощения за эту задержку, — сказал он тогда, морщась: лекарь как раз в тот момент ощупывал рану. — Это ведь не слишком затруднит вас?» «Нет», — пробормотала она и протянула ему чашку свежего чая. Он выпил без малейшего колебания, и она вдруг увидела, как всё могло быть: холодное тело, вымытое и одетое для погребения, и эти блестящие, странные глаза — навсегда закрыты. Если бы она сделала другой выбор. Правильно ли она выбрала? Она сказала Таэ и Широджо, что больше не будет рассматривать вариант с отравлением, пока не выяснит наверняка, враг ли ей её муж. Она так решила тогда и оставалась верна своему решению и сейчас. Потому что... он тянулся навстречу её прикосновениям. Потому что его глаза светились при виде неё, но он осторожно отдалялся, если понимал, что она заметила его голод. Потому что, несмотря на то, что она увидела и узнала — несмотря на тела, падающие наземь скошенной травой, и кровь, впитывающуюся в сухую почву, — она не могла поверить, что тот, кто так смотрит на тебя, может быть врагом. — Конечно! — госпожа Камэ продолжала щебетать, не обращая внимания на задумчивость Каору. Воплощение приятной придворной дамы: украшение мужа, яркая, лёгкая, порхающая по жизни, словно бабочка. — Я знаю, что о нём ходят всякие слухи, но у нас была возможность увидеться лично, знаете ли, и он на самом деле совсем не такой ужасный, как говорят. Хотя, — она перешла на шёпот, — он жутко серьёзный. С вами наедине он тоже такой? Каору так погрузилась в раздумья, что чуть не ответила, несмотря на грубость вопроса. Госпожа Камэ спасла её от неловкости, хихикнув и прижав пальцы к губам. Глаза её светились беззлобным юмором. — Простите меня, — рассмеялась она, извиняясь, — это было ужасно невежливо с моей стороны! Каору выдавила смешок, принимая извинения госпожи Камэ. — Серьёзный? Ну, наверное… — тем временем вернулась фрейлина с двумя обеденными коробками. Разговор ненадолго прервался, пока они открыли обед и откусывали первые кусочки. — Он очень вежливый. — В любом случае, — беспечно продолжила леди Каме, — уверена, что он замечательный муж. Он хорошо выглядит, несмотря на эти необычные волосы... и даже в легендах-страшилках признают, что он никогда не был жесток по отношению к женщине или ребёнку. — А как же его первая жена? — осторожно спросила Каору, делая вид, что разглядывает еду. Наконец-то цель госпожи Камэ всплыла на поверхность: что ж, неудивительно, что сёгун заинтересован в успешности их брака, учитывая его политическое значение. Почему бы не подослать дочку разузнать, что там на уме у молодой жены? — А, та? — госпожа Камэ пожала плечами. — Так она же была предательницей. Кто-то за их спинами громко и насмешливо рассмеялся. Каору оглянулась через плечо и увидела высокую женщину, запрокинувшую голову и смеющуюся, изящно прижав руку ко рту. Её глаза при этом не отрывались от Каору — будто острие клинка. — Ну надо же, госпожа Камэ. Как приятно видеть, что вы всё так же далеки от мирских забот даже после свадьбы. — Госпожа Такани, — холодно произнесла госпожа Камэ, поворачиваясь к женщине лицом, но намеренно не глядя ей в глаза, — как приятно в кои-то веки видеть, что вы наслаждаетесь представлением для высшего общества. Женщина снова рассмеялась, отмахнувшись от тонкого оскорбления. — Я рада, что мы здесь встретились по воле случая, — продолжила она, скрывая ехидную усмешку за раскрытым веером. — Неужто ваша прекрасная спутница и есть многоуважаемая госпожа Химура? — Это я, — спокойно призналась Каору. — Но, прошу прощения, кажется, мы не были представлены друг другу. — Госпожа Каору, позвольте мне представить вам госпожу Мегуми Такани, которая когда-то была моей компаньонкой, — неохотно произнесла госпожа Камэ. Каору с любопытством изучала их: госпожа Камэ, видимо, с радостью закопала бы госпожу Такани живьём, но что-то заставляло её проявлять как минимум вежливость. А госпожа Такани явно упивалась неудобством бывшей подруги. — Приятно познакомиться, — сказала Каору, поклонившись. Госпожа