Волшебница Шалотт

Напряженная пауза затягивалась, пути к отступлению были отрезаны. Итачи выглядел раздраженным и внимательно осматривал комнату, размышляя над тем, что брат мог забыть здесь. Саске молчал. Старший Учиха медленно закрыл за собой дверь и сделал несколько шагов вперед. Саске не шевельнулся, упрямо не отводя взгляд. — Что происходит, Саске? — тихо спросил Итачи. Из открытого окна доносился шум улицы, слабый ветер путался в легких шторах, что развевались, как паруса старинного судна. Какая-то маленькая птица с чуть продолговатым клювом села на подоконник, но почти сразу улетела — Саске проводил ее взглядом, на мгновение теряя брата из вида. Когда младший Учиха повернулся, Итачи стоял уже гораздо ближе, пристально вглядываясь в его лицо. Саске закрыл глаза и медленно прислонился лбом к плечу брата, чувствуя, как тот вздрогнул от неожиданности. — Мы можем навестить мать? Старший Учиха молчал какое-то время. Затем он неуверенно поднял руки и обнял брата за плечи. — Мы можем навестить мать, когда ты хочешь, Саске. Что произошло? — Я устал. Итачи едва слышно вздохнул, опуская взгляд на макушку Саске. Тот еще какое-то время молчал и не двигался, потом медленно поднял голову, заглядывая брату в глаза. — Не говори отцу, что я был здесь. Уголок губ Итачи дернулся. Он приподнял ладонь и слегка коснулся лба Саске пальцами. — Ты же знаешь, я всегда буду на твоей стороне. Младший Учиха кивнул, переводя взгляд на кровать, где был спрятан заветный дневник. — Спустишься вечером сыграть партию в шахматы? Саске снова кивнул. Итачи отпустил его. — Скажу отцу, что ты не голоден. Шелестящая отягощенная листвой ветвь качнулась в комнату, задевая подоконник. От ветра становилось прохладно. Саске терпеливо ждал, пока Итачи оставит его одного — по крайней мере, младший Учиха отвлек его от желания внимательнее осмотреть комнату. Саске знал, что обмануть брата ему бы не удалось — никому не удавалось. Итачи вынул ключи из кармана и открыл дверь, вопросительно посмотрев на брата через плечо. — Еще пару минут, — тихо произнес Саске, присаживаясь на кровать и проводя ладонью по покрывалу. — Не задерживайся здесь. Итачи вышел, не закрывая за собой дверь. Какое-то время младший Учиха сидел неподвижно, опасаясь, что брат может вернуться и застать его на месте преступления. Это могло дорого ему обойтись. Убедившись, что Итачи действительно ушел, Саске вытер со лба пот и осторожно достал дневник из-под одеяла. Спрятал под рубашку и скрестил руки на груди, чтобы как можно лучше скрыть бесценную находку. До своей комнаты Саске добрался без приключений. Он повернул ключ в замке и оставил его в неровном положении — чтобы дверь нельзя было отпереть снаружи. Почувствовав себя в относительной безопасности, Учиха включил настольную лампу и сел за стол, открывая дневник. Большинство страниц оказались вырваны или изрисованы какими-то непонятными линиями. Осмысленные записи были только в самом начале дневника. Микото кратко описывала свои впечатления почти каждый день — и из этих описаний Саске понял, что у его матери был любовник, с которым она хотела убежать. В дневнике не называлось имени, не описывалась внешность — но искренность компенсировала все. Саске верил каждому слову, и в его душе не нашлось ни капли осуждения. Одна из записей особенно привлекла внимание Учихи: 17 апреля 1999 года. Теперь я знаю правду. Я верю ей. Быть может, это безумие. Та любовь, что я испытываю, — есть величайшая мистика и загадка человечества. Ведь я замужем, у меня двое чудесных детей — но я встретила человека, которого люблю. Это не похоже ни на что. Одни ивы в старом