А наш ли это капитан?

Монастарио пришел в себя от того, что невыносимо сильно болела голова. Он находился в незнакомом помещении. В единственное окно было видно ярко-синее небо, вишневые бархатные гардины доставали до пола, укрытого ковром с восточным узором. Его ощутимо мутило. И голова кружилась. Так сильно, что, казалось, комната качается. И вдобавок, рана на подбородке неприятно саднила. Он закрыл глаза. Мутить стало меньше, но ощущение покачивания никуда не делось. Капитан уже почти задремал под это приятное покачивание. Внезапно над головой послышался странный шорох, вынудивший его открыть глаза. Если бы не жуткая слабость, он бы вскочил со своего ложа. Но был вынужден молча, застыв от сознания невозможности происходящего, взирать на человека, стоящего перед ним. Это был самый настоящий пират: с пестрым платком на голове, черной повязкой, закрывавшей один глаз, абордажной саблей у широкого кожаного пояса, высокий и крепкий, загорелый почти до черноты, занимавший собою, казалось, всю комнату, он уверенно стоял на широко расставленных ногах, а его единственный глаз пристально смотрел на беззащитного Монастарио. Видимо заметив, что раненый пришел в себя, пират заговорил. Низкий голос прозвучал на удивление заботливо, но Энрике ни слова не понял из сказанного. Это был то ли немецкий, то ли английский, то ли один из местных диалектов. Ни на одном из этих языков он не говорил. Поэтому молча и с недоумением взирал на верзилу. Тот повторил вопрос. Поняв, что отмолчаться не получиться, и просто так пират не отстанет, он выдавил: — Я не понимаю этого дикого наречия. Вы можете говорить по-испански? Единственный глаз верзилы чуть не вылез из орбиты. Подскочив к капитану, он схватил его в охапку и принялся трясти с такой силой, как будто вместо капитана сжимал в огромных лапах маслобойку. При этом беспрестанно повторял «Питер! Питер!» «Точно — немец!» — промелькнула последняя мысль, перед тем как Энрике потерял сознание. Очнулся от отвратительнейшего запаха, который настырно лез в ноздри. Чихнул. Вспомнив последние события, попытался снова провалиться в небытие. Не получилось. Его ощутимо похлопывали по щекам, голос, принадлежавший пирату, настойчиво продолжал называть его Питером. Капитан с трудом разлепил веки. Мозолистая рука убрала от его лица пузырек с нюхательной солью, со стуком поставив его на покрытый кружевной скатертью стол красного дерева, рядом с массивным серебряным подсвечником. Кроме знакомого уже верзилы, в комнате находились еще двое — светловолосый, прилично одетый, молодой человек приятной наружности и пират, выглядевший, как французский вельможа. Или французский вельможа, решивший к своему облику прибавить немного от искателя приключений. Эти, в отличие от одноглазого, внушили Энрике толику доверия. Он снова спросил: — Кто-нибудь здесь говорит по-испански? Вопрос, заданный на родном языке капитана, вызвал целый шквал недоуменных восклицаний со стороны присутствующих. Среди этого гвалта Энрике расслышал несколько ругательств на языке великого мыслителя Руссо. Как ни удивительно, человек, выглядевший французом, им и оказался. По поводу его принадлежности к аристократическим кругам, Монастарио еще сомневался. С трудом пытаясь воскресить в памяти картавые слова, вбитые туда еще в детстве строгим наставником при помощи не одной розги, Энрике спросил: — Кто-то из вас говорит по-французски? — Да, капитан! Неужели вы ничего не помните? И даже по-английски говорить не можете?! — недоумение на его лице сочеталось с крайним расстройством чувств, когда Монастарио молча покачал головой. — И что с вами в тюрьме было? И как вы туда попали? Хосе владеет только испанским, он объясняется знаками. Когда он появился, мы поняли только то, что вас в плен взял какой-то испанский выродок. — К-какой выродок?! Вы вообще