Госпожа

Под потолком аудитории скопилась осень. То ли она заставляла всех активно кипишить, то ли попытка отвлечься от того, что неминуемо грянет — скучная пара естествознания. Может, хватит? Первая, и, пожалуй, единственная девушка, с которой Дима познакомился в университете — это Саша. Она приятна в общении, потому кажется, что проблем у неё нет совсем. Тонкое личико всегда украшала улыбка с ямочками и облако веснушек. Рыжие волосы локонами рассыпались по плечам, когда она смеялась, тёплые карие глаза всегда смотрели доброжелательно. И Дима влюбился бы в Сашу, точно влюбился, но почему-то в сердце было слишком тесно. А в штанах слишком просторно для того, чтобы попытаться приватизировать одногрупницу. Вот она — хрупкая снежная королева, которая поставила себя чем-то интересным, как обычно бывало, такие интересные личности вскоре бывали разоблачены. Эта тайна будет храниться месяц или два — никак не больше. Грязные мысли ползучими змеями постепенно сделают желание ядовитым и прольют дождём на головы несчастных… Дождь… Это не слёзы. Дедушка Фрейд говорил, что это семя. А девушка-загадка всегда стояла у окна, когда шёл дождь. От этого её лицо делалось ещё бледнее, холод в нём набирал силу. У преподавателя был тихий голос, и было отчётливо слышно чей-то раскатистый ржач. Дима честно пытался конспектировать, но источник звука нагнетал раздражение. Резкий взгляд. И точёная фигурка снежной королевы, развалившаяся на стуле, полулёжа, сотрясалась от дикого хохота. Отвратительный звук. Девушки рядом скромно прикрывали рты ладонями. Веселье их было в самом разгаре. А если уронить снежную скульптуру с высокого пьедестала, она разобьется? Вдребезги. Даже пахло разрушением или кровью. *** На ладонях скопился волнительный пот. Доктор вытер его об белоснежный накрахмаленный халат и заинтересовано наклонил голову. Там, за стеклом, в соседней комнате, под прицелом камер и датчиков, уже больше года держали подопытного мужчину, кто-то когда-то сказал, что он может создавать силой своей мысли другие реальности и уходить в них при желании. Но всё это время он был здесь, в этой комнате, и камеры фиксировали его передвижения и его тишину, не прерываясь ни на секунду. А сейчас он наконец-то смог уйти в другую реальность. Но он не вернётся. Грифель на графике пульса уже давно перестал подпрыгивать, чертя линию, единственным желанием которой было слиться с бесконечностью. Она сумеет. Они уйдут туда вместе с этим человеком — уже телом, на восемьдесят процентов состоящим из воды. Платок доктора, только вчера заботливо выстиранный и отглаженный любимой женой, обнимает капельки пота с холодного лба учёного. Смерть — это самое страшное и самое загадочное явление… в жизни. Нет, этот человек на самом деле не умел делать того, чего от него ожидали. А женщине, вчера стиравшей платок его надсмотрщика, просто хочется выжить. Чем занимается её муж — она никогда не узнает. Вроде бы тестирует какие-то лекарства… *** У окна стояла хрупкая фигурка, голубоватые отблески света играли на лице, в шорохе мелкого дождя казалось, она что-то шепчет. Дима долго наблюдал за ней, словно уловив в пугливой мимике знакомое. Девушка, почувствовав на себе настойчивый взгляд, резко обернулась, взгляд пробежал по Диминому лицу, но через секунду она уже продолжала наблюдать за дождём. Её пугливость выглядела весьма странно — ещё вчера, сидя на паре КСЕ в позе пыльного мешка, она отпускала глупые шуточки и смеялась неприятным голосом. Тогда это бесило, сегодня вызывает лишь недоумение. Подходить к девушке не хотелось, слишком много противоречий… А может, просто это будет выглядеть глупо — пытаться заговорить с робким человеком, получая лишь фальшивые улыбки и односложные ответы. Тонкая фигура, из-за каблуков казавшаяся высокой, изящной, правда немного сутулая, с отрешённым выражением лица, сжимает в руках телефон, нажимая кнопки, чуть приоткрывает рот и высовывает язык, голова наклоняется вперёд, и волосы закрывают лицо, оставляя смотрящим тело, похожее на манекен. — Диим! Ты чего? — подёргала