парке, темная гладь пруда знают, как безумно и убийственно я люблю тебя. В моей любви нет эгоизма — я с удовольствием заплатила бы годами страдания за секунду твоей радости. Нет слов, чтобы описать мою любовь к тебе. Теперь я знаю — мистика не в привидениях, что бродят по моему холодному дому. Не в вампирах и не в демонах — но в моей любви к тебе. Моя любовь есть величайшая тайна. Вопрос без ответа, дорога без конца, действие без противодействия… замок, для которого не существует ключа. Я покорюсь своей судьбе. Саске продолжил читать дальше. Постепенно записи становились все более и более неразборчивыми, отражали зарождение сильной душевной болезни. 23 мая 1999 года. Мой бедный мальчик, отчего ты так не похож на своего старшего брата? Его дух алчущий сумеет перебороть мечту, но ты не справишься со своей любовью, Саске. Я вижу ее печать на твоем лице. Ты полюбишь, мой несчастный мальчик. Твоя любовь погубит тебя, как уже погубила меня… я не в состоянии спасти тебя. Я знаю, ты умрешь. Умрешь, не успев состариться. Эта мысль невыносима… невыносима! Мое несчастное дитя… Учиха вздрогнул и отвел взгляд от дневника. За окном сильно потемнело — небо окончательно заволокло тучами. Саске и не заметил, когда успело пройти столько времени. Он поднялся и несколько раз прошелся по комнате, стараясь унять душевную боль. Он не удивился бы, узнав, что отец довел мать до сумасшествия, когда понял, что она изменяет ему. Это был позор для их семьи. Саске снова перевел взгляд на стол. Небольшая сгорбившаяся лампа освещала раскрытый старый дневник — сокровищницу чужих радостей и горестей, что уже давно канули в Лету. Помедлив несколько мгновений, Саске все же вернулся к столу и продолжил чтение. 7 июня 1999 года Безумие крылом души накрыло половину. Манит в забвение, поит огненным вином. Я так хотела спасти тебя, мой сын, но я не могу. О, сохрани тебя небо никогда не видеть этого зеркала! Я молюсь о тебе, Саске. Каждый день молюсь. Твоя любовь будет той самой — преисполненной самопожертвования, нежности, искренности и страдания. Я знаю, чувствую это… ты так похож на меня. Несчастное дитя, ты погибнешь от своей любви. Умрешь молодым, не успев состариться! Эта запись оказалась последней. Через три дня Микото забрали в частную клинику для умалишенных. Саске закрыл дневник и поднял его со стола, собираясь спрятать. Из дневника с тихим шелестом выпала маленькая бумажка, на которой Учиха увидел только пять нотных линеек с нотами. Присмотревшись, Саске заставил себя мысленно пропеть написанную мелодию и задумался. Он не узнавал ее. В дверь постучали. Саске быстро убрал дневник в ящик стола и выключил лампу. Поправил одежду и открыл дверь. Почти сразу на него набросился Суйгетсу, повиснув так, словно они были лучшими друзьями. Саске не нравилось это лицемерие. От Суйгетсу пахло пивом, потом и мятной жвачкой. Он выглядел замусоленным и уставшим после долго перелета. Кожа его заметно загорела, и теперь создавала неприятный контраст с пепельными волосами. — Привет, привет… в центре города ужасные пробки, я безумно устал. Неделю пришлось проторчать у друга отца, помешанном на Шекспире, у него даже гребаные ложечки для чая с Шекспиром, зато богатый, как черт, старый маразматик... я уже закинул вещи, что ты здесь делаешь? — Я читал, — спокойно ответил Саске, позволяя Ходзуки зайти в комнату. Тот смело прошел вперед и плюхнулся на кровать, оглядываясь вокруг. — Никак не могу к этому привыкнуть, — хмыкнул он. — Обстановка как в общаге. Я всегда думал, дворяне, типа, на позолоченной мебели сидят… а вокруг дорогущие картины в бронзовых рамах. И морщинистый