Серая акварель

      По каким-то причинам понятие «творческого беспорядка» кажется Мисс Z ничтожным, поскольку работа никогда не пройдёт слажено, если вокруг царит полный бардак и хаос. Вот и сейчас она, стоя посреди кабинета Льва Давыдовича, неодобрительным взглядом окидывает стопки документации, взваленные на рабочий стол и забивающие собой доверху шкафы со стеклянными дверцами. Женщина не понаслышке знает, как сильно русский учёный влюблён в свою работу, что может днями и ночами не выходить из своего кабинета, в котором никому, кроме него, ничего и никогда не позволяется трогать — по этому поводу между ними по сей день существует масса споров. Да ладно эта заброшенная больница… вот когда Зои видит даже зачатки свинского беспорядка в стенах лаборатории агентства, её сердце сразу же начинает переполнять злость заядлого перфекциониста.       — Ох, а я чуть не опоздал, — вдруг слышится позади мужской хриплый голос. — Вы бы хоть предупреждали заранее, а то моветон какой-то получается.       Мисс Z неказистую шутливость в тоне вошедшего в кабинет врача не оценила. Обернувшись в сторону мужчины, она смирила его строгим взглядом, который тот так искренне ненавидел. Тем не менее он, откашлявшись и проигнорировав это, снял с себя потрёпанное пальто, кинув его не глядя на обшарпанную вешалку, и быстро поспешил к своему рабочему столу.       Зои ещё при входе отметила, что данный кабинет чертовски напоминает первоначальный кабинет Льва Давыдовича, который, собственно, находится в агентстве. Разве что, этот в размерах уступает. Но общая черта в одинаковом завале макулатурой с понятными лишь одному профессору формулами и чертежами; пылью, большими экранами и разного рода техникой с аппаратурой кругом; а посреди сей картины он — седовласый учёный преклонного возраста, чувствующий себя в эпицентре этого «хаоса» самым привычным образом. Словно это его естественная среда обитания. И, кривя душой, благодаря пользе корпорации, что всё-таки им оказывается, Мисс Z прощает ему выводящий её из себя беспорядок — лишь бы дальше его личного кабинета он не распространялся — и то, что сработаться с ним в силах лишь избранным работникам, а таковых в агентстве буквально по пальцам одной руки сосчитать можно.       — Я была у мисс Этчинсон в палате, — произносит женщина, наконец прекратив осматривать помещение. Она переводит взгляд на застывшего у центрального компьютера Льва Давыдовича.       — Да? — отзывается он, прислонив бейджик к сканеру, чтобы войти в базу. — И как она? Рада вас видеть?       — Она спала.       — Что ж, наверное, не будить её было мудрым решением, — предполагает мужчина, наблюдая, как загорается экран широкого монитора.       Мисс Z кивает, будто он, стоя к ней спиной, способен это увидеть. Затем Зои присаживается на одно из кресел, стоящих у рабочего стола, и в деловой манере запрокидывает ногу на ногу. Она решает перейти, собственно, к самой сути:       — Надеюсь, подготовка к эксперименту проходит качественно, — начинает она, не сводя как всегда сосредоточенного взгляда с Льва Давыдовича, — поскольку если это не так, то он пройдёт неудачно. А в таком случае мне придётся отказать вам в дальнейшем финансировании.       — Ну, я же просил: давайте хотя бы в стенах этого здания называть предстоящее событие операцией, а не экспериментом, — обижено замечает мужчина. — И уж будьте уверены, всё пройдёт наилучшим образом!       Губы Зои преобразуются в ухмылке от того, с какой уверенной интонацией была произнесена последняя фраза. Ещё полгода назад Лев Давыдович говорил ей точно так же, и только посмотрите, чем всё обернулось…       — Так или иначе, я хотела узнать: о чём именно вы наврали Барбаре?       — По поводу… — хочет переспросить учёный, но Мисс Z его моментально перебивает:       — По поводу сути вашей операции, — на последнем слове она делает особое ударение, дабы показать, что назвала это так, как он ранее просил. — Барбара крайне взволнованно расспрашивала меня, чем она обернётся для Патриции. И, нужно признать, хорошо, что хоть вы не сглупили, раскрыв правду.       — Пожалуйста, не держите меня за дурака.       Лев Давыдович вздыхает и снимает очки, неспешно протирая оправу краем белого халата, а затем, предварительно посмотрев сквозь стекло, надевает их обратно. Он садится за второе стоящее у рабочего стола кресло и открывает электронную папку с инициалами «П.Э.» и стоящим рядом словом «перезапуск». На широком экране мощного компьютера возникает полотно текста, разделённое на пункты и усеянное научным лексиконом и формулами.       — Вы недооцениваете меня, Мисс Z… Разумеется, я сказал ей, что мы попытаемся поставить мисс Этчинсон на ноги. Этой назойливой блондинке не стоит знать, — на этом моменте мужчина усмехается, — что Патриция — отличный кусок мяса для нашего гениального экспериментального блюда, — заканчивает он, но на последнем предложении звуча подобно типичному злодею из супергеройского фильма.       Зои сглатывает. Грань между сарказмом и реальностью всегда нечётка во фразах Льва Давыдовича. Мисс Z далеко не монстр — по крайней мере, она так считает. Цель, поставленная женщиной, кажется ей до безумия правильной и благородной. Разве плохо желать процветания своему агентству, которое, между прочим, приносит большую пользу обществу, борясь с преступностью и делая огромный вклад в развитие технического прогресса всего мира? Жертвы — та самая ложка дёгтя в бочке мёда, портящая столь благородную картину восприятия сложившейся ситуации. Но и с этим глава секретного агентства давно смирилась.       Однако после сказанной учёным фразы внутри что-то вновь перемыкает — как в тот миг, когда она видела спящую Патрицию в стенах палаты. Чувство брезгливости… о да, именно оно вновь охватывает сердце Мисс Z.       — Лучше б вы молчали, — честно признаётся женщина, едва заметно морща лоб.

