***
Она закончила завтрак, и тут появилась Цубамэ с сообщением, что господин Урамура желает видеть господина Химуру. — Я известила его, что господина нельзя беспокоить, как вы приказывали, — Цубамэ — младшая горничная, ещё совсем неопытная, а по характеру робкая и стеснительная. Вот и сейчас она нервно заламывала руки, объясняя, как всё было, — ...но он настаивал, что дело срочное, так что я решила обратиться к вам... — И совершенно верно поступила, — ободряюще улыбнулась ей Каору. — Я сейчас приму его. — Хорошо, госпожа, — Цубамэ опустила голову и начала собирать посуду, а Каору поднялась, радуясь, что выбрала сегодня более формальный наряд. Она знала господина Урамуру с детства, но в последнее время редко его видела. Он выразил свои соболезнования в связи со смертью отца да поздравил её в день свадьбы, вот и всё. Впрочем, в том нет его вины. Перемены требуют времени и терпения, да и при жизни отца Каору и Урамура не то чтобы часто общались. Старший вассал последовал за отцом на смерть, так что господин Урамура — его правая рука — был выдвинут в качестве кандидата на освободившуюся позицию. Господин Химура легко согласился с этим, и раньше она подозревала, что за этим стоит какая-то продуманная стратегия, что это некая проверка лояльности недавно присоединённой провинции. Теперь же она была почти уверена в том, что он просто не хотел оставлять здесь свой след, не хотел ни на что влиять, даже на выбор слуг и управляющих. Господин Урамура стоял у входа в дом. Ему явно было очень неловко. Он даже не снял обувь. Волосы его промокли от дождя, мокрый зонт он прислонил к стене рядом. Он деревянно поклонился ей. — Госпожа! — чуть ли не пролаял он. — Утро доброе, господин Урамура. — Ваш недостойный слуга глубоко сожалеет, что ему пришлось побеспокоить вас, благородная госпожа. Но ваш достопочтенный муж попросил предоставить документы... — Что ж, давайте, — сказала она, протягивая руку, — я передам ему. Господин Урамура издал сдавленное восклицание, и Каору с трудом подавила раздражённый вздох. — Он не будет возражать, — вышло резче, чем ей хотелось. — К тому же господин Мураки регулярно передавал бумаги отцу через меня или мать, так что вы знаете, что мне можно их доверить. Он даже покраснел. — Ваш недостойный слуга вовсе не имел в виду... Она отмахнулась от его оправданий. — Ничего. Просто сейчас господину Химуре нужен отдых. Плечо у него совсем в плохом состоянии. Так что если вы отдадите мне эти документы, я передам их в целости и сохранности, договорились? Господин Урамура поколебался ещё немного, но затем протянул ей связку бумаг, обёрнутых в пропитанную маслом кожу для защиты от дождя и опечатанных его личной печатью. Она заткнула их под мышку. — Плечо, госпожа? — Да, — ответила она. — Ничего совсем уж серьёзного, но нужно, чтобы рану осмотрели сегодня. Я послала за лекарем. — Ясно, — господин Урамура, как и его предшественник, человек закрытый, замкнутый. Пожалуй, тот лёгкий румянец, который окрасил его щёки, когда она почти открыто обвинила его в недоверии к ней — самое яркое выражение его эмоций за всё время. Но этот румянец ещё усилился, пока он произносил следующие слова: — Прошу, передайте ему, что я от души молюсь о его скорейшем выздоровлении. Как и все остальные. — Правда? — вопрос, как и большинство озвученных ею в эти дни вопросов, прозвучал с вызовом, и не совсем так, как она хотела его задать. Помедлив, господин Урамура кивнул. — Да, — просто подтвердил он, — я в этом уверен. Хорошего вам дня, госпожа. Он поклонился и ушёл. Каору тихо вздохнула-выдохнула и направилась в кабинет мужа. Кабинет примыкал к его спальне, и сердце забилось быстрее, когда она, стараясь не издать ни звука, отодвигала дверь в сторону: отчасти чтобы не беспокоить его, а отчасти из-за того, что ей казалось, что она нарушает границы. В конце концов, он ей чужой: и это его комната, не её. Разумнее всего было бы оставить бумаги у себя и передать их господину Химуре, когда тот проснётся, но… «Но мне любопытно», — наконец призналась она самой себе. Она сделала выбор: сохранить ему жизнь, доверившись своему чутью, — по словам госпожи Такани, — и теперь ей хотелось узнать больше о человеке, с которым она оказалась связана. О мужчине, которого она выбрала. В настоящий момент, по крайней мере. Его кабинет оказался таким же опрятным и скромным, как и всё остальное. У стены стоял небольшой письменный стол, заваленный бумагами — некоторые из них уже даже перекочевали на пол рядом. Каждая стопка аккуратно придавлена камнем. Там же на столе был набор письменных принадлежностей, — не второй, изысканный, который она как-то видела и который, казалось, имел для мужа какое-то особое значение, а простой набор сугубо рабочих инструментов, ухоженных, но явно использующихся регулярно. За столом ширма, под ней — небольшая ниша с рисунком тушью и веткой сезонных цветов в вазе. Кроме этого, в комнате ничего не было — ни книг, ни хлама, ни безделушек или сувениров. В кабинете отца царил хаос, беспорядочная мешанина идей, набросков, незавершённых экспериментов — настоящая сокровищница для любознательного ребенка. В этом жизнерадостном, приветливом клубке беспорядка вечно что-то да творилось, обычно такое, от чего мама и Таэ качали головами и укоризненно вздыхали. А в кабинете господина Химуры, напротив, было практически пусто. И даже как-то печально, как в комнате в доме, пережившем трагедию: когда-то здесь царила жизнь, а теперь вот жизни нет. Лишь заброшенность и пустота. Она покачала головой и подошла к столу, намереваясь просто положить переданный Урамурой свёрток и уйти. Но самая верхняя бумага в стопке привлекла её внимание. Она могла бы, конечно, проигнорировать её и отвернуться, но не сделала этого. Вместо этого она опустилась перед низким столом на колени, взяла бумагу в руки и начала читать. Это оказалось ходатайство от господина Фудзиты по поводу проклятущего рисового поля, из-за которого семьи Фудзиты и Кобаяши ссорятся ещё со времен дедушки Каору. Значит, где-то в этой кипе наверняка ещё одно прошение, уже от господина Кобаяши. Господин Химура ещё не нашел его, судя по озадаченной пометке, которую он сделал на полях. Наверное, это всё же пометка, а не просто рисунок-почеркушка, хотя разобрать его каракули очень сложно. Вот уж правда, как курица лапой... Но, видимо, никто ему не рассказал об этой давней распре, так что он пребывает в недоумении, почему господин Фудзита фактически угрожает восстанием из-за рисового поля. Каору легонько улыбнулась и отложила письмо в сторону, копаясь в кипе бумаг в поисках такого же пылкого послания от господина Кобаяши. Она просто найдёт его, положит поверх этого, от господина Фудзиты, и вернётся к себе. Это поможет господину Химуре понять, что ситуация не так безотлагательна, как представляют эти двое. Бумаги оказались в полнейшем беспорядке. Он, казалось, не понимал, для чего это всё: пытался разложить их по тематике, но не учитывал, что действительно важно, а что простая рутина. А ещё... духи предков, он же перепутал порядок двух листов годовой финансовой отчётности! Ничего удивительного, что пометки на полях выдавали его замешательство. Каору мимоходом переставила листы как положено и продолжила разбирать документы. Привычное занятие успокаивало. Она помогала в этом отцу, как помогала матери в ведении домашнего хозяйства. Одно очень похоже на другое, только масштаб разный. Не самая интересная работа, но необходимая и важная. Она зарылась в бумаги, а время быстро, в охотку, бежало вперёд. Тихий стук в дверь кабинета заставил Каору очнуться и прерваться. Она подняла голову, моргая, и машинально выровняла новую стопку. — Да? — Госпожа? — судя по голосу, это снова Цубамэ. — Тут новый посетитель, но господин Химура всё ещё не проснулся, так что... — И кто это? — Эм... — голос служанки, и без того тихий, стал едва различим, — господин Саноске, госпожа, друг... друг господина Химуры... — Ясно, — Каору аккуратно