Серая акварель

      Барбара была взволнована и даже слегка напугана, однако всё равно старалась сохранять невозмутимое спокойствие, находясь в приёмной. Её пропуск минутами ранее был просканирован неприветливой бабулькой за стойкой для приёма, и Робертс дали указание ожидать местную медсестру здесь, прямо в коридоре. Та опаздывала, но спустя несколько нудных десятков минут всё-таки появилась во входных дверях здания.       Яркие кудри беспорядочно спадали вниз, а по плащу стекали остатки дождя, под который попала девушка. Эмма поприветствовала Барбару, убирая назад мокрые рыжие локоны. Медсестре заранее поступило предупреждение о том, что у неё появится коллега, которой она должна будет разъяснить график их работы. Эмма в какой-то степени была рада помощи, ведь это означало, что у неё появится больше свободного времени.       — Рада познакомиться, меня зовут Барби, — светловолосая особа поспешно встала с кресла в приёмной.       Она изо всех сил старалась скрыть волнение, что по непонятной причине разгоралось внутри. Рыжеволосая медсестра тоже назвала своё имя и, вежливо поздоровавшись с бабушкой у стойки, побудила Робертс следовать за ней.       — Здесь достаточно тихо, но вы привыкнете, — спокойно произнесла Эмма, когда девушки проходили по безлюдным коридорам госпиталя. Барбара пыталась запомнить каждый поворот и, кидая любопытные взгляды на запертые двери, следовала за практиканткой, идущей впереди.       Робертс, проработав на агенство полгода, уже привыкла к заданиям, требующим умение хорошо держать своё «прикрытие» и в какой-то степени вживаться в роль. Так что она не видела проблемы в том, что ей придётся провести в здании больницы определённое количество времени. Однако непонятное беспокойство всё равно не сходило с сердца. Чувство вины за судьбу другого человека не собиралось покидать её ни на минуту, и Барбара не могла думать ни о чём другом в последнее время. Хоть как-то загладить это мерзкое чувство, преследующее её, было слишком необходимо сейчас.       — Вот мы и пришли, — наконец остановилась Эмма у двери в палату Этчинсон.       Робертс замерла на месте, наблюдая, как медсестра вставляла ключ в замочную скважину. В последний раз, когда светловолосая девушка видела Патрицию, та выглядела… не так, как раньше. На бывшей преступнице не было ни косметики, ни загадочной маски, ни облегающего тело гимнастического купальника. Не было в Этчинсон и того самого задорного, сбивающего с толку агентку огня в глазах.       Барбара могла услышать собственное сердцебиение, когда медсестра наконец-то открыла дверь.       — Вам же уже должны были дать ключи, верно? — поинтересовалась практикантка, поспешно входя в комнату.       — Да.       Конечно, должны были. Даже более того, Робертс уже и проинструктировали, и дали перечень чего ей можно делать, а чего нельзя… Всё это лишь ещё больше вселяло в шпионку беспокойство и странную, необъяснимую злость. Барбара чувствовала, что всё происходящее — неправильно, что люди, на которых она работает, не заслуживают её доверия.       Робертс входит в палату следом за Эммой. Её сразу же встречают неприветливые серые стены, старая мебель и, конечно же, заправленная стерильно белым постельным бельём кровать. На ней, укрывшись одеялом до плеч, спит Патриция. Она лежит на левом боку, лицом в противоположную от двери сторону, из-за чего Барбара видит лишь затылок пациентки и собранные в хвост волосы.       — В последнее время она часто спит днём, — поясняет медсестра, достав из своего рюкзака, который всё это время свисал с её плеча, пакет странной прямоугольной формы.       Светловолосая девушка садится на близстоящий к кровати стул с высокой спинкой и смиряет взглядом стоящую у стены инвалидную коляску. Она чувствует застрявший в горле ком, давящий изнутри, поэтому сразу же отводит взгляд. Эмма же, поставив рюкзак на стол в углу, достаёт из шуршащего пакета рамку со вставленным в неё изображением. Робертс не придаёт действиям девушки большого значения, начиная рассматривать очертания силуэта, накрытого белым одеялом. Медсестра в это время вешает на уже имеющийся гвоздь, справа от закупоренного жалюзи окна, картину. Она возится с ней ещё с минуту, а затем, поставив руки в боки, самодовольно ухмыляется.       Эмма оборачивается, чтобы спросить, ровно ли она повесила картину, но как только девушка замечает, с каким задумчивым взглядом Барбара рассматривает Этчинсон, тут же одумывается произносить что-либо. Медсестру заранее предупредили, что её будущая помощница знала пациентку до того, как та потеряла память. Рыжеволосой становится не по себе от прикованного к Патриции взгляда её новой знакомой, и она ничего лучше не придумывает, кроме как оставить ту сейчас, так сказать, наедине со своими мыслями.       Вздохнув, девушка просит Робертс подождать её в палате какое-то время, так как ей нужно отойти. Разумеется, Эмма соврала и никуда ей не надо, по крайней мере, прямо сейчас, — однако Барбара, хоть и не без лёгкого покалывания где-то в груди, кивает в знак понимания медсестре. Остаться в одной комнате рядом с, хоть и спящим, но всё же бывшим врагом, при виде которого ты не чувствуешь более ничего, кроме как горькой вины, — не совсем то, чего светловолосая особа хочет сейчас.       Проводив отстранённым взглядом новую знакомую, скрывшуюся за дверью, Робертс закрывает глаза и откидывается на спинку стула. Хотела ли она удручать свою и без того далеко нелёгкую жизнь дополнительным грузом в виде пострадавшей от несправедливости Патриции? Ну, да… или нет. Возможно. Знала ли она, зачем решила вторгнуться в жизнь бывшей воровки вновь? Знала ли, чего ожидала добиться в конечном счёте? Определённо нет. Барбара никаким образом не могла ответить ни на один из вышеперечисленных вопросов, но точно знала, что поглощающее все её эмоции нещадящее чувство вины было необходимо залатать, закрыть, закопать… Сделать хотя бы что-нибудь — в общем, это «что-нибудь» гимнастка уже начала. Процесс пошёл.       Робертс поднимает свой взгляд на стену, около которой ранее копошилась Эмма. Рядом с окном и белыми жалюзи висел портрет — иссиня-чёрная рамка обрамляла белоснежный лист твёрдой бумаги, а на нём, застыв в одной позе, была нарисована Патриция. Её взгляд отведён в сторону, русые волосы собраны в высокий хвост, а губы не образовывают и намёка улыбки. Портрет был написан акварелью, и мазки красок составляли целостный вид усталого и задумавшегося над чем-то человека. Барбара вглядывается в изумрудные глаза девушки на картине — та самая искра, за которой когда-то Робертс могла наблюдать буквально ежедневно, угасла, будто её и вовсе никогда не было на лице несчастной. Была ли в этом ошибка художника или натура в действительности более не имела столь знакомого светловолосой девушке огня в глазах — непонятно.       Барбара снова смыкает веки, чуть наклонив назад голову. За занавешенным окном раздаются раскаты грома и умиротворяющий шум дождя.