Такани достаточно вежливо ответила на поклон. — Я надеялась, что мы как-нибудь встретимся, — охотно продолжила она разговор. — Я ведь хорошо знаю вашего мужа. — Да? — почему-то Каору казалось, что её муж не из тех, кто заводит любовницу, но о каком ещё знакомстве могла идти речь? Женщины из знати не дружат с мужчинами, разве что по родству, но у господина Химуры, насколько ей известно, родных нет. — В таком случае, странно, что мы с вами не встретились раньше. — У меня были другие дела, — госпожа Такани быстро нашлась с ответом, а в ответ на демонстративное скептическое фырканье госпожи Камэ усмехнулась одними уголками губ. — Я слышала, что дражайший господин Кен недавно был ранен? — Да, к сожалению, — эта госпожа Такани и впрямь называла господина Химуру весьма… интимно. Но любовница вряд ли осмелилась бы на людях вот так подойти к жене своего патрона, особенно в театре. Хотя, может, в этом и была вся затея?.. — господина и мужа моего ранили бандиты по дороге в Эдо. — Из ружья, верно? — она всё ещё смотрела лукаво, хотя насмешливое выражение уже не касалось глаз. Теперь там читалось беспокойство: всамделишное, очень искреннее. Каору кивнула. Госпожа Такани тоже кивнула, будто удостоверившись в чём-то. — Он показывал рану врачу? — сурово спросила она. — Он ведь просто ужасный пациент! Если за ним не следить, он напрочь забывает, что ранен, и может уработаться до полусмерти! Каору изо всех сил старалась подавить вспышку раздражения и не поджимать недовольно губы. Госпожа Такани давала понять, как близка она к господину Химуре. Что ж, и ладно, не то чтобы Каору имеет на него какие-то притязания. Она не собирается играть роль Аои для чьей-то ревнивой Рокудзё. Вот только… Во взгляде госпожи Такани было заметно больше, чем она произносила вслух. Чувства, испытываемые ею к господину Химуре, сильнее, чем оскорблённая гордость любовницы, что ищет повод опорочить новую жену. А затаённая тоска выдавала, что, кажется, они вовсе и не были настолько близки, как ей бы хотелось. — Госпожа Такани, — спросила наконец Каору со всей доступной ей придворной вежливостью, — прошу простить меня за прямоту, но я не могу не уточнить, в каких, собственно, вы отношениях с моим законным супругом? Госпожа Такани отвернулась и с треском захлопнула веер. Вопрос надолго повис в воздухе, в сгущающихся вечерних тенях. Уже зажигали факелы у сцены. Скоро начнётся заключительный акт пьесы. — Господин Химура спас мне жизнь, — наконец ответила госпожа Такани, уже без всякой насмешки в голосе. — И я перед ним в неоплатном долгу. Она снова раскрыла веер, встретилась взглядами с Каору, и в глазах её опять зажёгся озорной огонёк. — Но вряд ли здесь уместно говорить о настолько неприятных вещах. Может, я как-нибудь навещу вас, чтобы обсудить этот вопрос подробнее? Первым побуждением Каору было ответить решительным отказом: ей не нравилась эта женщина с лисьими глазами и высокомерным лбом. Не имела она и никакого желания подвергаться какой-то проверке: достойна ли она любви мужчины, которого не желала. Мужчины, которого она пыталась убить; мужчины, которого она пощадила только из-за слабости духа. Потому что, как бы она ни старалась, она не видела в нём врага. — Как мило с вашей стороны, — по непонятной причине сказала она вместо этого. — Не стесняйтесь, навестите нас, когда будет время.***
— Ну не знаю, Сано, — пробормотал Кеншин, глядя, как кружится сакэ в чашке. Или это комната вращается? Да нет, он же не настолько пьян. Светильники светят слишком ярко, вот и всё. Наверное, новые какие-то. Надо бы спросить хозяина, откуда такие. Но немного он всё-таки пьян, потому что уже даже не расстроен тем, что Сано затащил его в бордель. Покрасив перед этим волосы. А ему нравились его волосы. Хорошие волосы. Верой и правдой согревали голову все эти годы. Они не заслуживали, чтобы их варварски перекрасили, как это сделал Сано. — Бедные мои волосики… — буркнул он, осушая ещё одну чашечку сакэ. Вообще-то этот трюк с окрашиванием