***
Этчинсон мысленно благодарит свои сильные от прежней жизни руки и пытается самостоятельно подняться, а затем сесть в постоянно холодное инвалидное кресло. Стиснув зубы, она с трудом перекладывает ноги на специально предназначенный для этого выступ коляски, стоящей рядом с кроватью, а затем, опираясь о прохладный металлический подлокотник, пытается посадить себя в передвижное кресло. Спустя несколько секунд действа, Патриция чувствует, как колёса инвалидной коляски начинают двигаться в сторону, уходя из-под ног. — Чёрт, — успевает выругаться девушка, когда кресло рывком от неё отъезжает. В палате раздаётся грохот, и Этчинсон, ударившись головой о край кровати, падает на жёсткий серый линолеум. Перед глазами настойчиво мерцают чёрные пятна, а в районе виска остро пульсирует зарождение нового синяка. Глаза наполняются влагой, смыкающей собой ресницы, однако очередную истерику успевает прервать стук в дверь. Ржавые петли издают тихий скрип, впуская в палату молоденькую девушку, одетую в белый медицинский халат. Огненно-рыжие кудри спадают на хрупкие плечи, а в руках, усыпанных у запястий веснушками, держится шуршащий бумажный пакет с эмблемой кофейни, находящейся рядом с госпиталем. Едва войдя в комнату и заметив лежащую на полу пациентку, медсестра отбрасывает пакет в сторону, растерянно опускаясь к Патриции. — Что случилось? — поворачивая её к себе лицом, спрашивает растревоженная девушка. Этчинсон смыкает влажные глаза, не желая произносить ни слова. Как оказалось, в последствии она ударилась не только головой, но и челюстью. Солоноватый привкус крови всё чётче проявляет себя в пересохшем от нехватки воды рту. Поморщив лоб, Патриция издаёт жалобный стон, который после в унисон с тяжёлым дыханием медсестры рассеивается в бесцветной тишине комнаты. Карие глаза молодой практикантки в волнении пробегаются по лежащему на полу телу, а затем переходят на опрокинутую инвалидную коляску, валяющуюся около серой стены, украшенной небрежными линиями растрескавшейся побелки. — Вам же запрещено самостоятельно вставать с кровати, — устало вздыхает девушка, приподнимая Патрицию за плечи. — Знаете прекрасно, что попадёт в первую очередь мне. Практикантка, казалось бы, хрупкими руками поднимает Этчинсон. Та не открывает своих глаз, смакуя на языке солёный вкус алого и про себя поражается физической силе столь миниатюрной девушки. Когда Патриция чувствует, что снова находится на кровати, её веки нехотя приподнимаются, открывая перед хозяйкой тела взволнованное и обрамлённое рыжими локонами лицо Эммы. На устах медсестры как всегда красуется любимый оттенок алой вишни, большие карие глаза пребывают в испуге, а веснушки на фоне всего яркого макияжа кажутся ничтожно блеклыми и почти незаметными. Сегодня от Эммы сильно разит ментоловым табаком. Видимо, девушка опять поссорилась со своим молодым человеком и нервно курила около сырого подъезда сигарету за сигаретой до самых первых ярких лучей солнца. — Сколько же вы доставляете хлопот… — медсестра осматривает палату, убедившись, что всё на своих местах, а затем продолжает. — В очередной раз уговорили меня отлучиться, а сами… Она вздыхает и отходит от мятой постели. Ставит инвалидную коляску в вертикальное положение, затем берёт в руки шуршащий бумажный пакет. — Я оставлю кресло у стены ради вашей же безопасности, — сдержанно произносит Эмма, а затем садится на край кровати. В палате раздаётся приятное слуху шуршание, а через некоторое время всё пространство заполняется пряным, сладким ароматом корицы. Патриция к этому моменту успевает немного успокоиться. Поправив чёрную футболку, девушка помогает себе сесть в вертикальном положении, а затем берёт с