***

      Гул автомобилей, взволнованные крики людей, приливающая к пальцам жгучая кровь — всё сливается в полный хаос, от которого сердце девушки начинает биться в бешеном темпе, а к горлу подкатывает встревоженный возглас. Свист в ушах и невероятный адреналин, охватывающий онемевшее тело, — то, что чувствует Патриция перед тем, как ощутить резкий удар. Ну, а после — бесследно провалиться вниз, в темноту.       Распахнув глаза, Этчинсон чувствует, как вниз по щекам стекают капли слёз. Грудь девушки хаотично вздымается, а ладони мёртвой хваткой сжимают края одеяла. «Опять», — с горечью думает она, смотря сквозь пелену слёз на окружающую темноту.       Опять Патриции снится кошмар, преследующий её с момента… что ж, с первых воспоминаний о нахождении себя в стенах больницы. Быть может, в этом страшном сне есть ответ на некоторые терзающие девушку вопросы, но ей это никак не помогает. Память — ключ к скрытой в ловушке беспамятства правде. И его у Патриции нет.

— My mind’s a kaleidoscope, it thinks too fast Blurs all the colors 'til I can’t see past… The last mistake, the choice I made Staring in the mirror with myself to blame…

      Девушка поднимается на локтях. Она вновь окидывает взором опухших глаз палату. На улице уже темно — из окна видны вкрапления сверкающих звёзд на полотне синевато-чёрного неба. Патриция выдыхает скопившийся в груди воздух и принимает окончательное сидячее положение.       Она не любит ночь, поскольку это время суток, когда ей приходится оставаться одной со своими мыслями. Если днём девушку хоть как-то может отвлечь Эмма или ещё кто-нибудь из персонала, то ночью её практически всегда не беспокоят. Первое время Патриции это даже доставляло некое удовольствие, однако спустя всего лишь какую-то неделю полного непонимания и недоверия к окружающим её начали атаковать негативные мысли и переживания. Просыпаться ночью в полном одиночестве от бешеного биения собственного сердца и криков разума, с которым ты не в силах совладать, — пытка, которую Этчинсон испытывает на себе снова и снова в это, казалось бы, тихое и спокойное время суток.       Также всему виной панические атаки. Они случаются с девушкой и днём, однако ночью оказаться парализованной по вине собственной психики не только ниже пояса, но и всем телом — то, чего Патриция больше всего опасается. Иногда ей везёт и она утихомиривает страх, заставляя себя заснуть, но удаётся это далеко не всегда.