кто такие?! Кто такой Хосе?!! — Непонимание ситуации и глупость его положения раздражали. А Монастарио, как известно, очень быстро выходил из себя. Чувствуя, что бинты, стягивающие подбородок, мешают, раздражающе сужают обзор, не давая видеть всех, кто находится в комнате, Монастарио лихорадочно пытался от них избавиться. Когда, наконец, удалось немного ослабить узел, он окинул недоуменные лица взглядом и, не дождавшись ответа, повторил вопрос: — Где я? Кто вы такие? Как я здесь оказался? Отвечайте! Верзила что-то пробормотал себе под нос, вытащил из-за пояса саблю и шагнул в сторону капитана. Монастарио никогда не был трусом. И теперь он страха не испытал. Точнее, не успел испугаться, когда пират одним быстрым движением разрезал раздражающую повязку. Рану тот час обдало неприятным холодом. Все присутствующие дружно издали вздох изумления. Первым пришел в себя одноглазый. Француз незамедлительно перевел. Судя по различному времени звучания вопроса из уст источника и переводчика, последний значительно смягчил некоторые эпитеты: — Кто вы такой? И где, черт возьми, наш капитан? Куда ты, испанская шкура, девал Питера?!! — Я не знаю никакого Питера! И никого никуда не девал! — внезапная апатия, охватившая Монастарио, была вызвана недавней раной и несколько снизила накал беседы. — Я — капитан армии его величества короля Испании Энрике Санчес Монастарио, комендант пуэбло Лос-Анжелес. И я понятия не имею, кто вы такие, где я нахожусь, и кто такой Питер. — Испанец! — с ненавистью прошипели присутствующие. Хотя и произнесено это было на незнакомом, по-видимиму, все-таки английском, языке, разгадать смысл, вложенный в него, не составило труда. После недолгого, но бурного обсуждения, в течение которого верзила многозначительно несколько провел отставленным большим пальцем по горлу, француз согласно кивал, а блондин что-то упорно доказывал, капитан несколько раз ощущал ледяное дуновение — по комнате нагло гуляли сквозняки. В поиске щелей, из которых могло бы так дуть, он оглядел комнату. Потом пеструю компанию перед ним. И еще раз комнату. Как он сразу не догадался! Он на корабле! В этот момент совещание закончилось. — Мсье капитан, — обратился к нему француз, — мы пока не пришли к единому мнению по поводу Вашей дальнейшей судьбы. Поэтому будьте любезны, разъясните некоторые интересующие нас вопросы. По результату нашей беседы мы решим, что с вами делать! — У меня есть выбор? — Монастарио горестно усмехнулся. — Я согласен! В течение последующего часа, в результате активной беседы, в которой принимали участие все присутствующие, Энрике выяснил, что он находится на борту фрегата «Арабелла», который уже сутки, как покинул прибрежные воды Калифорнии, в непонятно пока каком статусе. Что француза зовут Пьер Ибервиль, блондина — Джереми Питт, а одноглазого — Нед Вольверстон. И что они — пираты. А индеец, который лечил Монастарио и был впоследствии помещен им в тюрьму Лос-Анжелеса, на самом деле капитан корабля — пират Питер Блад. В свою очередь, рассказав корсарам все, что ему было известно, он почувствовал слабость и откинулся на подушки. Пусть морские разбойники сами теперь думают, как расправиться с Зорро, похитившим их капитана. О золотоносном руднике, что согласно некоторым сведениям, находится в горах на индейской территории, пиратам знать необязательно. Корсары принялись обсуждать полученные сведения. Под их равномерный гомон Монастарио прикрыл глаза — сейчас ему было все равно, что они решат. Хотелось спать. И было холодно. Пропевший на палубе горн и поспешные шаги покинувших каюту корсаров, он слышал как сквозь туманную пелену. Сигнал означал появление в опасной близости подозрительного судна. Перед тем, как выйти на палубу, Питт подошел к лежавшему без движения человеку. Он был бледен, щеки горели ярким румянцем, дыхание — частым и прерывистым, глаза закрыты. Дотронувшись ладонью до его лба, он отдернул руку и поджал губы. Поднявшись на палубу, подозвал темнокожего Бенджамена, исполнявшего обязанности повара, стюарда, так же помощника всем-во-всем и, отдав распоряжение заняться раненым, присоединился к товарищам. — Это испанец! — Вольверстон протянул ему зрительную трубу, в которую только что смотрел сам, указывая другой рукой на двухмачтовый бриг, видневшийся по правому борту. — Что будем делать? — Думаю, в свете сложившихся обстоятельств, — Джереми приложил трубу к глазу и теперь пристально всматривался в очертания брига, — нам следует поднять испанский флаг, отсалютовать в знак приветствия и поскорее сменить курс на обратный. Питер попал в лапы какого-то таинственного разбойника, и неизвестно, что тот может учудить. Собеседники согласно кивнули. Ибервиль отдал соответствующий приказ, и на мачте взвилось желтое с красными полосами полотнище. А Вольверстон добавил: — Не сильно бы я доверял словам дона. Сдается мне, одна половина из всего сказанного — неправда, а другая — вранье! Правда зарыта где-то посередине. Но раз этот гранд так похож на Питера то, может, и удача его так же любит? И, даст бог, поможет нам спокойно добраться до проклятой Калифорнии, черт понес туда нашего капитана! Если бы Нед Вольверстон знал чуть больше об удачливости Монастарио, он бы молчал, как рыба об лед. И забрал бы у Хосе все имеющиеся амулеты, чтобы обвешать ими испанца, лежащего в капитанской каюте. Потому что в этот момент в ответ на холостой выстрел приблизившегося испанца, кто-то из канониров, то ли по глупости, то ли по неопытности, выстрелил из заряженной пушки. И благодаря, наверное, феноменальной «удачливости» текущего капитана, ядро снесло оба фальшборта и, зацепив у основания фок-мачту испанского брига, плюхнулось в воду, прихватив по дороге кого-то из экипажа. Судя по воплям, долетавшим с поврежденного судна, это был либо капитан, либо владелец судна, либо король Испании. В этот момент, не выдержав нарастающего напряжения, со звуком лопнувшей контрабасовой струны, за спиной Неда оборвался фал и желто-красное полотнище, подражая тропической бабочке, опустилось на палубу. Вольверстон, взявший на себя командование кораблем, уже выкрикивал команды, готовясь вступить в бой. Горнист трубил тревогу, экипаж четко и слаженно, действуя как единый организм, где каждый знает свое дело и без суеты, не совершая лишних движений, выполняет работу. Ибервиль и Питт так же заняли свои места. Уже через несколько минут «Арабелла» была готова принять бой. Энрике, заботливо укутанный Бенджаменом, со свежей повязкой, напоенный бульоном, погрузился в забытье. Звуки боя долетали до его сознания эхом далекой грозы. Он не видел как одна за другой были сбиты мачты испанца, как были порваны паруса и ванты «Арабеллы», как пороховой дым окутал весь мир. Не слышал свист ядер, берущихся из ниоткуда, вопли раненых и ругань командиров, треск ломающегося дерева и оглушительную, не прекращающуюся, забивающую все другие звуки, канонаду. Не чувствовал, как содрогается корпус корабля от грохота пушек, как он кренится при развороте. И как фрегат подскакивает на месте, подобно раненой лани, когда вражеский выстрел достигает своей цели. И все ужасы рукопашной схватки, когда пираты идут на абордаж, остались за стенами каюты, где пребывал раненый. Энрике очнулся только к обеду следующего дня. Жар спал, и он чувствовал дикий голод. Место ранения и еще часть головы были плотно стянуты повязкой. Слепящее солнце светило в незавешенное окно и, судя по отсутствию качки, корабль находился у пристани. В распахнувшуюся дверь шагнул темнокожий юноша, державший в руках поднос. Он молча пощупал лоб, удовлетворенно при этом хмыкнув, сменил повязку, наложив на рану отвратительно пахнущую