за рукав. — Саша? — Нет блин, Ленин… Чего один стоишь? — Хочется. — Пошли курить? — Не, я бросаю… — Ну, рядом постоишь, не хочу одна, — умоляющие нотки в голосе. Отказаться, нельзя согласиться уйти сейчас. Отказаться нельзя, согласиться уйти сейчас… *** — Извините, я не мог ничего сделать… — Когда я пришел утром в лабораторию, номер пятый был уже мёртв. Он скончался ночью. — Причина неизвестна. — да… — Да послу… — …шайте же… — Это не самоубийство. Нет следов повреждений. — Я ЕГО НЕ УБИВАЛ! — Нет, пожалуйста… Не увольняйте меня. — Я… хочу жить… Всхлипы. Секунда отчаяния. Гудки. *** У окна стоит хрупкая фигурка, голубоватые отблески света играют на лице, В шорохе мелкого дождя теряется шёпот. Глаза цвета зелёного чая остановились на моём лице и просят нежности. Нет, не просят, а почему-то приказывают. Провожу ладонью по бархатистой щеке, чувствую тепло, фигурка пугливо дрожит, чуть приоткрыв соблазнительные губы… Им нельзя отказать… Отдаюсь утробному теплу, что тонкой нитью забирается в уши, или это просто дыхание… Прервать выдох настойчивым прикосновением губ, ощутить свежий запах, немного сладковатый — мятной жвачки и чая каркаде, заставить трепещущие веки спрятать блуждающий взгляд, но смотреть на маленькие комочки туши на ресницах и полосы скатавшихся тёмных теней. Невинное создание, похожее на земного ангела, поддаётся навстречу, вздрагивая от прикосновений горячих пальцев к шее, но только сначала. Кажется, прикосновение для неё — особый ритуал, означающий полное доверие… Холодный свет падает на длинные ладони с обилием дешёвых перстней, так, что хочется согреть её руки, такие холодные, такие беззащитные. Но почему опять этот сон, который повторяется уже третью ночь подряд? Дима резко открыл глаза, глядя на обшарпанную стену. Между двумя кусками облупившейся краски сидела маленькая мушка, не шевелясь — спала. Из форточки веяло холодом, Дима подышал на замерзшие пальцы. Такие холодные, такие беззащитные — передразнил сам себя и сел на кровати, свесив ноги. Тело, изнеженное теплом одеяла, быстро покрылось мурашками, словно облитое холодной водой, да так внезапно… Ветер делал волны из кружев занавески, из окна в комнату проникал лёгкий свет розоватого ночного неба и еле заметные вспышки фар проезжающих машин — там, далеко внизу. На стекле ещё висела фотография Лары — первой любви… Руки всё как-то не доходили снять чёрно-белый портрет, напечатанный на школьном принтере тогда, три года назад. С фотографии смотрели внимательные серые глаза из под светлой чёлки. Дима тогда отсканировал эту фотографию из альбома 9 «Г», а сейчас вспомнилось, как он тогда упрашивал Лёшку дать ему классную пайетку, и как потом пришлось рассказывать ему, краснея, о своей любви, оправдываться. А потом ещё два года терпеть насмешки товарища. Но это всё была ерунда, она меркла в сравнении с воспоминаниями тех зимних ночей… Когда в углу горела ёлка, сверху доносилось нудное бормотание телевизора, спину покалывал ворс ковра, а в ухо периодично влетало тёплое дыхание любимых губ, иногда шепчущих что-то… Невнятное, нежное, возбуждающее. Хотелось просто лежать, не двигаясь, и наслаждаться лёгкими прикасаниями горячих пальчиков к пульсирующей артерии на шее. Щекотно… Немного… Хочется который раз за эту ночь перевернуться на бок, навалиться на покорно лежащее тело и снова, как в первый раз, пробовать его на вкус, постепенно заводясь, глотать слюну, заполняющую рот, как перед обедом, гладить длинные золотистые волосы, шептать прямо в ухо «хочу», слышать тихий ответный стон, и, как бы получив разрешение, входить в послушное тело, или изводить ожиданием, целуя мягкий живот… Но на этот раз было лень. Больше манила тихая нежность, дыхание, смакуя вкус на губах, просто вспоминать уже пройденное минуту назад. Воспоминания тают, как пена от мыла, от деталей этого мира, который мы все вместе несём на своих плечах. Мужчины не плачут, он не позволит себе слёз. Потому что ему не грустно, потому что ему нечего терять. Потому что у него ничего нет. И поэтому он будет рисковать.