положила бумаги на место и подошла к двери. — Ладно, я пойду узнаю, что ему нужно. Господин Саноске оказался высоким, широкоплечим, но поджарым мужчиной с непослушной копной тёмных волос, одетым как странствующий мастер боевых искусств. Он усмехнулся, увидев её, и сбросил с ног сандалии — с не то чтобы почтительным поклоном. Лицо его было мокрым от дождя, и он утёрся и небрежно стряхнул крупные капли с ладони прямо на стену. — Приветик, Малышка. — Доброе утро, господин, — осторожно сказала она, не зная пока, как с ним быть. — Прошу извинить, но господин Химура сейчас не может принять вас. — Это мне уже та крошка сообщила, — сказал он, указывая большим пальцем на Цубамэ. Младшая горничная пискнула и опустила голову, торопясь по какому-то поручению, скорее всего выдуманному ею самой только что. — Но у меня довольно важное дело, так что... — Что за дело? Он нависал над ней, даже откинувшись на пятках. Помедлив, он с ленцой заткнул большие пальцы рук за пояс. — А зачем тебе знать? В его голосе звучал вызов. Каору проглотила резкую отповедь. — Господин Химура был тяжело ранен десять дней назад, — сказала она, сохраняя спокойствие. — Рана в плохом состоянии, за ней нужно следить. Он отдыхает и не должен переутомляться и кого-то принимать, если только вопрос не срочный. — А что срочно, что нет — решаешь теперь ты? — наполовину вопрос, наполовину утверждение. И взгляд у него стал настороженный, острый, будто он посмотрел вниз и заметил, что чуть не наступил на змею. Каору начала было отвечать, но осеклась. Она не собиралась брать на себя такую большую ответственность — и все же вот она здесь и берёт на себя ответственность. Помогая ему выполнять его обязанности, следя, чтобы его не беспокоили, когда он нуждается в отдыхе — того и гляди, начнёт волноваться, хорошо ли он ест, как мама переживала об отце... «Нужно побольше доверять своему чутью», — голос госпожи Такани эхом отозвался в памяти, мягкий и задумчивый. Каору чувствовала на себе взгляд мужа в купальне, когда меняла ему повязки и промывала раны, и во взгляде этом был голод, да, но было и что-то ещё. Что-то крохотное, робкое, застенчивое — и, если быть честной с собой, это всегда ощущалось, даже в первую брачную ночь, когда он поклонился ей и попросил проявить терпение. — Да, — она уверенно вскинула наконец подбородок, — да. Я вообще-то его жена, знаете ли. Гость удивлённо поднял бровь и одобрительно ухмыльнулся. — Похоже на то, — протянул он задумчиво. — Выходит, тогда я должен рассказать тебе, что происходит, агась? Пригласишь меня войти? Она жестом указала на внутренние комнаты. — Прошу, господин Саноске. Проходите. — Просто Сано, Малышка, — весело отозвался он, следуя за ней, — у меня аллергия на все эти титулы.***
Каору знала, что сёгун поручил господину Химуре какое-то важное расследование. Это муж рассказал ей во время одной из их изысканно вежливых застольных бесед. Но в подробности он не вдавался, так что сейчас Сано охотно посвятил её в них. — ...вот такие дела, Малышка, — закончил он рассказ, вытряхивая спитые чайные листья из пиалы. — Не то чтобы это вся история, но это всё, что мне известно, и уже этого хватает, чтобы стать очень подозрительным. — Всё это и правда звучит странно, — уклончиво признала Каору, хотя за ширмой спокойствия бешено стучало сердце. Вывод очевиден: с учётом обстоятельств этих смертей, только её мужу хватило бы скорости и мастерства, чтобы убить господина Нариту и господина Йоиду. Вот только смысла в этом не было. Мало того, что это совсем не подходило к его характеру, насколько она успела его узнать, так ещё и зачем именно так наносить удар по своему господину? Переворот можно устроить куда проще и эффективнее. А если он не сможет найти настоящего убийцу или хотя бы козла отпущения достаточно быстро, и его осудят... жена и вся семья преступника по закону сёгуна Токугавы разделяют судьбу осуждённого. В лучшем случае это будет изгнание. — Вы, кажется, говорили, что тоже пытаетесь в этом разобраться? — продолжила она невинно. Сано кивнул. — Угу. Те наёмники не шибко много знали, но я некоторых узнал. Наведался в пару притонов, поспрашивал там. Всплыло несколько зацепок по поводу того, кто их нанял, но... Взгляд его вдруг потемнел, выражая настороженность. Он помедлил, снова испытующе глядя на неё... — Но? — переспросила она, надеясь, что он продолжит, и стараясь не отвечать на очередной невысказанный вызов. Интересно, откуда у них такая преданность господину Химуре — и почему, несмотря на это, его так боятся? —...но новости оказались весьма тревожными, — обронил он наконец. — И лучше бы Кеншину услышать их поскорее. Она даже не сразу поняла, о ком это сказано. Он всегда был «господин Химура» или «мой супруг», а иногда, мысленно, — «демон сёгуна», — но никогда она не называла его Кеншином, и почти забыла даже, что у него вообще есть имя. Так странно звучит... и мягко, и сурово одновременно, и ей захотелось узнать, какими иероглифами оно пишется. Вариантов много: «преданность», «скромность», «истина», «меч», «сердце»... — А мне вы говорить не хотите, — спокойно заключила она, рассматривая чайник, чтобы не смотреть на гостя. Не то чтобы она его осуждала. В конце концов, она же захваченная невеста, военный трофей, вынужденная жена со стороны побеждённых. Если он подозревает, что у неё нет особой преданности по отношению к мужу и она согласилась на брак не по доброй воле... что ж, он не ошибается. — Понимаю. Но ему действительно нужен отдых. — А то я не в курсе, — Каору удивлённо подняла голову. Сано пожал плечами и печально усмехнулся: — Эй, я ж его видел вчера. Парень себя не жалеет. Он совсем плох? — Ну, он не умирает, — она запнулась и закашлялась. — Так он... с ним такое часто, значит? — В смысле, часто ли он урабатывается до полусмерти? Да постоянно, — он раздражённо фыркнул, отворачиваясь в сторону двора. Сегодня дождь утихомирился, и вместо оглушающего ливня с неба капала лишь лёгкая морось. — Не умеет он отпускать, вовремя останавливаться, в этом его проблема, — он продолжил тихо, не громче этих капель дождя снаружи. — Всё ещё винит себя, а прошло уже десять чёртовых лет... — Прошу прощения? — несмотря на то, что он сделал вид, будто задумался, говорил он очень взвешенно и осторожно, будто нарочно подбирая слова, чтобы добиться нужного эффекта. — Ты же знаешь о его первой жене, да? — покосился он на девушку. — Мне известно, что она мертва, — невозмутимо оповестила Каору, наливая себе ещё чая. — Но слухи же до тебя доходили? — Не уверена, что подобное обсуждение подходит для первой встречи, — деликатно остановила его она, сдерживая себя. Да что он вытворяет? Думает её запугать, пригрозить ей? Это что, какая-то проверка? — Не знаю уж, Малышка, — преувеличенно небрежно отозвался он, потянувшись. — Ты же замужем за самим демоном сёгуна. Разве тебе не любопытно? А, так это в самом деле проверка. Она сдержанно, холодно улыбнулась. — Если бы достопочтенный супруг захотел, он бы наверняка поведал мне всё сам, — елейно ответила она. Сано вдруг подался вперёд, едва ли не ближе, чем допускали приличия. — Ты в самом деле так думаешь? — очень тихо спросил он. Больше никакой наигранности, мрачный взгляд... В других обстоятельствах она бы всерьёз решила, что он пытается ей угрожать. — Или просто поджилки трясутся? Боишься правду узнать? «Доверять чутью». — Зависит от того, — она нервно пожевала нижнюю губу, — правдивы ли слухи? Сано потёр подбородок и протяжно выдохнул, размышляя. — Он бы сказал, что да, — ответил наконец он. — Угу. Сказал бы, что убил её. — А вы?.. — она не задерживала дыхание, но казалось, что задержала, да не только она, а целый мир вместе с ней. — ...