субстанцию темного цвета. Затем поставил перед раненым миску с бульоном и положил на край кровати синюю хлопчатобумажную блузу и штаны, наподобие тех, что носят неофиты или, как позже убедился Энрике, простые матросы, достав эти предметы из сундука, стоявшего в изголовье кровати. Оттуда же выудил грубые башмаки. После приема пищи капитан почувствовал прилив сил. И, решив совершить небольшую прогулку, принялся одеваться. Голова еще немного кружилась, бинты цеплялись за ворот рубахи, что сильно раздражало, но лежать в кровати ему надоело до смерти. Привыкшее к ежедневным физическим нагрузкам тело, настойчиво требовало движения. И пускай это будет даже неспешная прогулка по палубе. Послеполуденное солнце слепило глаза, однако покинувший каюту капитан ясно видел, что клочок суши, около которого стоял красный корабль с золотым именем «Арабелла», был самым настоящим необитаемым островом. Узкая полоска песчаной земли, в центре которой росло около десятка кокосовых пальм. Ручеек, рожденный под их сенью, весело журчал на протяжении нескольких метров, прежде чем раствориться в горько-соленой океанской воде. Все свободное пространство между рощей и полосой прибоя было забито суетящимися людьми. Одни из них устанавливали палатки, другие — размещали, перетаскивая и переставляя, доставленные с корабля бочки и ящики, несколько шлюпок, как челноки ткацкого станка беспрестанно курсировали между фрегатом и берегом, перевозя людей, бочки, мешки и еще кучу вещей непонятного назначения. Корабль тоже не был пустым — беготня, мелькавшие матросские рубахи, крепкие морские словечки, долетавшие до верхней палубы, возня в трюме, напоминавшая мышиную — все это наводило на мысль о внезапном переезде. — Мсье капитан! Вижу вам уже лучше! — голос француза, как же его… Ибервиль!, звучал холодно, если не сказать, враждебно. — Да, мсье Ибервиль, благодарю вас за заботу! — капитан попытался изобразить широкую улыбку. Но последняя, столкнувшись с ледяным взглядом собеседника, превратилась в кривую усмешку. — Но позвольте узнать, что происходит? — он махнул рукой в сторону берега. — Вчера мы встретили вашего соотечественника. Вы к тому времени находились в беспамятстве и вряд ли помните подробности боя, однако «Арабелла» получила пробоину чуть выше ватерлинии. И теперь, прежде чем продолжить плавание, мы вынуждены сделать небольшую остановку с целью ремонта. Осмотревшись еще раз, Монастарио согласно кивнул. А Ибервиль продолжал: — И да, помощник капитана оказался вашим знакомым — работорговцем по прозвищу Бешеный Пес. Перед своей смертью он много интересного рассказал о вашей деятельности на посту коменданта. В том, что вы еще живы, следует благодарить Джереми Питта, убедившего нас в том, что вы можете нам еще пригодиться при вызволении нашего капитана. Поэтому, когда вы окажетесь на берегу, постарайтесь не приближаться к проданным вами в рабство индейцам! — моряк указал в сторону стоящей на берегу, в отдалении от матросов, группы людей. Монастарио ничего не оставалось, как согласно кивнуть. — А как долго продлится ремонт? — спросил он. — Где-то около недели. — Бросил, уходя по-английски, француз. Капитан тяжело вздохнул, с тоской посмотрел в небо, где кружили несколько чаек, махнул досадливо рукой и направился в сторону веревочного трапа, чтобы спуститься в указанную темнокожим слугой шлюпку. В конце-концов, если он выберется из этой передряги, деньги, полученные от Бешеного Пса, превращены в драгоценные камни и надежно спрятаны, а доказательств его «бизнеса» нет. Об этом Монастарио заботился всегда с особой тщательностью. Как нет и достойных доверия свидетелей, включая самого работорговца. Честно говоря, Энрике никогда не доверял ему полностью. А если не удастся выбраться живым… Мертвым деньги не нужны. Но думать об этом сейчас совершенно не хотелось.