А наш ли это капитан?

Блад был помещен в тесную тюремную камеру. Веревку, стягивающую руки, убрали, но на ноги одели железные кандалы, которые запирались на огромный висячий замок. Вместо передней стены тесной клетушки была решетка, выходившая на казарменный двор. Таким образом, часовой, охранявший заключенных, мог видеть каждое их движение. Как и корсар смог увидеть возвращение капитана с той частью отряда, что сопровождала пленников. Несмотря на отсутствие белого иноходца и пленника в лице Хосе, он выглядел крайне довольным. Ближе к вечеру, поняв, что кормить его не собираются, корсар решил, что отдых необходим, устроился на жестком ложе. Если бы он мог предвидеть все события этой ночи, то выспался бы еще днем, как только его сюда поместили. Но, к сожалению, дар предвидения не входил в число его талантов. Как только он смежил веки, послышалось шумное пыхтение и подозрительный шорох, сменившийся стуком, около решетки. Блад открыл глаза. Сержант одной рукой держался за прутья, другой пытался протолкнуть между ними в камеру нечто, завернутое в салфетку. На полу уже лежала помятая горбушка хлеба, вывалившаяся из такой же салфетки. У ног толстяка стоял небольшой мех, наполненный то ли вином, то ли водой. Тем временем проталкиваемый предмет уже на две трети стал заключенным, попутно обнаружив свою сущность — салфетка сползла и из-под нее показался аппетитный, покрытый золотистой корочкой, окорок молодого барашка. Опасаясь, что мясо разделит участь хлеба, Питер вскочил со своего ложа, чтобы вовремя подхватить аппетитный кусок. Как позже выяснилось, носящий следы чьи-то крепких зубов. Мех, как оказалось позже, наполненный водой, пролез без труда. Немного восстановив дыхание, все еще придерживаясь за решетку, сержант выдохнул. Среди вязкого запаха перегара, чеснока, жаркого и еще чего-то не очень различимого, узник разобрал несвязный шепот: — Дон Диего — добрейший человек! Велел тебе передать. Вот это все — тебе! — широкий взмах свободной руки показал размер доброты дона. — И сказал… Нет, он другое просил сказать. Тебе сказать надо, чтобы ты поел. А то наш капитан, он знаешь какой! И ночью не спи крепко, вот! Монастарио, он как соба… — Сержант, что вы там делаете? — голос капитана, напоминавший удар молота по металлическому рельсу, возымел на подчиненного действие, подобное ледяному душу. Толстяк от неожиданности подскочил, будто ужаленный, вытянулся, как мог, отчего стал напоминать наполовину пустой бурдюк, подвешенный за горлышко, и даже отпустил решетку. Блад замер, боясь пошевелиться. — Гарсия, я спросил: какого дьявола вы там делаете? — Капитан, я проверял, надежно ли заперты решетки. Мне показалось… И заключенный тоже на месте, я проверил! — чтобы доказать все свое служебное рвение, он приложил пятерню к полям криво сидевшей шляпы. — Сержант, за этим должен следить часовой. Но если вам так не терпится, вы можете заступить в караул, не дожидаясь завтрашнего утра! — Команданте, я, с вашего позволения, заступлю в караул с рассветом. Пока начальник не передумал, сержант семенящей походкой ретировался в казарму — отсыпаться. Блад уже начал опасаться, как бы капитану не пришла в голову мысль поближе рассмотреть, чем занимался его подчиненный в непосредственной близости к тюремным решеткам. Перспектива расстаться с чудом приобретенным ужином совсем не радовала. К счастью, капитан не стал себя утруждать личным осмотром камер и их обитателей. Сумерки сгущались над городом, вечерняя прохлада вступала в свои права, но раскаленные за день каменные стены были еще горячими. Где-то послышался стрекот цикады. Совсем рядом еще одна ответила товарке. И скоро целый хор ночных певцов поднял беспрерывный треск. Под этот неизменный аккомпанемент едва слышно прозвучали первые робкие гитарные переборы. Юная сеньорита, одна из тех надменных, жгучих и