я бы сказал иначе, — признался он, уверенно кивнув. — Что ж. В таком случае, — она пригубила чай, ощущая, как медленно, тяжело бьётся пульс в горле, — эту историю, видимо, он действительно должен рассказать мне сам. Удивительно, но она и правда так думает. Сано долго смотрел на неё молча, потом фыркнул и запустил пятерню в и без того лохматые волосы. — Лады. Ты уж скажи только, когда он созреет. Наверняка мне придётся рассказывать тебе подробности... Короче, на счёт того, что я узнал. Передашь, что у меня для него новости, когда он очухается? — Хорошо, — кивнула Каору, — хотя я не знаю, когда это случится. — Раньше, чем ты думаешь, — сказал Сано с выстраданным вздохом. — Он ненавидит отлёживаться, говорит, что чувствует себя при этом бесполезным. Он поднялся на ноги и отряхнул штаны. — Я тогда пойду. — Почему бы вам не подождать, если вы думаете, что он скоро встанет? Он одарил её саркастическим взглядом, направляясь к выходу. — И пугать служанок? Не, Малышка. Тут слишком дорого-богато для таких как я. Такая близость к сёгуну меня нервирует. Пошлите за мной в «Цветок лотоса», Кеншин знает где это. И... Он снова замешкался, уже держась за край сёдзи. — ...ты уж береги его, лады? — проговорил он после паузы. — Знаю, у тебя не то чтобы много причин хорошо к нему относиться, но ты уже наверняка знаешь, что он славный малый. У тебя с ним всё счастливо сложится, если ты ему позволишь. — Знаю, — тихо признала она. Что сейчас можно прочесть на её лице? Она и сама не понимала своих чувств. Господин Химура добр, ласков и ужасно опасен: демон и хороший человек одновременно. Это кажется невозможным, но это правда. Сано ещё немного помедлил, глядя на неё, молча кивнул и вышел.***
Она вернулась к работе с бумагами после ухода Саноске, не желая оставлять её незаконченной, несмотря на то, что взялась за это без разрешения со стороны мужчины. Но его ведь не беспокоило, что она тренируется с мечом... хотя это другое, разумеется. Жена самурая всё-таки должна уметь защитить себя. Конечно, традиционно ей следовало бы обучаться владению кинжалом или нагинатой, ведь меч оружие мужское, но всё же бывали и женщины с мечом в руках. Татибана Гинтиё владела всеми видами оружия, и мечом сражалась не хуже мужчин, а её считают героиней. Вести дела женщине тоже не то чтобы возбранялось. Каору и без того управляла поместьем, к тому же всегда можно оправдаться тем, что она просто временно исполняла его обязанности, чтобы до выздоровления господина и мужа всё не пришло в упадок. Для того ведь и нужна жена, верно? Стоять за спиной мужа, поддерживать его, удовлетворять все его желания, чтобы ему оставалось заботиться лишь о том, как лучше служить своему сюзерену. «Ну отлично, — подумала она, хмуро глядя на очередное прошение и понимая, что не может сосредоточиться и вчитаться в смысл. — Теперь я уже и думаю как послушная жена». Просто ни одна из этих причин не была настоящей. Настоящая причина в том, что это принадлежит ей по праву рождения, это то, для чего её растили, чему она обучалась: управлять своим уделом наравне с мужем, плечом к плечу с ним, рука об руку. С мужем, которого она выберет, с тем, кто будет любить её по-настоящему. Именно это обещал отец. Он воспитывал её, как воспитывал бы сына-первенца, зная, что однажды ей предстоит занять его место, и тогда было не важно, придётся ли ей управлять из-за спины, из тени авторитета мужа, потому что ей бы не пришлось выходить замуж по политическим соображениям или ради выгоды. Отец поклялся в том матери, и Каору знала эту историю наизусть. Он обещал, что дочь выйдет замуж по любви, по собственному выбору, за того, кто не будет пытаться ей помыкать. А вон как всё обернулось. Но кому-то нужно заботиться о людях. По заметкам господина Химуры видно, что он старается, но так же ясно видно, что он в этом совсем не разбирается. И дело не в том, что она не до конца убедилась в доброте господина Химуры, но это её люди, она не может просто отойти в сторону. Не после того, что уже совершила — не после того нападения и приказов, которые ей пришлось отдать. Да и, сказать по правде, ей даже хотелось, чтобы господин Химура застал её здесь. Ей хотелось узнать, что он предпримет. Он не поднимет на неё руку, — в этом она не сомневалась, — но она отлично знала, что ранить и причинить вред можно по-разному. Так что она сидела за его столом и разбирала бумаги, с тревогой ожидая негромких звуков со стороны спальни, которые сообщили бы ей, что он проснулся. Ждать пришлось недолго. В горле разом пересохло, сердце ускорило бег, горячая кровь ощутимо быстрее побежала по венам. Она машинально продолжила работу, решив притвориться, что ничего не слышала — чтобы он застал её с поличным. Дверь, разделявшая его кабинет и спальню, отъехала в сторону. — ...достопочтенная жена? Голос с хрипотцой — от усталости и изумления. Она перевела дыхание и подняла голову, чтобы встретиться с ним взглядом. Глаза ещё полусонные, мутные спросонья, светлее обычного. Лента, собиравшая волосы в хвост, съехала, некоторые пряди выбились из высокого хвоста и обрамляли теперь лицо иначе, заметно смягчая его. Он прикрыл рот ладонью, скрывая зевок, ворот ги разошёлся, и в просвете мелькнула обнажённая грудь. Он смутился и поспешно затянул пояс потуже. Ей показалось, что он даже немного покраснел, но, может, это тоже просто после долгого сна. — Что-то случилось? — спросил он, подавив ещё один зевок. — Нет, достопочтенный муж, — отозвалась она, возвращаясь к работе. В горле стучал пульс. — Я просто подумала... Приходил Господин Урамура, принёс бумаги для вас... Она указала на свёрток, который удобным предлогом и оправданием лежал на краю столика. — И когда я хотела оставить их здесь, я заметила, что прочие бумаги несколько... не в порядке, так что решила... — А, — лицо его просветлело, взгляд стал осознанным, — показания стражи. — Показания стражи?.. — она быстро догадалась, о чём речь. — Из поместья господина Йоиды? — Да, я нижайше попросил господина Урамуру снять с них копии как можно скорее, — он подошёл к столику и опустился по другую сторону от Каору, взял свёрток и открыл его, даже не проверив печать. И только потом вскинул голову, запоздало удивившись. — Но откуда вы знаете про господина Йоиду? — А, — она смущенно покраснела, — ну... Господин Саноске тоже заходил и просил передать, что у него есть сведения, которые вам нужно узнать как можно скорее, когда вы проснётесь. Он в некотором роде... сообщил мне, что происходит. Господин Химура кивнул. — Вот как. Что ж, совсем скоро случившееся в любом случае станет достоянием общественности, осмелюсь предположить. Значит, вы познакомились с Сано? — Да. Он... — она запнулась, не зная, что можно сказать, не перейдя черту. Дождь легонько выстукивал по крыше мелодию и стекал по водостокам, где мелодия сбивалась, становилась неровной и неритмичной, — интересный человек. — Он вам понравился? — муж разглядывал её из-под упавшей на лоб чёлки как-то неуверенно, едва ли не смущённо, и её поразило осознание, что ему не всё равно. Ему действительно важно, какого она мнения о его друзьях. — Я даже не знаю, — она не покривила душой. — Мы говорили не так уж долго, и в основном про это расследование. — Но вроде бы он человек хороший, — быстро добавила она. — Сквернословит, правда, да и вообще за языком не следит, но это ведь не преступление. Он засмеялся: коротко, плечи едва дрогнули, но она ни разу до этого не видела, как он смеётся, — не думала, что он на это вообще способен, — и улыбка на его лице была ясной, настоящей и невероятно тёплой. «Так они и правда друзья», — осознала она, и только сейчас поняла, что до этого сомневалась. — С этим не поспоришь. Но я не мог бы пожелать себе более верного друга, должен признаться. — Я рада, — она закончила разбирать очередную стопку и собралась уже встать, не желая дальше испытывать удачу. — Тогда я вас оставлю и не буду мешать работе. Достопочтенный муж. — Подождите, прошу, — Каору замерла и искоса глянула на него. Он смотрел не на неё, а на по-новому разложенные бумаги, и улыбался потрясённо и растерянно. — Если вас не затруднит, может, вы могли бы... я не желаю утруждать вас, но... — Да, достопочтенный муж? — с трудом выговорила она пересохшим ртом, не зная, чего больше боится: что он попросит спокойно, вежливо — как всегда вежливо, он никогда бы не причинил ей вред, она уже знала это — никогда больше не лезть в его дела (и он был бы в своём праве!)