прикроватной тумбочки расчёску для волос. — Ну и напугали вы меня, — честно признаётся Эмма, выгружая на светлый поднос упаковку душистых свежих булочек, — в очередной раз. А ведь правда. Сколько раз за время своего прибывания здесь Этчинсон пользовалась положением молодой практикантки, всячески обманывая врачей, и вместо посещения ежедневных утомляющих осмотров и процедур самостоятельно сбегала — если этот глагол здесь уместен — в пустынные коридоры здания, пытаясь найти хоть какую-то зацепку об этом месте. Поначалу Патриции было стыдно, когда последствия её проступков сваливались на голову бедной молоденькой практикантки, но затем она привыкла. А как иначе понять суть происходящего, если местные работники не такие общительные, какими кажутся на первый взгляд? Даже от Эммы, которая здесь в понимании Этчинсон самая открытая, она не смогла добиться абсолютно ничего. Патриция несколькими незамысловатыми движениями сооружает высокий хвост, а затем кладёт поднос со сластями себе на колени. — Может, мне стоит заварить вам чай? — вдруг спохватывается медсестра. — Как же мило, что ты так сильно заботишься обо мне, — притворно сладким тоном произносит пациентка, прищуривая глаза, — но нет, я обойдусь одной водой. Эмма смущается первой фразе, но всё-таки встаёт с кровати и наливает в прозрачный стакан воды из бутылки, находящейся до этого момента в том же шуршащем пакете. — Bon appétit! * — успевает произнести Этчинсон, начиная поглощать своё любимое душистое лакомство. Практикантка смотрит на часы, висящие над входной дверью, а затем в удивлении вскидывает брови: — Я же опаздываю… Она быстро встаёт с края кровати, поправляя в своей обычной манере густые волосы, а затем останавливается у входной двери. — Надеюсь, вы не станете снова творить глупостей, — смиряя строгим взглядом Патрицию, которая в обе щёки уминает мучные изделия, твёрдо произносит Эмма. — Лев Давыдович ещё зайдет вечером. Она снова бросает свой взгляд на стрелки часов, а затем скрывается в пустом коридоре за скрипящей дверью, оставив после себя лишь слабый ментоловый аромат, не сходящий со стен палаты. Этчинсон вслушивается в её отдаляющиеся шаги и ставит поднос с недоеденными булками на тумбочку, сдвигая гранёный стакан с водой к самому краю. В тишине комнаты раздаётся оглушительный, пробирающий своим звоном до самых костей треск стекла. — Твою ж мать, — тихо протягивает лежащая на кровати девушка. Она устало откидывается на подушку, изумрудными глазами исследуя белый потолок. И снова слой за слоем звенящая тишина накрывает палату.***
— And I wonder how to move on From all I had inside… „Goodbye Agony“, Black Veil Brides
Девушка просыпается отчаянным рывком. Лёгкие шумно выдыхают спёртый воздух, а глаза в страхе бегают по пыльной, плохо освещённой палате. В тишине раздаётся бешеное биение сердца Патриции и тихий, но чёткий рокот стрелок настенных часов. 17:40 Прошло около часа с момента ухода Эммы. Измученное кошмаром тело девушки с трудом приподнимается в сидячее положение, а холодные тонкие пальцы судорожно сжимают простынь. Во рту от недостатка воды возникает неприятное кислое чувство иссушения, которое побуждает Этчинсон прокашляться, а затем, не глядя, привычно потянуться к тумбочке за стаканом воды. Рука проходит сквозь пустоту, не находя своей цели. Патриция делает глубокий, усталый вздох и, подвинувшись ближе к краю, смотрит вниз. С правой стороны от кровати на сером линолеуме небрежно рассыпаны осколки битого стекла, под которыми красуется небольшая прозрачная лужа. Сквозь щели светлых жалюзи пробиваются яркие, янтарные лучи с багровым отливом приходящего заката. Как-то раз Этчинсон слышала от Льва Давыдовича, что