дворецкий такой… «Ваш чай, сэр». Саске поморщился. Вся сохранившаяся историческая мебель после продажи родового замка действительно была именно в этом доме, но, в основном, в нежилых комнатах — из-за непрактичности. В эти нежилые комнаты даже водили экскурсии из-за парочки интересных экспонатов. Слуг в доме было мало — опять же из-за непрактичности. Семья терпела крупные убытки и уже не могла позволить себе фривольную беззаботную жизнь. — А фотография Наруто есть? — неожиданно спросил Суйгетсу. — А это что? Саске вдруг увидел, что на полу валяется та самая бумажка с нотным станом. Суйгетсу схватил ее раньше, чем Учиха смог бы что-нибудь возразить. — Ого, — воскликнул Ходзуки, поднимаясь с кровати. — Старина Фукс, да? Не знал, что тебе нравятся австрийские композиторы. Саске замер. Пожалуй, это был тот из немногих случаев его жизни, когда он находился в полном шоке. Суйгетсу совершенно не производил впечатления человека, который увлекался классической музыкой. — Что? — возмущенно спросил Ходзуки, отдавая Саске бумажку. — Мне нравится музыка. Я закончил музыкальную школу. Я мечтал играть на скрипке в оркестре. Не усмехайся, клянусь, это чистая правда! Учиха скрестил руки на груди. — Ладно-ладно, — согласился Суйгетсу, улыбаясь. — Просто по радио в моей машине постоянно идет программа «Минуты классики». Там была эта «Туркария» пару недель назад… а ноты я действительно умею читать. Саске, казалось, несколько побледнел. — «Туркария», — пробормотал он. — Конечно. С этими словами Учиха быстро пошел к двери, на ходу распахивая ее и исчезая в полумраке. — Эй! — крикнул Суйгетсу, выбегая вслед за ним. — Ты куда? Саске не ответил, поспешно спускаясь вниз по лестнице. Повернул направо в узкий коридор и забрал в небольшой комнате-кладовке ключи. Сейчас никаких экскурсий не было, значит, он мог без проблем пройти в библиотеку, если не попадется Итачи на глаза. Теперь он знал, что искать. В библиотеке дома было множество разнообразных ценных книг, за которые коллекционеры заплатили бы баснословные деньги. Саске любил библиотеку и в пору юности проводил там очень много времени, копаясь в старых изданиях. Он абсолютно точно знал — на втором этаже, на третьей полке слева стоял томик мемуаров одного австрийского дворянина, участника «Венской битвы», — именно этому событию была посвящена «Туркария» Фукса*. — Нам точно сюда можно? — робко поинтересовался Суйгетсу, когда они оказались в темном коридоре, ведущем бог знает куда. Все двери были заперты — создавалось впечатление запустения и покинутости. Саске не ответил, поворачивая за угол и торопливо наклоняясь к широкой двойной двери. Несколько раз повернув нужный ключ в замке, Учиха осторожно приоткрыл дверь, стараясь уменьшить пронзительный скрип, который издавало старое дерево. Двухъярусная комната библиотеки была одной из самых просторных в доме. Аккуратные стеллажи старинных книг хранили истории, чьи-то жизни и возвышенные фантазии. На столе в центре помещения стоял небольшой стол для чтения. Потолок украшал грациозный хоровод нимф среди изумрудной зелени. — Ва-ау, — присвистнул Ходзуки, надувая из жвачки пузырь и почти сразу лопая его. — Как в музее. Ты ведь не против, если я сделаю пару селфи для Инстаграма? — Нет, — отрезал Учиха. Суйгетсу продолжил ныть, но Саске уже не слушал. Отыскал на втором этаже лестницу и прислонил ее к нужному стеллажу. Мемуары были на месте. Осторожно вытащив том, Учиха спустился вниз и положил книгу на стол. Зажег старый светильник и несколько раз перелистал страницы, чтобы посмотреть, не было ли что-то спрятано между ними. Выругавшись, Саске устало