помог. Его пока никто не узнал, так что и обслуживали как обычного посетителя, а не шарахались, будто он в любой момент готов учинить резню. Приятно. — Чегой-сь? — невнятно спросил Сано. А вот Сано определённо пьян. И увешан женщинами. По одной висело на каждой руке, подливая сакэ, а третья сидела за спиной, приобняв за плечи, и шептала что-то — наверняка пошлости — ему на ухо. — Не знаю я... — снова начал Кеншин, чуть громче, — про твою идею. Вот так вот. — Слуш, — отозвался Сано после короткой паузы, во время которой что-то пробормотал той девице, что до того шептала ему на ухо, а теперь его облизывала, — всё просто. Нужн прост сказать, что чувс... твуешь, сечёшь? Он со стуком поставил на стол чашечку и причмокнул губами, довольно крякнув. — В смысле, — решил пояснить он, для пущей убедительности размахивая той самой многострадальной чашечкой, — ну да, может... у неё сейчас в жизни хрень всякая. Но ты ж ей ничо плохого не сделал, ага? — Ну, не считая того, что победил её клан и присвоил всё их имущество... но это ж так, мелочи, — ах, старый-добрый сарказм, как часто он выручал его в трудные времена! Кеншин задумчиво поглядел на кувшинчик с сакэ. Сано пихнул в бок одну из девиц, и та охотно подлила Кеншину ещё, соблазнительно улыбаясь. Он вежливо улыбнулся в ответ: она его совсем не возбуждала. Знай она, кто перед ней, она бы тряслась от ужаса, прислуживая им за столом. — Точняк! — Сано ухмыльнулся. — Военные тря… тро-феи и всё такое. А суть-то… суть в том, что… парень ты хороший, ага? Уж если я это просёк за три дня всего, она-то тоже знает, что ты, типа, хороший парень, ага? — Эт… другое дело-то, — возразил Кеншин, желая потянуть время. Комната и в самом деле кренилась, а ему не хотелось настолько напиваться. Он не имел права: слишком большая сила в сочетании с потерей контроля грозят неприятностями всем окружающим. Так вдалбливал в него учитель. И этот урок глупый ученик ни разу не пытался опровергнуть личным опытом. В порядке исключения, — мы ж с тобой не жа… не женились, вот чт я скажу.... — Ну да. Правда твоя, — Сано глубокомысленно покивал. — Эт было б странно. Кеншин согнул ногу в колене и упёрся в колено лбом. — Так что эт другое дело, по… понимаешь? Другое, — он бормотал, ища нужные слова и не находя их, — эт… другое.. — Мой господин? — одна из девиц отлепилась от Сано и теперь подошла к Кеншину, заглядывая ему в лицо. — Сердце господина беспокойно. Не расскажете Кику-тян, в чём дело? Кеншин недоумённо нахмурился и покосился на неё. — А кто эта Кику-тян? Она хихикнула. — Я, господин. Если я верно поняла, господин недавно женился? — Господин, господин, заладили, — проворчал Кеншин. — Кто эт придумал? Не нравится мне так, нет. — Тогда как бы вы хотели, чтобы я вас называла? — она спросила без задней мысли, из кокетства, не желая причинить боль. Она же не знала, что он тут же вспомнит, как подобный вопрос задала другая, много лет назад, когда он был слишком молод и неопытен. — Неважно, — ответил он и закрыл глаза. Ага. Уже стадия уныния. Всё-таки давненько он не напивался, — ничего. — Эй. Эй, эй, эй! Эй, Кеншин! — Сано упёрся локтями о столик и взволнованно подался вперёд, причём так резко, что девицы попадали с него, как спелые фрукты с дерева. — Идея есть, слышь! Она ж, эт самое, женщина! Ты ж женщина! — воскликнул он, обращаясь к Кику. Та засмеялась. — Ну да, есть такое, господин Сано. Хотите, докажу? — кокетливо предложила она, соблазнительно проводя пальцами по вырезу в кимоно. — Может, попозже, куколка. Кеншин, Кеншин, её и спроси! — Спросить её... о чём? — не понял Кеншин. Ему вообще было не до того: он тосковал по весу меча на боку. Как и в большинстве злачных заведений, в «Цветке лотоса» требовалось, чтобы посетители оставляли оружие у входа. А без катаны… странно. Пусто. — О твоей зазнобе же! — А! — он поднял глаза, стараясь сфокусировать взгляд на Кику. — Что вы думаете? — О вашей жене? — она кокетливо склонила голову к плечу, обнажив длинную изящную шею. Красивую, надо