— I second guess myself to death, I re-solicit every step What if my words are meaningless? What if my heart’s misleading this? I try to capture every moment as it comes to me Bottle up the memories and let them keep me company…

      — Красиво, — отстранённым голосом замечает Патриция, не сводя глаз с ночного неба.       Это первый раз, когда она в поздний час не прячется под одеялом от собственных мыслей, словно маленький ребёнок, и наконец-то может позволить себе насладиться видом из освободившегося от жалюзи окна. Возможно, Патриция ощущает себя более спокойно, поскольку… она и сама не знает почему. Это лишь безобидное «возможно», так как разбираться в собственных мыслях и эмоциях она разучилась. Но чувство такое, будто ей доступно чуть большее, чем раньше.       Патриция в смятении. Впервые за месяцы нахождения здесь она чувствует тусклый луч надежды. Всё слишком хорошо складывается, и предстоящая операция внушает девушке стойкое ощущение некого выхода. Не важно, что скрывается за дверью этого выхода — исцеление, большие мучения или же верная гибель. Главное, что после стольких терзаний она наконец-то выйдет из неприятного пыльного застоя в серых стенах палаты. Патриции хочется убежать из этого непонятного кошмара — не важно куда. И, по всей видимости, ей выпадает шанс.       Она уже не боится этого шанса, как было поначалу. Как только Лев Давыдович сообщил Патриции о том, что будет готовить её к операции, безмолвное волнение тут же окутало её. Сейчас оно бесследно сошло, уступая место тусклой, стесняющейся лишь одного своего появления на свет надежды. Если честно, Патриция боится, что, если она воспроизведёт хоть одно неверное движение или мысль, выпавший на её долю шанс потухнет, оставив после себя лишь неприятную копоть; а вместе с этим едва воскреснувшая надежда покинет её. Дверь с надписью «выход» перестанет существовать.       От перспективы иного будущего у Этчинсон что-то замирает внутри, а во рту становится сухо. Она готова забыть все те ночи и дни, проведённые в страхе среди стен палаты, готова до чистейшей пустоты стерпеть из памяти преследующие её кошмары… оставить всё позади. Избавиться от угнетающих мыслей, сбросить тяжёлый груз и, наконец, ощутить манящую своей неизвестностью свободу.

— When the hope of morning starts to fade in me I don’t dare let darkness have it’s way with me… And the hope of morning makes me worth the fight I will not be giving in tonight.

„Hope of morning“, Icon For Hire

      Девушка оборачивается в сторону тумбочки, смиряя взглядом стакан с водой и пачку таблеток, на которых нет ни названия, ни каких-либо других надписей. Она задаётся вопросом, принимала ли их перед сном, и, не найдя ответа, решает, что нет. Патриция выуживает из пачки две таблетки и проглатывает их. Горький привкус заставляет нос сморщиться и залпом выпить воду.