... или что не попросит. Потому что какая-то часть её существа, небольшая, но гораздо более уверенная, чем все остальные, подумала, что, возможно, он примет её, что он рад ей. И это пугало до глубины души: что он может пожелать, чтобы она была рядом с ним. Как равная. Как пожелал бы её избранник и супруг. Господин Химура откашлялся, краска бросилась ему в лицо. — Ох... Вы упомянули, что бумаги не совсем... в порядке, если не ошибаюсь. А вашему покорному слуге, признаться, казалось... казалось, что всё разложено как следует. Если бы вы могли немного пояснить, что именно вы исправили, я был бы благодарен. Искренне. Он смотрел прямо, ясными, как закатное небо, глазами. Она изо всех сил искала намёк на насмешку или попытку обидеть, какое-то свидетельство, что всё не так, как кажется, но ничего не находила. Он и правда просил её помочь. Она медленно опустилась обратно, не отводя взгляда от него. Он встревоженно нахмурился. — Это вовсе не приказ, не подумайте, — поспешно уточнил он. — Я не желаю утруждать вас, и если у вас другие дела, то не обращайте внимания на мою просьбу, просто... ваш покорный слуга этому не обучался, изучая в основном путь воина, так что если бы вы смогли поделиться с ним знаниями... Её супруг держал полученные от господина Урамуры бумаги перед собой, словно щит или храмовое подношение, и улыбался несколько нервно. — Это было бы очень любезно с вашей стороны, если бы у вас нашлось время, конечно, — неловко заключил он, барабаня пальцами по обложке из пропитанной маслом кожи. — Я... что ж, хорошо. Конечно. Достопочтенный муж, — кровь свободно пела в жилах, уже не вяло и не болезненно, напряжение отпускало мыщцы, сведённые ожиданием того, что могло бы быть — потому что теперь уже нечего было ждать. — Что ж, посмотрим, — неуверенно начала она, чувствуя жар от заливающего щёки румянца, — ну, наверное... что вообще вы знаете обо всём этом? В смысле, чем вы руководствовались, когда раскладывали бумаги вот так? Он сглотнул. Затем указал на место у стола рядом с ней. — Вы дозволите? — негромко попросил он, и сердце в груди отозвалось трепетом. — Мне кажется, будет проще, если мы будем сидеть по одну сторону, чтобы... Он смущенно умолк и покраснел пуще прежнего, глядя на неё исподлобья. — ...чтобы лучше понять, то есть... чтобы я лучше понял ваши объяснения, вот что я хотел сказать. Он так же запинался тогда, в Хито, когда предлагал ей остаться. И ведь тогда он тоже говорил от души и предлагал немыслимое — вернуть ей дом. Не потому, что был ей недоволен, а ради того, чтобы она улыбнулась... «Просто... в Эдо вы не улыбались, — заметил он тогда, и казалось, будто это его бесконечно печалит. — Кажется, вы улыбаетесь лишь здесь». Она выпрямилась и резким движением откинула волосы назад. Рвано выдохнула — с плеч будто свалился тяжкий груз. — Конечно, — сказала она полуосознанно, — садитесь рядом, я покажу вам. Он обошёл стол с ласковой, робкой улыбкой, и сел почти что бок о бок с ней. Их разделяло несколько ладоней, но всё же она чувствовала кожей его близость, и от этого все ощущения обострились, хотя и совсем не так, как раньше. Что-то переменилось: в ней, в нём, в пространстве между ними. — Вот, — она показала на стол, — вы раскладывали их по... ну, вы вроде бы уловили принцип и раскладывали их по типу, но слишком вдавались в детали. Она по очереди прикоснулась к каждой пачке. Он внимательно следил, сосредоточенно сощурив глаза. — Нужно начинать с более общих категорий, а затем подразделять их на то, что уже решено, а что ещё требует решения. Вы же смешали всё в одну кучу. — Вот как, — он взял в руки стопку с прошениями. — А это всё одно и то же? Она моргнула. — Ну... да. Это просто запросы от жителей, видите? — ...но они все разные, — он отвёл взгляд, снова краснея. — Да, это верно. Отец пытался ввести стандартные формы, только вот люди упрямы... — она взяла верхний лист. — Но если пробежаться глазами, сразу будет видно, что это почти одно и то же. Со временем привыкаешь к разным вариантам. Вот прошения, вот бумаги насчёт податей, и их лучше держать вместе на виду, потому что они часто связаны друг с другом. Отец обычно раскладывал всё по алфавиту. Не знаю, как предпочитаете вы... Так прошёл остаток утра. Господин Химура довольно успешно и быстро всё схватывал, хотя его явно не готовили к управлению делами. Каору почти сразу осознала, что это не оттого, что он давно этим не занимался и утратил навыки: просто его вовсе не обучали этому. Его попытки напоминали попытки ребёнка научиться фехтованию, наблюдая за мастерами. Но наблюдения и инстинкты не позволят достичь вершин, после определённого момента даже самому одарённому нужен учитель. А господина Химуру никто не учил. Интересно, почему. Даже третьего сына в роду обучают хотя бы основам, а господин Химура, кажется, сведущ лишь в фехтовании. Остальное — так, по крохам, явно подхваченное то тут, то там. А пишет он и вовсе кошмарно. И ведь он не тупой или недалёкий, так почему ему дали такое плохое образование? Особенно если учесть его происхождение... да, он не из самого знатного рода, но это не так уж важно. Даже клан невысокого положения всё-таки относится к аристократии. Было... приятно сидеть вот так рядом с ним, уча тому, чему учили её. Он слушал внимательно, задавал вопросы, когда что-то не понимал, и не выражал никакого предубеждения, которое она порой чувствовала даже от мужчин на службе отца, когда они приходили в его кабинет и заставали там Каору и маму за работой. Они, разумеется, держали мысли при себе, но даже в том, чего они не говорили и как глядели тогда поверх Каору, будто она предмет обстановки, красивая ширма — читалось осуждение. Женщине не следует встревать в дела мужчин. Кажется, господина Химуру это заботит не больше, чем то, что его жена тренируется с мечом. Из коридора послышался шорох — и они почти одновременно оторвались от своего занятия. У порога на коленях сидела Оцуки. — Прошу простить, что помешала, господин, госпожа. Но прибыл лекарь. — Лекарь? — муж посмотрел на Каору. — Я попросила его прийти днём, — пояснила она. — Только я думала, что вы проспите дольше. Нужно, чтобы ваше плечо осмотрели как следует. — ...это верно, — он всё ещё не отводил от неё глаз, и в них горело то же желание, что всегда, тот же голод... но ещё нежность, которой она раньше не замечала. — Можем продолжить вечером, если пожелаете, — сердце застучало быстрее, она сглотнула, не в силах встретиться с ним взглядом. Но предложить это было так естественно... да и не могла же она от него отвернуться. Нельзя бросать его на произвол судьбы: он уже не успевает справляться с делами, а от этого пострадает благосостояние провинции, и никто другой явно до сих пор не решался затронуть эту тему с новым господином. — Только сперва вам нужно повидаться с доктором и ещё немного отдохнуть. Или рана будет затягиваться дольше. — Вы так считаете? — он поднялся на ноги, поправляя одежду. — Тогда ваш покорный слуга сделает, как вы велите, достопочтенная жена. Он улыбнулся на этих словах, по-настоящему, по-детски бесхитростно, тепло и невинно, от уголков глаз разбежались смешинки. Она не собиралась улыбаться в ответ, но всё же уголки губ невольно изогнулись. Она кивнула. — Тогда до вечера, — Каору разгладила верхний лист из стопки, которую они просмотрели. — Мне в любом случае нужно проверить, как там Аямэ и Сузумэ. Таэ, наверное, занималась с ними уроками с самого утра, а у неё есть и другие обязанности. — До вечера, стало быть, — не переставая улыбаться, он кивнул, а потом слегка поклонился. — Благодарю, достопочтенная жена, что согласились учить меня. Её словно молнией ударило, — он и правда попросил меня о помощи и поблагодарил за неё, — и она откликнулась, не раздумывая. — Вам спасибо, — и снова непрошенный румянец обжёг щеки при виде удивления на его лице, — что слушали меня.***
