Московское поручение

Спустя час Штольман подумал, что понимает, почему именно Светлана Александровна была главнокомандующим в этом доме: «Родись она мужчиной, до начальника Генерального штаба дослужилась бы». Разыгравшаяся в доме трагедия не только не выбила ее из колеи, а наоборот, как будто создала обстановку, в которой она себя чувствовала, как рыба в воде. Анну она распорядилась положить в гостиной, пальто с нее снять, отдать прислуге отчистить от следов крови. Старшего сына-подростка она отправила за врачом, истопника – за городовым. Мужу поручила полностью разбираться с полицией, когда та появится. Дильбар, для которой произошедшее стало последней каплей и у нее началась истерика, заставила выпить лошадиную дозу собственного снотворного и отправила спать. Николеньку поручила заботам старшей двенадцатилетней дочери. Младшим детям велела сидеть в детской и не казать носа. Посмотрев на все более сереющее лицо Штольмана, налила тому рюмку коньяка. Когда через некоторое время обнаружила его теребящим в руках изрезанные и пропитанные кровью перчатки Анны, перчатки отобрала, вместо этого сунула в руки еще рюмку коньяка, рядом поставила целый графин и предложила не стесняться. Штольман так и сидел с не выпитой второй рюмкой коньяка у закрытой двери гостиной, где пришедший семейный доктор занимался Анной. Дверь открылась только еще через полчаса. Туда же немедленно подошли супруги Сергеевы. - Ну что я могу сказать, - доктор семейства Сергеевых был маленьким, кругленьким и обычно явно очень смешливым, однако прямо сейчас он был сух и строг, - девушке невероятно повезло. Ее, конечно, спасли перчатки, тем более, что они были утепленными, а значит более толстыми. Если бы не они, боюсь, была бы серьезная потеря функциональности рук. А так мы имеем многочисленные неприятные резаные раны ладоней. Пара – весьма глубоких. Заживать это будет долго, но насколько я могу судить на данный момент, никакого серьезного ущерба не нанесено. Суставы, связки и прочее целы. Я дал Анне Викторовне обезболивающее, которое будет действовать еще несколько часов. Потом надо будет принять новую порцию лекарства. - Она много крови потеряла? – хрипло спросил Штольман. - Не очень. К тому же женщины, в принципе, куда легче переносят кровопотерю, ну, вы меня понимаете… - доктор слегка смутился. – Прямо сейчас Анна Викторовна, разумеется, чувствует некоторую слабость. Но думаю, что уже завтра в этом отношении она будет в полном порядке. - А как она себя чувствует, в целом? В себе ли она? – уточнила Светлана Александровна. - Она в сознании и вполне в здравом рассудке, просто ослаблена произошедшим и немножко заторможена. При этом чрезвычайно ответственная особа. Я так понимаю, это вы Яков Платонович? – обратился доктор к Штольману. - Да, это я, - подтвердил тот. - Анна Викторовна мне сказала, что у вас сегодня поезд в Петербург. Упрямо твердила, что вам с ней на службу надо. Я бы настоятельно вам рекомендовал все-таки отложить возвращение на несколько дней. Анне Викторовне крайне желательна хотя бы пара дней покоя – сон, минимальные нагрузки. - Да какой поезд!… Доктор, не беспокойтесь. Никто ни в какой Петербург сегодня не едет. Мы будем в Москве столько, сколько потребуется, - проскрежетал Штольман. Впервые за весь разговор у доктора веселым любопытством сверкнули глаза. Спустя еще некоторое время Штольман усаживал Анну в пролетку. Сергеевы очень уговаривали остаться у них хотя бы на одну ночь, но Анна категорически настаивала, чтобы вернуться в гостиницу. Все твердила, что Яков Платонович о ней позаботится. По дороге в гостиницу Штольман почувствовал, как ледяной страх, державший его последние часы, наконец, отпускает, но вместо этого его охватывает дикая ярость – на весь мир, но в первую очередь на себя. Каждый раз, когда его взгляд падал на руки Анны, которые доктор превратил в подобие валиков, полностью замотанных бинтами, он испытывал нарастающее желание что-нибудь сокрушить. Он чувствовал искреннее сожаление, что старика убил выстрел Сергеева и ему не представилась возможность забить того до смерти голыми руками. Когда они вошли в гостиницу, портье, взволнованный видом Анны, вскочил, но все слова застряли у него в горле, стоило ему увидеть плещущие злобой глаза Штольмана. Штольман довел Анну до номера, аккуратно снял с нее пальто и посадил на стул. Он опустился перед ней на колено и, вглядываясь в ее лицо, спросил: - Анна Викторовна, что надо сделать? Доктор был абсолютно прав – Анна с некоторой паузой, но дала четкие и здравые ответы. Штольман освободил ее от платья и обуви. Вызвал горничную, дав указание отчистить все от следов крови. Потом повел Анну в ванную комнату. Раздев, он посадил ее на пуф и теплым влажным полотенцем оттирал следы крови с ее тела. Анна даже вяло пошутила что-то про то, что у нее руки по локоть в крови, но Яков на это только зубами скрипнул. Закончив, он надел на нее ночную сорочку, отвел в спальню и уложил в постель. Он развернулся, чтобы выйти, но тут Анна коснулась его и попросила остаться. Он присел было на кровать рядом с ней, но услышал: - Нет, лягте со мной. Сняв с себя костюм и оставшись в нижнем белье, он забрался к ней под одеяло. Однако и этого ей было мало: - Снимите с себя все. И с меня. Штольман склонился над ней: - Любимая, мы не можем. Не сейчас. Вы не в том состоянии. - Я знаю, - устало улыбнулась Анна. - Я не это имею в виду. Я просто хочу… Нет, мне нужно почувствовать вас всего, тепло вашей кожи. Не говоря ни слова, Штольман стащил с себя остатки одежды и бережно снял с Анны сорочку. Они бесконечно обнимали, обнимали и обнимали друг друга. В их объятиях не было страсти, не было возбуждения, не было чувственности. Их охватило странное ощущение абсолютной целостности и покоя. Анна то терлась носом о ложбинку на его плече, то обвивалась вокруг него всем телом. Штольман то зарывался в нежную ямку, где плечо переходит в шею, то погружался в ее волосы. Он ощущал, как Анна буквально впитывает от его тела здоровье и энергию, а в ее тепле и мягкости растворяется охватившая его ярость. Когда она, наконец, погрузилась в сон, уткнувшись ему в подмышку, Яков обнаружил, что его злоба ушла, как будто ее и не было вовсе, и он чувствует только умиротворение и любовь.