за каждым закатом всегда следует красочный, льющий надеждой рассвет. Эта его фраза, возможно, могла бы быть способной подбодрить девушку, вот только какой толк в закате и рассвете, если оба этих феномена скрыты от Патриции за слоем сломанных, не открывающихся жалюзи? Девушка с растрёпанными русыми волосами старается как можно аккуратнее спустить себя с постели. Она уже приноровилась к передвижениям по комнате без посторонней помощи, поэтому слезть с кровати, при этом не сломав себе ничего, для неё не составляет особого труда. — До чего унизительно, — стиснув зубы, процеживает Патриция. Её руки, цепляясь за линолеум, помогают своему и без того ослабевшему телу преодолеть несколько метров до заветной инвалидной коляски. Цепкие пальцы хватаются за подлокотники, а мышцы рук напрягаются, погружая невероятно тяжёлое непослушное тело в передвижное кресло. Когда проделанные действия увенчиваются успехом, Этчинсон ещё какое-то время переводит дыхание, а затем разворачивает поворотное колесо в сторону открытой арки, ведущей в специально оборудованную под девушку ванную комнату. Ладони Патриции уже давно огрубели, покрываясь жёсткими ноющими мозолями, поэтому управление коляской голыми руками отзывалось острой зудящей болью. Однако, Этчинсон всё-таки добирается до ванной, въезжая в крохотную комнату, облицованную синим, потёртым кафелем. Стопка белых полотенец встречает её около низкой, специально под девушку, мойки. Поворачивается кран, и холодная пресная вода хлещет вниз, ударяясь о белое гладкое покрытие. Девушка наклоняет голову, подставляя пересохшие губы под струю. Её черная футболка и затёртые серые спортивные штаны, выданные Эммой, подвергаются удару брызг. Мокрые пятна покрывают всю одежду Патриции, но она не обращает абсолютно никакого внимание на это, продолжая с жадностью насыщаться ледяной водой. Когда Этчинсон заканчивает, то рывком вытирает бледные губы рукой, выезжая обратно в комнату. Пытаться открыть дверь, ведущую в коридор, бесполезно. Это девушка прекрасно знает, поэтому даже не смотрит в её сторону. Она подъезжает к кровати и ловит приятный для слуха хруст стекла, который раскалывается под натиском колёс инвалидной коляски. Наклоняется, при этом придерживаясь левой рукой о подлокотник, а правой медленно сгребая осколки в кучу. Один из них, самый большой, впивается в ладонь Патриции, заставляя её резко отдёрнуть руку. Из пореза просачивается алая вязкая кровь. Этчинсон стонет сквозь стиснутые зубы, а затем судорожно подносит ладонь ко рту, губами собирая солёные капли. Влага снова заполняет тусклые глаза девушки. Она откидывается на спинку кресла, закрывая лицо левой рукой. С щёк к дрожащему подбородку стекает тонкая дорожка слёз, которую большим пальцем Этчинсон старается убрать, но за ней сразу же следует следующая, и следующая… Девушка забывается, в истерике начиная издавать жалобные, отражающиеся отчаянием в стенах палаты всхлипы. За бетонной стеной тёмного коридора раздаются шаги. Замочная скважина отодвигается, и скрип петель заставляет Патрицию вздрогнуть, оборачиваясь в сторону входной двери. — Ну, как тут поживает наша пациентка? — с хрипотцой произносит седовласый мужчина, едва войдя в комнату. Увидев девушку и её заплаканное лицо, он замирает на месте. — Вы… — Лев Давыдович испуганно смотрит на коляску, а затем на осколки вокруг. Внезапный крик разрывает пелену нависшей тишины: — Уходите прочь! Этот крик нарастает, всё громче и громче эхом отзываясь в ушных каналах напуганного и побледневшего мужчины. Рёв вырывается из уст загнанной в угол Патриции, снова и снова ударяя по сознанию врача, который, неожиданно растерявшись, выбегает из палаты за помощью.