В стойлах было тепло и пахло лошадьми. Снаружи лил дождь, но сюда, за крепкие стены, холод не проникал. На конюшнях, по опыту Кеншина, обычно спокойно. Да и как иначе? Лошади нервные создания. Даже у лучших и самых тренированных боевых скакунов бывают дни, когда они не в духе. А его мышастая кобыла и не боевой конь вовсе. Лучше всего Кеншин сражается на своих двоих, так что лошадь нужна ему только для того, чтобы быстрее добраться до места. Паланкины же нервировали его на каком-то примитивном, бессознательном уровне: закрытое пространство, ограниченный обзор, да ещё и тот факт, что тебя несут другие люди... Будто ему нужно в жизни что-то ещё, что не можешь контролировать. Если лошадь понесёт, с неё хотя бы можно относительно безопасно и быстро спрыгнуть. — Но тебя не так-то просто напугать, вот что я скажу, — ласково восхитился он, приподнимая задвижку стойла. Лошадь заржала, предвосхищая лакомство. Понюхала его руку, жадно раздувая ноздри: учуяла спелую грушу, которую он принёс для неё в рукаве. Он грустно улыбнулся: ну хоть одно существо на этом свете он может порадовать. — Терпение, знаешь ли, — мягко упрекнул её Кеншин, выуживая фрукт и маленький нож, чтобы нарезать его на ломтики, — это добродетель. Она фыркнула и поскребла землю копытом, требовательно глядя на него. У него вырвался смех, и узел в груди немного ослаб. Достаточно, чтобы жить дальше. Лекарь был весьма, весьма расстроен результатом осмотра, хотя и выразил беспокойство в самых вежливых и почтительных выражениях. Тем не менее, он ясно дал понять, что Кеншин повёл себя до крайности глупо и беспечно и, если бы не вмешательство госпожи Каору, ситуация могла бы стать хуже некуда. Кеншин пытался оправдаться, что у него просто нет опыта по части пулевых ранений, но, когда врач всё так же вежливо осведомился, были ли ему даны инструкции по надлежащему уходу за раной, Кеншину пришлось признать, что да, были, но он ими пренебрёг. — ...конечно, он не посмел в лицо назвать меня недоумком, но это и не важно, — пробормотал он, скармливая кобыле ломтики груши, — и без того видно было, что он думает, вот так вот. После осмотра плеча врач нервно покашлял и деликатно осведомился о здоровье жены господина. Кеншин вздрогнул и отшатнулся, и доктор невольно дёрнулся. — Прошу простить меня, господин, — нервно сказал он, — но сюзерен наш, достопочтеннейший сёгун, повелел своему нижайшему слуге удостовериться, что между вами и госпожой всё идёт гладко, и поэтому я просто обязан узнать, не могу ли оказаться чем-то полезен госпоже... или вам. — Оро! — вопрос застал Кеншина врасплох, и ему пришлось поспешно подавить вспышку гнева на это бесцеремонное вмешательство господина Токугавы. — В таком случае, прошу передать моему повелителю, что всё идёт так гладко, как того можно ожидать. — Непременно, господин мой, — лекарь поклонился низко, скованно, — ваш слуга также уполномочен напомнить вам о важности успешного союза и о том, что сёгун лично заинтересован в рождении вашего первенца. — Мне об этом, — выдавил Кеншин, поборов новый приступ раздражения, — хорошо известно. Об обоих вопросах. Осмелюсь доложить. Врач поднял глаза, увидел лицо Кеншина, и поспешил откланяться. — Хотя он не был виноват, вот что я скажу, — сообщил Кеншин лошади, заметно не заинтересованной в его душевных терзаниях, обматывая поводья вокруг одного из столбиков, — просто я... не хочу думать об этом. Но, видимо, этот вопрос нельзя и дальше откладывать. И всё-таки следовало проявить больше терпения. Лошадь помотала головой и ласково ткнулась мордой в плечо Кеншина, прядая ушами. В замке служили конюхи, разумеется, так что в принципе Кеншину не было нужды приходить сюда и проводить с ней время, но ему казалось, что она любит внимание. По крайней мере она не возражала против его компании, особенно если он приносил угощение. И даже если в основном она ждала именно угощения... немногие в этом мире рады его видеть. Кобыла фыркнула ему в рубашку, будто отвечая на его мрачные мысли, и подставила холку. Кеншин покорно и обстоятельно почесал её шкуру пальцами, а потом со вздохом потянулся за скребницей. Значит, вот оно как. Господин Токугава начал подозревать, что Кеншин пренебрегает супружескими обязанностями. Ну, это не удивительно. В конце концов, весь смысл этой затеи сёгуна в рождении наследников, чтобы окончательно подтвердить и упрочить союз двух кланов. Он понимал это, соглашаясь на брак, но думал... нет, не думал, на самом деле нет, ведь у него и не было возможности отказаться. А что теперь делать? Она ведь никогда... а он никогда бы не попросил... даже если бы она согласилась из чувства долга... На сей раз кобыла фыркнула раздражённо, встревоженная тем, что человек подошёл слишком близко, а скребок перестал чесать спинку. Кеншин осторожно уткнулся лбом ей в длинную шею, пытаясь отдышаться, мысленно перебирая множество вариантов — и все как нельзя паршивые. Закрыл глаза, вдыхая нагретый, знакомый запах конюшен: запах лошадей, соломы и опилок. Господин Токугава, казалось, всегда испытывал к нему некую личную привязанность. По крайней мере он предоставлял ему больше свободы действий, чем большинству вассалов, оправдывая это тем, что отдаёт должное гению или что-то вроде того. Но Кеншин служил сёгуну достаточно долго, чтобы знать, когда на него нельзя давить, а в таком вопросе, важном для будущего нации, он никогда не уступит. Он ведь уже предлагал Кеншину иной выход в виде развода, и Кеншин отказался. Стоило согласиться. Нужно было отпустить её, пока было возможно, пока он не узнал, насколько она смелая, не оценил её пылкость, живость ума и то, как озаряются её глаза, когда она улыбается. Но он не сделал этого. Надеялся, вопреки всем разумным доводам... — О чём я только думал? — спросил он сам себя, и вопрос прозвучал едва слышно, заглушаемый конской гривой. Тонкие, но жёсткие волоски на шее лошади скребли кожу. — Да ты и не думал, Химура, дурень ты безмозглый, — ответил он сам себе же, слыша при этом в голове голос своего учителя. — Как всегда. И когда ты только научишься? Он не хотел потерять её. Всё это только слова, — об её чести и достоинстве, — но правда в том, что он начал влюбляться в неё с того момента, как она появилась из скрытого в утреннем сумраке дверного проёма, чтобы присоединиться к свадебной процессии. Она задержалась там, а потом расправила плечи и высоко вскинула голову, нарушая изящно уложенные складки свадебного наряда, и сердце его на миг замерло в груди при виде отваги и ярости в этих сияющих синих глазах. А к тому моменту, когда она пришла на брачное ложе, гневная и гордая, распаренная и благоухающая, он уже совсем пропал. И она вроде бы не совсем ненавидит его, больше нет. Всего несколько часов назад они сидели рядом, совсем близко, так близко, что он чувствовал исходящее от неё тепло через тонкую ткань одежды. Она позволила ему это... он попросил и она разрешила, пригласила его сесть рядом и свободно говорила с ним о том, что для неё важно. И он почувствовал, что часть стены между ними потрескалась и обрушилась, осознал, что ещё немного приблизился к её сиянию. — Мне не следовало просить, — пробормотал он, успокаивающе почёсывая холку кобылы, которая снова беспокойно забила копытом: ей передалось его настроение. — Я не собирался... просто меня действительно не учили, как вести дела, мне и правда нужна помощь... но нужно было остановиться, прежде чем... Ах, но он бы ни на что не променял эти несколько часов. Первый простой человеческий разговор, который выпал им — он не хотел бы лишиться этого. Или никогда не увидеть, как нежно и уязвимо она просияла, благодаря его за то, что он её слушал. Она даже один раз указала ему на ошибку, и будто не заметила этого. Как будто он обычный мужчина, какой-то другой мужчина. И она улыбнулась, улыбнулась