***

      Джо — один из работников больницы — входит в палату Патриции. Его длинные чёрные волосы в привычной манере заколоты в конский хвост и убраны назад, а взгляд холодных голубых глаз выглядит в полутьме комнаты отстранённым. Да и в целом, безжизненно бледное лицо, мешки под глазами и сутулая осанка выдают, что Джо очень уставший. И на то есть свои причины: во-первых, последние данные от психиатров и медосмотров сами себя не отсортируют и не запишут в заключительный перед операцией отчёт, а во-вторых, у парня куча личных проблем, которые высасывают и без того почти иссякшую энергию из тела.       Он безучастно оглядывает спящую Патрицию, накрывшуюся с головой одеялом, а затем проверяет количество выпитых ею таблеток, осматривая почти пустую упаковку, что лежит на тумбочке. Раздражённо цокнув языком, Джо качает головой — опять больше нормы. Он достаёт ручку, чтобы записать в блокнот заметку Эмме, однако в ней, как назло, кончается паста.       — Чёрт, — шипит уставший парень.       Он решает быстро сбегать до своего кабинета и дописать записку там, а позже вернуться, чтобы закрыть дверь и оставить пометку для медсестры на столе в палате, ведь Эмму не допускают ни в какие из кабинетов, кроме тех, что предназначены для осмотров и профилактических действий, поскольку она — «не свой» человек.       Её наняли простой сиделкой, и к агентству она не имеет никакого отношения. Джо фыркает этому факту, уже почти подойдя к дверям своего кабинета, — ему не нравится то, как мало финансирования выделяют эксперименту. Если всё пройдёт удачно, агентство получит колоссальный успех, а они ещё смеют экономить, нанимая абсолютно левых людей.       Когда парень входит в стены маленькой комнатки с письменным столом, компьютером и шкафами, он сразу же пытается найти хоть что-то пишущее. Но, как назло, с приходом новых технологий письменные принадлежности становятся редкостью. Те две непишущие ручки и огрызок от карандаша, что он умудряется откопать, совсем не подходят. Джо, выругавшись, решает наведаться в кабинет Льва Давыдовича, потому что у «этого старого хрыча» — так он привык мысленно называть мужчину — всегда найдётся место для допотопных принадлежностей.       Быстро перебежав с правого до левого крыла больницы по узким пыльным коридорам, Джо достигает цели. Слава богу, у него есть доступ к этому месту. Отсканировав бейджик, парень зевает и входит в просторный кабинет. Свет автоматически включается, ударяя по его уставшим глазам.       — Так, — Джо хмуро сводит брови и начинает обыскивать рабочий стол Льва Давыдовича. Благо, у «этого старого хрыча» действительно имеется ручка в одном из ящиков и в ней даже есть достаточное количество пасты, чтобы записать на листке: «Объект снова выпил больше нормы, похоже, ваш собственный эксперимент начал работать против создателя».       Последняя строчка выходит откровенно лишней. Джо написал её только из любви к иронии и колкости в сторону главного врача. Он такой человек: если его перегрузить проблемами, не может не начать ворчать в сторону начальства.       Джо вдруг вспоминает, что должен оставить записку не Льву Давыдовичу, а Эмме, но сразу же отметает эту мысль. Уж лучше пусть старик поволнуется лишний раз, чем в очередной раз решит загрузить его до отвала работой. Что-то в этом русском учёном раздражает Джо, но он никак не может понять, что именно.       Раздаётся звонок телефона. Джо оставляет записку на рабочем столе и берёт трубку, недовольно морщась, так как на дисплее высвечивается имя его сестры.       — Да? — он подаёт безразличный голос, сразу же ловя порцию отборного мата и ругани в свою сторону. «Ох уж эти семейные отношения», — с раздражением думает он, а на деле лишь сжимает челюсть и терпит, пока у сестры не кончатся претензии по поводу его свинского поведения с её лучшей подругой во время их несостоявшегося свидания.       — Она пришла ко мне сегодня вся в слезах! Урод, я помочь тебе пытаюсь! — успевает прокричать через динамик сестра Джо ровно в тот момент, когда он нажимает на кнопку сброса.       В ушах гудит усталость, а в голове злость на сующую свой нос куда попало родственницу вперемешку с желанием лечь куда угодно и уснуть крепким и беспробудным сном. Джо ещё раз зевает и направляется прямиком в холл. Он спешит покинуть здание, не забыв расписаться в ведомости за стойкой в приёмной. Лишь по приезду домой, приняв душ и расстелив постельное бельё, Джо неожиданно вздрагивает, тут же сметая сонливое состояние — всё-таки кое-что он сделать забыл.