потер лоб. — Что ты хотел найти? — спросил Суйгетсу, прислоняясь поясницей к столу. Учиха и сам хотел знать. В книге ничего не было спрятано. Возможно, он в чем-то ошибся. Теперь ему придется вернуться к началу, обсуждать с семьей воровство безумного дяди, играть с Итачи в шахматы… — Эй, смотри, тут обложка толще, чем в начале! Саске повернулся, с ужасом замечая, что Ходзуки трясет в руках книгу, ногтями пытаясь подцепить бумагу на переплете. Послышался легкий хруст рвущейся бумаги. Учиха почувствовал, как у него холод прошел по телу. — Да не дрейфь, здесь клей, явно кто-то до нас уже подпортил книжку. Наклонившись и осмотрев обложку, Саске был вынужден признать, что это правда. Осторожно отодвинув красный картон, он извлек из обложки сложенный в несколько раз лист. Суйгетсу нахмурился, откладывая книгу и заглядывая Саске через плечо. — «Восстанет ночь и отомстит она за муки… надменной отдаленности твоей. И слов моих грохочущие звуки»… чего? Не понял. «Пока все ветви древа не иссохнут, лишь ведомым ведом будет твой род». Ну и почерк! Вот тут, смотри: «И любовь не исцелит страх, и любовь не остановит боль». Красиво, да? Саске медленно опустил лист. До конца разобрать слова было невозможно, но Учиха узнал почерк: почерк Микото. Значение стихотворения оставалось загадочным. Если бы Саске спросили, он сказал бы, что перед ним литература потока сознания. — Красиво, но непонятно, — заключил наконец Ходзуки, выхватывая лист и вглядываясь в неразборчивые строки. — Автора бы найти и спросить, что это он имел в виду. Саске раздраженно выдохнул, потирая переносицу. — Автор мертв**. — Я не знал, прости. — Это Барт, идиот. Как ты вообще можешь учиться на лингвистическом? — Фу-у, ботанские шутки, — поморщился Ходзуки. — Я не буду читать этот мозговынос. Серьезно, может, это твой брат просто в тихую пишет любовные стихи? Саске не сдержал усмешку, решив на всякий случай забрать книгу с собой и перечитать на досуге. По просьбе семьи Учиха мемуары начали переиздаваться с конца девяностых, и едва ли кто-нибудь заметит пропажу нового экземпляра — главное, чтобы оригинальные мемуары семнадцатого века оставались в библиотеке. — Нет, серьезно, — продолжал потешаться Суйгетсу. — Ты только представь, как он, бледный от любви, рифмует "розы-морозы" и пишет нечто вроде… — Печальной истории о том, как студента Сент-Эндрю засудили за порчу чужого имущества. Итачи стоял у западного входа в библиотеку, скрестив руки на груди, — он имел привычку появляться, как черт из табакерки, и Саске всегда коробило от этой его таинственной страсти к мелкому драматизму. Суйгетсу прыснул, ничуть не смущаясь. Его вообще трудно было поставить в неловкое положение. — Так это не твое сочинение? — Ходзуки протянул Итачи лист прежде, чем Саске смог бы остановить его. Старший Учиха бегло посмотрел текст, а затем медленно перевел взгляд на младшего брата. — Где вы это взяли? Саске молчал. — Это проклятие, — сказал Итачи, складывая лист и убирая его в карман. — Одна из легенд нашего рода, о которой не особенно-то любят вспоминать. Суйгетсу широко усмехнулся. Пересел на стул и опустил подбородок на сложенные руки, всем своим видом показывая, что он ожидает захватывающей истории. Саске не разделял веселье университетского приятеля. Он застыл на месте с книгой в руках, будто собирался отбиваться ей от врагов, и ни на шаг не приближался к своему брату. Младший Учиха никогда не слышал ни о каком проклятье. В их роду из-за его древности существовало много самых невероятных легенд. В детстве мать рассказывала ему о предке-вампире, предке, что пропал в собственном странном