ему и предложила снова сидеть с ней рядом. — Ты эгоист, Химура, — прохрипел он через сведённое спазмом горло. — Эгоист и дурак. За спиной раздался какой-то шум, и Кеншин обернулся — в проходе стоял юноша, почти мальчишка, с полным ведром корма в руках и круглыми от изумления глазами. На нём была одежда конюха. — Прошу прощения, — произнёс Кеншин, и в последний момент удержался от того, чтобы поклониться. Господин не кланяется конюху. Это неминуемо приведёт к нескончаемому и сводящему с ума круговороту поклонов. — Уже пора кормить? — Ну... — паренёк нервно сглотнул, крепче вцепившись в дужку ведра. — Господин Сато беспокоится, что у неё колики, так что я должен дать ей особый корм. — Колики? — Кеншин встревоженно прижал ладонь к животу кобылы. — Но вчера с ней вроде бы всё было в порядке... — Угу, зато потом она всю ночь буянила, — мальчик наблюдал за ним настороженно, почти враждебно. Кеншин не удержался от вздоха. — Что ж, я не рискну оспаривать решение уважаемого главного конюха, — сказал он, похлопывая животное по шее и выходя из стойла. Кобыла стряхнула его руку и поглядела на него через плечо, раздосадованная тем, что он прервал приятное вычёсывание. — Прошу также и твоего прощения, — Кеншин с иронией изобразил перед ней поклон. — Я вернусь к своим обязанностям, едва юноша выполнит свои, уж поверь. Она отвернулась, демонстративно игнорируя его, а юноша вошёл в стойло. Он был как раз того роста, чтобы она могла дотянуться губами до его и без того растрёпанных каштановых волос, и она с задумчиво-оценивающим взглядом смотрела на его макушку, пока он пересыпал в кормушку содержимое ведра. Кеншин спрятал руки в рукава, грозно хмурясь. Лошадь вскинула голову, изображая воплощённое ангельское смирение. Он приподнял бровь, и лошадь фыркнула и затанцевала на месте. Паренёк дёрнулся в сторону, практически распластавшись на кормушке. — Не нужно бояться, вот что я скажу, — попытался успокоить его Кеншин, — она всего лишь задумала шалость, но ваш покорный слуга подумал, что вам её шутки не понравятся, и остановил её. — Да ну? — переспросил конюх, тревожно, бочком, пробираясь к выходу. И кто бы стал его винить? Лошадь намного крупнее его, а места в стойле совсем немного. Кобыла опустила голову, пристально глядя на мальчика, в глазах у неё читалось озорство. Конюх замер всего в паре шагов от спасительной двери... Но тут кобыла заржала и протяжно фыркнула, обдав его куртку потоком соплей и слюней. Паренёк заморгал, его потрясение быстро сменилось возмущением. — Ах ты!.. Кеншин быстро встал между мальчиком и лошадью, отпихивая животное. — Это грубо и невежливо, — пристыдил он кобылу. — Юноша просто выполняет свою работу, вот что я скажу, так что ты поступила нехорошо. Кобыла в ответ тряхнула гривой, не выражая ни малейшего раскаяния, и опустила морду в кормушку. Кеншин покачал головой и потянулся было похлопать мальчика по плечу... но вспомнил своё положение и отдёрнул руку. — Она и правда беспокойная, — заметил он. — Прошу прощения, дитя. Сперва ливень, потом мои обязанности... я совсем позабыл, что у неё тоже есть потребности. Её давно не выгуливали? — Ну... — мальчик бросил на него взволнованный взгляд, гнев на выходку лошади уже сменился недоумением, — да. Как дождь полил — так и не выводили. Слишком сильно лило. — Что же, видится мне, что сегодня дождь уже не такой сильный, — Кеншин снова подобрал скребок. — Так что после этого я выведу её попастись ненадолго. Может, это её успокоит. И поможет пищеварению. — Хорошо, господин, — ответ прозвучал сдавленно, будто юноше непривычно и странно произносить эти слова, — как пожелаете. — Йоши! Кеншин снова обернулся и увидел, что в конюшню зашёл кто-то ещё. Он не без труда узнал в худом мужчине господина Сато, главного конюха, но вот хмурый вид, с которым тот надвигался на мальчишку, был Кеншину знаком очень хорошо. — Хватит бездельничать, парень! И не приставай к вышестоящим! У господина Химуры хватает дел, чтобы ещё на разговоры с тобой время тратить! Кеншин поднял ладони в успокаивающем жесте, забывая, что на одной руке всё ещё скребок. — Никакого беспокойства. На самом деле, это как раз я виноват — я невольно отвлёк юного Йоши от его обязанностей. Так что винить можно разве что меня. Мальчик — Йоши — напрягся, и Кеншин услышал невысказанный протест: «Да не просил я за меня вступаться!». Гордый молодой человек, качество самурая, а не простого работника. «Но мы не выбираем свою судьбу», — подумал Кеншин, и вымучил улыбку в ответ на бурные извинения господина Сато. — В ваших извинениях нет нужды, осмелюсь сказать. А вот я снова прошу прощения, что помешал. — Как скажете, господин, — низко поклонился господин Сато. Затем он за ухо потащил Йоши прочь. Кеншин поморщился, сочувствуя пареньку: уж о суровых наставниках он знал не понаслышке. — Что ж, — повернулся он к кобыле, — видимо, ты просто застоялась и с самого начала хотела погулять, да? Нет нужды вымещать обиду на конюхах, ведь твой покорный слуга готов принять на себя вину за этот промах. Лошадь фыркнула и продолжила есть.***
К тому времени, когда Кеншин закончил чистить лошадь и вывел её пастись в один из просторных загонов, совсем распогодилось. Кобыла бодро шагала, заметно радуясь тому, что вырвалась из конюшни, и пуще того радуясь, что добилась своего. Он покачал головой, отстегнул поводья от недоуздка и похлопал её по шее. — Беги, порадуйся. Пока погода хорошая. Едва он договорил, как она поскакала во весь опор, взметая копытами грязь и пачкая ноги до самых пут, сводя на нет его старания. Кеншин улыбнулся и прислонился к забору, наблюдая, как она резвится. Если бы всем было так просто угодить... Нарушить хрупкий мир, только-только устоявшийся между ним и госпожой Каору — одна мысль об этом невыносима... но вопроса наследования не удастся избегать долго. Год, может быть, не больше. После этого господин Токугава захочет узнать, почему молодая жена Кеншина не зачала ребёнка. Можно выставить виноватым себя, заявить о недееспособности — ведь всем известно, что он никогда особенно не искал женской компании, так что кто это опровергнет? Если подкупить лекаря, чтобы тот сказал, что необходимые проверки уже сделаны… Но ведь господин Токугава пришлёт собственных лекарей, и их уж не подкупишь. А заявить, что жена бесплодна, и навлечь на неё тем самым бесчестие он никак не мог. — Нет, так нельзя, исключено, — вслух произнёс он, зябко пряча руки в рукава, — она ведь не виновата во всём этом. Может, если повременить, всё как-то само собой образуется. Может, через год она к нему ещё привыкнет и будет видеть в нём друга, и тогда он сможет спросить, что угодно ей самой, и страх или чувство долга уже не будут довлеть над ней. — Хотя с тем же успехом я могу отрастить крылья и упорхнуть на луну, чтобы готовить там моти на пару с лунным кроликом, — пробормотал он. — Это бы решило проблему, вот уж точно. Кеншин укутался поплотнее, пытаясь укрыться от нервозности и вызванного ей сосущего ощущения под ложечкой. Горло сводило, хотелось скрежетать зубами. В нём клокотал гнев, зародившийся, когда лекарь задал роковой вопрос, и гнев этот ощущался болезненной лихорадкой. Он прикрыл глаза, не давая ему волю, и глубоко, размеренно задышал, набирая энергию из центра равновесия и мысленно направляя её к темени. Вдох. Выдох. Успокоиться. Через много лет ему снова послышался суровый голос наставника, бесстрастный и немного укоризненный. «Глупый ученик. Не говори потом, что я не предупреждал». — Предупреждали, учитель, — пробормотал он, чувствуя, как напряжение понемногу оставляет тело, — предупреждали, с этим не поспоришь. Но он не послушался, и только позже узнал, что так всегда и происходит между новым и старым мастером стиля меча: узнал из письма, которое старик оставил ему. Бумага приятно холодила ладони, ещё саднящие, уставшие — сложить погребальный костёр дело непростое. Оказывается, учитель был сентиментален. Кеншин никак не ожидал, что