заметить, — он старался быть объективным, — очень красивую шею. Определённо — опять же объективно — более совершенную, чем у госпожи Каору: бледнее и гораздо стройнее. Но эта шея — и это очень важно! — не шея госпожи Каору. Он не видел, как блестит на этой шее пот от удовольствия и напряжения во время тренировки с мечом, или как на неё небрежно ниспадает прядь иссиня-чёрных волос. Вот почему, хотя шея очень красивая, его она не интересует. Он осторожно объяснил всё это, и Кику рассмеялась. — Какая счастливица ваша жена! — сказала она с теплом в голосе. — Наверняка она благодарит небо за такого верного мужа. — Нет, — он мрачно посмотрел на свою полупустую чашку, но накрыл её ладонью, когда Кику собралась было подлить туда сакэ, — она не… не хотела за меня замуж. Я её даже не видел до свадьбы… — Что ж, такое и вправду непросто для юной девушки. Особенно первая брачная ночь… — деликатно заметила Кику. — Позволите дать совет? Да что уж. Хуже не будет, если просто послушать. — …да, пожал-ста, — смиренно попросил он. — Будьте нежным, — посоветовала она, и в глазах у неё отражалось веселье. — Юных девушек легко напугать. Если вы так… страстны… как мне показалось по вашим словам, бедная девочка, наверное, не знает, что и делать — с вами или с собой. Помогите ей: покажите, что брачного ложа не стоит бояться. Кеншин наклонил голову. Вроде бы дельный совет. Но что-то маячило в глубине замутнённого сознания, пытаясь привлечь его внимание. Какое-то подспудное ощущение, что рекомендация этой женщины, хотя и очень здравая, основана на неверной предпосылке. Ой. — У нас его нет, — широко улыбнулся он наконец, гордясь собой: понял, что не так. Кику заморгала, хотя и безупречно вежливо. Он понял, что нужно пояснить. — Брачного ложа. У нас нет его, не было, вот так вот. Я не хотел... не хотел причинять ей боль, понимаете? Так что... проблема, ну, проблема в том… нет, она мне очень, очень нравится, правда, — заключил он серьёзно, смутно осознавая нарастающее на лице Кику напряжение. — И я тоже хочу ей понравиться, но эт как бы... сложно, понимаете? — Понимаю, — ответила Кику. Она уже и не скрывала невероятно, болезненно искренних эмоций, — вы хотели подождать, пока она... — Кику запнулась, будто эти слова казались ей странными, — ...пока она не примет вас. Кеншин кивнул. — Не хочу напугать её, — снова принялся он объяснять, — или сделать ей больно. Никгда. Эт важно. Нетрезвый язык заплетался, но он очень старался говорить чётко и ясно. — Нельзя причинять вред людям. Нель… зя. Эт… плохо. Нельзя быть жестоким, вот чт я ск-жу. — А она знает, что вы думаете по этому поводу? — Кику встряхнулась и собралась, стараясь звучать как эксперт (которым она, в общем-то, и была), но что-то из сказанного им явно потрясло её. Он не совсем понимал, что же такого ляпнул, но это наверняка из-за выпивки. — Я, э-э-э… — а говорил ли он с ней об этом? Никак не вспомнить; воспоминания затуманены парами алкоголя. — ...хм. Не знаю. Но, как бы... даже если да, с чего ей верить мне? И что, если эт-го… если эт-го мало? Так что не могу, — заключил он, в целом довольный получившимся объяснением. — Я решил прост... смириться, да. — …вот как. Очень… благородно, — наверное, это просто игра воображения, недостаток освещения или влияние сакэ, но ему показалось, что собеседница тепло улыбается. — Не благородно, — возразил он глухо, — не благородно, если так должно… — Да трусишь ты, — вмешался Сано, ненадолго отвлекшись от изучения женского декольте. — Ничё тут сложного. Не хочешь, чтоб как в тот раз, вот и не решаешься. — И что? — огрызнулся Кеншин, чувствуя подступающую обиду. Сано не понимает; Сано не хочет понимать. В конце концов, его там не было. Он видел только последствия, год спустя, когда Кеншин уже худо-бедно научился нести свою ношу… — Если не хочу, так и не надо! — И то верно, — сказал Сано, приобнимая сидящую рядом за талию, — всегда можешь оставаться несчастным. — Вот спасибо! — ядовито ответил Кеншин, пытаясь собрать остатки собственного достоинства и гордо распрямиться. Вышло не очень: голова будто жила своей жизнью, отдельно от остального тела. Агась. Всё-таки напился. — Вот только.... — Сано отстранился от окружавших его женщин и посмотрел Кеншину прямо в глаза неожиданно трезвым взглядом, — думаешь, она бы этого хотела? А Кеншин, зная, кого имеет в виду Сано, и вспомнив серьёзные тёмные глаза и лёгкую полуулыбку, которая значила так много, а потом, в конце, так мало — осознал, что ответить ему нечего.***