замке, предке, что поднял восстание баронов… о проклятии он слышал впервые. — Когда-то очень давно, веке в одиннадцатом, наша родственница была обручена с одним знатным юношей, сыном хозяина замка Аркарт. Помолвка была всем на руку, молодые люди нравились друг другу — редкость для тех темных времен. Но затем что-то произошло. Наследник замка Аркарт объезжал окрестности и пропал на несколько дней. Все думали, его убили ирландские лазутчики или он упал с коня… его нашли. Он был весь в лохмотьях, испуганный так, будто повстречался с самим дьяволом. Он никому не рассказывал, что случилось. Саске медленно сел на стул по другую сторону стола, все также прижимая к себе книгу с воспоминаниями австрийского дворянина. Младший Учиха все еще не понимал, почему раньше никогда не слышал этой старинной истории. И зачем только Микото потребовалось прятать эти переписанные стихи в обложку книги? Итачи прислонился плечом к углу и продолжил рассказ: — Когда он пришел в себя, решился рассказать все своей невесте. Он рассказал, что ехал берегом озера, когда вдруг увидел у воды двух бесов. Он сказал, они были непропорционально высокими, одетыми в уродливые странные лохмотья. Затем они якобы обнажились и творили содомию. И один из них хохотал. Суйгетсу усмехнулся в кулак, покачав головой. — Наша родственница, несмотря на религиозность, не поверила. Но юноша настаивал, призывал ее молиться, заниматься самобичеванием, дабы заслужить прощение. Его фанатизм постепенно надоел ей, и она подняла бывшего жениха на смех, написав отцу, что ее понуждают выйти замуж за слабоумного. Истории про умалишенного юношу быстро разошлись в народе. Сын лорда был глубоко оскорблен и, согласно легенде, проклял нашу родственницу и весь наш род, а затем бежал из замка. Те стихи, что вы нашли, переписаны со старинной поэмы, посвященной этим событиям. Весь наш род якобы никогда не узнает мистики, не почувствует «загадки жизни» — и нет более страшного проклятия. Никто из нас никогда не сможет познать то, что не материально. На окнах библиотеки висели тяжелые старые шторы, и слабый свет пасмурного дня едва проникал в комнату. Казалось, уже вечерело, хотя часы показывали пять часов. Итачи молчал какое-то время. По его лицу было понятно, что он совершенно не верит в то, что говорит. Призраки давно минувших эпох бродили по второму этажу. Звон лат, смех благородных дам, давно забытые слова проклятия… Саске вздрогнул и перевел взгляд на брата. — Девица из нашего рода якобы действительно плохо кончила, — задумчиво произнес Итачи. — Юноша бежал в монастырь и добился там своего. Возмущенные неверием священники запытали нашу родственницу до смерти, забрав ее прямо со свадьбы — она выходила замуж за человека, которого по-настоящему полюбила. Но это не самое интересное. Согласно легенде, девица гуляла у горной реки недалеко от замка и увидела, что волны вынесли на берег странный предмет. Она могла видеть в нем свое отражение. Это испугало ее, но избавиться от находки она так и не смогла. — Зеркало? — удивленно перебил Суйгетсу. — Она нашла на берегу зеркало? В одиннадцатом веке? Итачи кивнул. — По всей вероятности, в легенде речь идет именно о зеркале. Это и есть предмет, через который наш род прокляли. Но, естественно, никаких зеркал в одиннадцатом веке еще не изобрели. Да и я не знаю ни одного человека из нашей семьи, кто бы видел какое-то проклятое зеркало. Так что все это не более чем неприятная сказка… в чем дело, Саске? 
 Саске резко поднялся, отчего стул с грохотом упал на пол. Побледневший, как мертвец, младший Учиха сделал шаг назад и, не произнося ни слова, выбежал из библиотеки.