он оставит ему послание. А ещё это в какой-то степени свидетельствовало о том, что он заботился о Кеншине, пусть и по-своему. — Ничего не поделаешь, — со вздохом подытожил Кеншин, — теперь уж ничего не поделаешь, видимо. Разве что жить дальше, как он делал всегда; жить дальше, молясь, чтобы появился смысл. Он почувствовал приближение девочек до того, как их увидел: две яркие звёздочки вокруг робкого пламени свечи — и это пламя настороженно опало, когда они подошли достаточно близко, чтобы разглядеть его. Он больно ущипнул себя за переносицу, изобразил на лице самую вежливую улыбку и обернулся, чтобы их поприветствовать. Аямэ и Сузумэ сопровождала младшая горничная, та самая скромная, тихая девушка, что дожидалась вчера в коридоре его возвращения. Она низко поклонилась ему и не подняла глаз, даже распрямившись. Девочки тоже поклонились по разу, как подобало, и с широко открытыми глазами ждали, что он сделает дальше. — Здравствуйте, малышка Аямэ, малышка Сузумэ, — он вернул поклон. — Что привело вас сюда? Долгое молчание. Девочки выглядывали из-за юбок горничной, пристально вглядываясь в него. — Тётушка Таэ обещала, что, если мы хорошо сделаем уроки, нам можно будет пойти посмотреть лошадок, — вдруг вырвалось у Аямэ. — Но сегодня тут нет лошадок. — Нет лошадок, нет лошадок! — эхом повторила Сузумэ, и Кеншин не удержался уже от вполне искренней улыбки. Горничная поспешно зашикала на девочек, встревоженно косясь на Кеншина. — Господин Химура занят, его нельзя отвлекать, — негромко сказала им она, — это неприлично. — Вообще-то, — возразил Кеншин, — так уж вышло, что у меня сейчас нет никаких дел, кроме как выгулять вот её. Он указал на кобылу, которая уже перестала резвиться в грязи и теперь тянула шею, пытаясь поверх ограды подцепить зубами растущую на дереве рядом — рядом, но всё же не достать, — спелую сливу. — Так что по крайней мере одна лошадь тут есть, осмелюсь доложить. Аямэ придвинулась поближе. — А как её зовут? — Зовут?.. — Кеншин моргнул. — У неё нет имени, кажется, вот так вот. Это не до конца соответствовало истине: в конюшне у неё было прозвище, должны же конюхи как-то различать лошадей. Но не более того. Воины не дают своим коням имена. Аямэ нахмурилась и почти совсем высунулась из-за спины горничной. — У всего и у всех есть имена, — скептически заявила девочка. — Мы это уже выучили. В каждом предмете и каждом существе живёт маленькое божество, дух, поэтому у всего есть имя. Кеншин озадаченно потёр шею. — Тогда, получается, она мне ещё не представилась, вот так вот. — А вы её вообще спрашивали? — требовательно спросила Аямэ, уперев руки в боки и сделавшись при этом такой похожей на старшую сестру, что он не знал, плакать или смеяться. — Оро? — Спросите, спросите! — принялась подначивать Сузумэ, а Аямэ направилась к забору. — Это несложно, — сообщила она, опираясь на нижнюю перекладину ограды. — Лошадка! Госпожа Лошадка! Кобыла фыркнула, тряхнула гривой, и порысила к ним. — Как вас зовут, госпожа Лошадка? — спросила Аямэ, когда животное приблизилось к забору, невозмутимо разглядывая детей. Лошадь бросила на Кеншина сардонический взгляд, и он только беспомощно пожал плечами, не зная что делать. Он до этого, строго говоря, и не общался с девочками — с того раза, как госпожа Каору встала между ними в тот вечер в саду, похожая на тигрицу, готовую защищать своих детёнышей до последнего, — и у него было смутное ощущение, что ему и сейчас стоило бы уйти, что она не захотела бы, чтобы он был рядом с ними. Аямэ подёргала его за штанину. — Господин зять? — она серьёзно что-то обдумывала, хмуря маленькие брови. Сузумэ тем временем играла сама с собой во что-то загадочное с планками забора, как водится у недавно начавших ходить детей. — Да? — Я думаю, что госпожа Лошадка меня не слышит, она слишком высоко, — и девочка посмотрела на него выжидающе и просительно. Разве можно такой отказать? Он и не смог. — Хорошо, хорошо, — произнёс он, приседая. — Поднимемся повыше. Он подхватил её и усадил на самую верхную перекладину, где девочка оказалась буквально с глазу на глаз с животным, не обратив внимания на испуганное аханье служанки. Аямэ протянула руку, чтобы погладить кобылу по носу, и засмеялась, когда та длинно выдохнула струю тёплого, пахнущего лошадью воздуха. Кобыла лизнула крошечную ладошку и дала себя погладить. — Такая мягонькая! — Мягонькая, мягонькая! — требовательно повторила Сузумэ где-то под ногами и, посмотрев вниз, он увидел, что она тоже тянет к нему ручки. Аямэ уверенно держалась, так что он здоровой рукой поднял и младшую девочку повыше, чтобы она тоже погладила животное. Сузумэ восторженно завизжала. Кобыла испуганно вскинула голову, вопросительно глядя на Кеншина. — Это не я, вот что я скажу, — с невинным видом попытался оправдаться он. Аямэ снова рассмеялась. Лошадь с намёком потянулась к его рукаву. — Груши не осталось, — сообщил он, — у меня больше не осталось угощения, осмелюсь признаться. Она посмотрела на него очень выразительно. — Нет, правда, — повторил он. — Но, может быть, если ты назовёшь своё имя маленькой Аямэ, я сумел бы достать для тебя те сливы... Такой наглый шантаж не произвёл на кобылу должного впечатления. Аямэ похлопала её по щеке, и кобыла снова повернулась к девочке. — Раз ты не признаёшься, я сама придумаю имя! — весело решила Аямэ. — Ну-ка, посмотрим... Ты серая, очень мягкая, боишься громких звуков... Она внимательно разглядывала лошадь, размышляя. — ...тебя зовут Мышка! — провозгласила она, и Кеншин даже поперхнулся. Кобыла так и вовсе выглядела откровенно оскорбленной. — Мышка, мышка! — Сузуме потянулась к лошадиной гриве, хватаясь за длинные пряди пухленькими пальчиками. — Как думаете, господин зять? — Аямэ смотрела на него с радостным нетерпением, и Кеншин откашлялся. — Ваш покорный слуга считает, что это замечательное имя, вот что я скажу, — твёрдо произнёс он, потому что никак нельзя было не поддаться этой яркой, сияющей детской радости. Кобыла — Мышка — уставилась на него, как будто обвиняя в предательстве. Кеншин ответил беспомощным взглядом: «Что я мог поделать?». Она повела ушами вперёд и назад, смиряясь с происходящим. — Теперь мы можем угостить её сливами? — спросила Аямэ, само воплощение невинности. Сузумэ затрепыхалась у него на руках, повторяя за сестрой и одновременно пытаясь подобраться поближе к Мыши. — Госпожа Аямэ, я не знаю... — горничная, краснея, нервно теребила кисти рук, — уверена, что нам не следует беспокоить господина Химуру... — Да какое там беспокойство, — мягко возразил он, и действительно так и думал. Он любил детей. Они воспринимают мир таким, какой он есть, а не таким, каким его полагается видеть, каким заставляют его видеть здравый смысл, общество и полученное образование. Слишком давно он не проводил времени с детьми: никто не рисковал приводить к нему детей, опасаясь его репутации и того, что он может на них рассердиться. И его радовало и успокаивало, что эти девочки, вроде бы, не боялись его, только стеснялись поначалу. Раз уж они его не боятся, может быть, он не такой уж страшный? Хотелось бы в это верить. — Поможете спуститься? — Аямэ потянулась к нему, и он уже протянул было к ней свободную руку, но вовремя остановился. — Послушайте, — он повернулся к горничной, — не подержите Сузумэ? Лекарь и госпожа Каору строго-настрого запретили мне утруждать раненую руку, осмелюсь сообщить. — А, — горничная смущенно, исподлобья, разглядывала его, — конечно, господин. Он передал ей младшего ребёнка, а затем помог Аямэ спрыгнуть с ограды. — Пошли за сливами! — тут же потребовала девочка, бодро потянув его за руку. Он от неожиданности даже потерял равновесие. — Оро! Хорошо, хорошо, не нужно так спешить... — Давайте, быстрее! — Быстрее, быстрее! — Госпожа Аямэ! Господин... ох, что же это! Аямэ потащила его за собой, так что ему приходилось почти бежать. За ними спешила горничная, держа на руках Сузумэ и непрерывно причитая, а Кеншин, вопреки всему, смеялся.***