Шёл дождь. Давно пора было; сезон задержался на целую неделю, и цветы всё никак не распускались. А сейчас небеса разверзлись, и вниз хлынули потоки воды, которые ветер относил в сторону, так что дождь бил наискось. Кеншин не сильно удивился, когда краска, которой Сано покрасил ему волосы, стала смываться и пачкать одежду. Вообще-то ему не следовало возвращаться домой в одиночестве. Но они с Сано покинули поместье, перебравшись через стену: как раз чтобы избежать внимания охраны. Записку, правда, оставили. Утром из-за этого наверняка возникнут проблемы. Впрочем, об этом можно побеспокоиться после. И без того поводов для волнения предостаточно. Начать хоть с того, что он ещё не протрезвел: хотя мало что трезвит лучше холодных потоков воды, столь милосердно посланных ему богами по дороге домой, ступать приходилось очень осторожно. В противном случае земля норовила взбрыкнуть и стукнуть его по лицу. Коварная она штука, эта земля. Атакует без предупреждения. Не то чтоб она могла его ударить, он всё-таки кое-что умеет и довольно быстр и ловок, но всё же. Лучше уж ступать осторожно, чтобы земля оставалась там, где ей положено быть. Другая проблема заключалась в том, что ему хватало трезвости ума понимать, что пытаться прямо сейчас говорить с госпожой Каору — очень дурная идея, но всё же он был достаточно пьян, чтобы не принимать это во внимание. Кроме того, он был практически уверен, что, если не заговорит с ней сейчас, то наутро уже не решится. Так что он точно с ней поговорит, если, конечно, не протрезвеет окончательно по дороге домой, а это… впрочем, он не собирался забивать голову возможными исходами этой глупой затеи, которую он собирался осуществить, несмотря на все здравые доводы против. Пусть Кеншин из будущего разбирается. А у Кеншина в настоящем и без того проблем хватает, земля вот эта, например. Коварная, коварная земля. Он добрался домой быстрее, чем это осознал, промокший до нитки и смаргивающий дождевую воду с потёкшей краской. Тайком перебраться обратно через стену оказалось не так уж трудно, хотя земля всё же ухитрилась достать его по приземлении. — Неплохой удар, — похвалил он, поднимаясь на ноги. — Есть потенциал. Молодчина. И он, шатаясь и оставляя мокрые и грязные следы, прошёл внутрь. Каору ещё не спала. Он смутно осознавал, что это хорошо. Если бы она уже спала, вряд ли эта затея закончилась добром. Он ведь твёрдо решил с ней заговорить, так ведь? Ага. Так, все в сборе, вперёд, храбрые воины, навстречу бездне! Кеншин захихикал. Да, отрицать не было смысла, именно захихикал. Хотя обычно в таких случаях он старался убедить себя, что это был всего лишь смешок. Надо же сохранять хоть какое-то достоинство! Металлический привкус крови на языке сообщил о прикушенной губе. Всё это могло закончиться плохо, причём множеством вариантов, о некоторых из которых он даже думать не мог… и так просто отступить, пойти проспаться и подумать об этом поутру, на трезвую голову. При ярком свете дня, а не в разбавленной сакэ темноте. Когда он трезво решит... ничего не делать. «Думаешь, она бы этого хотела?» Чёртов Сано и его неожиданные озарения. Да и сам он чёртов дурак, ведь, хотя до конца дней своих он собирается обвинять во всём сакэ, он прекрасно сознавал, что это именно его решение. Кеншин подобрался и постучал.***