до неприличия гордых уроженок Новой Испании, чьи предки перебрались в Новый Свет два или три поколения назад, наслаждалась музыкой, исполняемой поклонником в ее честь. В памяти корсара всплыл образ другой девушки, встреченной им, как сейчас казалось, в другой жизни. Эту идиллию грубо разрушила какофония громких, далеко не мелодичных голосов веселой компании, доносившаяся из-за ворот гарнизона. Гуляки о чем-то спорили, одновременно смеясь и ругаясь. И, что самое ужасное, у них была гитара. Которую почему-то то ли забыли, то ли не посчитали нужным, настроить как следует. Вскоре в ночь ворвался поток диссонирующих, хромающих уродливых звуков, и, как ни удивительно, довольно приятный мужской голос пропел куплет похабной песенки о веселой сеньорите. Голос показался знакомым. Но память, как назло, отказывалась ассоциировать его с кем бы то ни было. Тем временем ошметки ритма изменились и, без какого-либо перехода, голос запел, на мотив старой пиратской песни: — Наш отважный капитан, Он объездил много стран, И однажды переплыл океан. Раз пятнадцать он спасал Экипаж и капитал, И ни разу в плен к Мигелю не попал! — Капитан, капитан, улыбнитесь: Сеньорита Арабелла к Вам пришла! Капитан, капитан, подтянитесь: Только бодрых дожидается она! * — припев подхватили еще несколько нестройных голосов. Утихомирить развеселившуюся компанию взялся один из часовых — еще бы, ребята с «Арабеллы» обладали лужеными глотками, и могли бы, наверное, разбудить мертвого. Чего уж говорить о коменданте пуэбло Лос-Анжелес. Гуляки, быстро поняв, к чему могут привести серенады капитану, тут же испарились. А корсар, обрадованный и взбудораженный появлением своих людей, постарался набраться терпения — сегодня ночью он покинет негостеприимный город. Чтобы ожидание не казалось таким тягостным, он принялся за окорок, стараясь издавать как можно меньше шума. Но часовой, излишнего внимания которого так опасался заключенный, мирно посапывал, опершись на приклад своего ружья. Из глубины тюремной камеры звезд не было видно, но, судя по отдаленному бою часов, было около полуночи. Часовые храпели, стрекот цикад стал почти оглушительным. Напряженно всматривающийся в ночь пленник смог заметить промелькнувшую на фоне беленой казарменной стены, чью-то черную тень. Она двигалась почти бесшумно и, исчезнув в провале казарменной двери, какое-то время не показывалась. Корсар уже начал подумывать, что видение вызвано напряжением зрения и усталостью. Но силуэт показался снова. Стараясь держаться ближе к стене, незнакомец приближался к решетке тюремной камеры. Подойдя к решетке вплотную, человек, одетый в черный костюм, поверх которого был наброшен плащ цвета ночи, звякнул ключами, пытаясь найти нужный. Незнакомец не был членом экипажа «Арабеллы». Моряка всегда выдает походка. А этот двигался с неподражаемой грацией и легкостью, напоминающий собой черную пантеру. «Кто бы это мог быть?» — подумал корсар, на всякий случай сжимая в руке единственное имевшееся в его распоряжении оружие — почти обглоданную кость окорока. Незнакомец, разобравшись, наконец, с ключами, поднял голову. В тусклом свете по-южному крупных звезд, Блад смог рассмотреть маску, скрывающую его лицо. — Сеньор, как только я распахну решетку, бегите в дальний угол двора — там легче всего перелезть через стену. — Первым нарушил молчание Лис (а это, как вы догадались, был он), — И постарайтесь издавать как можно меньше шума! Корсар кивнул в ответ, давая знак, что понял. Решетка, заменяющая дверь тут же распахнулась и спаситель замер в ожидании. Пленник выразительно звякнул оковами, сделав шаг к выходу. Без лишних слов Зорро вошел в камеру и склонился в поисках нужного ключа. — Не двигайтесь, если не хотите, чтобы я проткнул вас насквозь! Вот вы и попались, сеньор Лис! — раздался холодный издевательский голос. Монастарио стоял