***

      Слипшиеся глаза нехотя открываются, и из-за пелены лёгкой дрёмы Робертс не может отчётливо разглядеть лиц перед собой. Оттенки серых стен палаты становятся более чёткими, и девушка слышит около себя женский голос:       — Вас, медсестёр, где таких бестолковых выращивают?       Эмма игнорирует колкую фразу Патриции и вновь трясёт Барбару за плечо. От ливня и сырости её кудри начинают ещё больше виться — и причёска девушки выглядит неряшливо, но забавно. Этчинсон, сидевшая напротив гостьи, начинает махать рукой перед её лицом:       — Ауу-у, девушка, тихий час закончен, подъём.       Гостья морщится, проклиная себя за то, что вырубилась в такой неподходящий момент — всему виной переживания Барбары, что не давали ей покоя даже по ночам. Робертс шумно выдыхает, извиняясь перед медсестрой. Девушка долго не может заставить себя направить взгляд на сидящую перед ней пациентку. Боязнь встретиться со взглядом Этчинсон, прям как в тот раз, в приёмной, и вероятность почувствовать себя ещё хуже давили.       — Я даже не знаю, как это вышло, — в своё оправдание добавляет Робертс, смотря в пол.       — А я знаю, — ворчливо произносит Патриция, что заставляет Барбару вздрогнуть. — Атмосфера этой чёртовой палаты усыпляет моментально.       Эмма закатывает глаза и ставит поднос с едой на колени пациентки, хотя та и противится приёму пищи. Пока Эмма заставляет Этчинсон хотя бы попробовать суп, который самостоятельно сварила для неё, Робертс внимательно рассматривает бывшую преступницу: помятая футболка, неряшливо заплетённые в хвост волосы и лицо… В нём можно было узнать черты лица той самой, прежней Патриции, однако отчётливое чувство, что перед Барбарой сидел уже совершенно другой человек, не покидало её. Это не была девушка, что ходила с ней в один гимнастический комплекс на тренировки и выкладывалась там по полной, это не та хитрая и изворотливая воровка, за которой шпионка гонялась раньше. Сегодняшняя Патриция была иной, без ключевых воспоминаний о прошлом, без того стержня стойкости, что двигал ею всю жизнь. Сейчас этот стержень был сломан.       — Меня зовут Барби, — отойдя от мыслей, наконец произносит Робертс, когда Этчинсон начинает нехотя пробовать кулинарное детище практикантки.       Патриция ничего не отвечает и лишь кидает незначительный взгляд на девушку. Она несколько секунд всматривается прямо в бирюзовые, не знающие чего ожидать глаза, а потом пожимает плечами, будто её даже не волнует, как новую сиделку зовут.       — Ну? — приподнимает бровь Эмма, ожидая реакции на свою стряпню.       — Есть можно, но не более.       Медсестра отмахивается рукой, отходя от кровати. Не то, чтобы она умела готовить и делала это часто, но прошлым вечером ей было чрезвычайно нечем заняться, поэтому и решила сделать что-то своими руками, помимо картин. Кстати, насчёт них — реакция Патриции на то, что теперь в палате весит её собственный портрет, поначалу была отрицательной, но позже, признав, что Эмма имеет определённый талант, Этчинсон сменила гнев на милость.       — Так ты не против, что я тоже буду присматривать за тобой? — осторожно интересуется Барбара.       На лице Патриции читается явное недоумение. Кому вообще может быть какое дело, против пациентка чего-либо или нет… Когда тебя держат взаперти, сложно поверить, что кто-то действительно волнуется по поводу твоих чувств. Этчинсон с серьёзным видом произносит столь простую и очевидную, однако достаточно печальную вещь:       — Разве от моего мнения хоть что-то зависит?       Робертс мысленно обзывает себя дурой, сжимая зубы. Патриция сказала чистую правду, и глупо было со стороны Барбары задавать подобный вопрос. Притихнув, она продолжает наблюдать за поедающий куриный суп Этчинсон. Она хочет увидеть в поведении в той что-то, что заставило бы её понять нынешнюю девушку, но вместо этого видит лишь стену из коктейля раздражения, колкости и усталости от жизни в больничной койке.       — Ну, думаю, теперь мне стоит показать вам поликлинику, — снова замечая пристальный взгляд Робертс на Патриции, тихо произносит Эмма.