Каору со вздохом распустила волосы, пропуская пряди между пальцев — вдруг какие-то украшения ещё остались? Выгнула затёкшую спину и взяла расчёску, глядя в зеркало своей матери — хотя вообще-то в своё зеркало, ведь мамы нет в живых и зеркало перешло к Каору. Но она привыкла, что это зеркало мамино. Расчёска легонько потянула волосы. Сотня взмахов расчёски перед сном, так учила мама. Ради красоты и терпения. «Из которых первого у тебя в избытке, — со смехом приговаривала мама, — а второго чересчур мало». Сейчас терпение ей понадобится. Дождь начался сразу после окончания представления, они с госпожой Камэ едва успели забраться в паланкин. Госпожа Камэ взвигнула от неожиданности при первом ударе грома, а затем захихикала над собственным ребячеством — и от радости, что они успели укрыться от дождя. Всю дорогу она так же радостно щебетала, но недалеко от дома вдруг сделалась очень серьёзной и посоветовала Каору передумать насчёт общения с госпожой Такани. — Вы в Эдо недавно, так что многого не знаете, — сказала она осторожно, как и следует говорить о таких вещах, если ты настоящая дама. — Но она в разводе… был некий скандал… в общем, она не того класса, если вы понимаете... — Благодарю, — вежливо ответила Каору, выставляя улыбку словно щит, — я очень благодарна за ваше руководство. Господина Химуру она по возвращении не застала: он отправился выпить с каким-то старым другом, который внезапно нагрянул в гости. Невероятно человеческий повод, и что об этом думать, непонятно. Остальные, впрочем, тоже не имели понятия, если верить Широджо. — По крайней мере вели они себя, будто и правда давние друзья, — рассказал он, пожимая плечами. И усмехнулся, не без горечи. — Честно говоря, после того нападения никто особо не переживает на тот счёт, что он удрал без охраны, притворяясь обыкновенным самураем. Большинство его телохранителей даже рады, что он не ожидает всерьёз, что они будут его защищать. Хотя, конечно, никто в таком не сознается. После нападения бандитов с Широджо говорить было проще, чем с Таэ. Таэ не одобрила выбор Каору, и это ещё полбеды, но она прекрасно понимала причины, по которым Каору сделала этот выбор. И эти причины тоже не одобряла. — Вы дали ему шанс, — просто постановила она, когда Каору попыталась прояснить ситуацию и наладить отношения. — Вы хотели верить в то, что легенды лгут. Я тоже хотела, какое-то время. Но потом… я увидела, что он творит, так же ясно, как вы. Она избегала поднимать на Каору глаза, что означало, что она по-настоящему злится. — Нет никакой доблести в том, чтобы выпустить такое на поле боя. Против этого ни у кого нет надежды выстоять. Что за человек может владеть столь беспощадным клинком? И что с того, что он добр к вам? И демон может выказывать доброту к своей избраннице — разве оттого он перестаёт быть демоном? Так что с той поры вот так. Таэ молчала, но дала понять, что своего мнения не изменит. А вот Широджо, кажется, всё равно. Как всегда, впрочем. Ещё ребёнком она привыкла к его присутствию: он был одной из тех извечных теней в чёрном и синем, что ходили к отцу и уходили от него с поручениями, о которых она в силу возраста ничего не знала. Открытый, дружелюбный, он всегда находил время на то, чтобы поиграть со скучающим ребёнком. Мисао как-то сообщила ей по секрету, что Широджо один из самых успешных убийц клана. Когда Каору ответила, что по нему никогда не скажешь, Мисао широко улыбнулась. «В этом-то, — весело пояснила она, — всё и дело!» Так что теперь Каору в основном советовалась с Широджо. Таэ при всех этих совещаниях присутствовала, конечно, но редко что-то говорила. Пятьдесят взмахов расчёской. В сезон дождей волосы у Каору всегда начинали виться, как у мамы. Утром она нашла среди принадлежностей для купания специальное масло от Таэ. Не то чтобы извинение, но близко к тому. Подтверждение: Таэ всё ещё не всё равно, хотя она и уверена, что Каору совершила ошибку. Но всё же она верит в неё. На глаза навернулись слёзы, пришлось поморгать. Не то чтобы Каору не умела вести все эти политические игры. Просто… до сего дня это всё было так далеко от неё. Одно дело знать последствия своих решений, а другое дело понимать их: понимать, что дружбу необходимо оберегать, а новых знакомых — тщательно оценивать, чтобы выяснить их мотивы. При жизни отца, впрочем, жизнь её была бы не слишком иной, вот только... Вот только замуж бы она вышла по собственному выбору, а рядом был бы отец, который мог помочь. Ей не пришлось бы учиться всему самостоятельно и начинать эту игру с такой неудачной расстановки: дочь проигравшей семьи, пленённая невеста, проданная за пригоршню риса. Так что этот бутылёк масла важен, как и то, что Таэ хотела выразить, подложив его. «Вы не одна». Таэ с ней, даже если не согласна, её преданность не имеет границ. Широджо, может, не слишком подкован в политике, но прекрасно обучен, и у него есть связи. Она не одна. Это стоит помнить: есть те, кто её поддерживает, и те, кто от неё зависит. Так что — в душе эхом прозвучали слова отца, — она победит. Она не имеет права проиграть. Это не улучшало саму ситуацию, но ей становилось чуть легче. Сотня взмахов. Девушка убрала пряди волос от лица и начала быстро заплетать их в косу, перекинув концы через плечо. Вздрогнула: ночь выдалась прохладной, в лёгкой летней одежде зябко. В дверь постучали. — Достопочтенная жена? — негромко позвал господин Химура. Каору замерла, неотрывно глядя на своё отражение в зеркале. Сердце колотилось о рёбра. Руки продолжали заученные движения: косу она закончила, уже отвечая. Дождь непрерывно стучал по крыше на разные лады. — Да, достопочтенный муж? — ...вы не откроете? Голос звучал странно: тихо — но он всегда говорит тихо — и с какой-то натугой, будто ему приходится прилагать усилия, чтобы говорить внятно. Она сжала ткань на груди в кулак. Вдох-выдох, быстро-быстро. Существовала лишь одна причина, по которой он мог явиться к ней так поздно ночью. Наверняка он решил… теперь-то всё и случится… она не готова. Но выбора у неё нет. Отказать ему нельзя. Нельзя остановить его и не дать взять то, что принадлежит ему по праву... — Разумеется, достопочтенный муж, — ответила она, и голос дрогнул совсем незаметно. Воздух казался плотным, тяжёлым, встать на ноги — всё равно что взобраться на гору. Порыв ветра бросил на стену капли дождя, будто осколки стекла. Пророкотал гром, — сейчас. Она затянула пояс потуже. Это тщетно. Но что ещё ей оставалось сделать? Медленно она пересекла комнату и открыла дверь, чтобы впустить своего мужа. Господин Химура стоял в коридоре, насквозь промокший, но всё же вода не смыла аромат сакэ и дешёвых духов. Значит, он и правда посещал какие-то злачные места. В коридоре светильников не было, так что она не могла толком его рассмотреть. Но вот он шагнул на свет, и она заставила себя встретить его взгляд, взгляд, в котором, она знала, будет светиться тот самый голод... — …что стряслось с вашими волосами? — выпалила она, не удержавшись. Смотрелось ужасно: мокрые, испачканные в чём-то чёрном, когда-то рыжие пряди теперь выглядели грязно-серыми. При свете молнии она заметила, как смущённо-виновато округлились его глаза, будто у ребёнка, которого уличили в воровстве сладостей. — Оро? — он ухватился за одну из прядей и попытался поднести к лицу, уморительно скосив глаза, чтобы рассмотреть получше. — А! Эм… Сано покрасил, да, вот так вот. И не очень умело, осмелюсь доложить, да... не очень умело. Он выражался ещё страннее и путаннее, чем обычно. И алкоголем от него буквально разило. — Эт его план был, — продолжил господин Химура, и его речь стала ещё менее внятной. — И сработ… ло, но эт нечестно, мои волосы не заслужили, я так считаю! Оставив попытки рассмотреть пряди вокруг лица, он перекинул через плечо убранные в хвост волосы, чтобы хоть так увидеть, насколько всё плохо. Краска осталась на пальцах. — Хорошие волосики. Грели голову, — бормотал он печально, глядя на испачканные руки. — Не заслужили... Нелепейшая сцена: она видела, как этот мужчина убил с десяток человек за долю секунды, знала, что он неописуемо опасен, и вот он стоит в полумраке у её двери и переживает, что ему плохо покрасили волосы... Каору