за спиной человека в маске, упершись тому шпагой в спину и грозно белея повязкой в темноте. Судя по запахнутому халату и шлепанцам, обутым на босу ногу, на момент появления Зорро комендант уже был в постели. — И, будьте так любезны, верните ключи! Зорро, замерший от неожиданности, медленно поднял правую руку, сжимавшую ключи. Капитан, не скрывая злорадства, чуть наклонился, чтобы забрать связку, и застыл. На него смотрело что-то до боли напоминавшее дуло пистолета. — А теперь опустите шпагу, сеньор! И без глупостей! — голос корсара, привыкшего командовать, прозвучал грозно, заставив коменданта подчиниться. — Теперь медленно и, подчеркиваю, без шума, положите оружие на пол! Дуло смотрело прямо в лицо коменданта, лишая его возможности схватить заклятого врага. Охотник стал добычей. Монастарио приоткрыл рот, но, памятуя о пистолете, выразил свое отношение к заключенному взглядом. Затем медленно наклонился, чтобы положить шпагу. В этот момент кулак пирата опустился на затылок команданте, лишив его сознания. Пока Зорро пытался справиться с безудержным смехом, охватившим его, как только он понял, что пистолет заключенному заменили остатки окорока, Блад нашел среди ключей нужный и, быстро отомкнув замок, избавился от оков. Поднял шпагу капитана и, стараясь не шуметь, бывший заключенный вместе с Лисом покинули расположение гарнизона пуэбло Лос-Анжелес, не забыв предварительно снять с Монастарио халат, защелкнуть кандалы на его ногах, а также тюремную решетку и оставив ключи на крыше казармы. Тем временем на противоположной стороне улицы показалась пестрая группа, состоящая из четырех человек. В одном из них можно было без труда опознать индейца-неофита, еще двое — заправские моряки. Род занятий последнего определялся с трудом, но, при дневном свете, любой завсегдатай кабака распознал бы в нем картежника. С замашками бывалого шулера. Они подошли вплотную к казарменной стене и, без лишних слов, действуя слаженно, как винтики машины, заняли позиции: индеец и шулер, внимательно осмотрев близлежащие улицы и убедившись, что они пусты, коротко кивнули. Один из моряков, немного отступив от основания стены, достал абордажный крюк, к которому была привязана длинная веревка. Короткий замах, резкий бросок — и крюк надежно зацепился за край. Дернув пару раз за веревку и крепко ухватившись за нее руками, моряк начал подниматься, упираясь ногами в стену. С ловкостью цирковых акробатов, пользуясь тем же способом, вся четверка скоро оказалась во дворе казармы, прямо перед железной решеткой, заменявшей в тюремных камерах переднюю стену. Индеец, спустившийся первым, двигаясь бесшумно, как тень, осматривал камеры, пытаясь обнаружить в одной из них того, кого они пришли освободить. Моряки тем временем связали караульных, прервав их сон. В качестве кляпа использовали кукурузные початки, видимо, сорванные в поле, расположенном неподалеку от пуэбло. И теперь несчастные, сидя спиной друг к другу, извивались, таращили глаза и жалобно мычали. К тому моменту шулер уже вовсю колдовал над замком, делая сложные пассы руками и повторяя в качестве заклинаний тихим шепотом сложные многоэтажные непечатаемые выражения. Наконец он замер, напрягшись. Видимо, кончилось заклинание. Или ожидая, когда оно сработает, потому что раздался щелчок открываемого замка. Решетчатая дверь распахнулась, и моряки зашли внутрь камеры. Человек, неподвижно лежавший на полу, не шевелился. Один из вошедших дотронулся до его шеи. — Жив, но без сознания. И к тому же ранен — эти свиньи его даже перевязали! — он присмотрелся чуть внимательнее. — Но рана вроде бы пустяковая. Остальные вздохнули с облегчением. Не утруждаясь снять кандалы на месте, один из них, самый рослый, взвалил бесчувственное тело на плечи и, прикрыв камеру, четверка покинула расположение гарнизона тем же путем, как и появилась.