— Это всё, конечно, славно, госпожа, — не скрывая сомнений, сказала Таэ, — но всё же это не отменяет того, кто он такой, и что творил. Каору вздохнула. — Знаю. Но... — Но он добр к вам, — закончила Таэ, глядя на неё с какой-то даже жалостью. Каору отвернулась, чувствуя груз вины. Они шли к пастбищам: девочки потащили туда Цубамэ после уроков. Аямэ души не чаяла в лошадях, как когда-то Каору в её возрасте. Таэ заверяла, что вообще все девочки любят лошадей. — Да, — сказала Каору, покорно ожидая дальнейшего неодобрения, — он добр ко мне и иногда мне кажется, что... может быть, этого достаточно. Она закончила мысль едва слышно. — И насколько вы в этом уверены? — Таэ с иронией изогнула бровь. Каору не ответила. Тогда Таэ покачала головой. — Если вам в самом деле кажется, что этого довольно, — мягко продолжила она, — тогда мне нечего вам сказать. Это ваша жизнь. Я не могу заставлять вас сражаться, если вы утратили волю к борьбе. Каору резко обернулась к ней, задетая за живое. — А что если это не борьба вовсе? — взорвалась она. — Он не притворялся, он и вправду беспокоится о судьбе Хито, о жителях. Он пытается хорошо управлять. И вовсе не я проиграла войну... — Нет, — безмятежно откликнулась Таэ, — ваш отец. — Неправда! — она воскликнула это так громко, что пробегавшие мимо по каким-то поручениям слуги взволновано остановились, и она резким жестом отпустила их. — Отец не проиграл войну. Если бы другие даймё его послушались, всё сложилось бы... сложилось бы... Она вдохнула воздуха, стараясь обуздать гнев. — Всё сложилось бы иначе. Таэ молча наблюдала за ней, ожидая окончания этой вспышки. — Как бы там ни было, — Каору снова отвернулась, — я не проигрывала войну. Меня даже не спрашивали. Так зачем мне продолжать сражаться вместо того, чтобы стараться помочь своим людям? — Так же говорит ваш дядя. — Дядю заботит только судьба клана, — резко возразила Каору. — Я мыслю глобальнее. — Сперва думай о княжестве, потом о семье, а о себе в последнюю очередь, — процитировала Таэ, и к горлу Каору подступил комок: это слова отца. Она медленно кивнула. — Да. Таэ не успела больше ничего сказать, потому что они уже почти пришли, а спорить в присутствии девочек не годилось. Они ещё совсем маленькие. Хватает и того, что их отец погиб, ни к чему их травмировать, рассказывая всю правду. Цубамэ стояла у сливового дерева за загоном, рядом паслась серая лошадь. Служанка увидела их и побежала было навстречу, но остановилась, глядя через плечо. Потом снова повернулась к ним, в панике заламывая руки. Каору почувствовала, как обрывается сердце. — Таэ... — Цубамэ часто нервничает зря, — сказала Таэ. — Я бы не беспокоилась раньше времени. Но всё же было заметно, что и она встревожилась, так что обе ускорили шаг. — Простите меня! — выпалила Цубамэ, едва они приблизились достаточно, чтобы расслышать, что она говорит. — Я пыталась... но девочки... а он не протестовал... и так терпеливо с ними возился... — Кто? — остановилась с вопросом Таэ. А Каору пробежала дальше, обошла дерево и увидела то, из-за чего Цубамэ находилась в таком состоянии. Господин Химура лежал под деревом, растянувшись во весь рост, а её сёстры использовали его вместо подушки. Аямэ котёнком прижалась к нему сбоку, а Сузумэ уютно устроилась на сгибе его здоровой руки. Все трое спали. Девочки явно вдоволь наигрались и уснули, став сонными лужицами, а господин Химура, кажется… на сей раз по-настоящему отдыхает. На его лице нет напряжения: ни усталой морщинки на лбу, ни хмуро сжатых губ. Казалось даже, будто он улыбается. Лица всех троих перепачканы фруктовым соком, а дерево над ними не по сезону лишено плодов. У него в волосах вплетены луговые цветы: анемоны, маргаритки, одуванчики. Каору прижала ладонь ко рту, чтобы заглушить смех. Несколько смешков всё же удержать не удалось, и он пошевелился, открывая глаза. — ...достопочтенная жена, — снова это смутное удивление. Он всегда казался изумлённым при виде неё. — Прошу простить меня, — сказал он, кивнув на уставших девочек, — ваш покорный слуга поднялся бы, чтобы вас поприветствовать, но малышки... — Вообще-то мы за ними и пришли, — сообщила она, опускаясь на колени в траву рядом. Он моргнул, не понимая спросонья, о чём речь. — Пора обедать, — пояснила она. — Если, конечно, вы не перебили им аппетит. Он поднёс пальцы к губам, почувствовал на них липкий сок и покраснел. — И за это простите, — виновато улыбнулся он. — Просто... им так трудно отказать, вот что я скажу. Их взгляды встретились: он смотрел ласково, и радужка у него была такого красивого оттенка лаванды. Один лютик выбился из венка и повис у него за ухом, и у девушки возникло внезапное и абсурдное желание вытащить его у него из волос. — Господин мой. Госпожа моя, — Таэ поклонилась им обоим с нечитаемым выражением лица, — с вашего позволения мы с Цубамэ отнесём девочек спать. Раз уж их тут уже накормили вместо обеда. В голосе её звучал намёк на неодобрение. Господин Химура вздрогнул. — А... да, конечно. Прошу извинить меня, госпожа Таэ, я совершенно утратил счёт времени. Девочки, между тем, совсем не хотели покидать такое уютное лежбище. Сев, Кеншин потревожил Аямэ, которая сонно запротестовала и покрепче вцепилась в его рубашку. Попытки Таэ или Цубамэ забрать у него Сузумэ вызвали жалобный, рассерженный рёв — и девочка тоже крепче прежнего прижалась к нему. — Ох... Эм... — теперь он буквально алел от смущения, — в четвёртый раз вынужден просить прощения... — Ничего, — Каору легонько погладила Аямэ по волосам, — Аямэ, пора вставать. — ...не хочу вставать, — пробормотала та в ответ. — Но тогда тебе придётся всю ночь спать на улице, — предупредила Каору. — А разве тебе не хочется спать в тёплой удобной постели? С Медведиком и Куколкой? Аямэ ещё немного поворчала, но всё же села и открыла глаза, широко зевая. Каору подхватила её на руки, ахнув от неожиданности — подросшая девочка оказалась тяжелее, чем она ожидала. — Ещё чуть-чуть и ты совсем вырастешь, я тебя уже так не подниму, сестрёнка, — ласково сказала она. — Достопочтенный муж, если вы не против, легче всего было бы, чтобы вы донесли Сузумэ до дома... — Совсем не против, — сказал он, улыбаясь и странно, с какой-то робкой надеждой глядя на неё. Каору чувствовала на себе взгляд Таэ и, не поворачиваясь, знала, какое у той сейчас выражение лица: никакое, будто у маски в театре, чтобы не выдавать своих мыслей. Каору вдруг осознала, что сейчас ей абсолютно, совершенно, пылко всё равно, что там себе думает Таэ. Они почти не разговаривали по пути. Господин Химура шёл рядом с ней, а не на три шага впереди, как следовало, и шёл так же естественно и спокойно, как и обратился к ней сегодня за помощью. Будто ничего другого ему и в голову не приходило. Время от времени он украдкой бросал на неё взгляды, но они не обжигали так, как раньше: были мягче, нежнее, с каким-то даже благоговением. А может, она просто уже привыкла к тому, как он на неё смотрит. Отлепить от него Сузумэ и переложить на постель оказалось проще, чем до этого, когда постели рядом не было. Он помедлил, пока Каору укутывала девочек и подтыкала им одеяла, а потом очень осторожно — следя за её реакцией — потянулся и погладил каждую малышку по голове. Всё лицо его освещалось заботливой улыбкой. — Хороших снов, — прошептал он и поднялся. Каору вспомнилось, что отец делал так же, и впервые воспоминание о нём не вызвало вспышку боли. Только лёгкое жжение, как в заживающей ране. «У тебя с ним всё счастливо сложится, если ты ему позволишь». Каору поцеловала сестрёнок и тоже встала на ноги, оказавшись лицом к лицу с мужем. Он сглотнул, и на лице его отражалось что-то, для чего она не могла подобрать названия. Что-то росло между ними, хрупкое, словно мыльный пузырь, и она впервые поняла, что ей не хочется этот пузырь лопнуть. — Что же, — обратилась она к мужу, — пойдёмте отужинаем, достопочтенный муж? — А... Да, — откликнулся он и с улыбкой кивнул.