Забота бывает разной

В Чаре жила смерть. Настоящая. Она горчила в её чае, путалась в её волосах, забивалась под ногти. Огни, пляшущие в глазах, холод на кончиках пальцев, тяжесть в шагах — всё от смерти. Она поселилась в голосе едкой иронией, а теперь вырывается злостью с каждой разбитой тарелкой и захлопнутой дверью. Бьется в её запутанных мыслях. Единственный способ избавиться — на краю ножа. Но Чара боится, Чара слабая, знает, что грудь её не пуста, и то, что бьется внутри, не гниет только от этой болезни смерти. Поразить ядро, центр своей боли, оборвав неровное сердцебиение — нет-нет, это не для Чары. Рука дрогнет. Поэтому смерть гноится на кончике ножа, в маленьких красных каплях и слезах на чужой остывающей коже. «Монстры, монстры, монстры» — повторяет в темноту, закрываясь пустыми словами от собственной сущности. Если долго всматриваться в бездну, бездна начнет всматриваться в тебя — не совсем верно. Только в том случае, если бездна живет внутри. Фриск знает, что та не виновата, что всё из-за болезни, поразившей её душу, поэтому, когда она находит Чару в окружении холода, в маленьком красном озере посреди комнаты, впившуюся бледными пальцами в рукоятку ножа, она обнимает её. Чара содрогается от рыданий — смерть отбивает удары в голове за каждого павшего, как старые напольные часы. Фриск ласково гладит её по спине, целует в лоб и молчит. Тишина говорит за себя и свои потери, и обрывается металлическим звоном упавшего ножа. Фриск вздыхает, своими ладонями греет её продрогшие руки — а ладони Фриск всегда солнечные, они побеждают любой холод, даже тот тяжелый, въевшийся в кожу лёд страха. Фриск шепчет на ухо, что всё это сон, что все живы, вокруг никакой крови, а нож в окружении хлебных крошек лежит на столе. Чара не помнит, она ни черта не помнит и ни черта не знает, она верит каждому её слову, потому что больше верить нечему. Свитер Фриск в районе плеча промокает от слез. Она говорит Чаре, что со слезами выходит боль. Вот только в это верить не получается. Чара засыпает. Красные лужи вокруг синеют и превращаются в тихое море, голос Фриск в шипение волн, ласковое, нежное. Нежность эта прорастает спокойствием в голове, и улыбкой на искусанных губах. Едкая боль выжидает в клетке слабых ребер червоточиной. В Чаре живет смерть, и похоронить её негде — так она считает. Пока Фриск не подставляет свои ладони.