фыркнула. Уголки губ против её воли дрогнули, хотя она старалась сдержаться и даже инстинктивно прикрыла рот ладонью. Но, несмотря на все усилия, плечи её затряслись, а сдерживаемое и всё нарастающее веселье вырвалось беспомощным смешком. — Оро? — повторил он, растерянно моргая. Она прикусила губу, сдерживая очередной приступ смеха. И вдруг он коснулся её виска самыми кончиками пальцев: лёгкое прикосновение ожгло ударом молнии, языком костра. Она вскинула голову, потрясённая и притихшая, — он никогда раньше её не касался, — и увидела его улыбку. С радостью и удовольствием на лице он пропустил между пальцев одну выбившуюся из косы прядь. Такие тёплые пальцы. — ...рассмешил, — чуть ли не промурлыкал он. И отнял руку. А она смотрела, похолодев от воспоминания, кем они приходятся друг другу. И чего он, вероятно, хотел. Господин Химура прочистил горло. — Пришёл сказать чтой-то, — объявил он, переминаясь с ноги на ногу, — и эт… важное. — ...да, достопочтенный муж? — Каору отвела руки от лица и опустила вдоль тела, крепко стиснув ткань одежды в кулаках. Захотелось скрестить руки на груди, защищая себя, но она удержалась. Всё равно не поможет, а выказывать страх — нет, только не это. Не перед ним. Никогда. Он отвёл взгляд, смущенно потирая шею. Лицо покраснело не только от выпитого, но и от чего-то ещё. — Я… — начал он, и она даже вздрогнула: он говорил просто, без обычных своих «покорный слуга», — нехочуникгда сделать вам больно или напугать. Он выпалил это так быстро, что она не сразу поняла. И покраснел ещё сильнее. — Так что… если я… когда-нить… что-т сделаю… напугаю или обижу, или что-то… Вы скажите. Чтоб я исправил. Прошу. Каору смотрела на него, неуверенная, правильно ли расслышала. В глазах у него отражалось что-то отчаянное, острое, — как и всегда, когда он смотрел на неё, — но сейчас это было что-то сильнее, глубже, чем уже знакомая ей жажда. Чуть ли не страх. Будто у него есть причины бояться её, которой не хватило отваги убить его, когда выдалась превосходная возможность. Хотя того требовала честь рода, уважение к предкам: отомстить за отца, за поражение семьи. — Прошу, — повторил он, качнувшись к ней. Девушка заставила себя застыть на месте и не отпрянуть. Он оказался очень близко и замер так, его дыхание согревало кожу. Она сглотнула, страх всё-таки расцвёл в душе, и подобралась, готовясь к тому, что предстоит: к пламени, что поглотит её целиком, оставив лишь тлеющие угли. Момент длился, полный напряжённого ожидания того, что может случиться, и всё её тело — от кончиков пальцев рук до ступней — покалывало мурашками предвкушения. А потом он отступил, прикрыв глаза, будто от боли. — Вот и всё, — сказал он, потирая плечо и отворачиваясь. Раненное плечо, как машинально отметила она, ещё не оправившись от потрясения. Эти пятна на одежде от краски или это кровь от потревоженной раны? — Достопочтенный муж, — почему-то вдруг позвала она. Он обернулся. — Ваше плечо, — продолжила она, уступая чему-то новому в душе, — вам следует показать его врачу ещё раз. На всякий случай. Горло сводило от чего-то, чему она не могла подобрать названия: то же она чувствовала после той разминки рядом с ним, когда он предложил найти для неё новый меч. От осознания того, каков этот мир, желания, чтобы всё могло быть иначе, ведь это «иначе» может причинить боль, но так гораздо проще... «У меня нет причин убивать его, — внезапно подумала она. — И никогда не было». За исключением оскорблённого достоинства, и этот повод казался веским, достаточным, но не сейчас, когда он стоял напротив и смотрел на неё так, будто она новая, чистая и драгоценная. — А, — он отозвался странно, с ноткой грустного разочарования, — вы правы. Зав-тра тогда. Ага. Ну... Он улыбнулся. — Добрночи, достопочтенная жена, — глаза его светились даже в полумраке, странные, блестящие, и ей не было страшно. Ей не было страшно. — Доброй ночи, достопочтенный муж, — мягко ответила она. Он ушёл. А она вернулась в комнату и легла, но заснуть не смогла.